Ольга КОСЫХ
Рассказ
Эта история основана на реальных событиях. В 80-е годы я работала в Воробьевской районной газете «Восход», общалась с сельчанками. Была среди них - Евдокия Евлампьевна Моисеенко (светлая ей память), которая после войны одна (муж погиб на фронте) вырастила троих детей. Она-то и поделилась со мной воспоминаниями, которые легли в основу этого рассказа.
Баба Дуня собиралась, не торопясь. Мешали обрывки воспоминаний. Она достала из сундука немного выцветшее от времени синее платье (когда-то она одевала его по праздникам), темный, с мелкими голубыми цветочками платок и замерла у зеркала. Старуха, совсем старуха… Под глазами – морщинки, взгляд усталый и потухший, а волосы как седина покрыла, будто от рождения они белые. Ох, и не узнал бы ее Федор такой. Он-то запомнил Дуняшу молодой и ловкой, с веселыми искорками в глазах. Хоть и трудно приходилось подчас (жили-то ведь не то, что сейчас), а всегда у Евдокии находилось ласковое слово для мужа. Любила она молодой и песни с девчатами попеть, и посмеяться от души. Куда все делось…
Наконец, Евлампьевна оделась, вытерла влажной тряпкой сумку (вчера в дождь ходила за хлебом), еще раз взглянула на себя в зеркало.
– Бабуль, куда это Вы? Как на свидание собираетесь…
В дверь заглянула Наташка, соседская девчонка.
– Я Вам молока принесла.
- Спасибо, спасибо, - благодарила баба Дуня девчушку. – К памятнику хочу сходить, Наташенька. Сегодня 37 годков стукнуло, как нет моего мужика-то.
Девчонка сразу посерьезнела, понимающе взглянула на старушку.
«Как на свидание» – вспомнились Наташкины слова бабе Дуне, когда она уже шагала по улице. – Были когда-то свидания, да еще какие…»
Сколько воды утекло, а помнится все так, будто было вчера. Ох, не раз заглядывалась красавица Дуняша на ладного, немного смешливого парня, что жил почти у самой речки. Сначала изредка появлялся он со своими дружками на ее улице. А если и придут ребята на зов гармошки, то держатся как-то особняком, в разговоры здорово не вступают, знают, что тут и своих ребят хватает. Вдруг скажешь что не так, схлопотать можно. А потом Федор неожиданно зачастил. И лад каким-то образом сумел найти с хлопцами. Видно, кто-то приглянулся ему. А однажды, когда девчата и ребята после гуляний стали уже расходиться, Федор, вдруг оказавшись рядом, взял Дуняшу за руку. Так и пошли они домой вместе, негромко беседуя.
И жили также дружно и ладно. Любая работа спорилась в руках у Федора: и плотничал, и пахал, и сапожничал. А Дуняша управлялась по дому. Какие пироги пекла, соседки без конца ходили за советом.
Выстроили дом, обзавелись хозяйством. Постепенно прибавлялась семья. Бывало, посадит Федор младшенького Толика на колени, а Таня и Галя рядом на скамейке, и слушают, раскрыв рты, сказку про Ивана-царевича и Серого волка.
Проклятая война. Все перевернула, закружила. Помнит Дуняша, как приехал с поля Федор и сразу к ней: «Собирай». Словно без памяти металась она по хате, складывая, что считала нужным, солдату в дорогу, а у самой руки тряслись. Прощание было коротким. Помнится паровозный гудок, огромная толпа баб, детей, стариков и – таких дорогих, родных, ставших сразу суровыми и серьезными – мужиков.
– Береги детей, Дуняша, мы еще заживем с тобой. Ты жди только, не плачь…
Ох, как же запали в душу ей эти слова! Не сбылись они только. Остался Федор лежать в сырой земле.
Письма приходили редко. Но и эти наспех написанные неровные строчки доставляли ни с чем не сравнимую радость Целыми днями пропадала Евдокия с сельчанками в поле. Приходилось и пахать, и косить. А вечером, вернувшись домой, уставшие женщины спрашивали друг у друга: «Не было письма-то?» И каждая ждала, надеялась. Любое письмо с фронта было событием.
