КОРНИ
Этот рассказ о моих предках, которые одни из первых переселенцев покоряли дикие дебри Уссурийской тайги.
Когда мы приходим в эту жизнь, нас встречают счастливые лица родителей.
Когда уходим, по ту сторону черты с названием ЖИЗНЬ нас ожидают ушедшие ранее наши родные. Книгу рода мы пишем сами, из поколения в поколение, и она не закончится, пока каждое новое поколение вписывает в неё свою жизненную главу…
Часть первая
«Иди за Солнцем и ты обретёшь завтра!»
Клава сидела на коленях у отца, он пел ей песни приятным глухим голосом, она знала их наизусть, и народный казачий мотив убаюкивал её. А он вспоминал свою далекую покинутую Родину…
Отец часто рассказывал ей свою удивительную историю, похожую на сказку или на увлекательный приключенческий роман. С замиранием сердца Клава слушала рассказы отца, которые потом через много лет будет ерессказывать у горящей печи своей внучке.
Глава 1
Село Старокленское Тамбовской губернии было известно еще в 17 веке. В писцовой книге 1650 - 1652 гг. упоминалось: "… село Кленское, что была поляна Борковская пустошь, меж болот под лесом с поля едучи, по правой стороне близко речки Криуши, а в нем церковь Рождества Христова..."
В конце 19 века Тамбовская губерния занимала второе место по густоте населения в Российской империи. Пахотных земель не хватало, поэтому, как только Российским правительством была разработана программа по переселению, Тамбовская губерния была одним из первых территорий, участвовавших в этой программе.
В 1858 году был подписан Айгунский договор между Россией и Китаем о разграничении земель в Амурском крае, и с 16 мая началась эпоха заселения и освоения юга Дальнего востока русскими. В 1860 году земли Уссурийского края стали свободными для заселения. Правительство России издало бесплатное приложение с картами свободных земель Приморской области, ставшее для переселенцев настоящим путеводителем...Слухи о богатых необжитых землях на берегу моря будоражили воображение безземельных крестьян. Деревенские ходоки, отставные военные, обозы с семьями потянулись вереницей на восток России.
Дмитрий Лаврентьевич Попов - выходец из казаков Придонья, ветеринар и костоправ, обученный грамоте, имеющий стабильный доход, проживал со своей супругой Татьяной Степановной в селе Старокленском Тамбовской губернии.
Кленский сельский сход определил Дмитрия ходоком в далёкую Приморскую область , выделив людей, четырёх лошадей, две подводы, ружья, провиант, деньги и одежду. Дмитрий, Петро, Фёдор и Иван на двух подводах со скарбом должны были пройти нелёгкий путь на край Земли, преодолев расстояние в несколько Европ, обосноваться на новых землях и встретить односельчан, которые отправятся обозом вслед. Татьяна Степановна с детьми провожала мужа в опасную и долгую дорогу. Она встретится с ним уже в Уссурийском крае куда прибудет вскоре на постоянное жительство...
Весной ходоки отправились в путь. К осени они добрались до Томска, далее зимним путём шли на восток, пока к весне не вышли к Иркутску, потом - по Забайкалью. К концу третьей осени дошли до Амура. В пути одолевали болезни и голод, Дмитрию пришлось лечить не только лошадей и своих односельчан, но и местных таежных жителей, дававших им приют...Очень часто ходоков старались уговорить остаться в маленьких сибирских деревнях с пустующими после эпидемий домами и вдовствующими женщинами.
Летними месяцами до самой осени одолевал сибирский гнус, круживший тучами вокруг лошадей и людей, непроходимые после дождей дороги мешали продвижению, но путники неумолимо шли к заветной цели...
Амур был ещё свободен ото льда, когда Дмитрий со своей командой добрались до Хабаровска. Нужно было переправляться через реку. Множество людей сплавлялись на самодельных плотах, небольших лодках. На глазах любопытных зевак лодки переворачивались, и люди, не умеющие плавать, тонули. Дмитрий с друзьями решили ждать ледостава, чтобы на санях без риска переправиться по льду Амура, далее ехать по замерзшей Уссури, держа курс на Владивосток. С зимним ледоставом маленький отряд наконец-то ступил на Уссурийские земли...
Сани быстро мчали по реке, лёд трещал от мороза, заставляя путников вздрагивать. Иногда лошади попадали в промоины, но всякий раз, иногда и ценой собственного здоровья, люди спасали лошадей и провиант. По дороге часто встречались заброшенные фанзы, в которых им удавалось с относительным комфортом поспать. К середине зимы добрались к слиянию реки Уссури с Иманом (теперь Большая Уссурка).
По одной из проток шли сутки, когда лошади опять провалились под лед. Спасая лошадей, Петр сломал ногу, и ходокам пришлось остановиться на ночлег там, где застал их закат солнца.
- Сурова земля, смотри-ка, принимать нас не желает, - говорили между собой уставшие мужики.
- Зато не так морозно, как в Сибири…
- А лес-то смотрите, какой дивный. С такого избы рубить, да жить припеваючи! Вона, стволы какие - не обхватишь!
Два дня шли ещё по реке, Петру становилось хуже, сломанная нога сильно мёрзла, поднялась температура. Приходилось часто останавливаться, жечь костёр, чтобы согреть ногу, никакие растирания не помогали. Дмитрий делал отвар из коры ивы, сбивал им температуру, согревал и снова укутывал ногу товарища. На третий день повалил снег огромными хлопьями, а потом поднялся ветер. Снег кружился в своём неистовом танце, и не понятно было, где земля, а где небо. Белая мгла скрыла берега реки, идти становилось всё труднее.
- Мужики, зимовать здесь на берегу реки придётся. Петра лечить нужно в тепле, иначе ногу отморозит, да и снег глубокий, лошади совсем замаялись...Поляну расчистим для прокорма, авось до весны дотянем. Идти дальше - и лошадей, и себя заморим...
Все были только рады такому решению Дмитрия, и с измученных, обмороженных лиц ушло напряжение. С новыми силами они принялись искать место для долгой стоянки. Вышли на большую заснеженную елань, вывели лошадей на крутой берег. Нужно было спешить устроиться на ночлег. Ветер стих, а снег ещё долго кружился, покрывая всё вокруг белоснежным ковром. Взору путников предстала большая поляна, где росли исполинские ильмы с рельефной корой, которые поражали своими размерами, молодые ели в снежном убранстве стояли стеной, склонив пушистые лапы до самой земли. Огромные выворотни привлекли внимание Фёдора – пожилого, опытного охотника:
- Надо бы отдушины глянуть вокруг корча, может, и берлога здесь быть...
Мужики обошли завал, не обнаружив признаков пребывания медведя, обрадовались:
- Будем, как косолапый, в корчах себе жильё делать!
Сделали шалаш из лапника меж двух коряг, закрыв его пологом и закидав снегом. В нём и ночевали. С рассветом они уже мастерили себе зимовье - из брёвен с печью из речных камней. У оголённого крутого берега наковыряли глины, получился неплохой очаг. Недалеко от места, где копали глину для печи, Дмитрий нашел под снегом зелёные веточки хвоща.
- Что это? - спросил у счастливого Дмитрия Иван.
- Ваня! Да это же хвощ! Он у нас на болоте... у нас, на родине, растёт тоже! Это лучшая трава, для срастания костей! Теперь Петя будет здоров!
Все эти дни Дмитрий жёг огромный костёр в стороне от жилища.
- Ты что ж, Дмитрий, ворожишь, али зверья боишься? - спрашивали мужики.
- Да чего ж мне его бояться-то, коль вы со мной! Баня нам нужна! Без неё никак!
Когда земля оттаяла от костра, мужики без труда вырыли землянку, положили несколько венцов и укрепили стены, сверху соорудили накат из брёвен, который забросали вырытой землей, сложили каменку-печку. На полы наломали лапника. Баня получилась на славу, хотя находиться в ней можно было только, согнувшись в три погибели. Зато жгучий пар грел и лечил их замерзшие и уставшие тела хвойным ароматом. Дмитрий парил Петра веником из кедра и пихты, обмотав его больную ногу рогожей, смоченной в отваре из хвои. А из берестяного ковша, что сплёл Иван, поил его чаем из шелухи от кедровых орехов, ягодами барбариса и шиповника, травой хвоща. Вскоре Петр уже мог ходить, опираясь на палку.
Для лошадей меж четырёх деревьев сделали большой навес из лапника, чтобы хоть как-то защитить их от непогоды, расчистили от снега поляну. На радость, богатая кормушка получилась!
- Видать, трава здесь по пояс летом. Это хорошо, значит земля богатая, родить будет.
Дмитрий очень переживал за лошадей. Их жизнь теперь была во власти природы неизвестного края. Он обходил по кругу импровизированную конюшню, читая заговор за спасение скотины, как когда-то давно, на Юрьев день:
"...Мы вокруг поля ходили,
Мы Егорья окликали, мы Макарья величали,
Егорий ты наш храбрый, Макарий преподобный!
Ты спаси нашу скотину в поле и за полем,
В лесу и за лесом..."
Свято веря в свой заговор, он ставил маленькие крестики из прутиков, связанных сухой осокой, вокруг поляны-кормушки для лошадей...
Тем временем зима вступала в самую суровую фазу. Конец января начало февраля - страшное время для зверья в тайге, а для людей, оставшихся зимовать практически без продуктов, этот период не сулил ничего хорошего. Скудные запасы муки, крупы и сухарей уже разделили на суточные порции, как и патроны. Кормил всех Фёдор, бывалый охотник. В расставленные им силки попадались зайцы и фазаны.
