Второй закон Ньютона.
Виталий Антонович ехал в поезде Минск – Санкт-Петербург в начале августа. Его жена и дочь остались гостить у родственников еще две недели, а его срочно вызвали на работу, подписывать исправленные акты во-вдруг сдвинувшемуся процессе списания канцелярских и хозяйственных товаров. Виталий Антонович был завхоз в учреждении дополнительного образования, то есть лицо, обремененное материальной ответственностью. Поэтому, плюнув и проматерясь, он смотал удочки в буквальном смысле слова, поставил их в уголок в прихожей и отправился с рюкзаком сначала на подкидыш до электрички, а потом на электричке на вокзал в Минск. Билеты к счастью были, так что Виталий Антонович рассчитывал прямо с поезда заехать в материальный отдел РОНО, а потом уже попасть домой. Лежа на верхней полке, он прикидывал, куда ему девать эти две недели. Был вариант выйти на работу пораньше, а потом отгулять следующим летом. Или взять ранней осенью, когда так хочется отправиться на Ладожское озеро с палаткой, и что бы никто не трогал и не приставал, потому что телефон там не берет.
В купе на нижних полках расположились два мужика, так как они уже давно ехали, то успели разговориться и не очень его заметили, когда Виталий Антонович вошел. Они ему не приглянулись, разговоры с незнакомыми людьми его не занимали, поэтому он занял свою верхнюю полку и решил до границы с нее не слезать. Но отголоски беседы все равно долетали до его ушей и обида, вызванная прерванным отпуском, отступила на время, дав место любопытству. Один из мужиков сел в Бресте, а второй в Барановичах. Они сначала обсуждали стоимость водки и колбасы, потом планы на заработки, на возможность остаться в братской стране на как можно больший срок. Потом настало время их совместного ужина и разговор перешел потихоньку в другое русло. Сначала вспоминали как на их глазах разваливалась страна, как все теряли люди, их родители, родные, знакомые. Попеременно разговор прерывался негромким: «Помянем». Потом один из них, с более раскатистым голосом, начал свою исповедальную историю, от которой Виталий Антонович притянул свой рюкзак поближе и решил, что после границы точно переберется в другой купе.
- Я когда молодой был, все такой крутой был. Все мне надо было, да побольше. Девкам нравился, я так думал, парни меня уважали, а такой лихой был, так мне казалось. Денег только у моих совсем не было, ну просто совсем. Я-то в техникум поступил, мне стипендия шла, немного, но на сигареты хватало. Как то шел я от одной вечером, а впереди тетка семенит, сумка у нее большая, тяжелая, явно с рынка и никого вокруг. Я ее по макушке ребром руки стукнул, чтобы не кричала и сумку вырвал, да как рванул за угол. Обернулся через два квартала – никто не гонится. Я неделю жил, в сумке консервы были, макароны, денег вот немного. Я у бати вечерком водки немного отлил из рюмки на полотенце, да сумку всю протер, да и ночью выбросил в канаву подальше от дома. Так и пошло. Деньги кончаются в семье, жрать охота, я и пойду, поищу какую-нибудь. До того последнего случая точно все живы оставались, мать вечером рассказывала, что в очередях говорят – банда орудует. Я даже гордиться собой начал, что я такой умный и хитрый. А тут мне и день рождения подошел, я хотел всех собрать друзей и по школе, и по техникуму, шикануть захотелось, отметить. И пошел я вечером, в пятницу, поближе к рынку. Много народа шло, да все парами, да с мужиками со своими, я уже злиться стал, что ж я без дня рождения останусь, созвал уже всех на субботу к себе, родителям сказал, чтобы к бабушке ехали. И тут идет – крепкая такая, большая, в каждой руке по мешку, да и сумка тоже в руке – с плеча, что ли сваливалась. Пошел я за ней, людей вокруг все меньше, я уже чувствую, как такой охотничий инстинкт во мне разрастается, завернула