(ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ)
Свиданка
Заканчивался четвёртый месяц в зоне. Пришел апрель, а с ним и долгожданное свидание с женой на трое суток.
Все эти месяцы и в тюрьме после суда, и в зоне письма от Леры белыми голубками как по расписанию дважды в неделю порхали в руки Марка, согревая тёплыми словами любви и нежности. Жена неизменно заканчивала их словами: «Хочу к тебе...», и душа таяла, растворяясь в предвкушении встречи.
Правда, в последнее время голубки что-то замедлили свой лёт. Эмоции в письмах стали поспокойнее, а слова «Хочу к тебе...» растаяли под теплым апрельским солнышком. Но Марк хоть и обратил внимание, но не зацикливался на этом, потому что Лера сообщила: она готовится ехать на свидание и уже взяла отгулы на работе, в детском саду.
И вот Марк проходит контроль перед входом в заветную комнату свиданий. Рыжая тетрадка с ним - хочет похвастать жене своими успехами в жанре прозы. Контролёр, обыскивавший его, улыбается: «Твой роман уже все по три раза перечитали...» - и разрешает пронести тетрадь.
Марк входит в комнату и сразу попадает в объъятия своей (или... не своей(?) Леры. Неизменно красивой, но... как же он от неё отвык. Другой макияж. Другой запах. Другой взгляд огромных карих глаз. Не прямой. Скользящий.
- Слушай, Лера, года не прошло, а ты так изменилась! С одной стороны, еще красивей стала, хотя куда уже красивей, а с другой, я не могу понять, ты - какая-то другая. Незнакомая.
- Ну вот и классно! Будешь ухаживать за незнакомой девушкой. Вам же мужчинам только и подавай свеженькое. Давай, кавалер, вперед, начинай, не тяни время, или забыл, как это делается? - Отшучивалась жена.
Но Марку было не до шуток. Что-то воздушное, неуловимое, родное – исчезло. Растворилось в прошедших месяцах разлуки. ТО, без чего он не мог жить, ТО, что ему было нужно, как воздух.
И все последующие три дня Марк безуспешно пытался возродить чувство былой близости, что объединяло их в последние два года совместной жизни.
Внешне, как будто всё было, как и прежде: они говорили, не умолкая. Читали его книжку. Перебрали всех знакомых и родственников.
А внутри... Даже лёжа на узкой панцирной койке, обнимая и лаская её, он чувствовал какую-то отстранённость. Она будто была с ним, и в то же время - в другом месте.
И хоть совершенно никаких поводов Лера не давала: писала регулярно, и все её письма дышали теплом, приехала на свидание, но, уже прощаясь, Марк вдруг неожиданно для самого себя брякнул:
- Лера, у нас всё в порядке? Я могу сидеть спокойно?
Чуть смешавшись, она отвернулась. Но потом вернула взгляд и ответила:
- Всё в порядке...
Мгновенное замешательство жены, как будто своим вопросом он задел больную струнку её души, гирей легло на сердце.
«Ничего, - успокаивал себя, - по следующему письму я пойму, стоит переживать или нет.»
Через неделю пришло письмо, и оно показало: переживать не стоит.
Марк успокоился, выбросил плохие мысли из головы и затоптал в землю пробравшегося было в душу паучка ревности. Затоптал и забыл. Тем более, что вскоре развернулись события гораздо более драматичные, чем можно было себе представить.
Как организовать бунт
Марк так втянулся в свою работу рубщиком на гильотине, что, несмотря на однообразие, она даже стала ему нравиться. Он чётко выполнял и перевыполнял дневные задания.
Однажды ночью Марк проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Это был начальник производства Бекетов:
- Извини, Рубин, тут такое дело. Немного не дотягиваем план по капканам. Ты мог бы выйти сейчас поработать? На пару-тройку часов?
Еще как следует не проснувшись, взглянул на тьму за окном, потом на Бекетова.
- Нет, ты, конечно, вправе отказаться. Заставить я тебя не могу. Могу только попросить. Ну, так что? Уважишь? – настаивал тот.