Овёс для лошадей давно кончился. Выручала трава из-под расчищенного снега по берегам реки. Мужики деловито подсчитывали, на сколько времени им всего этого хватит…
В один из вечеров раздался выстрел рядом с поляной. Стрелял дозорный Иван, когда все выскочили из зимовья, увидели его, пляшущего, и дико орущего у лежащей туши изюбря. Мужики смотрели на первобытный танец Ивана. Он, прыгал и выкрикивал невероятные звуки, смеялся, как умалишенный, гладил и покусывал уши убитого зверя... Дружный хохот отрезвил удачливого охотника, а он растерянно смотрел на смеющихся счастливых земляков - теперь у них было много мяса!
Дмитрий во время дежурств на поляне, в чистые морозные ночи, всегда любовался звёздным небом, глядя в чернеющую даль со сверкающими огнями, которые, казалось, можно достать рукой. Он слушал звуки тайги, где треск древесины от мороза, звуки ветра на вершинах сопок и ночные шорохи зверья не пугали его, а, наоборот, наполняли его душу чарующим разговором человека и природы. И казалось ему иногда, что этот незнакомый дикий край и есть его настоящая родина. Он мечтал привезти сюда Татьяну с детьми...
Каждое утро он уходил в лес с суконным мешком за плечами, собирал паданку шишки кедра по следам в снегу, ягоду по берегу реки. Увидев верхушку колючего кустарника, Дмитрий обтаптывал его, сбрасывая снег, пока не появлялись красные ягоды шиповника или барбариса, на берёзе искал чагу для вкусного и полезного чая... И всякий раз, возвращаясь из тайги, с гордостью раскладывал свои "трофеи" перед друзьями.
Через некоторое время на поляну стали приходить козы и олени в поисках пропитания. Путники настреляли дичи, мясо наморозили, накоптили. Шкуры вымораживали, наскоро выделывали и ими укрывались, спать стало теплее. На реке яму нашли, прорубили прорубь, приноровились рыбу ловить. Поляну для лошадей постоянно расширяли для нового корма, ночью зажигали костры вокруг, чтобы отпугнуть непрошенного хищника.
Как-то утром они обнаружили большие кошачьи следы недалеко от их зимней стоянки, и решили дежурить по двое.
В одну из ночей все разом встрепенулись от взволнованного ржания лошадей и странного, леденящего душу рыка. Дмитрий и Петро выскочили на поляну, окруженную кострами, и увидели огромную полосатую кошку с горящими, как угли, глазами, нервно бьющую длиннющим хвостом. Зверь не решался перешагнуть барьер из ряда горящих костров. Все разом выстрелили в цель, тигр упал и, покатавшись по снегу, замер, вытянув лапы. Предсмертный оскал оголил страшные желтоватые клыки... Мужики вспомнили рассказ старого иноверца на Амуре о дикой огромной кошке, что водится в здешних краях. Местные ее почитали и боялись, относясь с благоговейным трепетом, как к хозяину тайги.
До утра уже никто не заснул, обсуждая у печи ночное событие, а, как расцвело, принялись рассматривать тушу зверя.
- А я, было, подумал, что сказки о тиграх все, ишь какая огромная...
- Мужики, так ведь хозяина подстрелили, как бы беды не было... надо бы похоронить... Двухсоткилограммовую тушу оттащили кое-как в распадок и закидали снегом.
Ходоки уже свыклись с таёжным укладом жизни, где день и ночь нужно быть настороже, чутко спать, во сне анализируя каждый шорох, вечерами обжигать шишку в печи и лущить орех за нехитрыми разговорами, днём готовить дрова для ночных костров... И казалось им изредка, что уже всегда так и будет...
Но дни становились длиннее, ярче светило солнце, на склонах появились проталины, и дневная капель на крыше их жилища говорила о приближении весны. Пришло время ремонтировать упряжь, ведь двигаться дальше им предстоит, навьючив лошадей, бросив сани в тайге.
В одну из лунных ночей путники проснулись от странных звуков. Гул и треск разносился ветром по тайге со стороны реки. Все побежали на берег: набухший лёд трещал, река, будто бы налилась соком, и, требуя простора, пробивалась через метровый панцирь холода. Вдруг неведомая сила подняла лёд, взорвала, и, река, грохоча, приветствовала долгожданный приход весны.
Огромные льдины наползали друг на друга, поднимались вертикально и с шумом падали в реку, раскалываясь на сотни мелких кусков. Ввода ревела, переливаясь в лунном свете, ломая и круша всё, что ей мешало освободиться. Неведомые до сих пор чувства овладели всеми. Сила и мощь природы заворожила, загипнотизировала, и все, не сговариваясь, в каком-то первобытном порыве, упали на колени...
Они вдруг разом поняли в эту чудесную ночь, что пришла весна, поняли, что пережили они вместе страшную суровую зиму на незнакомой земле, и хотелось им сразу и плакать, и смеяться, молчать, молиться и кричать во весь голос, сидеть тихо, без движения и одновременно пуститься в пляс!
С рассветом натопили баню и устроили себе праздник. На берегу реки жарили мясо и пили горячий ягодный чай, мечтая о счастливой жизни на новой земле...
В родные края вернулись утки и гуси, снег остался лежать лишь на северных склонах и в распадках. На поляне и опушках появилась первая зелень. В конце апреля путники навьючили исхудавших лошадей и, бросив прощальный взгляд на место зимовки, взяли курс на юг, во Владивосток. Всем было жаль покидать это место. Фёдор, смахнув слезу, сказал: " А для меня наша поляна уже и домом родным стала, свыкся я с нею..."
- А я обязательно сюда вернусь! - пообещал Дмитрий. Природа Уссурийского края покорила его своей красотой и богатством. Он ещё не знал, что 18 декабря 1899 года у них с Татьяной Степановной на родине появилась на свет дочь Анастасия. Что в нелёгкой дороге к новой жизни Татьяна похоронит старших детей, выживет одна Тася...
Ходоков во Владивостоке оснащали полушубками, сапогами, рукавицами, котлами, топорами и с проводниками отправляли осматривать окрестности и выбирать места для будущих поселений", — отмечает она. Оставшимся в Приморской области ходокам, ожидавшим прибытия весной 1883 г. своих семей и земляков, выдавались кормовые деньги по 15 рублей на месяц каждое 1 -е число. Предусмотрено было все.
Дмитрий с Татьяной и маленькой дочкой поселились в селе Новорусановка Спасского района , где у них родится ещё одиннадцать детей. Пятеро умрут ещё в младенческом возрасте, а жизнями Анастасии, Георгия, Александра, Нины, Евдокии и Матвея по-разному распорядится судьба...Нина умрёт в возрасте девяти лет от воспаления лёгких...
Александр, с детства мечтавший стать летчиком, блестяще окончит летное училище. Во время Великой Отечественной войны погибнет в первом своём боевом вылете.
Георгий уедет жить в Москву, где его покорит Большой театр. Он станет заядлым театралом. Об одной истории в театре он написал сестре Таисии в своём письме: "... Ты, наверное, помнишь про мои проблемы с глазами, моргаю часто, как будто мне слёз не хватает, и глаза сохнут... Недавно на представлении в Большом театре я увидел необычайно красивую женщину, в платье с чудесным декольте и с первого взгляда влюбился в неё... Не в силах отвести от неё восторженного взгляда, подошёл к прекрасной незнакомке, желая вдохнуть её аромат, при этом часто и "неприлично" моргая... Дама сочла мои знаки внимания верхом непристойности, подошла, (а у меня в этот момент перехватило дыхание от счастья), и с размаха влепила мне пощёчину, потом с гордостью посмотрела на рядом стоящего в недоумении престарелого кавалера. Я тёр свою щёку, постепенно понимая за
что... Потом ночь бродил по набережной Москвы и смеялся, представляя, что подумала столь прекрасная дама о моих подмигиваниях, а уж что подумал её престарелый ухажёр!.."
Анастасию все звали Тасей. Она была красива и статна, с железной волей и сильным характером. В 1920 году Тася вышла замуж за Аболя Владимира Ивановича, уроженца Волконской волости, Вишневского уезда, лютеранского вероисповедания. Владимир долго добивался благосклонности любимой, чтобы жениться на Анастасии он принял православную веру и попросил её руки. Через год, 21 июня 1921 года у них родилась дочь Людмила. Владимир Иванович всю жизнь проработал в банковской системе Владивостока... В 1938 году его репрессировали как врага народа. Таисия одна воспитывала дочь Людмилу, замуж так и не вышла. Людмила закончила медицинский институт и уехала жить на Камчатку, где проработала стоматологом.
Матвей родился 16 ноября 1903 года в селе Новорусановка Иманского района. Всю жизнь проработал бухгалтером, женился на Красновой Марии Дмитриевне, уроженке Пензенской губернии, 1907 года рождения. Родилось у них пять детей: Юра, Игорь, Нина, Наташа и Оля.
20 марта 1910 года последним ребёнком в семье Дмитрия и Татьяны родилась дочь Клавдия, моя бабушка, после рождения которой они переехали жить во Владивосток.
К 1910 году город Владивосток за пятидесятилетнее существование приобрёл узнаваемый для современных горожан облик. Город интенсивно строился. Кипела культурная жизнь: при полном аншлаге прошёл концерт Анастасии Вяльцевой, на гастролях побывала знаменитая Комиссаржевская, работал цирк, издавались газеты. "Общество изучения Амурского края" проводило исследовательские работы. Владимир Клавдиевич Арсеньев уже совершил несколько экспедиций по Уссурийскому краю и писал книги по дневниковым записям о своих удивительных путешествиях... Спустя 60 лет эти книги мы будем читать вслух на семейных вечерах…
3 марта 1917 года во Владивосток пришло известие об отречении от престола Николая Второго. Для простых горожан жизнь текла своим чередом, хотя уже казалось всем, что в воздухе, пахнущем морем, сгущаются тучи, как предвестники чего-то страшного, неотвратимого...
