Выше ветра
Редакционное задание было простым и понятным – написать, как идет вакцинация против клещевого энцефалита в … районе. Сделать материал о том, как на Алтае борются с новым для населения явлением – укусами клещей. По этому поводу в краевой больнице было открыто соответствующее отделение. Написать, сколько людей уже обратилось за помощью, охотно ли проходят вакцинацию, много ли среди них жителей отдаленных горных сел.
Клещи на Алтае – дело новое. Местные власти полны решимости развернуть разъяснительную работу, призвать обращаться за врачебной помощью немедленно, убедить делать предупреждающие прививки, особенно детям. Краевой молодежной газете требовался очерк или репортаж, и я отправилась в путь. Даже в отдаленные села наша газета попадала. Разными путями, с разной скоростью, но все же…
Кто же мог знать, что это простое редакционное задание навсегда изменит мою профессиональную судьбу? Я была увлечена журналистикой и всегда мечтала работать в крупной газете. Дальние командировки манили меня. Что может быть интереснее, чем сама жизнь? А особенно там, где ее еще никто как следует не описал? Мне хотелось все увидеть, всюду побывать.
Серая громада стационара показалась чужеродной и нелепо-громоздкой на фоне невысоких и, в основном, деревянных домов. Но мне понравилось бродить по свежевыкрашенному зданию, все здесь было тихим и аккуратным. Официальное открытие отделения состоялось на прошлой неделе, но очередей к специалистам что-то не наблюдалось. Возле кабинетов, которые меня интересовали, было безлюдно, врачи скучали. Как того требовали правила написания материала, я побеседовала с заведующей, врачами, поговорила с первыми пациентами, взяла небольшое интервью у главы местного района. Несмотря на это, информации для полноценного материала как-то не набиралось. В лучшем случае хватало на «информашку» с фотографией. Ну, открылось новое отделение в больнице, хорошо. Тема клещевого энцефалита для региона пока что еще не стояла так остро, как, скажем, на Дальнем Востоке, поэтому интерес был вялым. Хотя кое-какого оборудования еще недоставало, упор на недостатках делать не стоило. Врачей хватало, даже молодежь после института подтянули. Но все это было как-то уж слишком обычно.
А мне нужна была настоящая тема, живая. Та, которую еще никто до меня не «вспахал». Это и есть настоящая журналистика, думала я, а не эта рутина. Сколько-то человек приняли, стольким-то поставили уколы против клещей. Я даже разозлилась немного. Всю эту информацию вполне можно было «снять» и по телефону. Зачем было ехать? Сами, по желанию, из-за укусов жители пока приезжали крайне редко. Только если температура поднимется. Да и то пока что не связывали ее с клещами. Я послушно сделала пару фотографий. Фасад больницы. Довольное лицо алтайского мальчишки в кабинете стоматолога (не имеет отношения к теме, но сойдет как иллюстрация). Портрет медсестры.
И решила. Здесь мне больше искать нечего. Съехать с тракта, забраться поглубже в горы и расспросить местных жителей. О чем? Хотя бы - что они думают о такой напасти как клещевой энцефалит там, на местах. Не знают поди о нем вообще ничего. Говорят, эта беда пришла сюда совсем недавно. Вот и не распознают болезнь, предпочитают лечиться старыми, дедовскими способами. Народными. Честно говоря, не столько уж действительно мне было это нужно, сколько интересно было узнать, как живут люди в настоящих «диких» (по моим понятиям) местах. До сих пор я нигде дальше Чемала не бывала. Бийск, Горно-Алтайск, Барнаул… Но разве это настоящий Алтай? Тот, про который ходят легенды?
С этой внезапной и странной просьбой «закинуть меня куда «подичее» я обратилась к коневоду Тооту. Простой, открытый человек. Мы познакомилась в коридоре больницы. Невестка уговорила приехать после «пустяковой» травмы – распорол руку, когда косил траву. Рана, по его словам, сделалась «нехорошей», но он бы и сам вылечил, поехал только чтобы дети не волновались. Я внимательно выслушала его рецепт исцеления горными травами. Его рассказ о народных способах лечения я собиралась включить в очерк, как красивую иллюстрацию. Но сейчас меня больше интересовало другое. Он хорошо знал местность и мог мне помочь.
