ОСТРОВА ЭРУДИТО.
Записки путешественника.
В те годы - шел 1621-ый - я отправился в плавание с командой корабля "Святой Патрик" прямо из Дублина, оставив своих родных и друзей. Время было тяжелое - монеты доставались с трудом, жизнь посреди вечной сырости и туманов казалось мне все более мрачной с каждым днем. И тут мой старый знакомый, закончивший морское училище, объявил, что собирается в плавание и набирает команду. Я тут же вызвался - пусть платили немногим больше, чем на суше, но была возможность повидать мир, побывать в неведомых странах и, конечно, встретить лицом к лицу разнообразные приключения. Это ли не жизнь? Поэтому, в ту пятницу, когда мы отправились в море, я считал себя самым счастливым человеком из смертных. Тем более, что мы отправлялись в края теплые, где неведомы были слякоть, лужи и мороз. За полгода путешествия мы где только не побывали, о чем я напишу как-нибудь в другой раз - иначе мое повествование растянулось бы на целую книгу; но больше всего мне запомнились жаркие острова возле Полинезии, под названием Эрудито.
Острова были близнецами - оба одинаковой формы, относительно небольшие (каждый можно было обойти пешком за две недели), с одинаковым климатом, флорой и фауной, но аборигены, там обитавшие, так сказать, "делали всю погоду". На каждом из островков жило по племени - племя низколобых занимало правый, восточный остров, если смотреть по линии экватора; а племя высоколобых - левый, называемый западным. Низколобые были типичными дикарями - чтили богов, не любили приезжих, не чтили никаких наук, больше всего любили мясо на вертеле и напитки, сводившие их с ума. Жить там было не очень приятно, да и описывать нечего - таких дикарей можно найти в нашей родной Ирландии на каждом углу, а то и в самых верхах (о чем регулярно сообщали наши газеты, печатая очередные новости о выходках какого-нибудь лорда МакГрегора или советника О"Брайена). Мы были там недолго - народец сей был незамысловат и представлял собою слишком хорошо знакомый каждому из нас сброд; временами нас долго не могло оставить ощущение, что мы находимся в трущобах Уотерфорда или Голуэя. Мы опасались, что рано или поздно толпа дикарей доберется до нас и сожрет, но, на наше счастье, они слишком увлекались огненной водой, да и главными врагами у них были их соседи, племя высоколобых. Низколобые считали, что еда высоколобых наделена особой магией, способной уничтожать детей еще в утробе, называя ее "галиматьей матерых обманщиков" - и многое сему подобное их весьма раздражало. Также они возмущались, что высоколобые никогда не воюют, и даже не пьют, с пренебрежением относясь к огненной воде — распитие которой в компании низколобые почитали за знак особого удостоверения в мужской дружбе.
...В один печальный день мы и попали в ту переделку. Как раз, когда мы переплывали с острова на остров через маленький пролив - а нас было человек пятьдесят, по десять в каждом вельботе - началась заварушка. Судя по всему, восточные аборигены снова что-то не поделили со своими западными соседями и опять инициировали нападение. "Колдуны! Колдуны!" - послышалось сзади нас улюлюканье. То низколобые, сев за весла, яростно гребли к берегам острова своих врагов. Я осведомился у проплывавших мимо, в чем же конфликт; один из воинов отвечал, что высоколобые опять своей черной магией портят небо, запуская в облака «ракеты», которые своими соплами портят облака. И правда, над нами пролетело несколько продолговатых вытянутых бочонков, из задней части которых вырывались белые струи. "Это колдовство! Уничтожить!!!" - закричали воины, потрясая луками. Я часто видел эти следы в воздухе, но никогда не видел никаких последствий для природы - однако, низколобые считали это прямым нарушением перемирия, хотя никак не страдали от этого.