Город всё более поглощали революционные настроения. Клава ходила в школу, где революционно настроенный учитель на уроках по богословию, вместо "Отче наш", ловко скручивая и раскручивая фигу из трёх пальцев, стучал костяшками рук по столу, демонстрируя лягушку и приговаривал: " Прыг, лягушка по дорожке, скачет, вытянумши ножки..."Много позже Клава скажет: " Был бы этот поп более серьёзным, я бы хоть в Бога верила, а так ни в коммунизм, ни в Сталина, ни в чёрта!"
Босоногие ребятишки бегали по улицам смотреть на иностранцев. Клава часто вспоминала: " Кого только не было в то время в городе! Американцы, японцы, англичане... но нас интересовали всегда шотландцы. Было забавно смотреть, как мужики, одев клетчатые юбки, в матросских шапочках, важно шагают по мостовой. А больше всего нас занимало, есть ли у них под юбками трусы. Мы залазили под лестницы и трапы, сидели там часами, спорили и ждали появления шотландцев"...
5 апреля 1918 года во Владивосток высадился японский десант. «В этот день японцы огромной шеренгой выстроились вдоль Светланской улицы спиной к морю, а напротив них лицом к морю - американцы. Мы с ребятами шныряли меж них, японцы казались нам низенькими и кривоногими, а американские матросы - настоящими красавцами, высокими и стройными». Это был день, ставший решающим в развязывании гражданской войны на Дальнем Востоке.
А по улицам так же теснились мелкие лавки китайских и корейских торговцев, жители города приходили на рыбный рынок, где продавалась жирная тихоокеанская сельдь, стояли огромные дубовые бочки с солёными головами, тушками и икрой красной рыбы, прямо с судов продавались только что пойманные крабы по самой дешевой цене рынка. Камбалу ловили и ели только китайцы и корейцы - русские ею брезговали. Дети бегали за ягодой в район Второй Речки, где в изобилии росли лимонник, дикий виноград, шиповник, там же собирали грибы, орехи, ловили рыбу..
Семья жила небогато. Дмитрий работал в порту. Татьяна Степановна - прачкой, ночами подрабатывала швеёй. Питались в основном различной рыбой и крабами. Из голов лососевых рыб Татьяна готовила вкусный «кандёр», она всегда могла что-то вкусное придумать из рыбы и свежих овощей, что за копейки покупали в лавках у корейцев и китайцев. Детей Татьяна Степановна обшивала тоже сама на швейной зингеровской машинке, порой комбинируя одежду из лоскутов, оставшихся от отрезов тканей клиентов.
***
... Бабушка Клава учила и меня на ней шить и всё время приговаривала, когда я за неё бралась: " Осторожно, машинка легендарная!"... Помню, как она долго перешивала мне платье, изнуряя частыми примерками, потом строчила на машинке, что-то вспарывала, опять строчила... В конце концов бабушка торжественно одела на меня это платье и трогательно сказала:
"Береги его!" - В этот же вечер я в лоскуты порвала подол, когда перелезала в нём через забор с мальчишками. Я боялась идти домой, а когда заявилась, бабушка в сердцах сказала: " Ну и ходи в штанах, как ходила!..
***
В 1925 году на Дальнем Востоке стало вводиться всеобщее начальное образование, а пятнадцатилетняя Клава уже заканчивала учебу. Образование ей дали люди, у которых работала мать Клавы, обстирывая и обшивая семью хозяев.
В это время Клава выступает в театральной труппе, мечтает стать врачом, хотя её уговаривают остаться в труппе и даже отправить учиться театральному искусству в Петербург. Клавдия стала красивой девушкой с толстой русой косой до пояса, кудрявыми локонами у висков, блеском в ясных голубых глазах и жаждой удивительных приключений, навеянной рассказами отца ...
Была у неё и ещё одна большая тайная мечта: отправиться в кругосветное плавание. Она просиживала долгие часы на берегу бухты, взглядом провожая уходящие в море суда, устраивала себе тренировки по плаванию, и в шестнадцать лет уже неоднократно переплывала бухту Золотой Рог. Во время одного из таких заплывов, Клаве судорогой свело ногу, и она стала тонуть. Её спасли моряки английского судна, где напоили горячим чаем, потом на шлюпке доставили до берега.
Получив специальность фельдшера, Клава с 1928 по 1934 годы ходила в море на судах торгового флота, работая по специальности. В 1934 году она устроилась на судно-краболов берегового рыбного промысла. В 1937 году устраивается медработником в поликлинику ОблПартАктива. Её направляют в командировки на пограничные заставы в Хасанском районе. Здесь она и познакомилась со своим будущим мужем.
***
Четырнадцатилетний казак Коля Солоденников, родом из Ростовской области, уже владел саблей, наравне со взрослыми воевал в Первую Мировую войну с германцами в сухопутных войсках.В 1914 году он был ранен и лежал в госпитале, который посетил Император Николай Второй со своей супругой Александрой. (По рассказам бабушки, сам царь Николай вручил молодому бойцу Георгиевский крест).
- Солоденников Николай Ильич награждается Георгиевским крестом четвёртой степени за отвагу при штурме неприятельского укрепления, так как первый вошёл в оное...
Вид царя с супругой, его речь о награждении смутили подростка.
- Да за что ж мне награда такая великая? Я просто бегаю шибко быстро, - растеряно ответил Коля.
- Вот за то, что ты первый добежал и не побоялся немца, высокая награда тебе!
Николай прошёл всю Первую мировую войну, был удостоен наград, а позже присоединился к Народно-революционной армии, преодолев путь от Читы до Владивостока, под командованием В.К. Блюхера. Участвовал в боях за Волочаевскую сопку 5-14 февраля 1922 года, за что был награждён орденом "Боевого Красного Знамени". После победы над интервентами и белогвардейцами остался служить на Дальневосточной границе…
...Клава шла по берегу моря, слушая шум прибоя. Вдали послышался стук копыт, но девушка не обращала на него никакого внимания, уставшая от работы, наслаждаясь мягким шелестом набегающих на гальку волн. Всадник приблизился, но Клава не оглянулась. Это был начальник заставы, где она ночью дежурила.
Николай Солоденников - двухметровый красавец с тёмно-карими глазами, бездонными, с чертовскими огоньками. Часто на праздниках Клава любовалась его пляской под гармонь с шашкой - ног не видать, только блеск металла! А как он на коне скакал! Никто на заставе так не мог! Клава почувствовала, что краснеет...
- Садитесь на коня, Клавдия Дмитриевна, довезу.
- Спасибо, Николай Ильич, только я пешком. Босой по морскому берегу хорошо идти, ноги отдыхают, - ответила Клава, пряча лицо под косынкой.
- На коне ноги ещё лучше отдыхают, - сказал Николай, схватил Клаву одной рукой и ловко усадил её в седло перед собой.
- Вы ж, Клавдия Дмитриевна, ухажеров своих то ведром, то коромыслом охаживаете, не подступиться в открытом бою. А красному командиру не гоже при своих подчинённых по спине ведёрком получать, даже от самой прекрасной дамы на свете! Вот я и решил брать крепость за линией фронта, штурмом и непременно на коне!
Николай с первого взгляда влюбился в Клаву, в тот момент, когда увидел её необычные голубые глаза с золотыми искрами, расходящимися от зрачка солнечными лучиками, как ему показалось, на голубом небе... Когда Клава смеялась, глаза её преображались, и золотые лучи плясали солнечным зайчиком…
А Клава слушала его с замиранием сердца. " Что же делать? - думала она, - и взгляда от него не оторвать, и снится чуть ли не каждую ночь, как на этой заставе увидела его, так и пропала..." Она чувствовала его горячее дыхание на шее, всё сильнее прижимаясь спиной к его могучей груди. "Он любит меня!!!", - Клава была счастлива.
Они поженились 16 апреля 1937 года. Это было самое чудесное время в их жизни, несколько месяцев безграничного счастья. Коля учил её верховой езде, когда в свободное время они на лошадях удалялись на Хасанские разнотравные луга. Свобода, ветер, шум моря, пахучие травы и луговые цветы в эти часы были их домом и постелью. В 1938 году у Клавы и Николая родилась дочь Лариса. В это время Колю повышают по службе и переводят во Владивосток. Так Клава опять оказалась в родном городе...
Но город был неузнаваем... Не было уже того уютного, дающего невидимую защиту, детского мира. В стране процветал террор. В кровавую мясорубку мракобесия попадают невинные люди, крестьяне, интеллигенция, военные, старожилы Владивостока, оставшиеся в городе в надежде на новую экономическую политику. Повсюду проводятся массовые аресты, чёрные автомобили – «воронки» , наводят ужас на горожан. Клава поняла, что её родной город стал крупномасштабным пересылочным пунктом для репрессированных граждан страны. Ей было страшно…
Она работала акушеркой в городском роддоме и часто вспоминала это ужасное время:
" Ко мне привозили много женщин с этапа, я принимала у них роды, очень жаль было, горемычных, гонимых на смерть. Я старалась всячески облегчить их участь: то бельё нижнее суну в одеяльце, то кусок рыбы или хлеба… Делать это категорически запрещалось - общение с «врагами народа» приравнивалось к государственной измене, нельзя было даже призвать на помощь кого-нибудь из персонала, так как могли и на тебя написать донос. И я видела, как нянечки нашего роддома, то и дело подкармливали рожениц, рискуя своей судьбой. Ослабшие, голодные, избитые и униженные наши женщины каким-то немыслимым образом сохраняли беременность и рожали детей! Как-то привезли крестьянку. У неё была большая семья, колхоз голодал, и она с детьми после сбора урожая пошла подкопать мороженной картошки. Арестовали её мужа, её, а всех одиннадцать детей разбросали по детским домам. Женщина родила девочку, которую тут же забрали, а женщину, у которой давно не осталось слёз, отправили дальше по этапу... А меня в это время просто душил страх за Колю и Ларису..."