После своего небольшого лечения Тоот довез меня на дребезжащем уазике до … Дальше в горы я отправилась с подвернувшейся группой туристов.
И снова, в общем-то, кроме туристической романтики, не произошло ничего необычного. Алтайские деревни туристы обходят стороной и заглядывают туда, только чтобы попроситься в баньку или за молоком. Я же в одной такой деревне (желательно подальше от остальных населенных пунктов), наоборот, как раз и хотела задержаться.
Повсюду, где мы проходили, на полях цвели огоньки. Оранжевые маячки. Колыхали ветками на ветру лиственницы, старые и молодые. Чем выше в горы, тем запахи делались явственнее, листья у травы становились мясистее. Повсюду в окрестных селах было полно заброшенных домов – уехали люди в город.
Мне повезло. Алтай как будто бы услышал мою просьбу. В один из заходов в «попутное» село … я познакомилась с Бубаем. Он уверенно называл себя проводником. Я прилежно помнила о редакционном задании. Но расспросы по поводу клещей вызывали у местных только кривую усмешку, да еще, может, кто рукой махнет. Время шло, мне пора было возвращаться, моя командировка заканчивалась. Нужно, думала я, хотя бы позвонить в редакцию. Но… Меня словно несло куда-то вперед и вперед. Все выше и выше…
Я стала сомневаться, смогу ли вообще написать материал. Наверняка получится непонятно что непонятно о чем . Да и как вообще подать эту тему? Раскрыть проблему? Построили больницу, а серьезно сам клещевой энцефалит никто из местных не воспринимает. А что, не умирают? – спрашиваю. Как же, умирают. Все умрем. Кто от чего. По говорить на страницах газеты о том, какая огромная разъяснительная работа предстоит краевой и местной администрации? Тоска.
Сама я десять раз в час нервно осматривала и ощупывала себя, не ползет ли кто по мне? Не впился ли? Никто по мне не полз. Даже насекомым на Алтае я была не особенно-то нужна.
В общем, я приуныла, призадумалась. Что-то ни экзотики вокруг, ни чудес. И обмолвилась как-то в разговоре с местными, что журналисту, пользуясь случаем, куда бы он ни поехал, всегда хочется добраться до какой-нибудь загадки. Ну, скажем, нет ли у вас тут какого-нибудь места заповедного? Чтобы на всю жизнь запомнилось? Или знахаря, чтобы прямо уууххх.. Можно портертный очерк забабахать на целую полосу! Про Алтай всякие легенды ходят. Место силы то-се.
Но люди, с которыми я общалась, в основном были заняты делами совсем не чудесными – скот пасли, овец, коней. Посадки, еще какие-то обычные заботы по хозяйству. Поговорят-поговорят, да и уходят по своим делам. Поглядели на приезжую, и бывай. По вечерам громкими криками переговаривались бараны, возвращающиеся с пастбищ. Им тоже не было до меня никакого дела.
Один Бубай ходил вокруг меня, видно, и правда, зарабатывал тем, что водил народ в глухие места, пугал их медведями. Он вызвался мне показать «кое-что». Только идти надо будет высоко, сказал. Он так и сказал – не далеко, а высоко.
Был этот алтаец Бубай с виду маленьким, даже каким-то хиловатым, сутулым. Я даже подумала, что такой к работе или к дальним горным переходам не очень-то приспособлен. Жил один в крайней избе и промышлял тем, что водил туристов к водопадам, ледниковым «языкам», пещерам и ущельям, которых в этой местности было немало.
Говорил Бубай по-русски плохо. Старался отвечать коротко и быстро. По делу, значит.
На вопрос, куда он может меня отвести, просто сказал, что это такое «место». Деревня? Кивал головой. Может, и деревня. Озеро? Тоже кивал. Может, озеро. Со всем соглашался. Мне стало интересно.