она за угол, я за ней – нет никого, я хвать за сумку – а она не отдает, я рванул, повалилась она, да как заорет, караул орет, грабят, помогите. Я ее ногами по голове, сумку тяну, помню, кровь у нее, она по земле волочится, а сумку не отдает, орет, вырвал, наконец, бросился бежать, тут меня с ног и сбили, да навалились, руки закрутили. Я за ней следил, а они за мной. Суд был быстрый – восемнадцать-то уже на момент преступления было, аккурат в тот день. На мать я не смотрел, а отец не пришел. Так что получил я по-взрослому. – Мужик вздохнул и глотнул. - На зоне было очень страшно, прямо я такой маленький сделался, понял, что не выживу. Не хочу совсем о своем страхе вспоминать, люди там все страшные – и те, кто сидит, и те, кто сторожит. Помню, что всю думал, что теперь, как теперь, я что теперь такой навсегда? И тут взял меня, пригрел такой, ну скажем, старший в бараке, не хочу вспоминать как это все там называется, а кличка у него была Архиерей. Огромный такой, ко мне ласковый. Я все думал, вот бы такой мой батя ко мне был внимательный. Перестали ко мне вязаться все разом, здороваются, как дела интересуются, просто дом родной какой-то. Я постепенно успокоился, но таким гоголем, как на свободе ходить не стал, ученый стал, что надо поскромнее быть. Как-то ночью будит меня Архиерей и говорит: «Ну, что насиделся ты, сынок. Вижу, что толковый ты, далеко пойдешь. Бежим мы сегодня ночью, с собой тебя возьму, спрячемся, паспорта нам новые сделают, заживем совсем другими людьми. Мы с тобой дом построим, будем лошадей разводить, за границу их продавать». Я тут сразу себя на мустанге себя черном представил, по прерии скачу … эх … короче сбежали мы, вокруг тайга, ну хоть не очень холодно. Речку какую-то перешли, следы за нами пурга замела. Сказал Архиерей: «Все, не выйдут искать до утра точно». И мы пошли вдоль реки, она все шире и шире, я засмотрелся, чуть не провалился в полынью у берега. Если бы ноги промочил, наверное, все – отмерзли бы ступни. Ушли мы довольно далеко, мнилось, что не догонят нас уже. Весь день кажется шли по метели по этой, в лес зашли, там такая полянка была, кострище посередине. Стали они, а бежало нас человек шестеро, тонкие деревья руками ломать, да костер разводить, да на меня посматривать. Тут Архиерей и говорит: «Посмотри, парень, у того дерева, какая-то нора. Может лисья, так мы сейчас ее оттуда выкурим и поужинаем». Что-то нехорошо мне стало, как они на меня смотрят, а в руках у двоих как колья из деревьев, не стал я поворачиваться к ним спиной, пошел, пятясь. Эти двое с кольями на Архиерея смотрят и как команды ждут. А тот как прикидывает что-то, две рогатины перед собой крутит. Не знаю, что такое со мной от страху сделалось, что заговорил я с ними: «Вы, говорю, меня если сейчас убьете, то не поможет вам Второй Закон Ньютона, который завсегда людям помогает, которые вместе чего-то добиться хотят, для него семеро нужно. Меня убьете и сами сгинете без меня и без Закона». «Чего брешешь, - так по смыслу мне Архиерей говорит, уже не ласковый такой, а зверь голодный, добыча с ним заговорить посмела, - кроме нашего закона нет никакого для нас». «То-то столько побегов то неудачных, - я трясся, но молотил языком, - если бы книжки читали, да в школах нормально учились, как эти, которые вас сейчас ищут, которые и Первый Закон Ньютона тоже знают, не то что Второй, то шансы были бы равные. А вас поймают без меня - седьмого, это точно». Я прямо выпрямился от своих слов и сам в них поверил, только смущало меня, что я сам-то Законов Ньютона не знаю, да и приплел их со страху. «Послушаем, - сказал Архиерей и воткнул рогатины с двух сторон от костра, - только поживей, парень», - по смыслу так как-то сказал. И тут меня прямо понесло, аж жарко стало: «Жил в Бельгии Ньютон, он был француз, приехал