В 1939 году Николай получил приказ прибыть в Приморское управление НКВД, что располагалось в здании коммерческого училища.
- Коля! Тебя арестуют! - Клава кричала и плакала, вцепившись в гимнастёрку Николая, - Я разговаривала с женами офицеров, оттуда никто не возвращается! Неужели ты не понимаешь, что занял здесь во Владивостоке чьё-то место и на тебя написали донос, чтобы его освободить? Тебя объявят врагом народа или ещё что-нибудь придумают! Не ходи, давай возьмём Лору и уедем в тайгу, где никого нет! Прошу тебя!
- Клава! Но разве я похож на врага народа? И, пожалуйста, прекрати свои крамольные речи! - он ласково улыбнулся ей.
- Коля! Никто не похож! Но тысячами людей перевозят на Сахалин и Колыму... А, говорят, ещё и расстреливают...
- Ничего, Клавушка, со мной не случится! Я военный, у меня приказ, - он помолчал. - Ну, если вдруг сегодня не вернусь, бери Ларису и уезжайте подальше, обо мне не думай...
Николай прекрасно понимал, чем грозит ему вызов в НКВД. Многие его сослуживцы и боевые товарищи так и не вернулись из этих стен. Он старался успокоить Клаву, прекрасно понимая, что может это их последний разговор. Но, следовал приказу, будь, что будет!
... Николай постучал в дверь кабинета.
- Войдите, - он услышал сухой казённый голос, - Солоденников Николай Ильич?
- Так точно!
- Присядьте, Солоденников. Вам предъявляется обвинение в сотрудничестве с японо-германской разведкой. Вы ведь на границе служили?
- Так точно, начальником заставы! - отчеканил Николай.
- Ну, так вот вам, гражданин Солоденников листок бумаги, напишите, как, где и когда вы начали работать на империалистов. А может, это началось ещё в Первую мировую?
- Здесь какая-то ошибка, товарищ следователь! Я освобождал Приморье, у меня Орден Боевого Красного Знамени! Я воевал в армии Блюхера!
- У нас ошибок не бывает! Вы шпион и враг народа! Да и Блюхер ваш тоже! Пишите признание, раскаяние облегчит участь, хотя, за такие преступления перед Родиной Вас всё равно расстреляют!
" Как может эта тыловая крыса обвинять меня, боевого офицера, в каком-то шпионаже!" - Николай не мог поверить в эту чепуху! Эх, шашкой бы эту мразь! Притаился в тылу, вражина!" - внутри у него всё задрожало от негодования, он почувствовал прилив крови к лицу и лихорадочно шарил глазами по письменному столу следователя. Вдруг на глаза попался мраморный чернильный настольный прибор. Схватив его, он, не владея собой, бросился на следователя.
- Я покажу тебе, гад, японскую разведку! - скрипя зубами от ярости, прохрипел Николай, обрушивая весь свой гнев на предателя... Проворный служитель НКВД, увернувшись от смертельного удара, успел нажать тревожную кнопку. В кабинет ворвалась охрана и, сломив яростное сопротивление Николая, стали жестоко избивать его.
- Бейте, бейте эту сволочь, пока не сдохнет! – визгливо кричал следователь…
От отчаяния и беспомощности Николай только рычал и скрипел зубами, не чувствуя боли. Избиение продолжалось бесконечно долго, до тех пор, пока он не потерял сознание, и, проваливаясь в небытие, мысленно попрощался с Клавой и дочерью: "Лишь бы они спаслись..."
Бесчувственное окровавленное тело четверо охранников забросили на третий ярус нар в тесной камере переполненной тюрьмы. Долгое время Николай лежал без сознания. Все внутренние органы были отбиты, рёбра переломаны, лицо –
кровавое месиво. Он, страдая от боли, без медицинской помощи, думал о Клаве и дочери, не надеясь на снисхождение к себе. Он, как сквозь сон, слушал трагические истории товарищей по камере, и начинал понимать, что светлое будущее, за которое он воевал, проливал кровь, карательные органы превратили в ужасного монстра, пожирающего свой народ…
Как сквозь сон, до него доносились обрывки рассказов сокамерников: арестовали... расстреляли... ворвались ночью... Его, воспитанного в православных традициях казачества, поразила трагическая история Владивостокского священнослужителя, рассказанная кем-то в камере: " В дом вошли люди в черных кожаных куртках, жену изнасиловали и застрелили, а попа связали и глумились, поджигая детородные органы свечкой, дико смеялись, приговаривая:
- Вот тебе, поп, лампада!" - Священнослужитель умер в камере от пыток....
Со второй половины 1930 года в городе уже не оставалось ни одного действующего храма, духовная религиозная жизнь города приобрела нелегальный статус. Прекрасный пятиглавый собор был стёрт с лица земли, снесли Покровскую церковь, а на месте погоста устроили парк для рабочей молодёжи, где десятилетиями потомки будут попирать ногами прах своих предков...
Николай уже начал вставать со своей кровати, сломанные рёбра срослись и больше не мешали дышать. Он подходил к маленькому окошку камеры и подолгу смотрел на небо. Однажды он увидел в кладке между кирпичами маленькое растение, чудесным образом поселившиеся и выжившее на голой стене тюрьмы. Вскоре на хрупком ростке появился синий цветок с жёлтой серединкой. Узники по очереди любовались им, маленький хрупкий цветочек держался за жизнь и внушал надежду людям, находившимся по ту сторону решётки. А Николаю цветок напоминал Клавины глаза. Из глубины души вдруг возникли строки:
Он голубенький был,
А глазок - золотой.
Улыбался он мне
И кивал головой...
Он повторял их вновь и вновь, любуясь хрупким, борющимся за жизнь растением, всей душой веря, что обязательно встретится с Клавой вновь...
А позже Николай будет читать ей эти незамысловатые строки, заглядывая в её голубые с золотыми искрами глаза, и рассказывать, как маленький голубой цветок на голой стене тюрьмы вселял в него надежду, помогая выжить...
В это время всех мужчин семьи Поповых вызывают на допросы, избивают, заставляя подписать ложные признания. Арестовывают и мужа Евдокии, сестры Клавы. Михаил служил политруком на легендарном сторожевом корабле «Красный Вымпел». (Сейчас это судно-музей, где можно увидеть фотографию Михаила Смирнова. Его обвиняют в террористической деятельности и сутками пытают в «каменном мешке", вынуждая подписать признание и выдать членов террористической организации. (Каменный мешок представляет собой холодную нишу в стене, в которую с трудом втискивается человек в стоячем положении. Сутками простояв в таком помещении без сна, пищи и света, без достаточного количества воздуха, многие сходили с ума. Ноги отекали так, что приходилось разрезать обувь, чтобы освободить их).
Михаил так и не подписал признания и этим спас жизнь себе и всей команде "Красного Вымпела", но оказался в Магадане, получив срок. После освобождения Евдокия найдёт его абсолютно седого, исхудавшего и больного, увезёт в Молдавию, где они проживут несколько лет, пока Миша поправит своё здоровье. Потом Миша с Дусей поселятся в лесозаготовительном посёлке Вогутон, рядом с Клавой.
После ареста Михаила Клава с дочерью в спешке уезжают на Кавказ. Николая она и не чаяла уже увидеть. Скитаясь и голодая вместе с Ларисой, она пережидала тяжёлые времена и больше всего боялась, что у неё отберут дочь... На Кавказе Лариса заболела малярией, и Клава была вынуждена вернуться во Владивосток. После болезни у Ларисы на всю жизнь осталось нарушение слуха.
Вскоре объявили амнистию, у людей создалось впечатление, что справедливость восторжествовала. Николай выжил, вышел из тюрьмы, нашёл Клаву, они уехали по новому назначению Николая - строить рыбозавод, разрушенный цунами, в бухте Светлой.
1 августа 1940 года в 140 км от острова Хоккайдо в Японском море произошло землетрясение. Высота первой волны в бухте Светлой достигала высоты около трёх метров. Волна вышла на береговую зону и уничтожила все постройки на ней. Из людей тогда никто не пострадал, так как геологи, стоящие лагерем на ближайшей сопке, предупредили людей и вывели на возвышенность... В Приморском крае землетрясение было 4,5 балла.
Бухта Светлая была открыта в 1787 году французским мореплавателем Жаном Франсуа Лаперузом. Она находится у мыса Сосунова в устье одноимённой реки. Старожилы Светлой утверждают, что название дано в насмешку, так как там располагался лагерь заключённых УЛОН (Управление лагерей особого назначения), осуждённых по статье № 58.