Что ж, рискну. А нет, так бегом С первой же попутной машиной. Вымучивать очерк. Или репортаж, мне все равно. Но в глубине души я верила – что-то такое есть… Почему-то виделось заброшенное одинокое селение, где живет волшебник-шаман, а то и целя свора шаманов. Вдруг предскажут мне будущее? Стану я известной журналисткой или не стану? Я жаждала окунуться в настоящий дикий алтайский быт. Описать его, поразить читателей. Конечно, и до меня про Алтай писали, но я «отрою» сенсацию. Все села, которые мне доводилось видеть до сих пор на Алтае, были какие-то уж слишком обычные.
Здравомыслие меня покинуло, про материал о больнице временно было забыто. Что там какие-то клещи, я вернусь в редакцию с сенсационным расследованием о настоящем алтайском чуде.
Опуская подробности нашего с Бубаеа похода и блуждания (по моим понятиям) по лесу, скажу только, что идти почему-то и правда все время приходилось вверх. Вернее, не идти, а карабкаться. Иногда ползти. Хотя на первый взгляд казалось, в окрестностях села не было достаточно высоких гор. Так, какие-то холмы, кое-где усеянные сосняком.
Не очень-то ориентируясь по карте, я могу сказать только, что заходили мы с восточной стороны … хребта и потом шли по его правому отлогу.
Не скрою, что было немного страшновато. Это бодрило. Для собственного успокоения я время от времени спрашивала Бубая, достаточно ли хорошо он знает дорогу, и он спокойно отвечал мне, что «очень знает», потому что «его тоже так водили».
Оставалось только надеяться, что это правда. И что мои мучения того стоят.
Идти с Бубаем по горам было совсем не то, что топать с туристической группой. Несмотря на свою кажущуюся тщедушность, двигался он очень быстро, почти неслышно и не признавал никаких троп. Мы лезли, цепляясь за торчащие корни сосен, казалось, будто висящих в воздухе и держащихся на одном только честном слове. Чудом обходили качающиеся над обрывами камни, лавировали между скальных уступов, будто горные козлы. Лиственницы здесь, на высокогорье, словно облысели, они будто бы сразу вырастали старыми и плешивыми, казалось, их обсосал какой-нибудь чудак-великан.
Что только не приходило мне в голову. Ночи были холодные, и чем выше мы забирались, тем больше ощущался дискомфорт. Зря все-таки я подалась в тайгу. Настоящую тайгу, не туристскую. Травы пахли все сильнее. Вкус у воды из ручьев стал каким-то совершенно иным. По пути Бубай пару раз все-таки стряхнул с моей одежды злополучных клещей. Но пугаться было некогда. Да и поздно. Мы отправились за чудом. Журналист меняет профессию и ведет расследование. Иначе зачем было вообще соваться в журналистику – думала я и терпела.
На исходе бог знает какого по счету дня в сумерках мы одолели перевал. Вид сверху открылся неописуемый. Во всем великолепии я увидела горы, многие из которых были увенчаны снежными шапками. Их совсем не было видно из селения Бубая, быть может, из-за тумана.
Пока я удивлялась и крутила головой, Бубай вдруг стал громко по-алтайски с кем-то переговариваться. Я услышала издалека приближающийся хриплый голос – как будто какая-то старая женщина шла к нам навстречу. Но откуда? Мы стояли на вершине горы, усеянной мелкими скальными осколками. Я подняла несколько камешков один за другим – кое-где виднелись вкрапления розового или бордового – быть может, это был гранат. Здесь нигде в округе не было даже травы. Никаких тебе огоньков, душистого тысячелистника, медуницы или шиповника. Даже неприхотливые кучерявые карликовые березки (весьма неприятно цепляющиеся за ботинки) остались далеко внизу. Ни птички-малявки, ни барашков, ни вездесущих сусликов. Камни отливали красновато-бурым, острые и плоские. Это были совсем не те круглые камни, которые обкатала Катунь, и которые так приятно взять в руку. Обзор вокруг прекрасный, но все, что видишь, кажется безжизненным, каменистым. Как будто ты на Луне.