- Хорошо, Семён Игнатович. Какой разговор? А кто меня проводит в промзону?
- Я провожу.
- Ладно. Я мигом.
Конечно, это было не просто, так как потом дневную смену никто не отменял. Но человеческое отношение Бекетова значило для Марка гораздо больше, чем любой приказ. Ведь это то, чего как раз больше всего и не хватало в джунглях.
На протяжении последовавших двух месяцев не было недели, когда бы Бекетов не дёргал Марка ночью на работу, и тот никогда не отказывал ему.
Прекрасное летнее утро. Солнышко улыбается почти как на свободе. Перед построением бригады на завтрак Марк заметил, как мужики со всего отряда, собрались вместе и что-то горячо обсуждают.
- Какие дела? - Спросил у бригадира.
- Менты совсем оборзели. В ларьке сигареты продают только по три пачки на месяц. Да я сам пол пачки в день выкуриваю. Больше терпеть не будем. Решено. Бунт. Ни на завтрак, ни на работу «мужики» не выйдут, - ответил Толян.
Через несколько минут все три бригады, кроме «пацанов», построились перед бараком. Стоят.
Офицер, начальник отряда командует:
- В столовую марш!
Никто не сдвинулся с места.
- Вы что оглохли?! Я сказал, в столовую марш!
Результат тот же.
- Что вы стоите? Хотите на работу опоздать?
Никакого движения. Взгляды упёрлись в землю.
- Это что, БУНТ? – взвизгнул офицер.
В ответ – молчание. Отрядный убежал, а через десять минут вернулся с начальником оперчасти и начальником колонии, сопровождаемых десятком контролёров с пистолетами и дубинками.
- В чём дело? Почему не на завтраке? – не сумев скрыть волнение в голосе, спрашивает начальник колонии.
Все молчат. Как воды в рот набрали.
- Что онемели? Языки в ж...у засунули? Да есть среди вас хоть один, кто не боится свою пасть открыть? – заорал, брызжа слюной, подскочивший почти вплотную «кум».
И дёрнул же чёрт...
- Люди возмущены тем, что в ларьке установили столь малую норму сигарет на месяц, - выйдя на шаг вперёд, спокойно сказал Марк, - получается 2 сигареты в день.
Ах, какой же свирепой радостью озарилось лицо «кума»:
- РУБИН?! Так вот кто ОРГАНИЗАТОР И ЗАЧИНЩИК БУНТА! Ну да..., - повернул он голову к начальнику колонии, - Я так сразу и подумал. Кто же еще? Самый грамотный? Мало тебе «пятеры» - «червончик» захотел? Это мы тебе быстро сорганизуем, - накручивая себя с каждым словом всё больше и больше, орал начальник оперчасти.
- Давай, Малыш! Мочи ментов поганых! – вдруг загремел над головами зэков истошный крик Турка из открытого окна, откуда «пацаны» наблюдали за всем этим спектаклем.
«Ну, гад! «Помог», называется», - пронеслось в голове у Марка, уже осознающего всю тяжесть рушившегося на него обвинения.
- Значит так, - командирским голосом начал «кум», - всем бригадам... в столовую...
ш-шагом марррш! – и... мужики, словно телята на бойню, понурив головы, послушно поплелись в сторону столовой.
- А ты Рубин, стой. Пойдешь с нами. Будем оформлять на тебя материалы. Думаю, что в зоне ты спал последнюю ночь. Следующая тебя ждёт уже в тюрьме. Ты у нас в этой области грамотный. Знаешь, надеюсь, сколько тебе за организацию беспорядков в местах лишения свободы к твоим пяти годкам добавят. Пошёл.
Несправедливость происходящего и осознание тяжести обвинения ввели Марка в ступор. Ноги отказывались идти, но посыпавшиеся на него хлёсткие удары по рёбрам и спине дубинок контролёров, обступивших его плотным кольцом, заставили поспешить за «кумом». Марка пригнали в административное здание и закрыли в одной из комнат.