В 1910 году был образован посёлок, и проживало там всего несколько семей. Коренное население селилось в верховьях реки Светлой. В 1923 году стали прибывать первые баржи с политическими заключёнными. Тогда же образовалась зона "Даль Лаг", где люди занимались сельским хозяйством и рыболовством. В 1932 посёлок Светлая стал заселяться вольнонаёмными переселенцами, а также оставшимися после заключения. Статус посёлка городского типа бухта Светлая получила в 1942 году.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Николая не брали на фронт, как он не просился. Он построил завод по переработке рыбы и оставался его директором. Рабочими были бывшие заключённые и вольнонаёмные. 29 мая 1942 года Клаву официально зачислили на работу в рыбокомбинате тыла Тихоокеанского флота в бухте Светлой в должности фельдшера. Клава была счастлива, Николай был с ней, Лариса росла, а жить на берегу бухты было свободно и спокойно. Обслуживая участки до самой Самарги, чаще верхом на коне, выезжая на несколько суток по вызовам в отдалённые районы, Клава всё время мечтала поскорее бы вернуться в маленький домик к любимому мужу и дочери.. Казалось, счастье вернулось в их маленький, похожий на землянку дом, где они с Колей часто пели вечерами, сидя за деревянным столом всей семьёй, а Клава шутливо поправляла Колю, когда он не попадал в ноту. Потом они громко смеялись...
10 августа 1943 года у Клавы с Николаем родилась дочь Татьяна. Роды были тяжёлыми. Клава пролежала в больнице целый год с послеродовым воспалением брюшины. Год она боролась со смертью, а маленькая Таня росла в больнице рядом с матерью. Николай носил Клаве красную икру и с ложечки кормил её. Потом Клава рассказывала, что это именно икра спасла её от смерти, так как " в ней много жизненной силы".
Всё это время Николай был занят шестилетней Ларисой и своим заводом. Он везде водил с собой Лору, показывал ей своё хозяйство, брал на охоту на нерпу, ходил с ней на лодке в море...
На берегу бухты стояли длинные бараки, рядом - большие бурты опилок, повсюду висела копченная и вяленая сельдь, и красная рыба, с неё капал жир, и пахло очень аппетитно. Рыбу рабочие заворачивали в марлю, потом в бумагу, упаковывали в ящики, грузили на баржи, отправляли на фронт и в Москву. Лариса видела через распахнутые двери барака, как рабочие моют и чистят огромные чаны в виде гигантских колб с широким горлышком. Ночами, привлекаемые запахом рыбы, звери заходили в просушиваемое здание и, как в ловчие ямы, падали в чаны. Николай часто показывал дочери попавших в западню зверей:
- Смотри, Лорочка, это лисичка, а тут несмышлёный медвежонок, зря мама - медведица привела его сюда, но мы спасём его и лисичку, вот увидишь, как они быстро побегут к своим мамам!
Николай на утренней планёрке давал распоряжение рабочим вылавливать зверей из чанов и отпускать их в тайгу. На предложение - " пристрелить зверя на мясо",- всегда отвечал:
" Если вы такие охотники, берите ружьё, идите в тайгу на медведя! А беззащитных убивать не дам!"- Зверей вытаскивали сетями и отпускали на волю.
Маленькая дочь Клавы уже сделала свой первый шаг, сказала первое слово "мама", когда Клаву выписали из больницы. Клава счастливая приехала с Танюшей домой, готовила праздничный обед...
ОНА пришла к ней сама. Не разуваясь, прошла в маленькую комнатку с казённой мебелью, села на стул и сказала:
- Клавдия Дмитриевна! Вас все в Светлой уважают и жалеют...
- За что меня жалеть-то не понимаю,- сказала Клава,- я что, так жалко выгляжу?
- Нет, Клавдия Дмитриевна. Вас жалеют потому, что Ваш муж любит теперь только меня, Вы ему не нужны, вы же год под смертью ходили, а мужику гарантии нужны, опять-таки ласка женская и понимание. У меня от Николая ребёнок будет.
Клава присела на табурет, она ничего не понимала… А ОНА продолжала свою речь:
- Ты пожила достаточно с мужем, двух детей нажила, выжила - хорошо! Сейчас моя очередь, хочу мужа и детей! Война сейчас, мужики гибнут на фронте...
- И кто ж это в Светлой очередь на мужей чужих устанавливает? Не ты ли? А то, что на чужом горе своего счастья не построишь, тебе не знакомо? Двух детей отца лишаешь... Ох, поплатишься за это... - у Клавы внутри всё кипело, ей хотелось придушить, убить соперницу, но она сидела, как каменная, ей не хотелось, чтобы ОНА видела её горе, слёзы и гнев... - Уходи, я с ним поговорю сама, от твоих желаний тут ничего не зависит...
Клава ждала прихода Николая. Нужно было поговорить. "Коля придёт и скажет, что эта баба просто сумасшедшая. Да мало ли, что она мне сказала! Коля любит меня, я знаю... " - повторяла она вновь и вновь.
Скрипнула входная дверь, Лорочка щебетала с отцом, Коля внёс её на руках в их маленькую комнатку...
- Коля! Ко мне приходила ОНА! Это правда? У тебя другая женщина? У вас будет ребёнок? - у Клавы дрожал голос, она страшно боялась услышать ответ Николая.
- Клавушка! Я люблю тебя! И буду любить всю свою жизнь! Правда лишь то, что у неё от меня действительно будет ребёнок, так уж получилось, прости меня! – Николай встал на колени. Его испугало побледневшее лицо Клавы.
- Люблю я только тебя! А будущего у меня с ней нет…
Клава молчала... В душе бушевал поглощающий душу огонь, она хотела написать даже товарищу Сталину письмо, пожаловаться на мужа, на ту женщину, что отняла его, она хотела отравить её, зарубить, растоптать, так, как она растоптала их счастье... Но спокойно сказала мужу:
- Коля! Я люблю тебя, но мне нужно время. Я уеду к племяннице на Камчатку, не могу сейчас быть с тобой, не хочу, чтобы оглядывались на меня в посёлке, не хочу видеть твоего чужого ребёнка…- Клава беспорядочно бросала свои и детские вещи в старенький чемодан.
- Клава! - кричал Николай, - Не оставляй меня! Я буду с вами до конца своих дней! Мы с тобой столько пережили вместе! Не уходи, прости меня, останься! Давай вместе уедем!
- У тебя назначение, Коля, ты не сможешь уехать…
Николай сидел на табурете, опустив голову, дети плакали.
Быстро, пока сердце не успело разорваться от горя, чтобы сил хватило оставить всё... и забыть, Клава собрала детей и побежала на пристань. Она не хотела сейчас думать ни о себе, ни о нём...
Николай будет всё время искать её по Приморью, а она - часто менять места работы. Боль от измены никогда не утихнет, она будет стоять в горле болезненным комом и душить её... Клава не сможет простить, снова принять его, хотя, по-прежнему будет самозабвенно любить его, страдать и скучать, вечерами рассказывая дочерям об отце, о его подвигах и своей любви...А он…Он всегда будет находить её, где бы она ни была, помогать, общаться урывками с дочерями, добиваться её расположения, а она снова и снова будет отвергать его...
В 1959 году Николая Ильича Солоденникова не станет. Он умрёт от сердечного приступа…
...Клава недолго гостила на Камчатке. Скучала по Приморью. Она хотела поселиться в тайге, как отец, в глуши, где бы можно было забыть всё прошлое, отдаваясь любимой работе...
Утром на корабль Клава погрузила свой нехитрый скарб, по трапу зашла на судно... Она стояла на палубе, вспоминая прошлые странствия по морю, пока дети спали в каюте. На горизонте черной нарастающей полосой росли и клубились тучи. Море волновалось всё сильнее, и было понятно, что будет сильный шторм. Ведомая нехорошими предчувствиями, она бегом спустилась в каюту к детям и вытащила их на верхнюю палубу, завернув в одеяла.
Огромные волны валом неслись на небольшое судно, которое швыряло во все стороны... Клава понимала, что это значит: при такой волне они могут потонуть! Борьба капитана за корабль увенчалась победой стихии - судно накренилось, вода затопила трюмы... На сигнал бедствия подошло рядом находящееся рыболовное судно, но оказать помощь тонущим было очень сложно: спасательные шлюпки не могли подойти к тонущему кораблю. Погрузиться в них не было никакой возможности, кроме как прыгнуть в шлюпку, когда она на гребне волны поравняется с бортом покосившегося корабля.
Клава сидела на палубе, крепко держа в руках испуганную Лору, Таня, слава богу, ничего не понимала и спокойно сосала грудь.
Море рычало и рвало на части маленький корабль, желая поглотить его. Люди в панике бегали по палубе, кричали и падали мимо шлюпки в ледяную воду.
- Ой! Тонем, тонем!!! - кричала дама, сидящая рядом с Клавой, - Люди, спасайтесь!!!
- Я вот сейчас за борт тебя скину за панику! Заткнись и слушай команды капитана! Клава отчеканила всё тихим грозным голосом, хотя самой было очень - очень страшно, до мурашек. Лора плакала: "Мама, я не смогу прыгать за борт, у меня штанишки намокнут!"
- Не переживай, милая, мы потом их просушим! - успокаивала дочку Клава. Она сидела на палубе с детьми, следя за действиями команды. Потом, схватив Таню и Ларису, побежала в столовую. Лариса громко плакала, а Клава срывала со столов клеёнки, обматывая ими Таню.
- Дело пахнет керосином, Лора! Таню нужно спасать! Может, её спасут, когда мы потонем....
Клава сидела на палубе, крепко прижимая к себе детей, она понимала, что во всеобщей панике и давке ей не будет шанса на спасение. Вдруг кто-то толкнул её в плечо и, словно, вывел из безнадёжного оцепенения:
- Мамаша! прыгайте в шлюпку, мы скоро пойдём ко дну!
Клава, словно очнулась от страшного сна, и, хотя повсюду слышались крики и плач, бушующая бездна перестала пугать её. Она закурила папиросу... так, для успокоения... Она не могла растолкать толпу паникующих женщин с детьми, чтобы спастись самой... и встала в очередь ...Матрос судна взял её под руки и провёл к борту судна.
- Ну, Прыгайте, и ничего не бойтесь!