Конечно же, скоро на берег вывалило войско высоколобых с луками, и стрелы засвистели прямо над нашими ушами. Причем, стрелы высоколобых были, видимо, облиты жидкой серой или порохом, поэтому при попадании в лодку или человека раздавался небольшой взрыв. Одна такая стрела попала прямо в наш вельбот - как мы не налегали на весла... Мы пытались выпрыгнуть из него, но вокруг нас сновали чужие лодки, летали туда-сюда стрелы, ближе к берегу засвистели камни с заточенными краями - и вот наш несчастный вельбот был опрокинут взрывом, а несколько стрел попали прямо в моих друзей-моряков... Стояла большая драка в тот день, бой длился до ночи, а победы все не было ни для одного из трайбов - низколобых было так много, что их не останавливало ничто, даже смерть товарищей: на место одной лодки прибывала другая... Я же барахтался в воде почти без сознания, контуженный и раненный несколькими камнями, причем некоторыми в затылок; видимо я попал под огонь и своих, и чужих. Мало кто выжил из наших — когда, наконец, у всех дикарей кончились стрелы и перевернутыми лодками был заполнен весь пролив, битва подошла к концу. Под рев горна высоколобые покинули берега и удалились вглубь острова, а низколобые начали отступление, подбирая раненых. Нескольких наших они спасли, но их было всего-то несколько человек - остальные покоились среди перевернутых лодок и вельботов, плавая в куче между тел аборигенов. Меня же течение занесло за край острова, и я ничего не мог поделать, будучи способным лишь изредка поднимать лицо из воды и делать торопливый вздох - я не мог ни говорить, ни тем более кричать или делать жесты руками. Я был прибит тем же течением к краю западного острова и едва-едва сумел сделать усилие, чтобы выбраться на берег. Потом я потерял сознание и лежал так достаточно долго, пока меня не подняли местные и не притащили к себе.
На западном острове отнеслись ко мне хорошо, выхаживали и кормили. Вообще, к приезжим из других краев там относились на редкость терпимо и, казалось, даже радовались им. Общество их было куда более разномастно, нежели общество их заклятых врагов - были тут и белые, и черные, и красные, и даже множество людей азиатской наружности, так же было много смешанных кровей. Белых, правда, не было - но, может быть, я не успел заметить этого, лежа в лихорадке. Две недели я лежал почти без движения, но наконец, милостью Божией, начал ходить и даже приступил к изучению их языка. Он был похож на обще-полинезийский, но куда более сложный, чем у их собратьев - племя было, можно сказать, образованным... Тут я стал записывать свои наблюдения за этим интереснейшим во всех отношениях племенем.
Я наблюдал, как высоколобые раздавали всему племени плоские деревяшки, в которые остальные тыкали пальцем - этими движениями они могли писать на плоскости, и обмениваться невиданными даже для Британии технологиями: я видел, как один высоколобый передавал другому изображение своего лица, причем движущегося. Я не очень понимаю, как они это сделали - то было колдовство жрецов, опередившее развитие нашей науки на столетия: мы пока знали только лишь телеграф, а это племя уже могло передавать движущиеся изображения, причем - о дьявольщина! - по воздуху.
Когда "технология" была продана низколобым за шкуры, бананы и новые копья, те принялись пересылать по невидимой связи изображения своих голых задов, радостно хохоча, одновременно с весьма большим озлоблением твердили о том, что подобные дощечки есть колдовство, призванное уничтожить их племя (при этом, от дощечек не отказываясь).
Но еще более я был удивлен, когда увидел, что высоколобые и их жрецы стали поддерживать все манеры своих обделенных разумом восточных собратьев, показывая в магическое зеркало те же зады, но называя это танцами. Тех же, кто пытался им противостоять, они обвинили во всех грехах, а жрецы племени заявили, что все, кто умен и высоколоб, должны радоваться происходящему. Меня же, человека, который попытался мягко намекнуть, что это не путь в будущее, но путь в прошлое, к их пещерных прадедам с первобытными танцами, немедленно обвинили в насаждении злой захватнической культуры и ограничении прав племени.