«Так что сидеть тебе для начала, сколько суд даст, а потом мы еще что-нибудь придумаем.» - Прилетели из прошлого слова прокурора Херсонской области. Вспомнилось и предостережение Верноруба в момент окончания следствия: «У прокурора Пасюка - длинные руки: и в суде, и потом в колонии – где хочешь, достанет».
«Вот идиотизм... Но какие доказательства они собираются представить? Я ведь ни с кем о бунте не говорил. Сам узнал от Толяна в последнюю минуту. Нет у них доказательств, - лихорадочно размышлял он, ожидая вызова на первый допрос. Его долго не было.
«Ну, наконец-то», - встрепенулся Марк, услышав звук открываемой двери. Но это был сержант–контролер, который водил его по отрядам читать эротический роман. Выглядел встревоженным:
- Там, Мопассан, на тебя дело шьют... - сделав круглые глаза, затараторил он, - уже пятеро «козлов» показания дали. Ты, значит, всех подбил и на завтрак не идти, и на работу отказываться. Бастовать, короче. Организатор бунта. «Кум» им всё диктует, а сам аж светится. Руки потирает. Жалко мне тебя... В общем, держись, писатель!
Дверь за сержантом захлопнулась. Настроение ухнуло в пропасть: умом он понимал, «сшить» можно всё, что угодно, а душа продолжала бунтовать. Бунтовать против так внезапно обрушившейся и придавившей его до земли несправедливости:
«Нет, на этот раз я просто так не сдамся. Поборемся. Еще посмотрим, кто – кого!» - накручивал он себя.
Но что он мог сейчас сделать? Оставалось только ждать.
- Получается, мои показания - против свидетельских показаний пяти зэков. Ну, и кому поверит суд? Чёрт, что же придумать? – Мысли сжигали мозг, – а ведь если б я мог привести на суд Толяна, Ивана, да и всю бригаду – мужики подтвердили бы, что я – не при чём. Но как? Кто позволит? И рыпнуться не дадут.
Марк оглядел покрашенные зеленой масляной краской стены убогой комнатки без окон, и его охватило ощущение такое же, как и тогда в карантинной комнате в первый день тюрьмы. Отчаяние и безысходность.
«Карма...» - промелькнуло в голове, и еще: «Точно, как цыганка нагадала: «Многих людей от беды спасёшь, а вот себя уберечь не сумеешь.» - И первый раз не уберег, и сейчас не светит. Без цепей, но в таких оковах, что дохнуть невозможно».
.
Часы текли со скоростью месяцев, а то и лет. И только под вечер дверь наконец открылась. Сердце провалилось в никуда. Приготовился увидеть отвратительную рожу начальника оперчасти. Но это был всё тот же контролёр. Только на этот раз лицо его сияло:
- Подъём, арестант! - весело крикнул он, - потопали на отряд. Амнистия тебе, Мопассан, ха-ха-ха! – Было видно, что он искренне радовался такому неожиданному финалу.
Ничего не понимая, Марк пошёл за ним.
- Вы знаете, что там было? – спросил сержанта, - можете сказать?
- Точно не знаю, но начальник производства Бекетов там у «хозяина» и «кума» такой скандал закатил! Потом они в ларёк все вместе ходили. Потом опять в кабинете «хозяина» орали. Не знаю. Мне приказано доставить тебя в отряд. Спроси у Бекетова сам.
В отряде Марка встретили, как героя. Собрали вольный ужин из остатков передач, что у кого было. Подошли мужики и из других бригад. И даже «пацаны» пожаловали. Они думали увидеть его избитого и замученного и были удивлены, узнав, что он весь день просидел в закрытой комнате.
И только Толян хитро улыбался. Когда все разошлись, он объяснил, что оказавшись на промзоне, они вместе с Иваном сразу рванули к начальнику производства.
- Мы объяснили ему, что ты вообще не при делах и в нашем сговоре не участвовал. И что ты даже НЕ КУРИШЬ! Напомнили, что ты безотказно работал и днём и ночью. Просили от имени мужиков всего отряда помочь тебе. Он обещал подумать. А через полчаса мы видели, как он уходил из промзоны. Это он помог, сто пудов, его работа.
