Белый, холодный, колючий снег,
Сине морозное небо,
Для детворы зима для утех,
Как голодному краюха хлеба.
Белый при белый, холодом жгущий,
Щеки горят, пальцы ног онемели,
Где же ты там, наверху всемогущий,
И куда очи твои смотрели.
Хлеба б краюху с теплом очага,
Ну и душе твое благодатие,
Не пожелаем мы и для врага,
Этакое любви истязатие.
Дом, рядом дом, между ними собачатся,
Как на морозе не шельмовать,
След у плетня мог лишь обозначиться,
Можно ли после на кого то пенять.
Утром проснулся в стоге сена под крышей,
Ну а дворовая поняла суть,
Лаять не стала, услышала свыше,
Взяла его грех на свою грудь.
Ну и завыла с утра выше крыши,
Проснулся бродяга, прохожий, бездомный,
В запахе сена он так охмелел,
И от струи молочной и томной,
Снова сопаткою своей засопел.
Вздрогнули, вдруг, под титьками руки,
И у коровы вырвалось МУ…
В стоге слышны слова с примесью муки,
И не понятно к чему и к кому.
Зоренька ясная в феврале закручинилась,
А на дворе мороз на износ,
Все так опуталось и так с инилось,
Так что не высунуть на улицу нос.
Вилы в руках, в глазах страх преисподней,
В стоге же черт и никак не монах,
Будет сегодня для вдовушки сводней,
Этот ужасно до смертности страх.
Так небеса со звездами вместе,
Определили судьбы земные,
Старый жених к старой невесте,
Нашел таки путь, отбросив иные.