Боль исчезла мгновенно. Вот нет её и всё. И радостное спокойствие растеклось внутри, заполняя меня доверху. Мне так смешно — кто там раскричался? Ах, это тот молоденький врач, что писал пока я корчилась и стонала на каталке. Точно он. Узнаю по голосу. И не только по голосу. Надо же, отлично представляю себе: вон, белобрысый в распахнутом голубом халате. Совсем юнец, а строил-то из себя...
Что? Я умерла? Размечтались. Я ехидно улыбнулась, соображая как эффектнее всех тут встряхнуть. Диагноз они поставили. Ага! Те ещё профессионалы. Сейчас рукой поведу, покачивая ею — пусть испугаются. Ну-ка покойник шевелится.
Только рука не слушалась. Попробовала открыть глаза — не вышло. Я отлично себя чувствовала, и мне было тепло внутри, вот только тело... Моё тело не желало слушаться. Так не бывает. Я же читала у Моуди: вылетаешь, паришь вокруг, рядом умершие родственники и бог открывает тебе свои объятья, а ещё сноп света.
Нет, я жива, это наверное от боли заклинило что-то, шок какой-то. Ни света, ни богов, ни родственников, ни полётов под потолком. Вот только всё слышу и чувствую, что я есть. Ах ещё я и мыслю! Ну тогда-то тем более жива живёхонька.
Но новая попытка пошевелить хоть пальцем ноги, не принесла успехов, и голоса стали отдаляться, а ужас приближаться. Меня похоронят живой?! Хотела закричать и кричала, но даже я сама себя не слышала — голоса не было. Ничего не было, кроме того, что я есть.
***
Почему ты улыбаешься? Дай мне по уху — я полная свинья. Каждый раз, глядя на ночную рубашку, торчащую из-под пальто, я хочу чтобы этого позора никто не видел. Мне стыдно за тебя, а тебе тебе радостно — внучка с учёбы приехала.Ты светишься любовью? Нет, ты любишь и тебе не важно, что сорочка длиннее пальто, а в тапках на босу ногу, можно замёрзнуть. Ты же не знаешь, что больна. Это знаю я: твой свет в окошке.
Ну почему ты ничего не замечаешь! Ни моего раздражения, ни бега в твою сторону, чуть ли не галопом, ни сжатых губ. Я же не просто так обнимаю тебя. Не от безумной радости. Хочу увести тебя подальше от любопытных глаз, потому что мне стыдно. Мне, сопливой паршивке, стыдно. Ты старенькая, больная и так нелепо выглядишь. А тебе всё равно. Твой взгляд — сплошная любовь. Ты не замёрзла и не простудишься, черт побери, тебя греет любовь к неблагодарной внучке. К той, которая злится за каждый твой неловкий шаг.
Родная, я потом всё поняла, но сейчас ты стоишь и улыбаешься мне навстречу. Седые, приглаженные рукой, волосы, зима, терракотовое пальтишко и, светящийся любовью взгляд. Потом! Потом тебе это будет не нужно. А сейчас зачем всё увиделось снова? Я никогда и не забывала, как черства и капризна была. Вот только обнять и попросить прощения мне долгие годы было не у кого — ты ушла. Я продолжала жить с этим, я повзрослела и...
Ай, что и? Наверное скоро увижу и всё скажу тебе сама.
***
Образы, времена года, небо меняющее цвет, шумящий, родной лес — всё мелькает передо мной. И люди, люди, люди. Которые были когда-то, которые почему-то остались, зацепились чем-то за душу и словно занозой, выструганной из моих промахов, сидят и болят. Не болели же вот так сразу и вместе?
Да где я в конце концов?
***
Она сидит одна за столом, Одна во всей огромной столовой — за её столиком, после позорного комсомольского собрания, никого. Я не помню твоего имени, но я сажусь к тебе, и все смотрят нам в спину. Ты персона нон грата, а я трусливая тварь, но никто этого не знает. Смотришь удивлённо. А я сижу и понимаю, что время прошло. Что я могу сидеть с тобой рядом, но это вовсе не подвиг. Да, вопреки взглядам, я могу сидеть с тобой рядом, да только что я этим тебе дам? Я опоздала на несколько часов, а завтра опоздаю на день. Смысл рассказывать тебе тет-а-тет. Никакого — глупо.