Конечно же на следующий день Марк - весь внимание - слушал рассказ Семена Бекетова.
- Когда твои дружки прибежали ко мне, я придумал план. Сначала пошёл в ларёк, где продают сигареты. Подарил продавщице (а она еще и моя соседка) духи «Москва» и договорился, ЧТО и КАК мы будем говорить. Потом пошёл к начальнику колонии, а там уже «писаки» из «козлов» под диктовку «кума» на тебя бумаги строчат. Предложил зэкам подождать в коридоре, а «хозяину» и «куму» говорю: «Не мог Рубин быть зачинщиком бунта.» - Они: «Это почему?» - «А потому, что Рубин еще позавчера предупредил меня, что может быть бунт из-за сигарет, хоть сам он не курит. И я пошёл в ларёк, где продавщица подтвердила, что это правда: что по вашему распоряжению продавать будут только по три пачки в месяц. И она это вам подтвердит, почему я у неё был и о чём спрашивал. Пошли в ларёк.» Мы отправились в ларёк, и продавщица, не моргнув глазом, подтвердила всё, что я им говорил. Слово в слово. Вернувшись в кабинет, они пытались настоять на своём. Но я им открытым текстом заявил: «Рубина я вам не отдам! Так, как он пашет на гильотине и днём, и ночью, не пахал еще никто за мои пятнадцать лет работы в вашей зоне. Я знаю, что он не виноват. И я докажу это на любом суде. Хоть на Верховном! Плюс - продавщица своих показаний не изменит. В отличие от ваших «свидетелей», которые в суде «при хорошем у Рубина адвокате, поплывут, как пить дать. А о том, чтоб у него был не просто хороший, а самый лучший адвокат, я позабочусь лично.» - Начальник оперчасти пытался было тявкнуть, что ты меня купил, но я намекнул на его уж слишком теплые отношения с беспредельщиком Турком с вашего отряда («Так вот где собака зарыта! Вот от кого у Турка и деньги, и чай!), и «кум» заткнулся. Короче, Марк, с тебя бутылка! На свободе, конечно, - улыбнулся Семен Игнатович, - да, и еще, вот тебе мой совет: попытайся перевестись куда-нибудь из нашей зоны. Рано или поздно они тебя достанут. Слишком большой ЗУБ на тебя и у «хозяина», и у «кума». Знаешь за что?
Марк кивнул. Благодарность и невозможность ответить тем же разрывали душу на куски.
«Бекетов, совершенно чужой человек, вольнонаёмный начальник производства, как в омут с головой, ринулся в бой с начальниками зоны. Из-за кого? Из-за обыкновенного зэка, которые десятками приходят с этапом каждую неделю? Объяснений нет. Человеческая душа – неразрешимая загадка. И сколько же бесценного добра может совершить всего лишь одна душа. Такая, как у него... - размышлял Марк, возвращаясь к себе на гильотину.
И, конечно же, он с благодарностью обнял Толяна и Ивана, рванувших на помощь в трудную минуту. К правильному человеку. Единственному, который мог помочь и сделал это. ДРУЖБА ЕСТЬ ДРУЖБА. Что в джунглях, что на воле.
Перевод
Слова Бекетова о том, что надо постараться любым путём вырваться из этой зоны, Марк сразу донёс до своего отца, попросив его сделать всё возможное для того, чтобы перевести его в такую же зону общего режима, расположенную в родном Дубенском районе. О ней он слышал еще в годы юности. И отец сразу взялся за это дело. Первая попытка не удалась - его просьба в адрес прокурора республики была отклонена.
Но затем судьба случайно свела его с бывшим заместителем начальника Дубенской колонии, которому он сшил отличные ботинки и который составил ему ходатайство и помог попасть на приём к министру МВД Украины. Перечислив в ходатайстве боевые заслуги отца, прошедшего с боями всю Европу и закончившего войну в Австрии, мамы, прослужившей всю войну в госпиталях медсестрой, а также их многочисленные болезни, он обосновал невозможность родителей ездить так далеко на свидания и попросил перевести сына в Дубенскую зону.
