«Благодатный говорил: «Как ты считаешь, Субхути, если бы рек Ганг было столько же, сколько песчинок в великой реке Ганг, и если было бы столько миров, сколько песчинок в этих [реках], то много ли было бы таких миров?»
Субхути отвечал: «Именно так, о Благодатный, именно так, Благосущный, много было бы таких миров».
Алмазная сутра
«Этот дом построили, чтобы он светил, кормил и чинил». (Па)
Сумерки застали Дошу на балконе, мягко, но настойчиво освещаемом сзади, из комнаты. Не обращая внимания на ее стенания, ма только что снова слишком коротко обстригла Доше волосы (чтобы песок не набивался в голову). И теперь ветер залетал в одно ухо – со стороны каменного обрыва, а вылетал в другое – там, где вдаль уходила утрамбованная песчаная полетная полоса. Ветер хлопал по затылку и смеялся в лицо: «Как мальчишка, как мальчика».
«У Взъерошки и то длиннее», - с досадой думала Доша, трогая кончики волос подушечками пальцев и покусывая обветренную нижнюю губу.
Коленкам было холодно, но ей нравилось смотреть в вечерний туман, ожидая планы. Мягко и бесшумно появляются они, особенно красивые в темноте, когда включены огни. И если повезет, сегодня она увидит, как вплывает на мыс тяжелый транспортник дяди То. Он опускается на песок медленно и с достоинством, как огромная, пожилая наседка, поднимая по бокам миниатюрные вихри.
Доша потерла глаза. Она привыкла засыпать и просыпаться на ярком свету – фасадные фонари никогда не тушили. Их дом на небольшом зорне с горой – что-то вроде жилого маяка, где можно перекусить, отдохнуть и подзаправиться. Дошина комната - в башне, на самом верху. Ниже спят родители. А на первом этаже ма стряпает, печет, варит и кормит постояльцев. Но сейчас даже пряных запахов лепешек из лишайников не ощущалось - ветер сносил все к камням.
Ветер на Песочном мысе никогда не унимается. Облачный туман летел мимо, хлопая обрывками туч как парусами. Нечего и думать, чтобы увидеть хоть одну звезду. Доша забоялась, что развешанные на козырьке балкона «ветреные слезки» оборвутся, и их унесет. Каждый, кто прибывал на мыс, особенно издалека, обязательно привозил Доше такую висюльку с бусинами, кисточками, трубочками, камешками или узелками. На ветру они болтались как сумасшедшие. Некоторые звенькали, когда ветер был потише – приветливо, а когда как сейчас, в полную силу - тревожно. Считалось, дорога будет удачной, если везешь Доше сувенир. И чем ярче он переливается или звонче бренчит, тем лучше.
Доше нравилось различать ветры с закрытыми глазами. Иногда они приносили мелкую белую крупу, мутный дождь, стекающий с верхних зорнов. Реже знойный горячий воздух вперемешку с пылью, которым не хотелось дышать. Но когда лишайники на камнях вокруг дома становились оранжевыми, на несколько дней ветер с самого верха угощал Дошу обществом длинноногих белых птиц размером с папину голову (включая бороду). Они покрывали мыс собой и своими перьями словно теплым белым одеялом. Потом Доша и ма собирали этот пух, чтобы набивать им подушки.
Сегодня ветер сбрасывал с обрыва не только ароматы маминой стряпни, но и бодрую песню па. Он запирал гостевой домик после уборки и закрывал тентом моторы, оставленные для починки. Голос у па был зычный и сильный. Если они с ма ссорились, то ее не было слышно совсем.
Доша потянулась вслед за ветром и зевнула. Ей приходилось рано вставать, чтобы собрать лишайник, пока он не пропитался росой. Серая малюсенькая ящерица скользнула по стене. И вдруг вместо привычных круглых красных транспортных огней Доша увидела четкий и сухой росчерк молнии, распоровшей облака. Грохнуло прямо в лицо. Молнии стали возникать в смутном небе одна за другой, как распускающиеся ядовитые цветы с острыми и опасным колючками-жалами вместо лепестков.
«Айа!» - прошептала Доша и восторженно и потянула носом.
Воздух будто присыпали перцем.