Я не стал перечить, поняв, что это бесполезно, и продолжал наблюдать и пополнять свой походный дневник, приходя в некоторое расстройство чувств - мои надежды все чаще оказывались ложными. Сперва мне казалось, что подобные чудачества западного трайба будут лишь мелочами, теряющимися на фоне общего уровня развития — но увы, несмотря на внешний лоск и обширные для дикарей познания, общее понимание жизни на этом острове не сильно отличалось от того, что я видел у трайба восточного.
Если превалирование диких замашек было понятно в племени низколобых, которое отличалось необучаемостью и развращенностью изначально, то наблюдать, как племя высоколобых идет по тому же пути, того не замечая, было несколько удивительно.
Жрецы их трайбов были особенно злы, и не прощали никому никаких иных взглядов, кроме тех, что установили они. "Это доказано!" - такой вопль жреца приводил к воодушевлению всего племени, которое бросалось на неугодного, стремясь сожрать того или, на худой конец, выгнать из поселения.
Высоколобые поклонялись своей науке, как у нас поклоняются Господу; для них это была святая, непогрешимая истина, к тому же еще и "доказанная" никому не понятными экспериментами. Например, глядя на то, как лодка исчезает за горизонтом, они заявляли, что это означает круглоту земли - а на все мои речи о том, что ежели взять линейку и рассчитать диаметр шара, то получится шарик совсем крошечный, они смотрели весьма косо и начинали злиться, называя меня "приверженцем низколобых". Также они поклонялись в своей научной вере неким костям, которые хранили в некоем строении, называемым "музеем науки" - точно так же, как мощам поклоняются верующие, за тем исключением, что объявляли свои верования в древность костяных остатков неоспоримой истиной: они заявляли, что по срезу деревьев могут определять древность этих мощей, а раз могут, то значит, что это их далекие предки, от которых они произошли. О небесах они мечтали столь рьяно, что дали бы фору любому священнику, проповедующему о пришествии скорого Царствия Небесного - они строили ракету из листьев и палок, и надеялись на ней подняться в небо и доказать, что никакого Бога там нет. Понятно, что смысл этого полета для них был иным, нежели для низколобых - одни мечтали попасть на небо, чтобы увидеть своих несуществующих божеств, а другие затем, чтобы их опровергнуть, но цель-то у них была одна и та же, равно и одержимость ею - одержимость совершенно религиозных масштабов. Большинство высоколобых отличалось столь же ярым атеизмом, сколь ярым было верование низколобых, и фанатизм обоих племен в своем убеждении достигал равно фанатичных масштабов - собственно, и те, и другие, были верующими, но верующими в свою сверхценную идею.
Многие, включая главного жреца, вообще заявляли, что уже летали на Луну, и указывали в качестве доказательства на гигантскую ракету из палок и листьев. Я выразил сомнение в способности подобного "аппарата" пережить полет хотя бы выше Джомолунгмы, но меня убедили, что технологии прошлого были утеряны, и теперь племя, якобы, только ищет способ проделать это же путешествие сызнова. Оказалось также, что это «прошлое» было лишь семьдесят лет назад - и на мои удивленные расспросы, как могло случиться такое при условии отсутствия войн на их территории в столь короткие сроки, местные аборигены лишь высокомерно фыркали, как бы говоря: "много бы ты понимал!" - и никогда не опускались до объяснений.
…Особенно яростно высоколобые поклонялись жрецу-астроному, некоему Гникоху, худому калеке, который едва ходил, находясь в солидных летах. Чтобы ему было удобнее, племя "вечно учащихся", которых они, на наш манер, но с ошибкою в буквах, звали скудентами, соорудили ему тележку, на которой он и передвигался. За право двигать эту тележку зачастую происходили склоки - это право давалось не каждому, и каждый хотел быть ближе к жрецу, обретя звание, как нетрудно догадаться, "приближенного".