И тут Фортуна снова повернулась лицом, подарив министру МВД в день приёма отца хорошее настроение и расположение к отцу Марка, такому же фронтовику, как он сам. Они долго вспоминали военные годы, и расчувствовавшийся министр прямо при отце наложил на его ходатайство резолюцию: «Перевод разрешаю.»
Сам перевод произошёл так стремительно, что Марк даже не успел попрощаться с теми, кто стали ему в джунглях настоящими друзьями. В разгар рабочего дня за ним на промзону пришёл контролёр и неожиданно повёл на выход. Марк шёл за ним, лихорадочно соображая, какую еще ловушку приготовил ему «кум». И уже перед самым КПП контролёр сказал:
- Ну что, Рубин, покидаешь ты нас. Переводят тебя в Дубны. Да еще и как срочно. Видно, длинная «рука» у тебя в министерстве. На депеше о переводе пометка: «Перевести срочно. На контроле министра МВД».
Марк даже не успел обрадоваться. Вихрь мыслей закружился в голове:
«С ребятами, с Бекетовым не попрощался. Не поблагодарил. Сколько дней или месяцев буду идти по этапу в новую зону? Когда смогу сообщить Лере о переводе? Когда удастся получить с ней свидание? Встречу ли знакомых из Дубен? Какая там зона? Хуже или лучше херсонской? Как меня там примут? Тут-то уже хоть есть определенный статус...»
И вновь перед ним, как бескрайнее поле, расстилалась неизвестность.
Она не была однозначной. В ней могли встретиться как те же ужасы, с которыми уже пришлось столкнуться за время, проведённое в джунглях, так и проявления глубочайшей доброты человеческой. Доброты - в условиях неволи - бесценной.
«В любом случае, я должен выжить. Ради семьи. Ради себя. Выжить, во что бы то ни стало!» - мелькнула мысль, когда он ставил ногу на подножку поезда, уносившего его в неизвестность...
ЗОНА 2
Прибытие
Всё путешествие в Дубенскую колонию заняло около двух недель, причём сама дорога – день из Херсона до Полтавы и ночь из Полтавы до Дубен. Остальное время пришлось ждать этапа в Полтавской тюрьме.
Перед отъездом Марк получил от отца посылку с темно-синим милюстиновым костюмом, который зоновский портной за две банки тушенки подогнал по фигуре. И когда он в нём вошёл в камеру Полтавской тюрьмы, из угловой нижней койки навстречу поднялся богатырского роста и с необъятной ширины плечами парень лет тридцати в черном милюстиновом костюме под которым виднелась вольная майка. Авторитет. Познакомились: Павел.
Камера была переполненной. Но Павел определил Марка на соседнюю койку, сразу показав всем остальным его статус. Они целыми днями делились рассказами о пережитых днях в джунглях. Марк – в херсонских, Павел – в полтавских. В тюрьме он был по невесёлому поводу: вскрылась ещё одна кража, которая не вошла в его прошлое дело, и теперь его пересматривали по вновь открывшимся обстоятельствам.
Павел был очень удивлён, когда узнал, что Марк – «мужик», а не «пацан». Но это не помешало добрым отношениям, а небольшой конфликт, возникший у Марка за столом с семьёй местных хулиганов, был погашен одним львиным рыком Павла.
Стояла жаркая погода. Они валялись на нарах в одних трусах и слушали беззаботную песенку Аллы Пугачёвой: «Лето, ах лето. Лето звёздное звонче пой. Лето, ах лето, лето звездное будь со мной...». И почему-то в родной области свобода показалась намного ближе, а мир по ту сторону тюрьмы значительно реальней.
Павел немного просветил Марка, рассказав о Дубенской зоне, где отсидел полгода. Дубенская зона голодной не считалась и не была такой беспредельной, как предыдущая. Там после бунта администрация держала порядок, и хоть масти были те же, но зверств и убийств последний год не наблюдалось.