Федор пришел неожиданно. Как сейчас помнит она тот день. Маленький Толик, сидя на печке, жадно жевал краюху хлеба. Евдокия пряла.
– Мама! Галя с папой идут!
В хату с шумом, сбивая попадавшиеся под ноги горшки, вбежала запыхавшаяся, взволнованная Таня. Замерла на мгновение от такого известия Евдокия, будто окаменела, а потом бегом из избы, навстречу мужу…
После ранения и лечения в госпитале Федора отпустили на несколько дней на побывку. Поседевший и худой, он сидел за столом и рассказывал набившимся в хату бабам и старикам о боях, о том, как дерутся наши.
– Ничего, земляки, выдюжим, - с уверенностью в голосе говорил он, - скоро конец войне.
Вздыхали сельчане, плакали. От этих его ободряющих слов как-то светло становилось на душе. Дети не отходили от Федора ни на шаг. И не было силы у Евдокии прикрикнуть на сына, чтобы не вертелся он под ногами у отца. Птицей летала она по хате, а потом из хаты в погреб, из погреба на огород за овощами. Пекла, варила, жарила – дорогого гостя хотелось угостить самым лучшим. И благодарила судьбу за то, что устроила им с Федором праздник. Кто знал, что был он последним…
Похоронку почтальон принес месяца через два после отъезда Федора. Заплывшими от слез глазами смотрела она на строки: «Погиб смертью храбрых под городом Тернополем». И не хотелось верить этой проклятой бумажке. Хотелось крикнуть: «Нет!» Ведь совсем недавно она видела его живым, веселым, в кругу соседей, родственников.
Мемориал возвышался в центре села. Здесь на мраморных плитах высечены фамилии односельчан, не вернувшихся с войны. Вот там справа, на крайней плите, есть и дорогая ее сердцу строка.
– Здравствуй, Федор! – Сказала она, подойдя к памятнику. И добавила неожиданно подвернувшееся:
– А я на свидание пришла….
Баба Дуня разложила у плиты цветы, конфеты, хлеб.
– Ну, как ты, Федор? Здоров ли? Отведай-то хлеба моего, чай забыл, какие я пироги пекла. Теперь они уж, видать, не те. По старости то соли забудешь положить, а потом спохватываешься, то еще чего… Ну, да на восьмой десяток уже идет. Давно ты не был дома, давно… Дети повырастали, разлетелись по белу свету, кто где. Толик, наш меньшой, в Красноярске, Галя на Сахалине, Таня поближе, в Белоруссии. Вчера письмо от нее получила. Пишет, что хочет приехать в отпуск, да не одна, а с сыном, внуком нашим, Витей. Вот будет радости-то мне.
Галя с Толиком тоже часто пишут. Выучились они у нас. Хоть трудно было после войны, а помогала детям, как могла. Толик поезда водит. Начнет мне рассказывать, как приедет, где он бывал – и в Сибири, и на Урале, и на Украине. А я слушала как-то, да и спросила: а что ж, сынок, ты нигде под Тернополем могилки отца не встретил? Может, значится он где-то в списках? Нет, говорит, мама, не приходилось видеть.
А я, если б знала, что она есть, давно бы к тебе приехала. Ты не гляди, что я старая, все равно нашла бы силы. Хоть бы цветочек какой посадить у тебя на могилке…
Евдокия не заметила, как неожиданно набежавшая туча закрыла солнце и потянуло прохладой.
– Бабушка, пойдемте домой – дождь находит, - позвал кто-то негромко.
Она оглянулась и увидела Наташу. Та стояла невдалеке, переминаясь с ноги на ногу и поеживалась от ветра. В руках книжки, видно, из библиотеки бежала девчонка.
– Сейчас, сейчас, - заторопилась баба Дуня и незаметно смахнула с глаз застывшую слезу.