Она отводит глаза. Видно подумав, что я села рядом просто так: из солидарности. Она не рассыпалась в благодарностях и не разулыбалась. И я её понимаю. После всего, что пришлось вынести — это нормально.
И как сказать, что я знаю, что ты права — тебя оклеветали. Вот сейчас скажу. А зачем? Зачем ей моя поддержка после и в одиночку.
Она нужна мне, потому что там, в актовом зале, когда я услышала кто написал статью в газете про дочь терроризирующую старенькую мать, сразу поняла — это ложь. Та тётка работала так и со мной. Только меня выручили вовремя. Ей нужен был материал и состряпать его можно было из детских жалоб на родителей в минуту откровения, сказанных доброй и всё понимающей учительнице. Ну кого не ставили в детстве в угол, не лишали сладкого и не ругали за плохие оценки?
Как давно это было. Я успела вырасти и забыть. А у некоторых тётенек привычки и методы не меняются. Она пошла дальше, и вот решила свести счёты с соседкой по коммуналке. Вот этой, которую все осудили. А я, знающая, что это не так, промолчала. Прости, там в зале, я думала, что вот сейчас встану, попрошу слова, поднимусь на сцену и все расскажу... Вот сейчас, вот сейчас... Огромный негодующий зал, и я хочу, но что-то вдавило меня в деревянное кресло. Я жду кого-то, кто заступится. А потом я... Что это было? Трусость. А теперь ты сидишь и грустно смотришь в окно. Я не расскажу тебе ничего. Просто посижу рядом.
А уж отсюда: твоему удаляющемуся образ тем более. Не расскажу. Ты пережила, справилась и работала потом нормально. Я теперь в курсе, что удалось оправдаться, что ты защитила себя сама. А я... Я с тех пор всегда вскакивала первой, когда начинали даже слегка наезжать на невиновного. Может хоть так, я частично пыталась закрыть момент своей трусости. Прощай и прости. Там, дальше мы не встретимся — не родня.
***
С третьего этажа я вижу вас. Вы такие маленькие, мои два близких и родных человека. Тебе хочется допрыгнуть до окна, мама? Оно высоко. У тебя сбилась набок шапка. А Сашка такой молчаливый, лишь улыбка, а в глазах... Помню его счастливый взгляд — мы так долго не верили, а вот теперь я держу эту мелкую, завёрнутую в пелёнку, на руках и показываю вам. Смотрите! Наша!
Ах вот о чём ты тогда подумала. "Надо же, у девочки нет чепчика, простудится". Мама, это же сейчас не обязательно. Это в твоё время всех пеленали и кутали. Тут всё иначе.
Что тогда сливалось в одно целое? Даже мелкая, одного дня отроду, и та умудрилась обнимать. Будто все наши души и сердца соединились. Ты была счастлива, мы были счастливы и весь мир был счастлив. Кто же знал, что потом это счастье будет таким разным, а временами невыносимо трудным.
Скачущие под окном, исчезли, а передо мной тёмная прихожая. Навсегда запомнила этот твой взгляд. Я так и не поняла, что сломалось в тебе тогда, я ведь пыталась остановить, а потом... Потом отпустила. Было слишком тяжело. Как же я сразу не поняла, что означал твой взгляд? Ты смотрела не на меня, закрывая дверь, отталкивая в сторону. Ты думала о том, что завтра проснёшься и узнаешь — либо тебе всё приснилось, либо нас больше нет. Сгинули, а вместе с нами и все твои вериги распались.
Странно. Когда-то верила, что и у тебя в памяти сохранилось всё это. Нет. Это мне тут никак было не избавиться от мысли, что я могла ещё что-то сделать. Только я ведь и сама, устав до изнеможения, просто хотела, чтобы всё кончилось. Как — не важно. Если бы я знала как именно кончится? Остановилась бы? Вряд ли.