И вот наступила ночь отправки в новую зону. Войдя в вагон «столыпина» - допотопного поезда для перевозки зэков, Марк оказался в тесном купе на двух человек с голыми деревянными полками и остался один на один с высоким худым кавказцем, старше его лет на десять. Познакомились. У попутчика Марка каким-то образом оказалась пачка печенья, которую тот гостеприимно разделил между ними поровну. И под мерный стук колёс и непрерывное дерганье поезда (видно, действительно времен того самого царского премьер-министра Столыпина) Юра Саркисян (так он представился) рассказал свою историю.
Они со своим братом Сашей возглавляли небольшие цеха в быткомбинатах разных районов области, в которых шили изделия из кожи.
ЗА СВОИ ДЕНЬГИ братья выкупали кожу и другие материалы, поступавшие на быткомбинат. Из этих материалов шили дефицитные тогда женские сапожки, доплачивая рабочим за сложность, а на бумаге показывали, что шьют перчатки и другую мелочь, ценой гораздо меньше, чем сапоги.
Разницу в цене присваивали. И за это Юре и Саше, суд определил 14 и 13 лет лишения свободы в колонии усиленного режима, квалифицировав их действия как ХИЩЕНИЕ В ОСОБО КРУПНОМ РАЗМЕРЕ. К тому времени они уже отбыли по 6 лет наказания.
То, что они делали, полностью подпадало под статью «Частно-предпринимательская деятельность» с мерой наказания до 5-ти лет лишения свободы, по которой в своё время был осужден Валентин Кабиров.
Марк сразу понял судебную ошибку - хищением это быть не могло, так как они не присваивали государственные материалы БЕЗВОЗМЕЗДНО, а ВЫКУПАЛИ их, внося в кассу предприятия свои ЛИЧНЫЕ ДЕНЬГИ. Нет безвозмездности – нет хищения! 5 лет заключения и 14 лет – большая разница, целая жизнь.
И сейчас братьев перевозили в другую зону в далёкую Сибирь. С нескрываемой горечью Юра рассказывал о своей семье - супруге и четырёх детях, которые теперь-то уж наверняка не смогут ездить к нему на свидания за многие тысячи километров.
«Наказание - чудовищно несправедливо: убийцам столько не дают...» - думал Марк, слушая неторопливый рассказ своего попутчика, слова которого были насквозь прошиты горем и безнадёжностью.
И снова, принимая чужую боль, Марк проникся сочувствием к интеллигентному и добродушному Юре, располагавшему к себе с первых минут знакомства. Понимая, что неприятностей от него ждать не приходится, Марк вкратце рассказал о себе, оставил свой Дубенский адрес с тем, чтобы тот передал его своим родственникам, и пообещал попробовать помочь, когда сам окажется на свободе. В больших карих глазах Юры засветилась надежда, и он долго со словами благодарности тряс Марку руку.
Наступило утро. В окошке промелькнул до боли знакомый перрон железнодорожного вокзала в Дубнах – родном городе Марка. На глазах выступили слёзы – ведь до дома, где его уже столько времени ждут не дождутся самые родные люди: папа и мама - было рукой подать. Полтора километра. Вагон протянули дальше, где Марка уже ждал черный воронок для доставки в колонию, располагавшуюся в тридцати километрах от города.
Через час тряски по разбитой дороге они, наконец, въехали в ворота новой зоны. Короткая встреча с пожилым завхозом колонии, получение матраса, подушки, постельного белья, полотенца, и он заходит в расположение своего нового третьего отряда.
Зона на работе, в отряде только несколько человек. Совсем молоденький, лет 18-19 симпатичный паренёк в милюстиновом костюме, сидевший на корточках у стены двора, увидев Марка, поднимается и подходит.
- Здорово, земляк! С этапа? – спрашивает он.
- Здорово! С этапа.
- А откуда к нам причалил?
- С херсонской зоны.
- С херсонской?! Так там же Немой. Знал его?
- Познакомиться не успел. Но много о нём слышал. Он хоть и «немой», но без слов всю зону в кулаке держал. Менты его боялись и вывезли в Сибирь незадолго до меня.
