На свете есть девочки, зовущие демонов, ибо те – их единственное утешение.
Это, быть может, жалко. Это, быть может, опасно, и определённо – глупо. Матери с кротким взглядом учат: хорошие дети стоят на коленях, взывая к ангелам, в молитвенном жесте сплетают пальцы. Поцелуи благословлённых духов нежны и робки. Веди себя, как подобает, и они позволят коснуться божественных крыльев – cияния тёплого, колеблющегося, хрупкого. Будто пламя свечи, трепещущее меж продрогших ладоней, пока вокруг вьётся хрустально-ледяная пурга. Соблазнительная надежда. Источник спасения.
Есть девочки, чьи матери, опьянённые святостью, не поднимаются с колен. Спины их мучительно-прямы, под кожей проступают шрамы – они порицают, стращают, казнят самих себя. Волосы их седы, а шёпот – отче наш, сущий на небесах! – лихорадочен, осенён экстазом. Взоры наполнены упованием, раскаянием, грёзами; устремлены к облакам, иссиня-чёрным тучам, слепящему солнцу, – отвращены от лунного серебра, от россыпей звёзд, от космической тьмы. Ибо Господь есмъ яркость, обнажение перед жгучими лучами, раскалённое свежевание плоти – дабы мерцала алым, – и души – чтобы раскрылась, с наслаждением подставила сердцевину: вырывай, терзай, пожирай.
Такова отцовская власть: одна сторона – милосердие, другая – кара.
Матери, жаждущие пощёчины господней любви, ломают, сгибают дочерей, преклоняют пепел от пепла своего перед иконами, чьи лики сулят прощение, принятие, искупление. Ангельский изгиб губ мягок, взгляды смиренно-скорбны. Только исповедуйся, только попроси, унизься, осознай, сколь бренны кости твои, сколь тонко сознание твоё, – и тебе пребудет. Ангелы жаждут тайн; смертная грязь взамен на бессмертную чистоту. Влей горячечное забвение в голос, и они приласкают тебя: приторно-сладкий обман на сон грядущий.
Послушные девочки покрывают чело платком, длинные юбки колышутся у щиколоток, у живота – молитвенник, в груди – блаженная пустота. Не ищи, не познавай, ведь от многой мудрости многие печали; смежи веки и отдайся – молись, молись, молись. Тогда мать приникнет, напоит молоком, скажет: славная, славная моя дщерь, о такой я мечтала, отрада моя, продолжение моё. Где плеть? – витой её хвост окропим нашей общей кровью. Дочь извлечёт ящик с пыткой из-под постели, безропотно завернёт подол рубашки: такова принадлежность, такова преданность. Ведь верит – это филия, мания, прагма.
А есть другие: девочки, чьи шеи обвиты змеями, и клыки заточены, что у волчиц – не ненасытных, но выгрызающих свободу из прутьев клетки. У тех девочек во рту проклятья, ухмылки их жалят лезвиями; в зрачках – непроницаемая, ярящаяся глубина – неутолимая и, быть может, бездонная. Поклон их – оскорбление; зов – богохулен, таинство самобичевания – потоплено в хохоте, укор отцов встречен в немом, да упорном бунте. Тем девочкам не страшны ни ивовые прутья, ни удары железных палок; слижут красное, густое, солёное с шатающихся зубов, огладят жёлтые пятна под рёбрами кончиками изжёванных ногтей. Колени их не стёрты – разбиты, ибо толкают сильно, а падать больно. Однако им лучше так, чем подчиняться, впускать упряжь в горло, выскабливать крест под лопатками.
Битва их – против незрячести и святой невинности: видеть – право, а тело сакрально, лишь отданное, врученное, доверенное. Битва их – за торжество гордости, за триумф справедливости, укоренившейся в почве до того, как были высечены первые идолы войны и похоти. Другие – извращённые, продавшиеся, но не купленные, отверженные добрыми честными жёнами, – смотрят в небо дерзко, бестрепетно, ведь небо – не их царство, не их убежище, не их иллюзия. Они – под чьими подушками не согреты Евангелия, чьи углы заросли пылью и паутинами, – восхваляют одно: Правду. Та в книгах, что матери хоронят в задних дворах, в промозглом осеннем ветре, стелющемся вдоль тёмных улиц, в шелесте среди мрачных аллей, в искусственных огнях неона. Правда соблазнительна меж строк, в тишине между вдохом и выдохом, в ночи между закатом и восходом, – когда граней нет, когда святое дремлет, а нечестивая бездна разворачивается под кроватями, за запертыми окнами с цветущей яблоней, в шкафах с воющими, ощеренными монстрами.
На свете есть девочки, зовущие демонов, ибо те – их единственное утешение. На свете есть девочки, что кричат, словно банши, но им никто не внемлет: ни возлюбленные в неведении своём сёстры, ни очерствевшие в безразличии своём матери. Израненные, искушенные, бедные девочки мечутся в стылых постелях, разбирают тишину на полутона, стремятся уснуть – и не подняться с ложа: или – стиснуть рукоять копья, или – слиться с копьём. Жизнь их: головокружение, гнев, тошнота; бесконечный бал, где без туфель раздираешь стопы шипами, и пьёшь не шампанское – сцеженную из-под шкуры желчь. Слёзы их со вкусом отчаяния и страсти, на плечах их клейма не поцелуев – пытки.
И они кличут: тех, кто избавил бы их от святого, уберёг бы от плена.
Демоны всегда слышат. Требуют цену. Но девочкам – всё равно:
если и так – страдание,
какая разница?