Ветер дунул сильнее, внизу хлопнула дверь. Не желая пропустить веселье, Доша уселась на пол, на одну из цветных подушек, обняла коленки и во все глаза уставилась на небо.
Осторожно, будто на цыпочках, спокойно и уверенно поднимался план. Словно бы для того, чтобы и вовсе пройти мимо их зорна, маяка с постоялым двором и Песочного мыса. Незнакомый, небольшой, но явно дорогой, блестящий и черный, будто политый маслом. Как сытое, молодое животное, что лоснится и играет мышцами. Доша повидала немало посадок. И могла бы поклясться своими крепкими, ровными зубами, что он совсем не собирался приставать. Так как плавно шел снизу, довольно далеко от них.
«Таких красавцев только на Динали увидеть можно», - решила Доша.
Еще она мысленно сделала заметку - если так, то ей повезло.
Вдруг громадная, ровная голубая лента, похожая на ту, что у мамы прошита по низу передника, ударила плану в гладкий бок. Грохот и яркие искры ослепили и оглушили Дошу. Она зажала лицо руками. И поэтому не могла видеть, как план, вихляясь, завалился на бок и с протяжным свистом пошел на камни. В последнюю минуту его крутануло порывом ветра, с силой повело и отбросило на гравий позади дома. План зарылся в мелкие камни, своротив кадку с дождевой водой и теплицу ма, где она каждый год пыталась хоть что-нибудь вырастить.
«Не уверен – не плань против ветра». (Па)
«Раз – этот зорн как сыр из дыр,
Два – этот зорн водою полон,
Три – этот зорн без дна как бездна,
Четыре – этот зорн осколок лавы,
Пять – этот зорн один на свете,
Шесть – этот зорн пустое место,
Семь – это зорн прекрасней солнца…
Хоть на вид бездушный камень,
Потому что нет прекрасней ничего травы зеленой,
Что сейчас на нем восходит,
Видно, этот камень с сердцем.
Вот на нем-то я останусь,
Дом поставлю и скамейку,
Кто успел, тот прыгай с плана.
Прежде чем Доша отняла от лица руки, ей пришлось вслух пробубнить эту детскую считалочку. Надо же было как-то прийти в себя. Быстро стемнело. Колени дрожали. Тишина стояла необычайная, даже ветер унялся. И только крохотная лазоревая бусина в колокольчике на косяке неуверенно тренькнула: «блям-блям». Доша испугалась - уж не оглохла ли она.
Но к счастью, внизу захлопали двери. Ма или па затопали и запереговаривались. Зашуршали, запели камешки под их ногами. Ма принялась что-то быстро доказывать, и Доша побежала вниз.
Тот, кто сидел в плане, по виду совершенно ему не соответствовал. Худой, не очень чистоплотный человек, совсем юный, с нечесаными волосами. Доша вспомнила, что, кажется, видела рабочих с самых нижних зорнов, одетых похоже. Все они были молчаливыми и мрачными. Поговаривали, что живется там тяжело, мало света и еды, зато много работы, смертельных обид и тумаков, от которых уже не подняться.
Он ударился головой. Это было совершенно ясно. Сидел неподвижно, завалившись. Шея его, будто сломанная, вывернулась неестественно и странно, впечатав щеку в стекло.
Руки он держал не на пульте, как следовало бы, а обхватил ими себя, словно обнимая в последнем горестном отчаянии. Парень с нижнего, рабочего зорна в принципе не мог как следует управлять планом. Негде ему было этому научиться. Доша подумала, смогла бы она на его месте вырулить, спасаясь от таких молний?
Па сперва деликатно постучал по стеклу. Но сидящий в плане оказался без сознания. Так что им втроем пришлось долго ковырять дверцу, которую конечно же заклинило. А потом тащить беднягу в домик для гостей, всегда готовый, чистый и теплый, с приветливыми розовыми ставенками.
По лицу ма Доша видела, что ей совершенно искренне жаль пачкать свежую наволочку и цветастое покрывало, которые она недавно выстирала. Парня ей было искренне жаль тоже. Па только кряхтел да причитал. В жизни каждого случится может всякое. Особенно нынче, когда зорны прямо на глазах рушатся, один за другим. И падают прямо на крыши честным людям. Да и погода опять же стала ни к черту. Например, дождевую воду собирать все труднее – вон она какая мутная сверху льет. И кроме лишайника уже давно ничего толком не растет. Он как будто беседовал с тем, кто без сознания, что свалился им на голову. Говорил, первое, что в голову приходило, уговаривал его услышать.