Гникох, однако, говорил с большим трудом, и что-то невнятно бормотал - только приближенные могли понимать его спутанные слова. Приближенные (обычно такие же слабые и худые, зачастую поросшие редкой бородой и обретающие ранние плеши) тут же пересказывали эти слова собравшимся, которые радостно рукоплескали каждому слову.
Однажды я посетил такое собрание, осторожно став в сторонке в густой тени баобаба.
- После полета на Луну, о братия по науке, - громогласно передавал бормотание жреца приближенный, которого звали Раздробыш (такую кличку он, по слухам, получил потому, что пуля пьяного миссионера раздробила ему лодыжку), - теперь же пришло время полететь на Солнце!
Толпа радостно загудела.
- Пусть вы пока не можете понять, как туда попасть, но наши ученые уже разрабатывают ракету, которая перенесет нас далее Венеры и Меркурия, после чего мы очутимся прямо на Солнце, небесном светиле. Так далеко зашла наука, так далеко зашло научное знание. Посмотрите на ваши таблички, там вы увидите картинки, на которых изображены наши лунные путешественники, наши гордые предки, проложившие дорогу в Небеса!
Я перегнулся через плечо одного "скудента" и увидел какие-то каракули, изображавшие подобие человека в соломенном костюме водолаза, который они называли "скафандром". Но неужели эти люди считали подобные картинки доказательством? Я осведомился у того самого студента о степени достоверности подобного изображения. Тот фыркнул, глядя на меня, подобному тому, как смотрят на муравья или пиявку, и протянул мне неведомо откуда взявшийся фолиант (который, казалось, был у него при себе в любое время дня и ночи), сказав:
- Читай, неуч. Хоть одно жреческое образование у тебя, дурака, есть? Учи формулы, там все объяснено.
Я пролистал книгу, но ничего не понял - и главное, не понял, каким образом эти колдовские каракули, называемые формулами, что-то доказывали в плане аутентичности изображения, данного жрецом.
- Ничего не понимаю, - признался я.
- Я так и думал, - усмехнулся скудент, отбирая у меня книгу. - Вот выучишь формулы, тогда будешь разговаривать. Сомневаются только неучи. Те, кто знают магические писания, не сомневаются. Это наука, дурень!
Я хотел было сказать, что все ровно наоборот, и что наука ведет скорее к скептицизму, нежели к абсолютной уверенности, но тут жрец разгорячился, и чуть было не выпал из своей тележки, передавая "великие истины" своему приближенному....
- Я написал множество формул, которые показали нам черные дыры в черным глубинах Небес, указали нам на путь в параллельные вселенные, что же нам какое-то Солнце? Раз плюнуть, братия! Учите формулы! Читайте научные заклинания! Да будет проклято племя сомневающихся низколобых!
(Тут стоящий рядом студент с фолиантом подозрительно взглянул на меня).
- Мы древний вид, живший до Атлантов; так говорят наши мудрецы, жившие сто тысяч лет назад - и Солнце будет нашим, как и Луна!.. Мощи наших предков говорят нам о глубокой древности нашего вида! И о том, как мы превзошли древних обезьян, став настоящими учеными!!!
Толпа взревела, люди подбрасывали фолианты в воздух; женщины, тщедушные, коротко стриженные, похожие на мужчин, падали в обморок; кто-то плакал от счастья; кто-то рвался поцеловать подол Гникоха (но получал пинка от Раздробыша), а основная масса скандировала: "наука! наука! наука!"... и у многих в карманах блестели консервные ножи, украденные у миссионеров.
Мне стало страшно, и я поспешил покинуть это сборище дикарей.
