O for my sake do you with Fortune chide,
The guilty goddess of my harmful deeds,
That did not better for my life provide
Than public means which public manners breeds.
Thence comes it that my name receives a brand,
And almost thence my nature is subdued
To what it works in, like the dyer's hand:
Pity me then, and wish I were renewed,
Whilst like a willing patient I will drink
Potions of eisel 'gainst my strong infection;
No bitterness that I will bitter think,
Nor double penance to correct correction.
Pity me then, dear friend, and I assure ye
Even that your pity is enough to cure me.
О, за меня брани Фортуну,
богиню, виновную в моих дурных поступках,
которая не обеспечила мою жизнь ничем лучшим,
чем публичные средства, порождающие публичное [вульгарное, низкое] поведение*.
Отсюда -- то, что мое имя получает клеймо,
и в результате моя натура почти поглощена [подчинена]
тем, среди чего она трудится, как рука красильщика.
Пожалей же меня и пожелай, чтобы я возродился,
а я, как послушный пациент, буду пить
уксусные настойки против моего сильного заражения;
никакая горечь мне не покажется горькой
или двойным наказанием для исправления уже исправленного.
Пожалей же меня, дорогой друг, и я уверяю тебя,
что одной твоей жалости достаточно, чтобы излечить меня.
* Большинство комментаторов интерпретируют "публичные средства" как заработок актера или драматурга. По этой версии, поэт здесь оправдывает свои предосудительные поступки низкими нравами публики, которые он поневоле усваивает в силу своей публичной профессии.
О, за меня брани Фортуну ты,
Богиня эта требует опять
Забыть мои высокие мечты
И публике вульгарной угождать.
Из-за нее я имя запятнал,
Собрав вокруг себя греховный круг,
Нет, не художник я теперь — вандал...
Так пожалей меня ты, милый друг.
А я, как самый кроткий пациент,
Сглотнув любое зелье, не дробя,
Не посчитаю горький сей момент
Чрезмерным наказаньем для себя.
Так пожалей меня ты и поверь -
Вмиг исцелюсь я жалостью твоей.