За время нашего подъема я так намерзлась, что приготовилась морально заранее - небось наверху будет жуткая холодрыга. Натянула куртку и шапку, но оказалось зря, воздух был теплым, нагретым, будто кто надышал. Пока алтаец переговаривался «со своими», я присела на рюкзак. Почему-то вдруг стало трудно дышать. Дыхание сделалось частым, прерывистым. Хотя, казалось бы, такого быть не должно. Тяжелый подъем позади. Мы отдыхали, никуда не торопились. Я сползла на землю, вернее, уселась на камни, скрестила ноги и постаралась выровнять дыхание. С тревогой прислушивалась, как колотится сердце. Я слышала про «горнячку», Говорят, туристы из-за нее при подъемах едва ли не теряют сознание. Сложно ориентироваться в пространстве, кружится голова. Вроде бы в таких случаях помогает шоколад, но у меня с собой шоколада не было, а у Бубая и подавно.
Тем временем солнце садилось все ниже. Тьма, как пишут в книгах, сгущалась. Вдруг совершенно неожиданно вокруг - по склонам ли соседних гор, или где-то еще, стали зажигаться огоньки. Сперва очень блеклые. Хриплая бабушка будто бы кружила вокруг нас в невидимом тумане. Послышались и другие голоса. Как будто бы и вправду мы пришли в деревню. Но самих домов я не видела.
Бубай сказал, что нам надо идти дальше, и мы пошли. После того, как я немного посидела, почувствовала невероятную усталость, глаза стали слипаться, захотелось спать. Мне стало безразлично, куда двигаться, хотелось просто наконец позволить себе растянуться во весь рост. При ходьбе по «сыпухе» мышцы во всем теле словно бы кто скручивал.
Мне уже доводилось видеть восхитительное алтайское звездное небо, будто бы утыканное иголкой. Я ожидала, что ночью на перевале нас ждет нечто подобное. Но увы, здесь над головой было просто черным-черно. И оттого тьма грозила постепенно стать совершенно непроглядной. Бубай торопился, волновался, подгонял меня. Надо было спешить.
«Тебя пропустили», - сказал он. Это прозвучало загадочно, но размышлять было некогда. Хотелось поскорее прилечь, выпить чая, снять ботинки…
Мы снова поднимались вверх, хотя я отчетливо видела, пока было светло – выше дороги нет. Есть только спуск. Это показалось мне странным.
Дорога шла зигзагами, как будто перед нами был горный серпантин. Наконец мы преодолели очередной поворот, окончательно стемнело. Я с большим трудом разглядела впереди очертания традиционного алтайского дома-многоугольника без окон, с единственным отверстием - для дыма в крыше. Однажды мне уже довелось переночевать в таком. Вокруг стояла тишина и не было ни ветерка. Не знаю, что там делал Бубай, а я поскорее ринулась к двери, открыла ее и почувствовала, что кто-то (надеюсь, это был мой проводник-алтаец) легонько подтолкнул меня в спину. В голове шумело. Скорее спать. Наощупь я нашла нечто вроде палатей или лавок, идущих вдоль стены, поскорей забросила рюкзак. И даже не разуваясь, завалилась на боковую. Мне и в голову не пришло достать спальник, в доме было достаточно тепло. Пахло сухой травой. Кто-то вдалеке, кажется, пел. Смеялся Бубай (?). Наверняка его здесь знают, он повстречал знакомых, сейчас зажгут костер, будут разговаривать, варить чай с травами. Ммммм… Но встать и попросить чая уже не было сил. Я засыпала с мыслью, что наконец-то оказалась в настоящем диком алтайском селе, и вообще впереди меня ждет много интересного. Было душно, ныла голова, сильнее обычного стучало сердце. Но ничто, ничто не помешало мне уснуть.