Вернемся к тому, как Раздробыш получил свое прозвище. Он заявлял, что ногу ему пробил пулей миссионер, во что мне лично верилось с трудом - зная миролюбивость и смирение миссионеров, это казалось невероятным. Но слухами полнился маленький остров, и в конце-концов болтливая туземка все-таки раскрыла секрет за порцию сушеных бананов: Раздробыш заработал свою травму в схватке за научную доминацию среди верхушки высоколобых. Защищая идеи Гникоха, он сцепился с другим высоколобым, по имени Альбтейн, насчет очередной высоконаучной теории.
В тот день, рассказывала милая дикарка по имени Яса-назак, все праздновали полет на Луну и наелись пьянящих манго, которые женщины острова заранее готовили в специальных бочках (мерзейшее пойло, доложу я вам, но среди высоколобых оно было весьма в почете). Раздробыш, напившись сей жидкости, утверждал, что через миллион лет грань событий достигнет струн времени, а Альбтейн, доедая забродивший фрукт, утверждал, что этого не случится, и что наоборот, струна времени достигнет грани событий. Тут же каждый из них позвал своего слугу с тремя толстыми книгами из листов лопуха, и началась научная дискуссия с рисованием на песке формул и тирадами о "космосе, физической науке и послании Гникоха, которое вечно трактуется недоучками неправильно" (тут каждый имел в виду своего оппонента). После долгих споров, дойдя до разговоров о погибели мира в черной дыре (столь похожих на речи жрецов племени низколобых, которые вечно предрекали конец света) оба туземца сначала начали бить друг друга учебниками "космической науки" по голове, а потом впились другу в глотки и начали кататься по земле, обзывая друг друга неучами и лжеучеными. Закончилось это тем, что оба упали с утеса. Альбтейн ударился головой и едва не умер, после чего ходил непричесанным и вечно показывал язык всем прохожим, а Раздробыш приземлился на ноги, но одну из них раскрошил вдребезги.
Конечно, нашему «приближенному» было стыдно признавать это, поэтому он выдумал теорию о том, что "миссионер чуждой нам религии" хотел убить его за то, что Раздробыш был неверующим в божество бледнолицых.
Мне было страшновато от такого размаха дикарского безумия. Я и сам не был большим сторонником церковничества в родной Ирландии - у нас к церкви относились ревностно, но так же ревностно и ругали. Атеистов у нас водилось мало, но и религиозных фанатиков становилось все меньше. Здесь же, на островах, все достигало размеров воистину гаргантюанских - два острова, два мира - и оба были равно неприятны.
Если низколобые верили в свое священные писания о богах и демонах, то высоколобые веровали в «научные труды», и называли их непогрешимыми знаниями. Мне виделся какой-то заговор всех этих жрецов - я не сомневался, что они понимали все, что творили со своей паствой - но потом сомневался и в этом, думая, что все они слишком глупы для этого, и ведет их лишь одна царица — Глупость... Даже их молодежь, посвятившая жизнь науке и просвещению, была лишь заблуждающимися фанатиками культа - и это было особенно неприятно наблюдать. Они творили прогресс - но какой! И какой ценой! То был прогресс диких обезьян, грубо выражаясь, а их стремление делать боевые ракеты я называл и называю не иначе, как высокотехнологичной дубинкой дикарей...
Да что наука - на самом обыденном уровне они оставались такими же дикарями. Взять хотя бы отношения - девушки высоколобых были столь же низменны, как и женщины низколобых, и так же сходились во грехе с мужчинами, как их соседки. За тем исключением, что они почему-то считали беременность каким-то грехом и отправлялись к бабкам-ведуньям, которые делали им аборты на регулярной основе - многие даже считали эти походы какой-то честью... Низколобые считали аборт смертным грехом и жестоко преследовали любую, кто посмела отправиться в таким бабкам — даже сами женщины, которым, казалось, надо было понимать представительниц своего пола лучще, чем мужчины - а поймав, жестоко мучили несчастную. Низколобые женщины любили совращать мужчин, вереща и шутя над ними, а высоколобые делали то же самое, лишь только потом бежали к жрецу, заявляя, что над ними надругались - подобные процессы происходили с большой помпой (и после них виновного показательно закидывали камнями и, если он выживал, выгоняли из племени). Западные дикарки были такими же животными, как их восточные соплеменницы - но в упор отказывались видеть это. Их мужчины были ничуть не лучше - их постоянно влекло в объятия женщины, которая обязательно создаст им проблемы, и ничто не могло остановить несчастных глупцов, ибо ведомы они были самыми грязными инстинктами.