Агабора — маленькая планета разваливается на части. На куски, побольше и поменьше, продолжающиеся все еще держаться вместе силой притяжения. Их стали называть зорнами. Есть зорны получше, есть похуже. Есть и такие, куда уже и ступить-то не получится.
Доша все не переставала удивляться, до чего же этот свалившийся на них парень был худым и малокровным. И какими чумазыми, грязными у него были ботинки – в желтой, с черными разводами глине.
- Мда, - пробормотал па, поправляя костлявую лодыжку работяги, что все норовила сползти с кровати, - не уверен – не плань против ветра.
Мама повела подбородком, явно указывая на то, как парень был одет – в захватанную рабочую спецовку.
- По-твоему, он с Эрдиля?
Эрдиль – самый большой зорн на Агаборе и один из самых низких. Вообще-то считается, что он – последний приют, где еще кто-то живет. Хотя, конечно, все знают, что есть и другие. Там собирается всякое никому не нужное, праздное отребье, сброшенное со счетов. «Мусор Агаборы» - так про них говорят постояльцы за ужином. А Доша, она все примечает, и уши ей не заткнуть. Это уже потом, ниже, Агабора переходит в череду яростно вращающихся безжизненных булыжников и скоплений газа.
На Эрдиле добывают что-то из земли – что точно, Доша не знала. Рабочие оттуда редко поднимались выше своего зорна. Им это попросту ни к чему. Попасть туда считалось большой жизненной неудачей. Больше не бывает. Многие там теряли веру в себя раз и навсегда. Уж не говоря о том, что вовсе не надеялись выбраться наверх.
Ма наклонилась, чтобы получше рассмотреть нашивку на нагрудном кармане незнакомца. Та была так запачкана, в том числе и кровью, и разобрать ничего не получилось. Па покачал головой. Доше было ясно как день, что он думает. Такому парню совершенно нечего делать в плане подобного класса. Парня, конечно жалко, но, по большому счету, па было досадно, что хорошую машину разбили.
Вскоре родители засуетились и разбежались кто куда. Ма за водой, чтобы обмыть пострадавшему голову, а па – к плану – посмотреть, что же там в самом деле случилось.
Доша осталась наедине с незнакомцем. Парень продолжал лежать, крепко обхватив себя руками за плечи, будто бы его заморозили. Она наклонилась совсем близко к его лицу, довольно милому, но изможденному, чтобы как следует разглядеть рану на виске. Она до сих пор еще не видела никого, кто был бы без сознания. Мысль, что этот человек как бы наполовину, а то, может, и вовсе, помер, будоражила ее.
Внезапно парень застонал и открыл один глаз. Второй не смог – тот основательно затек. Он разжал руки и начал медленно, с усилием ощупывать голову. Потом с трудом перекатился на бок. И, преодолевая отвращение, достал из-за пазухи нечто маленькое и розовое. Что-то, что едва заметно пошевелилось в его руках.
- Хотел утопить, - промямлил он, язык его слушался плохо, - но не получилось. Думал вот, отвезу подальше, там выброшу. Айа, как голова болит!
Судя по всему, он повредил еще и зрение. Потому что протянул крохотное тельце совсем в другую сторону, не там, где стояла Доша. Но все равно она так испугалась, что отпрыгнула. На загрубевшей ладони с черными линиями лежало что-то живое, вроде новорожденного цыпленка или совершенно лысой крысы. Что-то, свернувшееся клубком, и тем не менее дышащее – прерывисто и неглубоко.
Уцелевший глаз остановился на Доше уже поле того, как осмотрел комнату, выискивая, что в ней где.
- Бедный мальчик, - пролепетал парень.
Он с отвращением разжал ладонь. Розовое тельце с противным шлепком упало на прикроватный коврик.
Оно заползло под кровать. И пролежало там день или полтора, пока за парнем не явились, и пока ма не пришлось снова делать уборку.