***
Я проснулась оттого, что выпала пломба. Ничего не снилось, хотя обычно, особенно под утро, с моих снов хоть сценарии для психоделических фильмов пиши. Пломба вылетела, будто ее изнутри кто выдул струей воздуха. Появилось странное ощущение, словно холодный ветер, что до сих пор гулял внутри меня, через дырочку в зубе решил выбраться наружу. Осмотреться. И полететь дальше.
Я выплюнула пломбу и открыла глаза. Стояла невероятная тишь. Я даже не знала, что в мире может быть так тихо. Я - житель большого города, угодивший в бесшумную, бесконечную яму, устланную пухом. Я даже уши почистила пальцем, потом покашляла громко, чтобы убедиться, что не оглохла.
Внутри дома, что приютил меня, было пусто. Рядом на лавках повсюду сушилась трава. В центре - погасший очаг. Вдоль одной из стен на нитке висела связка неведомых мне ягод. За дверью кто-то прерывисто забормотал, будто во сне. Я вышла на воздух. Голова была ясной, и чувствовала я себя прекрасно.
Неподалеку от дома прямо на земле, вернее, на мелких камнях сидела старуха, очень толстая. Она была одета в традиционную стеганную алтайскую женскую одежду, которую я про себя называла «халатом». Волосы ее, совсем седые, были заплетены в две косички, перекрещенные на затылке. Старуха что-то мешала в котле и бормотала. На меня она даже не посмотрела. Что-то во всем этом мне показалось странным. Только позже я поняла, что старуха разводила костер прямо на камнях, безо всякого топлива.
Я поздоровалась, помялась, походила вокруг. Но старуха обращала внимания только на свой котел и ложку.
Потерпев поражение с первым встреченным местным жителем, я отправилась искать остальных. Ведь мне в первую очередь был нужен шаман. Облаков не было. Воздух словно застыл. Я в растерянности искала, где же на небе солнце? Над головой - только ровное синее полотно.
Никаких признаков другого жилья обнаружить не удалось. Недолго я слонялась по округе в недоумении, кляня Бубая, спотыкаясь и всюду натыкаясь на мелкие, острые, плоские камни, похожие на древние орудия труда пещерных людей, потому что идти было, собственно некуда. «Место» оказалось пятачком или небольших размеров плато, со всех сторон обсыпанным грудами гигантских скальных обвалов. И горы вокруг, куда ни посмотри, были белоголовыми и казались безжизненными. Они выглядели так, будто бы я смотрела на них сверху. И с довольно приличного расстояния. Не знаю даже, мне показалось на какой-то момент, что весь окружающий мир будто бы за стеклом. Но, наверное, это от высоты кружилась голова.
Ау, где я? Сколько километров над уровнем моря? Две тысячи, три? Наверняка нельзя было сказать, в какой стороне село, где жил Бубай. Все вокруг казалось одинаковым. Диким и чужим для людей. Поверхность под ногами – типичная мелкая «сыпуха». И нет никого. Какие уж тут чудеса.
Оставалось одно - продолжать пытать бабушку. Может, это у нас такой привал? Сейчас проснется Бубай и скажет свое фирменное «иди выше».
Но как я ни обращалась к старухе, и «бабушка», и «гражданочка», и «дорогая», она упорно не желала меня замечать, и только знай себе тыкала своей кривой ложкой в котел. Наконец она положила ложку на камень – это означало, видимо, что мне можно было поесть. К тому времени я так проголодалась, что готова была слопать сырого суслика, если бы он попался мне на пути. Бабушка зачерпнула варева и протянула мне ложку. Кушанье ничем не пахло. Дым из-под котла шел какой-то прозрачный и быстро таял. Я поднесла ложку ко рту с опаской – что там могла сварганить в котле старая алтайка в засаленном халате? Грибы? Мох? Но сделав глоток, едва не подавилась. Это был роскошный куриный суп с домашней лапшой. Именно такой, какой мне когда-то варила моя любимая бабушка. Все детство, пока я не уехала учиться, меня на кухне ждал любимый куриный супчик. Горячий, домашний, ммм…..