Я не хочу сказать, что их дикари были лучше наших - я сам произошел из трущоб, и знаю не по наслышке о нравах нашего социального дна... но хочу выразить другое: здесь каждый напоминал мне фанатическое противоположение этому социальному дну, если читатель меня понимает. В своем фанатическом презрении к тем, кто ниже их, они достигали таких крайностей... Это были, по сути, такие же полу-звери, как их соседи, с которыми судьба свела нас на соседних островах - и никакие знания не спасали их от звериной натуры. Больной фантазер Гникох был их божеством, как для низколобых их божеством был их вождь - и я все меньше видел разницы между этими племенами, кроме разницы в решительных действиях: низколобые были горячи, да отходчивы, а высоколобые могли копить свою злобу весьма долго, при этом молча о ней - и мне довелось узнать об этом на своей шкуре...
В высших рядах высоколобых была жрица Некоади, которая планировала перестроить общество по-новому. В то время у них была еще частная собственность, у каждого был свой вигвам, свой дворик и свое хозяйство - однако, кому-то "в верхах" племени, а именно жрице, это, видимо, не нравилось. Однажды она собрала свой разноцветный народ вокруг своей хижины.
- О народ просвещенных! - вещала она. - В будущем у меня не будет вигвама. И у вас тоже! У нас не будет собственных одежд, планшеток и прочего - все это станет свободным для каждого, не надо будет платить финиками и бананами, ибо владение чем-то перестанет иметь смысл! Никто не будет платить шкурами кабанов за обучение своих детей, и даже за свою жилую площадь - ведь каждый сможет ходить, где ему заблагорассудится. Посмотрите на меня - мой вигвам давно уже место встречи для посещений жрецов и ученых! В будущем мы не будем ничего ни на что обменивать, мы сами будем выбирать вещи, которые нам нравятся. И в будущем технологии будут знать наши вкусы лучше, чем мы сами! Но некоторые! - некоторые! - живут вне племени! Они решили, по какой-то причине, что технологии не для них, хотя и не уходят к низколобым.
Тут стоящий рядом молодой скудент покосился на меня.
Я отодвинулся подальше.
- Эти люди в будущем образуют общины и будут поддерживать себя самостоятельно, но это не дело! Будущее только за великими технологиями, за полетами в космос, за светлым будущим науки! Когда будущие роботы возьмут на себя большую часть нашей жизни, мы будем больше думать о претворении идей в жизнь, а не о том, где бы найти бананов или кабанов!
Жрица перевела дух.
- Вот вы, бледнолицый приезжий, скажите, - вдруг обратилась она ко мне с сияющим лицом, - вы приехали с Большой Земли. Вы наверняка согласны со мной! Не правда ли?
Я замялся, когда все взгляды обратились на меня.
- Не совсем так, - сказал я наконец. - Мы живем иначе. В нашем обществе мы разделяем науку и религию, традицию и футуризм, передовые идеи и консерватизм, у нас есть путешественники и священники - но редко где можно увидеть то, что происходит у вас. У вас... так сказать, все у вас немного через край. У нас есть и такие, но они не главенствуют, как на этих островах. Поэтому мне трудно судить, я бы предпочел отказаться от высказываний. Это ваша культура, она просто... другая.
Тут я заметил, что Гникоха поднесли с жрице, и тот, мерзко поглядывая на меня, что-то прошептал ей на ухо. Лицо жрицы потемнело.