- Я смотрю, ты в милюстинчике, «пацаном» живёшь, как и я?
- Нет. «Мужиком».
- А сам откуда?
- Дубенский.
- ЧТО-О?, - парень аж подпрыгнул, и лицо его осветила широкая улыбка, - из Херсона прибыл, а сам Дубенский?
- Ну, да.
- Так я тоже из Дубен. Хома, - он протянул руку.
«Молодой, неосторожный. Верит первым словам. А вдруг я опущенный, «козел» или с косяками по прежней зоне? Рискованно протягивать руку, не наведя справок...» - зажатый в жесткий мундир понятий, впитанных в тюрьме и прежней зоне, думал Марк, назвав своё имя.
- А кого из пацанов по Дубнам знаешь? - продолжал обычный в таких случаях допрос Хома.
- Чапая, Вовку Дмитриева, - назвал Марк первых бандюков города, которых действительно знал, хоть никаких дел с ними не имел.
- Ну, так это ж центровые пацаны! – обрадовался Хома, - ладно, приколи за херсонскую зону.
- Хорошего сказать нечего. Зона – голодная. Ее сейчас «херсонские» держат. Был Немой – он старался, чтобы по понятиям жили. После того, как его убрали, такого авторитета в зоне больше нет. В каждой локалке свои «пацаны». И беспредела хватает. Менты... с одной стороны, лютуют, с другой – за деньги можно все достать: сигареты, чай, хавку. Но денег в зоне мало, потому и голодная. Кормят - только чтоб не померли.
- А полтавские еще есть?
- Да, Солдат, если слыхал за такого.
-Конечно, слыхал. Его брательник «Баламут» месяц назад из нашей зоны «откинулся». Пятерик отмотал. Про Солдата мы знаем. Правильный пацан! Знаем, как он там херсонских беспредельщиков гасил не слабо.
«Где Херсон, а где Дубны... – подумал Марк, - ну и почта тюремная! Всё известно. Ничего не скроешь.»
- А ты с Солдатом как? Пересекались? – продолжил допрос Хома.
- Так мы с ним на одном отряде были. Он же меня и встретил в зоне. По-земляцки встретил. Как положено. Кентовались, пока меня сюда не вывезли.
- Тебе считается! - Обрадовался Хома. И вдруг неожиданно, с хитрым прищуром, - а с каких дел тебя вывезли?
Марк подобрался. Понимал: от его ответа и от того, поверят ли ему, зависит его участь в этой зоне. Хотя... правду говорить всегда легче. Выдумывать, рисковать не надо.
- С ментами у меня там не сложилось. Хозяин и кум пытались меня зачинщиком бунта сделать. Мужики взбунтовались из-за сигарет в ларьке, а менты меня главным выставили. Заставили пятеро козлов на меня заявы написать. Хотели из моей пятеры - червончик нарисовать. Закрыли. Но начальник производства вытащил. За то, что на гильотине день и ночь пахал. После этого батя-фронтовик и добился моего перевода к вам.
Часа два они беседовали, пока не вернулся с работы отряд. Внешне картина та же, что и на предыдущей зоне: «пацаны» в черных блестящих милюстиновых костюмах, подогнанных по фигуре, остальные в обычных серых мешковатых робах.
Хома подвёл Марка к небольшого роста светловолосому парню лет двадцати пяти с добродушным выражением лица, сидящему с книжкой в руках в углу на нижней койке.
- Бочик, - начал Хома, - тут вот землячок мой, Малыш, пришёл с Херсона. А сам наш, Дубенский. Мужик – всё правильно. В Херсоне с Немым в одной зоне был. Ты знаешь, Немой там всей зоной рулил, пока не вывезли. А Малыша вывезли, потому что он бунт с мужиками устроил. За сигареты. У ментов: у Хозяина и кума на него зуб конкретный. К тому же Малыш там с Солдатом полтавским, брательником Баламута, кентовался. Солдат его и встречал на зоне. А по Дубнам - он и Чапая, и Вовку Дмитриева знает. Короче, мужик – всё правильно. Надо бы и положить землячка правильно.