Между тем, не глядя, как я ем, словно меня и нет, алтайка занялась своими делами. Расплела косы и стала расчесывать жидкие седые волосы, напевая себе под нос. Я поглядывала на нее – точно такой же дешевенький пластмассовый красный гребешок был и у моей бабушки. Когда-то такой можно было купить в любом советском галантерейном магазине.
Поев, я снова пустилась в путь. Будто бы набралась сил и решимости не сдаваться. Найти заброшенное селение. Иначе зачем я сюда перлась? Ох, обманул клятый Бубай, завел невесть куда. Безуспешно попыталась я найти ручей, чтобы умыться или попить. Быстро сдалась, потому что пейзаж вокруг был все тот же – серые или бурые камни, далекие горы, пустота и тишь. Единственное, что мне оставалось – усесться возле старухиного котла, невесть откуда появляющегося огня, пляшущего на камнях, и ждать, что еще произойдет необычного. Любые попытки завязать разговор закончились ничем. Старуха будто бы отделилась от меня невидимой стеклянной перегородкой.
Наконец алтайка воткнула «советский» гребешок в свою нехитрую прическу. Потом она достала из-за пазухи трубку и закурила. Это было что-то необычайно вонючее. Такое вонючее, что я закашлялась.
И тут с ужасом заметила, что мне снова становится как-то не по себе. Снова что-то запредельное происходит с дыханием. Между тем алтайка уставилась на меня и стала дымить. Когда она затягивалась, ее щеки, смуглые и морщинистые, сжимались, я почувствовала, что едкий дым входит и в мои легкие тоже, расширяя их и обжигая. Я подумала: вот-вот у меня лопнет что-нибудь внутри, но нет – минута, задержка воздуха, и дым благополучно покидает мое тело через ноздри, я снова живой человек. Только в глазах как-то мутно. Наверное, со стороны это выглядело весело, я была похожа на беспомощного котенка, которому щекочут усы. По всему было видно, что старой алтайке было по душе так забавляться со мной. Вскоре вокруг нас повило сизое облако вонючего дыма. Мы с бабушкой дышали в унисон. Со временем я стала замечать, что с каждым нашим вдохом пик горы, что виднелся за спиной у старухи и прямо напротив которого я сидела, медленно растворялся, как бы стирался из окружающей картины. Среди бела дня он пропадал сам по себе. Вот уже его нет совсем. За ним – очень далеко какие-то другие вершины. Была гора, и нет ее. А почему? Это мы ее вдохнули в себя. Подержали немножко внутри, а потом - раз, и выдохнули обратно. Гора появилась снова. Это было невероятно. Я, пожалуй, чувствовала себя тогда слишком вовлеченной во все это дело, чтобы оценивать происходящее, удивиться или ужаснуться. Мозг просто констатировал – вот гора тает. Вот ее нет. А вот мы с бабулей выкурили горку обратно. И так несколько раз. Ну и дела… Ну и Алтай…
Как только сгустились сумерки, снова появились эти загадочные бледные, словно чахлые, огоньки. Старуха, не сходя с места принялась болтать с невидимыми соседями на своем языке. Иногда она переговаривалась довольно эмоционально, будто бы ругала кого-то или отчитывала по-своему.