- Не вы ли, - сказала она, - постоянно вопрошаете нас о самых основах нашего общества? Не вы ли тот смутьян, который вечно уклоняется от наших передовых традиций? Впрочем, сомнений нет. Мне кажется, что вам нужно перевоспитание, и наш новый порядок будет для вас самой подходящей школой.
- Я против! - сказал я. - То, о чем вы говорите, жрица Некоади, есть лишь возвращение в пещеры. Ваш род имеет большое будущее - явно более светлое, чем у ваших необразованных соседей - но вы почему-то хотите стать им подобными. Ваше стремление к науке достигает религиозных экзальтаций, а ваша социальная жизнь полна новых грехов, взамен старых, которые вы так презираете.
Толпа загудела.
Тут я понял, что сболтнул лишнего, и мне несдобровать - и побежал к своему шалашу.
Я начал было собирать вещи в заплечный мешок, надеясь опередить догоняющих, но было поздно - не успел я собрать и половины, как в мой шалаш ворвались воины в шкурах, возглавляемые жрицей...
Они забрали все мои бумаги и вещи, а наутро устроили судилище в главном храме Высокого Разума.
Жрец, прочитав многие мои записи, наконец, дошел до самого последнего листка, и прочел вслух перед собравшейся толпой:
"...И я понял, что нет никакого смысла пытаться переубедить племена высоколобых. Если фантазию о перевоспитании племени низколобых я оставил еще давно, понимая, что у тех не хватит возможностей разума, чтобы даже понять мои доводы, то в случае с их соседями я лелеял надежду на просвещение диких племен...
Как наивен я был - и чем же я лучше тех, кого сейчас критикую, раз не понял того, что надо было понять в первый же день?
И я решил, что их не стоит просвещать, защищать от себя или спасать - мать Природа, жестокая и своенравная, уже все решила за них. И, конечно, за меня.
Все, что мне оставалось - это скрыться, уйти, и оставить все попытки переучить это злое и, вместе с тем, высокообразованное племя.
Я, в наивности своей, наивности бледнолицего болтуна, был уверен, что между племенами есть большая разница - как меня обманули! как обманулся я сам! - этой разницы там вовсе не было, ведь оба трайба - лишь две стороны одной медали... Дикарь всегда останется дикарем, даже если он обладает всем образованием мира".
Дочитав это, жрец перевел дыхание. Толпа в это время неодобрительно гудела. Мудрецы потрясали фолиантами над головой, писцы что-то писали, тыча пальцем в стеклянные дощечки, скуденты потешались надо мною, крича: "неуч! получил бы хоть одно высшее!", простолюдины скандировали: "Мы не дикари! Дикари не мы!"..
Жрец прервал шум движением руки.