Клава взяла свёрток с Таней в зубы, сжав его, что есть сил, Ларису крепко схватила в охапку: «Таньку смоет, хоть Лариску спасу!", - вспоминала Клава потом... Она увидела, как стремительно волна поднимает шлюпку к борту... "Нужно выждать момент, - говорила Клава, сдерживая себя, в то время, когда люди беспорядочно в панике падали за борт...
«Лишь бы не промазать!" - думала Клава, прыгая в шлюпку. Её поймали чьи-то руки, кто-то тряс, бил по щекам...
«А я не могу раскрыть глаза, разжать зубы, меня, как будто, парализовало. Позже оказалось, что для того, чтобы забрать у меня Таню, пришлось обрезать клеёнку, а клок клеёнки со столовой судна ещё некоторое время торчал у меня в зубах...» - вспоминала Клава многими годами позже.
После кораблекрушения Клава остаётся в Тернее и с первого сентября 1944 года будет работать заведующей сельским врачебным участком в посёлке Великая Кема ...
***
Великая Кема - старейшее село в Приморском крае в бухте Штормовая Японского моря. Основано село староверами и переселенцами в начале 20 века. Ранее население долины Кемы и её устья составляли китайцы и тазы, занимавшиеся охотой и рыбным промыслом. В 1909 году по "царскому переселению" туда прибыло восемь семей, в 1930 году в Великой Кеме был организован рыболовный колхоз, и посёлок насчитывал 25 дворов. В это время в районе устья реки Кемы был богатый промысел сельди иваси. Но после землетрясения в 1938 году сельдь перестала заходить в бухту, и колхоз занимался ловлей и переработкой лососевых рыб. После ликвидации колхозов, Великая Кема как населённый пункт перестал существовать. До недавнего времени там оставалось всего четыре двора и статус исчезнувшего с карты Приморья поселения...
***
В мае 1946 года после приезда Николая, Клава уезжает в село Ракитное Иманского (ныне Дальнереченского) района. Она живёт в помещении больницы на первом этаже. По долгу службы Клава по трое суток не ночует дома, если случались дальние вызовы. Ходит пешком через тайгу за десятки километров, когда нет оказии с лошадьми. Дочери в это время оставались на попечении медсестёр больницы. Она постепенно обзаводилась хозяйством: куры, гуси, утки...
В сарайчике стояли ящики с наседками, а когда цыплята начали вылупляться, Клава забирала их домой, в тепло и комната была похожа на птицефабрику. Птичье потомство, гуси и утки сами паслись в тайге, на речке, даже куры гуляли в лесу... Была тёлочка Рябушка, которую Клава выходила. Рябушка приходила к ней в больницу, вставала у окна её кабинета, пока Клава не даст ей хлеба с солью и подоит, потом Рябушка бежала в стадо. Женщины больницы всегда шутили, когда приходила Рябушка:
- Клавдия Дмитриевна! К вам пациентка на дойку!
Под большой липой во дворе Клава поставила улик с пчёлами, всегда был мёд, таёжный, ароматный и тягучий...
По первым морозам Клава ходила с мужиками за шишкой. Стукнут ей в окно:
- Клавушка! Собирайся за орехами! - она повесит на плечи большой, сшитый ею рюкзак и идёт в тайгу, а когда возвращалась и снимала тяжёлую ношу, то падала вперёд, освобождённая от тяжести. Клава рассказывала Ларисе и Тане про тайгу, показывала, как разговаривают звери, как воет ветер и поют птицы, а дети с замиранием сердца слушали её.
***
Рассказы бабушки об Уссурийской тайге казались сказкой в её изложении... Я с детства мечтала попасть в этот волшебный мир.
- Бабушка, а расскажи что-нибудь про тайгу, - прошу её. Баба Клава неспешно забивает вату в гильзу папиросы, закуривает и начинает свой рассказ:
- Тайга - это большой дремучий лес с огромными деревьями - кедрами и ильмами, которым больше ста лет. По веткам этих исполинских деревьев прыгают белки, соболь, вся земля под ними покрыта зелёным ковром мягкого мха. По деревьям до самого неба вьются лианы. Реки и ручьи здесь такие чистые, что в них видна вся рыба, которая есть! Здесь бродят медведи, живут рыси, и огромные тигры! А тигр - хозяин тайги, Царь! Все звери спрашивают у него совета, вот только люди боятся его ...
- Бабушка, а ты тигра боишься?
- А чего мне его бояться? Я ему ничего плохого не сделала! Тигры сами очень редко нападают на людей, только если плохие охотники своей погоней доводят его до раздражения, он сможет сделать засаду и неожиданно броситься на человека. Тогда охотника ничто не спасёт! Мощным ударом лапы тигр может раздробить череп, когда человек падает, он оголяет грудь или спину жертвы, вторым молниеносным ударом лапы срывает лопатки и вскрывает грудную клетку...
А я с нескрываемым ужасом слушаю рассказ бабушки, она же, дымя папиросой, задумчиво смотрит куда-то вдаль. Потом, увидев мой взгляд, смеётся.
- Что, напугала тебя? Не нужно бояться! Тигров - людоедов всегда отстреливают самые отважные и хитрые охотники. А вообще, местные удэгейцы говорят, что если человек сможет заглянуть в глаза тигру, будет видеть то, чего не смогут видеть другие люди... Тигр - очень красивое и своевольное животное. Когда охотники привозили из тайги убитых тигров, мне было всегда их жаль! Нельзя для забавы убивать даже самых страшных зверей, запомни это, внучка!
- А кто ещё живёт в тайге? - спрашиваю я.
- В таёжных реках, в глубоких чёрных омутах живут огромные таймени, величиной с большое бревно...
- А кто этот таймень? Крокодил?
- Таймень - это очень большая рыба, царь всех таёжных рыб, как тигр у нас в тайге! Он очень сильный и хитрый, его трудно поймать... Он долго может лежать на дне реки и поджидать свою добычу, взрослый таймень запросто проглотит птичку или какого-нибудь зверька, переплывающего реку.
- Бабушка! А ты речку переплывала? - мне было страшно, вдруг бабушку кусал этот страшный таймень.
- И море переплывала, и речку.
- Бабушка, а тебя таймень не кусал?
- Нет, дорогая, я для него слишком большая добыча...
Во время бабушкиных рассказов моё воображение рисовало мне сказочного монстра, некий гибрид между огромной селёдкой, стволом корявого дерева из сказки и крокодила с короной на голове...
***
Клава всей душой полюбила место, где жила, людей, с которыми работала, которых лечила и помогала появляться на свет ребятишкам. Она с удовольствием общалась с охотниками, узнавая у них всё о повадках диких зверей, и научилась не бояться встречи на таёжной тропе.
Ранним утром она возвращалась с вызова. Путь от соседнего села был неблизкий, по узкой лесной тропке. А утро было просто удивительным! Сквозь ажурную хвою кедров тянулись серебряные нити солнечных лучей, кругом, куда ни глянь, блестели капли росы. Клава смотрела вдаль, где в молочном тумане терялась тропа среди толстых стволов деревьев. Весь лес был наполнен какофонией звуков. Вот, справа звенит ручей, с переливами и всплесками на перекатах, утренний щебет птиц, громкий и слаженный, напоминал Клаве оркестр. А под ногами в такт шагам шуршала упавшая листва, и потрескивали мелкие веточки... Вдоль ручья Клава увидела заросли дикой малины. Кусты были большие и красные от ягоды.
- Вот здесь я и червячка заморю и девчатам своим ягодки от зайчика наберу, - бормотала Клава, собирая ягоду. Вдруг со стороны ручья расслышала чьё-то сосредоточенное сопение...
- Это кого в такую рань на малинку потянуло? - смеясь, громко спросила Клава.
Вдруг из зарослей малины вынырнула медвежья голова. Клава рот открыла, чтобы поздороваться, как поняла, что голова-то не человечья. Медведь стоял на задних лапах в полутора метрах от неё. От неожиданности зверь и человек застыли, Клава с открытым ртом, а медведь с быстро шевелящейся мочкой блестящего носа. Клава, зажмурив глаза, громко завизжала. Огромный медведь удрал в лес. Когда Клава пришла в себя, то увидела череду медвежьих куч с парком, удаляющихся в противоположную сторону от её маршрута.
- Это ж надо так заорать бабе, что б медведь обосрался! - с бешено бьющимся сердцем, вслух, громко проговорила Клава, - вот, медведя напугала, да сама чуть медвежью болезнь не подхватила...
Справившись с нахлынувшей на неё паникой, Клава всё-таки насобирала ягоды для дочерей, но домой шла, вздрагивая от любого шороха...
Однажды ей в больницу знакомый егерь принёс двух медвежат в ушанке.
- Клавдия Дмитриевна, выкормите их, они грудные ещё, а мамашу браконьеры пристрелили!
- Да куда ж я их! Тут роддом, роженицы!
- Так погибнут же! - Так у Клавы прибавилось ещё двое грудных малышей. Из деревни детишки для них приносили всякие лакомства, а они, как привязанные, всюду ходили за Клавой. Позже их увезли в Дальнереченск, оттуда в зоопарк.
Война кончилась, в стране была разруха и голод, но на берегу Имана людям было легче выжить - тайга кормила и грела, люди помогали друг другу и словом добрым, и делом…
***
- Ты знаешь, Марина, - рассказывала мне бабушка, - уставала я страшно, и недоедала, и по тайге, может, тысячи километров ногами намотала, падала от усталости... Но как подумаю, что где-то в лесу рожает женщина, и кроме меня ей и её ребёночку помочь-то некому, бегом бегу. А когда возьму в руки живой окровавленный комочек, отрежу пуповинку, по попке шлёпну, он заплачет, а на меня такое небывалое счастье накатывает, и плачу вместе с мамашами от радости... Как бы я выжила там без своей работы?