Бочик, как оказалось, смотрящий «пацан» в отряде, внимательно осмотрел Марка. Подумал.
- От меня четвёртая койка внизу. Пусть занимает.
«ЧТО?! В новой зоне - сразу внизу и на четвёртой койке от угла?» - да если б на свободе Марк вдруг получил пятикомнатную квартиру, он не был бы так поражён и обрадован.
- Бочик, за приём благодарю, конечно. Но та койка уже занята, - поблагодарил он смотрящего, указав рукой на мужика лет 45-ти, чинившего свою робу и сидящего на этой койке. Бочик кивнул Хоме, который подошёл к мужику и указав ему на другое место во втором ярусе, предложил перебраться туда.
- Я пятый год срок тяну, - резким прокуренным голосом зашумел мужик. С каких дел мне переезжать?
И тогда из угла прозвенела сталь – негромкий, но внушительный голос Бочика:
- А с таких дел, что я так решил. Или тебя ногами поднять?
Мужика как ветром сдуло, и уже через минуту четвертая койка от угла была свободна.
Конечно, в душу Марка лёг тяжёлый и тёмный осадок. По понятиям обычной морали, мужик был прав. Но ведь в джунглях своя мораль: кто сильнее, тот и прав.
У него не было выбора. Отказавшись от предложения Бочика и разместившись наверху, он сразу уронил бы себя, о чём мгновенно узнала бы вся зона. И подняться потом практически, нереально.
Ведь от уровня положения в джунглях зависит и безопасность, и сама жизнь. Это Марк понял еще по тюрьме. А херсонская зона утрамбовала эту истину в его голове окончательно.
Не зря говорят, дома и стены помогают.
Мало того, что его земляками из Дубенского района оказались и новый бригадир Артём, и завхоз отряда Витя Губенко по кличке «Губа», принявшие тепло и по-дружески, устроившие ужин с вольной едой.
Эта зона радикально отличалась от предыдущей. Бытие определяет сознание, как его учили по философии. Ведь посади в банку голодных крыс, они перегрызут друг друга. С сытыми - этого не происходит.
Питание в новой колонии было значительно лучше, порции больше. Зэковские робы и ботинки – добротней. А главное: атмосфера общения и отношения между мастями сложились намного спокойнее, человечнее, что ли.
Да, всё те же масти, но не существовало отдельного отряда «петухов», они были в каждом отряде. И хоть держались в сторонке, ели и спали отдельно, но никогда никто не бросал в них камнями на проверках, никто не обижал без причины.
Да и администрация не проявляла того презрения к зэкам и той нервозности, на которые Марк вдоволь насмотрелся в предыдущей зоне.
Работу ему определили сначала на штампах, и выйти на неё он должен был уже через день, в понедельник. Но случилось так, что стоя на утренней перекличке, Марк увидел, как двое зэков, под руки вели в санчасть молодого парня. В лице его не было ни кровинки, зато тонкий ручеек крови из рукава струился на землю, а мертвые и уже посиневшие, два пальца висели и болтались на тоненькой полоске кожи отдельно от кисти руки.
Сердце сплющилось от пронзившей душу боли.
- Это что? – кивнув в сторону искалеченного, шепотом спросил Марк у стоящего рядом Губы.
- Штампы грёбанные... – коротко ответил тот, - недели без травм не обходится. Старые они, а менять – не меняют. Говорят, денег нет.
- Слушай, так меня же на штампы работать поставили. С понедельника выходить в помзону.
- Не, этого нам не надо, - отрицательно покивал головой завхоз, - ладно, решим. Я поговорю с начальником производства. Поменяем тебе работу... – улыбнулся он.
И слово сдержал. В понедельник Марк вышел на работу в другую бригаду, на термопласт-автомат.
Неделю, пока он обучался, рабочее время проходило в основном в разговорах с земляками, так как сама работа - засыпать полистироловые гранулы в станок и через время вынимать и складывать выплевываемые термопластом детали – спокойно позволяла это делать.
А через неделю...