Делать мне было совершенно нечего. Я сдалась и чувствовала себя бессильной что-либо понять. Зато я твердо решила дойти до одного из огоньков. Думала так - пойду на голос, буду все время держать огонек в поле зрения. И так добреду до дома, где горит костер. В том, что это были костры жилой деревни я все еще не сомневалась. Просто тут такая перспектива. Такое «искривленное» расстояниями пространство. Нечего раскисать. Живет чокнутая старуха отшельником, варит суп из ничего на камнях, так это ее дело. А мне нужен шаман. Или что там еще имеется у Алтая в арсенале? Сумерки были еще не такими непроглядными, и моя решимость еще не угасла. Однако краем сознания я стала замечать, что постепенно вижу в действиях старухи или в том, что здесь происходит, все меньше и меньше необычного. Мне надоело пугаться. Мой ум растекся по небу и земле, словно его выкурили из меня. Словно небо и земля стали одним. Я стала старухой, а она стала мной. Ничто больше так уж сильно не волновало меня, не тревожило. Ни мое редакционное задание, ни журналистика в целом. Мои мысли будто бы распутались, и я осознала, в каком невероятном хаосе до сих пор жила. С каждым шагом в сторону кажущегося таким реальным огонька вместо того чтобы сосредоточиться на нем, я все больше успокаивалась и расслаблялась. А он терялся, гас, расплывался, как недавно та гора за спиной у алтайки. Дойти же мне удалось только до очередного нагромождения камней высотой в два моих роста, груды, совершенно непреодолимой. Огоньки будто бы висели в воздухе. Далеко и высоко. Расплываясь перед глазами, распадаясь на несколько, танцуя, вспыхивая где-то еще. Голоса раздавались, отскакивали от камней, как гулкое, далекое эхо, гуляющее от скалы к скале.
Может быть, совсем немного они были похожи на те оранжевые цветы-огоньки, что были разбросаны по склонам гор и по лугам повсюду внизу.
И вот я, сдавшись, вернулась к «нашему» костру. Пока меня не было, мир, будто открытку, сложили пополам и раскрыли снова. Теперь возле дома старушек стало две. Они сидели напротив друг друга, совершенно одинаковые, и бранились, покачивая головами и тыча пальцами. Алтайки ругались, это было понятно. Но откуда взялась вторая, совершенно такая же? У каждой за плечами висело по огромной, полной луне, будто они несли их в рюкзаках. Подобную гигантскую луну, встающую из-за деревьев, я как-то видела на фото в журнале. До сих пор не верила, что такая может быть на самом деле. Что за «место»! Что за день, что за ночь!
Чем же может кончиться такое безумие? Где он на самом деле, этот «верх»?
Только что до меня дошло, что я до сих пор не распаковала рюкзак, не переоделась. У меня не было никакого желания почистить зубы или умыться. Несмотря на то, что я поела всего один раз, я чувствовала себя сытой, довольной и спокойной. Мои мысли будто бы прекратили дергаться, двигаться и путаться между собой. Несмотря на абсурдность картины, все здесь сейчас казалось правильным. Будто бы я наконец стала настоящей. Стука своего сердца я больше не слышала.
Я закрылась в доме, лежала, спокойная, вдыхая запах сухой травы. «Где я на самом деле?» - спрашивала саму себя. Некому было мне ответить. За дверью на своем языке ссорились бабушки-близняшки, или это одна и та же бабушка бранилась сама с собой, делила пополам огромную, умопомрачительную луну. За стеной ворчали, скрежетали, кричали. Над головой, в мире вокруг было темно. Внутри меня установилась тишина.
***
Моя бабушка умерла незадолго до того, как я уехала учиться. Она была большой, грузной, ходила летом в легком пальто с круглым отложным воротником, переваливаясь, потому что припадала на «ломаную» ногу. Бабушка меня кормила, гуляла и воспитывала, пока родители были на работе, ездили в командировки или просто были заняты. Родители и бабушка часто ссорились. Из-за методов моего воспитания или из-за чего. Пока я была маленькая, мне не хотелось в этом разбираться. А потом… тоже не захотелось, слишком уж далеко это уводило. И делалось нехорошо на душе.
Бабушка умерла «от сердца» после того, как разгорелся и потух скандал из-за стульев. Какие-то не те стулья она купила. Или лишние, или не те, или слишком дорогие, не помню. За пять минут ее не стало.
Я этого не видела и не знала, я была на учебе. Я ведь уехала учиться.
И вот здесь, на Алтае, в этом странном путешествии, в «месте», куда привел меня Бубай, на следующий день я почему-то просыпаюсь именно с мыслью о ней.
Бабушка часто показывала мне диафильмы. Мы с ней вместе смотрели цветную проекцию, читали сказки на нашей беленой стене в зале. Стихи или просто подписи под картинками.