***
Возвращались с войны фронтовики в свои родные места, рожать стали больше, и работы у Клавы прибавилось. Она была по-прежнему единственным акушером на весь район.
" Много женщин рожало от пришлых мужчин, - вспоминала Клава, - Как-то на подводе привезли мне роженицу. Муж её на фронте, а у неё любовь закрутилась с рыженьким солдатиком, прямо как в анекдоте. Женщина красивая хохлушка, да и муж у неё чернявый красавец, четверо детей до войны нажито.
- Ну что, будем продукт твоей любви изымать! Тужься, давай!
Женщина молча, без единого крика натужилась, покраснела, как помидор, и, буквально выплюнув ребёнка из утробы, сказала:
- Вот бачишь, Клава, шо русские солдаты робят!
- Смотри, дурёха, ребёночек - то рыжий, прям солнышко! Что с ним делать-то будешь, когда муж с войны вернётся?
- А шо робить? Познакомлю их, Клава! Всё ж кровь родная! Мужиков сколько поубивало, а у меня вон, боец какой!
Сложно было добираться до хуторов таёжных, где жили отдельными семьями в таёжной глуши. Это люди, нашедшие в тайге уединение для служения своей вере. Мужественные и отважные, сильные и уверенные в себе, они держали большие пасеки, охотились, ловили рыбу. В люди выходили только за самым необходимым: сдавали пушнину, покупали муку и соль. Сейчас практически не осталось таких поселений в Приморье.
К дальним хуторам Клаве приходилось ходить пешком, если не присылали за ней подводу. Однажды, хозяин завёл её в дом, где в сенях на грязной мешковине она увидела измученную родами молодую женщину. Здоровый бородатый мужик, что привёз Клаву на вызов, сказал:
- Жене всё равно конец, ребёнка вытащи... Его- то хоть выхожу, корова есть, молоко будет…
- Так ты что ж, сволочь, её на грязный пол положил!? - возмущению её не было конца, - Как она здесь тебе наследника родит! Быстро стели на кровать чистое бельё, воду кипятить поставь, да пошевеливайся! Тут каждая минута дорога! Какой день мучается?
- Да третий уж почитай, - хозяин дома безропотно начал исполнять Клавины команды.
Клава послушала сердцебиение плода. Ребёнок был ещё жив, но лежал попкой вперёд, и его необходимо было развернуть.
- Ну, неси её осторожно на кровать, - приказала она хозяину, испепеляя разгневанным взглядом. Женщина благодарно посмотрела на Клаву, она тихо стонала - говорить не было сил.
- Сейчас, дорогая, потерпи. Развернём твоего богатыря головкой на выход и рожать будем. Не годится ребёночку в наш мир задницей вперёд входить… Будет больно, ребёнок у тебя крупный, но слабенький, он, как и ты, намучился. Так что помогай ему, а я вам помогу, - за разговорами Клава развернула в утробе младенца, - ну, тужься, давай!
Вскоре раздался слабый писк новорождённого. Клава помыла его, завернула и приложила к груди измученной, но счастливой молодой мамы.
А сама, уставшая, со слезами на глазах, присела на крыльцо отдохнуть, набила трубку самосадом и закурила.
- Как звать - то тебя? - она не услышала, как подошёл хозяин дома.
- Клавдия Дмитриевна...
- Спасибо тебе, Клава!
- А тебя как?
- Архипом кличут...
- Задницу бы тебе, Архип, высечь за жену-то, да сил нет!
- Да, ладно, не серчай! Растерялся я…Век тебе благодарен буду! Спасла ты мою семью! Клавдия Дмитриевна! Не побрезгуй, возьми тут подарок от моей семьи: брусника, солонина, жир барсучий, да ещё всякого. Знаю, тяжко живёшь, одна с детишками-то...
- Хорошо, возьму. А ты пообещай мне, надумаете ребёночка рожать, за мной тут же приезжай!
Роженица уснула, и Архип повёз Клаву в Ракитное. По дороге разговорился.
- Сюда ещё мои родители приехали жить, и дом этот родительский, я в нём родился и братья мои старшие.
- Как же вы одни в тайге живёте?
- Хорошо живём, не голодаем. Тайга и мясо даёт, и ягоду. В реке рыбы полно, картошка в огороде. Отец, когда сюда с матушкой пришли, лес повалили, дом срубили. Пока дом строили, в землянке жили, углубили её потом и погреб сделали... Братья в другое место жить ушли, а я здесь остался. Долго бобылём ходил, пока вот жену не нашёл...
- Береги её! Ну, вот, Архип, уже и приехали...
Послевоенная жизнь налаживалась. В небольшой сельской больнице сложился отличный коллектив. С учителями Ракитнинской школы Клава организовала самодеятельный театр. Они ставили " Вишнёвый сад" Чехова и, конечно, любимое произведение Клавы - "Вий" Н.В. Гоголя. Декорации
готовили всем селом, помогали все, кто, чем мог. Плотники изготовили добротный вместительный гроб для Панночки, которую играла Клава. Она же была режиссёром постановки. На премьере зал местного клуба был заполнен. Зрители-односельчане сидели на подоконниках, другие на полу между рядами стульев. Когда мужики за кулисами раскачивали гроб с Панночкой, работая лебёдками с лесовоза дяди Василия, Клава старалась держать равновесие. Она с распростёртыми руками, в белом саване, сшитом из больничных простыней, думала о том, "как бы не свалиться с этой колыбели". Приклеенные к Вию ресницы из покрашенных зелёнкой бинтов, поднимали на нитках...Зрелище было жуткое, старики, крестясь, молились...
Дети, окрылённые успехом Клавиной постановки "Вия", под предводительством Ларисы, решили поставить "Курочку Рябу". У Клавы дети стащили простыню для занавеса. В роли Курочки Рябы оказалась Клавина любимая несушка - Рябушка. Несчастную курицу дети привязали верёвкой за лапу. Таня была дедом с длинной бородой из пакли, Лариса - диктором за сценой. Дети назначили день премьеры, разместив на стене больницы объявление. На представление собралось много односельчан...
- Жили - были дед и баба...
На сцену вышла пятилетняя Таня, запуталась в длинной бороде и упала на исполнительницу главной роли - курицу Рябушку. Та взмыла вверх с громким кудахтаньем, но верёвка крепко держала её. Курица в панике носилась по кругу, всё больше запутывая в длинную бороду уже во весь голос ревущую Таню. За кулисами навзрыд плакала Лариса - премьера не удалась. А родители на сколоченных наскоро скамьях хохотали во весь голос и аплодировали неудавшимся артистам...
После освобождения от верёвочных пут Рябушка больше никогда не заходила в курятник Клавы. Она неслась в тайге, высиживала цыплят, гордо приводя их потом к больнице...
В Ракитном Клава проработала шесть лет. 25 февраля 1952 приказом по Райздраву её перевели на работу в посёлок Вогутон на должность акушерки.
Посёлок находится на месте слияния реки Малиновка (Ваку) и Большой Уссурки (Имана). Раньше там была станция Ваку, потом Вогутон, а сейчас это ЛДК - Лесодобывающий комбинат. Раньше в этом месте добывали сплавной лес, когда лесовозных дорог ещё не было.
На новом месте работы администрация выделила Клаве стройматериалы для строительства и участок. Дом строили всем миром, помогали односельчане. Потом Клава оштукатурила всё сама, побелила стены и потолок. Она очень гордилась своим новым домом, ведь это было её первое собственное жилище после долгих лет скитаний по ведомственным квартирам и врачебным кабинетам. Здесь в маленьком пятистенке Клава с детьми проживёт до пенсии. Сюда привезут меня родители - студенты после рождения…
Во время дежурств дети оставались дома одни. Девочки росли самостоятельными, они учились в школе, готовили завтраки и обеды, стирали, смотрели за огородом и двумя десятками кур, да бегали гулять с маленькой дворняжкой по кличке Ночка. Собачку принесла домой Таня, мокрую, скулящую…
Ночка была чёрная, как смоль, лишь два уголька - глазика горели особенным собачьим огнём. Страшная воришка! Не было и дня, что бы она не притащила во двор что-нибудь из съестных припасов, украденное в столовой комбината или у небдительных соседей.
Ночка, торжественно возлагала добычу на деревянное крыльцо у входной двери, словно боевые трофеи. Садилась рядом, ставила одну лапу на добычу и преданно неотрывно смотрела в глаза, заискивающе виляя пушистым хвостом. Соседи жаловались, Клава периодически возвращала им похищенный провиант, а Ночку за эти «подвиги» лупила ивовым прутиком, и закрывала на чердаке, и отдавала в хорошие руки, и в тайгу относила... Но верная своим собачьим идеалам, неисправимая воровка возвращалась домой с очередным трофеем и с новым энтузиазмом продолжала вносить свою скромную лепту в пищевую корзину семьи...
В тот год выдалась очень суровая зима. От сильных морозов трещали деревянные дома, ветер выл за окном, гоняя снег по двору. Клава проснулась ночью от странного шороха на чердаке. Накинув тулуп, она выскочила на улицу и увидела, как Ночка затаскивает на чердак дома своих щенят. Она поднялась вслед за ней. На чердаке вокруг тёплой печной трубы Ночка разложила своё потомство, чтобы обогреть. Одиннадцать щенков были уже мертвы, но, следуя материнским инстинктам, Ночка упорно облизывала их, носом подталкивая поближе к теплу и скулила, оплакивая своих замёрзших детей. Ночка увидела Клаву, схватила зубами подол тулупа, ведя её к щенкам. Клава потрогала остывшие тела и проговорила:
- Они уже мёртвые, ты им не поможешь, - Ночка не отпускала её, как будто просила: " Помоги!" Клава видела, как собака плачет, глазки - угольки были полны слёз, с носа тоже текло. Хвост, всегда торчащий пушистым калачиком, теперь был поджат. Клава присела и погладила Ночку:
- Не плач, Ночка, такое случается ...