Прокашлявшись и приняв горделивую позу, он продолжил своим зычным голосом:
- Как смели вы, бледнолицый неуч, обвинять нас в дикости! Мы понимаем, что племя низколобых является стыдом для наших островов, но что вы, наш гость и не принадлежащий к племени высоколобых, как смели очернить не только их, заслуживающих очернения, но и нас, просвещенных и познавших всю вселенную? Мы летали на Луну! Мы достигли Солнца! Мы, обретя знания высших сфер, стали чем-то большим, чем животные, а вы говорите, будто мы такие же полу-звери, как наши соседи, с которыми судьба свела нас на одном острове! Каким надо быть грязным животным, достойным лишь погибели от собственной глупости, чтобы писать такое о светочах человечества! Наш великий ученый Гникох открывал черные дыры и параллельные вселенные во множестве формул, которые вы даже не в состоянии понять - а вы заявили, что он больной фантазер, насмехаясь над его болезнью и великим знанием! Мы доказали, что мы - древний вид, живший до Атлантов, о чем говорят наши древние мудрецы, а вы насмехались над нашими учеными, говоря, что их труды не стоят выеденного перепелиного яйца! Неужели вы думали, что кто-то поверит вашей антинаучной ереси, в вашу теорию заговора всех древних ученых! За одно это вас стоило бы зажарить на костре и предать диким зверям! Вы издевались над нашей молодежью, посвятившей жизнь науке и просвещению, называя их заблуждающимися фанатиками культа науки, хотя мы знаем, что наука не культ, а путь к свету вечного разума, путь в будущее, к прогрессу! И сам прогресс вы смели оскорблять, называя его, как там? - ах да! "прогрессом диких обезьян" и "высокотехнологичной дубинкою дикарей"!... Вы подрываете все основания нашей государственности, не говоря уже об очернении нашего общества, и даже наших женщин, которые страдают от абортов и изнасилований - ведь вы уверяете, что они сами виноваты, будучи глупыми "дикарками", во всех своих проблемах! За одно это вас стоило бы кинуть разъяренным дамам на растерзание! Вы не хотите влиться в светлое будущее, как завещала нам великая жрица, всегда хотите быть на отшибе, в стороне от прогресса, склоняя на свою сторону слабых и наивных! За это вас тоже стоило бы проклясть и закидать камнями! А то и зажарить на вертеле!
Но мы люди просвещенные, и мы не съедим вас.
Мы даже не убьем вас - мы просто изгоним вас с нашего острова, проявив свой нечеловеческий гуманизм! Достойны ли мы "диких обезьян" теперь, по вашему? Чувствуете ли вы разницу между диким племенем низколобых и просвещенным племенем высоколобых? Может, тогда вы поймете, как заблуждались и были неправы, называя нас "двумя сторонами одной медали"?.."
Я хотел было сказать, что единственно отсутствие жестокости людоедов вовсе не является признаком просвещенного племени, но промолчал: толпа растерзала бы меня.
Мне оставалось лишь кивнуть.
Меня заставили подписать бумагу об отказе от «еретических» идей, посадили на лодку и отправили в открытое море, где я скитался около недели, и почти уже отдал Богу душу... Господь услышал мои последние лихорадочные молитвы, и меня подобрали рыбаки, а затем и корабль Ее Величества.
Я вернулся на материк и больше никогда и никому не рассказывал о том, что узнал и что увидел. И не потому, что боялся, что мне не поверят. И не потому, что боялся мести дикарей - о нет, они остались на далеком острове со всеми своими жестокими заблуждениями и сейчас, наверняка, опять дерутся с низколобыми... И не потому, что меня допрашивала полиция - они на то имели полное право, ведь я вернулся один, без всех моих друзей...
Не рассказывал я эту историю лишь потому, что слишком похожи были дикари островов Эрудито на тех, кто окружал меня на родной земле. Каждый профессор, кричащий о высоких идеях Кавендиша, напоминал мне Гникоха с западного острова; каждый патриот с нависшими бровями напоминал аборигенов восточного - и куда бы я ни шел, я видел лишь тех или других. И ничто не помогало мне сбросить это наваждение — даже самый крепкий моряцкий ром...
В каждом студенте я видел высоколобого, в каждом уличном воришке - низколобого, и со временем начал пугаться каждой тени, помышляя только о том, как бы скорее покинуть эту землю, где нет спасения от племени человеческого - будь оно похоже на аборигенов с низким лбом или, напротив, с высоким.
Еще я знаю, что многие из тех, кто читают эти записки, сами принадлежат к одному из этих племен, и узнают себя в одном или другом, как в зеркале... - и это пугает меня еще больше.
И если бы я мог подписать бумагу об отказе от своих идей, которую могло бы увидеть все человечество, а не одно племя; если бы я только мог признать себя неучем и уплыть на лодке от рода людского - что высколобого, что низколобого, в открытое море, куда глаза глядят, лишь бы не видеть ни тех, ни других; - я бы сделал это немедленно.