он изучать законы природы, поскольку в Бельгии были много ученых университетов. А тут и началась война у Бельгии и Франции, и всех французов, без разбору, посадили в тюрьму. И Ньютона тоже, а он уже был на пороге открытия своего Первого Закона – Закона Давления. Вот, если надавить на руку или ногу человека, то ямка будет только тогда, когда держишь на ней это давление, а как только отпустишь, то давление изнутри человека обратно вернет и руку, и ногу человека в такой же вид, - я показывал на своей худой руке и понимал, что только обостряю чувство голода у тех, к кому я обращался, - но при этом, когда давили, в другом месте тела человека вылезает такой же бугорок, как и тот, который вдавили. И исчезает, как только перестают давить. Это же Закон Ньютон перенес и на человеческие отношения, когда на человека давят эмоционально, его обижают, бесят, он в этом месте продавливается и возникает как бы бугорок в другом месте его сознания, а когда отпускают, его, человека, то и его состояние успокаивается». Неся эту околесицу, приплетая и сокамерников, помогающих в научных экспериментах, и потрясенных новыми знаниями тюремщиков, я отступал к огромной ели с большими ветвями. Я хотел просто укрыться в ней, не видеть этой картины – шесть мужиков ожидают удобного момента, чтобы тебя убить и съесть. И тут я провалился куда-то в сугроб, ногами уперся во что-то мягкое, мне показалось, что земля зашевелилась под ногами. В голове промелькнуло, что я попал в змеиное гнездо, не соображая ничего, я оттолкнулся от этого чего-то и практически взлетел на эту елку, не знаю как, метров так на три над землей. Огромный медведь, которого я разбудил, с ревом выбрался из своей берлоги и пошел на тех, кто был с кольями, они бросились бежать, но куда там. Скоро на поляне остался догорающий костер, я, сидящий на одной елке, еще двое подбросивших и втянувших друг друга на другой и Архиерей, претворившийся мертвым. Медведь пошел шататься по лесу и ревел где-то рядом. Из его логова шел пар, скорей всего, там был кто-то еще из его семейства. Архиерей воскрес и его втянули на свою ель оставшиеся в живых двое беглецов. Так мы и сидели до утра. Я прилип к стволу, ель окутана меня своими колкими ветками, я смотрел сон про Ньютона, который мне объяснял Второй закон притяжения предметов друг к другу на примере Луны, с переходом на людей, как они притягиваются друг к другу и ходят вокруг да около по орбитам. Проснулся я от выстрелов, это гнавшиеся за нами застрелили медведя. Архиерей и двое с ним, помогая друг другу, под дулами наставленных на них винтовок спустились со своей ели. А меня бы и не заметили в еловых ветвях, да и собаки заняты были медвежьей норой. Я ели выдрался из смоляного плена и соскользнул к ним вниз. Меня сразу положили лицом в снег рядом с Архиереем. «Чего слез-то?», - спросил тот. «Так все равно же съедят», - ответил я. А когда к начальнику лагеря нас привели, Архиерей вдруг сказал, что я не бежал с ними, что меня силой поволокли, как консерву. Меня и отпустили в барак … а потом амнистия … я домой пришел, отец уже спился, а мать еще ничего была. Я ее в клинику, сам ремонт делать. Целый год молчал, а руки много где мужские нужны были, а все время подрабатывал. Мать выписали, я за ней ухаживал. .. вот, как ее не стало, я на заработки и поехал …
Бывший заключенный закончил свой рассказ, увидев, что сосед уже спит. Виталий Антонович стал бояться, что он, это увидев, полезет рыться в соседских вещах, что-нибудь стащит, свидетелем становится у него никакого желания не было, и он, на всякий случай, заворочался. Но внизу никакого движения не было. Тогда Виталий Антонович не стал ждать границы и, взяв вещи спустился аккуратно на пол, не задев нижних полок, и вышел в коридор с намерением найти проводника, чтобы переселиться.