Клава просидела с собакой у трубы до утра, плакала вместе с Ночкой, сочувствуя её материнскому горю, после не раз вспоминала эту холодную ночь, когда собака пыталась вернуть к жизни своих замёрзших щенят...
***
В 1953 году Лариса уехала во Владивосток, где поступила в художественное училище, которое потом оставит и выйдет замуж за Лазарева Николая. У них родится два сына - Александр и Владимир. Татьяна, закончив десятый класс, поступит в сельскохозяйственный институт в городе Уссурийске, где встретит моего будущего отца - Василенко Виталия Дмитриевича. Позже Клава продаст свой домик и переедет в Хабаровск, где к тому времени жила семья Ларисы, чтобы помочь старшей дочери в воспитании детей. В Хабаровске при обследовании Клаве поставят неутешительный диагноз и предложат операцию по удалению больного желудка...
- Лежу на операционном столе, вот-вот сделают наркоз, - вспоминала бабушка Клава, - и осознаю, что обратно пути уже не будет, что предстоит мне совершенно убогая жизнь - протёртые супы, жизнь на диете, мои мучения и мучения своих родных... Да гори всё синим пламенем! Пусть немного, но проживу остаток жизни, как хочу я! Потом слезла со стола, написала отказ от операции и поехала домой...
Позже диагноз не подтвердился, а бабушка шутила:
«Удивительный орган желудок – месяц на диете, и сам с голодухи болячку сожрал!»
В Хабаровске Клава случайно встретила своего старого довоенного друга, долгое время влюблённого в неё. Бывший командир партизанского отряда, Григорий Матвеевич Шевченко к тому времени овдовел. Они поженились и прожили вместе около десяти лет. Клава была счастлива эти годы. Она бросила курить, расцвела, её голубые глаза снова искрились золотыми лучиками. Григорий Матвеевич, всякий раз проходя мимо Клавы, хлопал её по попе и приговаривал: " Ах, Клавушка, мечта моя!", а Клава весело смеялась в ответ...
После смерти Григория Клава переехала жить на Приморскую Плодово - ягодную опытную станцию, где жили мои родители. Она нянчила внуков, правнуков, ухаживала за своим огородиком и каждый день приходила ко мне на чай. Мы садились за стол, и бабушка подолгу рассказывала истории из своей жизни.
В восемьдесят лет бабушка ходила, опираясь на палочку, в приталенных платьях, красиво подчеркивающих её сохранившуюся фигуру, носила туфли на каблуке, а на голове повязывала косынку, из-под которой всегда выбивалась непослушная длинная седая прядь. Свои зубные протезы бабушка игнорировала, и при улыбке или разговоре выглядывал длинный железный зуб. Из-за этого зуба соседские мальчишки боялись её, называли бабой Ягой, а она отшучивалась: «А я и есть самая настоящая баба Яга, и нога у меня костяная!»
Осенним утром баба Клава шла за овощами на свой огород. Дорога проходила мимо небольшого пруда, из которого люди брали воду для полива огородов. Пруд каждый год чистился и углублялся. Мужики запустили в него рыб, и мальчишки часто сидели на берегу пруда с удочками. В детстве я с друзьями часто плавала здесь на самодельных плотах. В это утро трое мальчишек пяти-шести лет на маленьком плоту бороздили просторы водоёма. Бабушка проходила мимо, когда самый младший из пацанов Сашка Пинегин, упал в холодную воду посередине пруда. Мальчишки безуспешно пытались помочь ему.
Бабушка скинула туфли и со словами: "Дело пахнет керосином", бросилась в воду спасать детей. Сашка уже нахлебался воды, она вытащила его, мокрая и босая понесла Сашку домой к его бабушке Зине, с которой после этого стали хорошими подругами. Следом семенили промокшие мальчишки с её страшной клюкой и туфлями, обсуждая своё спасение и то, что баба Клава вовсе не похожа на бабу Ягу...
Часто у бабы Клавы гостил внук Сашка, сын Ларисы. Помогал по дому и огороду и, конечно же, безобразничал, нарушая установленный бабушкой "военный коммунизм".
***
Однажды я шла по тропинке домой, вдруг вижу, Санька бежит, сломя голову, за ним, размахивая клюкой, как казачьей шашкой, бежит баба Клава.
- Я тебя породила, я тебя и убью! - кричит бабушка словами Тараса Бульбы.
- Ты меня не рожала, меня мама родила!
- Я твоя прародительница! Имею полное право на твоё уничтожение! Вот, своей палкой и убью! А не убью, так поколочу, как следует! Всё душе легче станет!
- Марина, спаси, сестра! - Сашка забежал за мою спину, а бабушка старалась достать его своей палкой через мои плечи.
- Ба! Ты сейчас вместо Сашки меня порешишь! Что случилось? - успокаиваю эту разъярённую компанию...
Оказалось, баба Клава поставила вишнёвку: собирала вишню, давила косточки, лелеяла своё вино вот уже полтора месяца. А "вредитель и расхититель собственности" залез в форточку, отлил вино для старших плохих пацанов, а в бутыль долил воды, что бы "не заметила баба", чем " испоганил чистой слезы напиток". По злой иронии судьбы у бабы Клавы и бабы Зины на этот вечер была назначена дегустация сего "божественного нектара".
- Ладно бы сам выпил, оставил всё, как есть! А то ж, каких - то больших пацанов напоил, которые ничего в этом не понимают, налил воды в бутыль! Праздник нам с Зиной испортил, паршивец! - негодовала бабушка.
- Ба! У меня вишнёвка есть, по твоему рецепту, бери, бабуль - предложила я, чтобы бы успокоить бабушку...
- Сначала дай мне попробовать! Я должна знать, с чем в гости иду! Удовлетворённая дегустацией, она пошла в гости к подруге...
12 апреля 1993 года бабушка умерла... Последние дни она болела и редко вставала с постели. Я приходила к ней, и мы подолгу разговаривали:
- Я всегда думала, - говорила бабушка, - что когда стану старой и немощной, тихонько уйду в лес, что бы там умереть, никому не мешая, в красоте и спокойствии. Видишь, Марина, ничего не получается, сил нет...
- Ба, а, может, рановато тебе о смерти думать? - говорю ей.
- Нет, Марина, в самый раз. Нужно думать о смерти, когда ты её чувствуешь рядом, и жизнь свою вспоминаешь, переоцениваешь…
Знаешь, я всё думаю, почему Колю, деда твоего, я не смогла принять снова… И он любил меня, и я его – всю жизнь, а вот не смогла. Я всё думала, гордость всё это моя, думала простить не могу...Хотя что может в жизни такого случиться, что простить нельзя, когда любишь? Теперь не знаю.
А вот недавно поняла, что струсила я, на самом деле. Побоялась, что ли. Побоялась снова такую боль пережить, побоялась поверить ему снова, душу свою доверить, понимаешь? Оказывается, внучка, за гордостью и обидой можно спрятать простую человеческую трусость, вот так-то…
А ты не бойся! Прощай, люби, признавайся в своей любви, но в обиду не давай себя, потому что кто не примет тебя и твою любовь, тот и не достоин…
В один из весенних дней за мной прибежала тётя Лариса:
- Марина, бабе плохо, она умирает!
Когда я пришла, бабушка была ещё жива. Черты лица её заострились, она показалась мне маленькой и беззащитной, я поняла, что это конец.
Мама и тётя Лариса сидели в глубине комнаты и тихо плакали. А я первый раз видела умирающего родного человека, и мне казалось, что бабушке очень страшно умирать. Она была уже без сознания, а я понимала, что она слышит и чувствует всё, что происходит вокруг... Я взяла её ладонь в свою, гладила и пыталась согреть остывающие руки, что-то напевала, до тех пор, пока бабушка не сделала последний прерывистый вздох...Потом я ждала и ждала, когда будет выдох, но его не было...Лицо её неузнаваемо изменилось гримасой боли и страдания. А у меня в горле, казалось, стоял огромный ком, и мне казалось, что если я вдруг заплачу, то помешаю чему-то очень важному...
- Всё, мама, баба умерла...
Тётка наклонилась над телом бабушки и громко сказала:
- Неужели она такая страшная в гробу будет?
- Тётя Лариса! Нельзя так говорить! Бабушка всё слышит!
Словно в подтверждение моих слов, каким-то немыслимым образом, остывающее лицо бабушки преобразилось, и я увидела, как на синеющих её губах заиграла улыбка... Слёзы катились по моим щекам, а я шептала ей бессвязные слова благодарности, держала по-прежнему её руки в своих:
- Спасибо тебе, моя дорогая бабушка, за вечера и бессонные ночи, проведённые со мой, спасибо за твои удивительные сказки и мир фантазий, подаренный мне. Спасибо за любовь к тайге и природе, что сейчас живут у меня в душе. Спасибо за твой нескончаемый оптимизм, жизнелюбие и потрясающее чувство юмора, за веру в себя и несгибаемую силу духа, за любовь к людям, за понимание и заботу... Всё это, поверь, уже живёт во мне, будет жить в моих детях, внуках и правнуках...
Её мы похоронили улыбающейся в весенний солнечный день, когда закрыли могилку, налетели тучи и закапал дождь. Это природа вместе с нами оплакивала чудесного, сильного и мужественного человека - мою бабушку...