В тот год слишком многое произошло. У меня не хватило ни рук, ни мозгов, ни терпения. Знаешь, я потом жила прекрасно понимая, что всё сложилось, как лучше. Что на самом деле никакого хорошего выбора и не было, но для человеческой души это не отменяет ничего. И время от времени, я возвращалась в те дни и ночи. Одна и с тобой. С жарким, душным июлем, затмившим и отрезавшим пройденный мир навсегда. Дальше была другая дорога.
Но вот что не разгадать. Я помню тепло и счастье, идущее от тебя: от маленького тела, закутанного в пелёнку. И даже если бы я знала, что впереди — я повторила бы всё заново. Ты принесла всем нам столько счастья, что его хватило надолго, а горе и боль, наверное, были за что-то.
***
Да, бывали годы, когда всё шло вместе. Я наверное скоро увижу тебя, мама. Обниму, попрошу прощения за всё, за каждую твою слезу. Но в тот последний твой день на земле, а я же не знала что он последний, что до полуночи осталось несколько часов, мы поссорились. И стоило психовать? Я даже не помню из-за чего. А потом сидела на кухне и как всегда, очень скоро почувствовала себя свиньёй.
Мне стало всё равно будешь ли ты отворачиваться, злиться. Скажешь что-то в укор. Влетела в комнату, помнишь, посмотрела на тебя и сказала: "Прости, я не хотела". И ты улыбнулась: "Конечно, Алёнушка". Будто ничего не было. За те последние пару лет, такого давно не случалось. Помнишь, мы с тобой сидели обнявшись. Ты улыбалась, а я прижималась к твоему плечу, и мы говорили о том, что надо держаться, надо ещё девчонке помочь — ей трудно, без нас не справится.
Ты знала что будет дальше? А я нет. Так вот почему ты была так спокойна. Знала что уходишь и знала, что не всегда в мире бывает так, как мы с тобой привыкли. Всё изменилось, и всё решится иначе. Ты не шутила, не пыталась напугать. На мое "перестань считать себя слабой. Я поддержу, пошли тихонько"... Твоё: "Дурочка, я умираю". А я не поверила тебе, я же видела твою улыбку целый день и весь вечер.
Все эти годы я вижу тебя постоянно. Молодой, счастливой, энергичной, элегантно одетой. Такой, какой ты была всегда, моя зеленоглазая мама. Ты удивишься — я помнила твой голос, запах твоих волос. Помнила всё, но я ни разу не могла чётко представить тебя, твоё лицо, в последние годы. Этот твой образ, будто стёрли за ненадобностью.
Я приду скоро, я всё тебе скажу, что не досказала. Хотя абсолютно всё нужно было говорить тогда, а там, куда я направляюсь сейчас, уже ничего этого не потребуется.
***
Яркий солнечный свет полоснул по глазам и...
Я иду домой, и кто-то держит меня за руку.
Запах трав, кроны деревьев, шелест листвы, шум леса и дорожка. Я еду домой на своем велосипеде.
Снег хрустит под ногами — я иду домой. По лужам, под проливным дождём, окутанная томным зноем; глядя в заплаканные автобусные окна... Я еду домой.
На электричке, на метро, лечу на самолётах, иду пешком...
Домой.
Домой. Где бы не была, чтобы не случилось,
Пьяная, трезвая, зарёванная, смеющаяся, счастливая и разбитая... Я всегда знаю: я иду домой, потому что там меня ждут. Ждали и ждут. Так было когда-то.
А сейчас? Сейчас там дома, свернувшись калачиком, спит кот, а может тревожно сидит под дверью. Ему не открыть холодильник, не достать с полки, не налить воды — он не умеет. Ему нужна я и он ждёт дома. Мне нужно домой и я тянусь душой к рыжему берегу.
***
Марево образов и странных оттенков всех цветов сменяются темнотой. Я выныриваю из неё под ослепительный свет огромной лампы. Губы сведены и мне холодно, но я ощущаю как дернулась рука, шевельнулись пальцы. Пробую дотянуться до лица.
— Тихо, тихо. Как тебя зовут?
Губы, словно замёрзли: почти не двигаются, но я отвечаю с трудом:
— домой.
Где-то, необъяснимо близко и далеко, бесшумно закрылись невидимые двери.
Я устало закрываю глаза, — нам повезло, Держись, рыжая морда, я скоро приеду.