Вспомнилось, что она совсем не была похожа ни на кого в нашей семье. Мы все как на подбор - худые, беспокойные, «доходяжные», сероглазые, с ветром в головах, а она одна была полной, черноглазой, тяжеловесной в мыслях, тугой на подьем. Приемная бабушка, не иначе. Ее седые волосы, зачесанные назад, до самого конца остававшиеся густыми и непослушными, большие, крепкие ладони… Как она грозилась – «сейчас я тебе наподдам», но никогда не била. А вот папа мог стегануть ремнем, и мама больно шлепала, если что.
Почему я о ней вспомнила?
Две большие луны, две бабки, костер на камнях, куриный суп, тишина. Головокружение от тишины. Ни ветерка, ни чужого вздоха. Только я одна…
Огоньки в полях и на склонах холмов, запах пряной травы, сурки, лохматые, сутулые лиственницы, заброшенные, почерневшие срубы старых домов, заросших по самые крыши…
Будто бы качаясь на волнах таких мыслей, я окончательно проснулась. Возле потухшего очага в доме сидела алтайка. Она вязала носок. Маленький детский розовый носок. Мой детский розовый носок.
Я прекрасно помню, что один такой где-то у нас с бабушкой в свое время потерялся. Но, уже подросшая, я никак не могла выкинуть второй, потому что мне очень нравился этот яркий, насыщенный розовый цвет. Таких розовых носков ни у кого из моих знакомых не было. Он был пушистым и мягким. Всегда напоминал мне о бабушке. По-моему, до сих пор где-то у родителей так и валяется, никто его не выкидывал. Никому он кроме меня не нужен.
Пока я возилась с рюкзаком, зачем-то доставая и перекладывая вещи, старуха закончила свое вязание. Я отвернулась за чем-то своим. Дверь хлопнула. Обернулась – старухи уже не было в доме. Возле потухшего очага на земляном полу лежал мой детский носок. Была уверенность, что эта вещь точно для меня. Я взяла его и положила в рюкзак. Кажется, он даже пах чем-то моим, детским.
Второе, без чего первое не имеет смысла.
Я подумала, вот хорошо, что он наконец-то нашелся. И я положу его в шкаф с тем вторым.
Никакого отношения это все не имело к моему редакционному заданию, к тщеславным мечтам о журналистике, к планам работать в крупной газете.
Глупо, наверное. Особенно если посмотреть со стороны.
Я вышла из дома. По сравнению с вчерашним пейзаж особенно не изменился. Камни, камни… Белые остроносые вершины вдалеке. Но костер, котел, гнутая ложка – все пропало. Но зато от порога теперь ясно проглядывалась вытоптанная тропинка. Кое-где белесая пыль вместо камней, кое-где сами камни, будто бы подернутые налетом.
Я поняла, что мне пора. Взяла рюкзак и по тропинке спустилась с «места». Почему-то точно знала, что дальше мой путь лежит все время вниз. Выше уж точно для меня ничего нет. По крайней мере пока. Я не заблужусь, если просто буду спускаться. Постепенно стало очень холодно. Я шла медленно, боясь «сковырнуться». Спуск был крутым. Поднялся ветер. Он пригнал облака. Туман, многоногий и бесформенный, словно провожатый, шагал прямо за мной, иногда обгоняя. Мне показалось, что далеко позади я расслышала смех, хриплый голос прокричал что-то вдогонку на незнакомом языке, но, возможно, это был только лишь ветер, запутавшийся в расщелинах. Пошел противный мелкий дождик.
И еще откуда-то я точно знала - за валуном у истока ручья ждет меня проводник Бубай. Разговаривать мне с ним о «месте» совсем не хотелось. Как и оборачиваться на голоса и смех.
После «тотального» спокойствия и тишины там, наверху, при спуске мне стало очень неуютно. Дул отчаянный ветер. Теперь мне казалось, он свистит и наяривает прямо у меня в голове. И вылетает из дырки от пломбы.
Дождь полил сильнее. Нужно было возвращаться.