«Блестящие звезды на боковых дверях простительны, если мотор в порядке». (Па)
Тем же вечером за ужином па сказал, что у плана червоточинка в моторе. Па всегда говорил так, когда не хотел обидеть владельца. Другой механик на его месте обозвал бы его безответственным тупицей, неспособным содержать машину в порядке.
- Мотор надо бы перебрать. Смазать. Прослушать. И вообще, - добавил он, дотягиваясь до соли, - сначала наведи порядок в самой машине, а потом уже звезды на боках рисуй.
Весь следующий день па самозабвенно ковырялся в дорогом моторе. Такие ему попадались нечасто. У них останавливались работяги, транспортники, или так, случайный кто. Этот план был явно с верхнего зорна. Может, с самого Динали, где много зелени, солнца, а люди живут в красивых белых домах. Доша вертелась рядом. Заглядывать в комнату для гостей она побаивалась. Ма говорила, что парень был в сознании. Он поел супа, и теперь все время спит.
- У них там внизу не то что поспать, видать, и на бок-то повернуться некогда, - ворчал па, почесывая нос перепачканными пальцами.
У ма пока что кроме свалившегося на голову бедолаги не было других хлопот. Со вчерашнего вечера никто не прибыл на «наш маленький постоялый зорн», как любила выражаться Доша. Будто бы кто специально давал им время поухаживать за незнакомцем.
К следующему обеду он смог подняться на ноги, и па сводил его по-маленькому. Когда па спрашивал, откуда он и где взял план, парень только вертел башкой, стонал или мычал. Было яснее ясного, что он его или угнал, или украл. И ему не терпится снова запрыгнуть обратно и двинуться в путь, куда бы он ни направлялся. Но ничего не вышло. К вечеру, как раз, когда ма меняла незнакомцу повязку на больном глазу, шторы в доме раздулись от встречных потоков ветра. И на таком же черном с золотыми звездами плане прибыли два человека в форме. Эти точно были с Динали. Доша слышала, что там есть своя патрульная служба, охраняющая доступ к прекрасной жизни наверху. Или что-то вроде того. Эти люди выглядели очень солидно.
Парня посадили в отремонтированный план. Он не сопротивлялся, ковылял вполне покорно, только всхлипывал. Доша наблюдала за ним из-за полуприкрытой двери. Когда люди в форме наклонили его голову, чтобы затолкать его в план, он, глядя на нее в упор здоровым глазом, прошептал сухими губами:
- Не говори никому.
И конечно, не прошло и часа, как ма, бросившаяся мыть комнату и менять белье, нашла то, что он выкинул.
«Не смотри, что страшный, приложи ухо сердцу да послушай» (Ма)
Ма выдохнула, отшвырнула тряпку и протянула Доше то, что закатилось под кровать.
- Погляди, какая прелесть!
Что бы это ни было, оно было едва живым и очень слабым. На Дошу таращились ясные, глубокие и необыкновенно жалостливые черные глаза с поволокой, слишком большие для узкой, длинноносой и гладкой морды.
- Такое только Взъерошке может понравиться, - заключила Доша, брезгливо спрятав руки за спину.
Ее сначала даже передернуло, до того зверь (или кто он там?) показался несимпатичным. И тем не менее что-то заставило ее к вечеру смастерить для уродца корзиночку и даже выложить ее птичьим пухом. Они с ма сразу же начали кормить его из соски разбавленным молоком. Что-то помешало им выбросить его с обрыва. Может быть, то же самое, что не дало несчастному разбившемуся парню утопить его?
Прошло время.
Сказать по правде, Доша стеснялась своего питомца и всегда прятала его от приезжих. Она никак не могла придумать ему имя. Вытащит из корзинки, поднимет в воздух, смотрит. Ну, и на кого же он похож? И со вздохом кладет обратно – да ни на кого. Уродец и есть. Только огромные черные глаза смотрят настороженно, умно.
Он долго не мог встать на лапы, как какой-нибудь обычный зверь. Передние у него оказались намного длиннее, изломанные, походили на паучьи. А задние слишком короткие.
- Такому привычнее было бы сидеть на дереве, - ворчала Доша.
А ма добавляла с печалью в голосе:
- Если бы у нас оно хоть одно было.
Наверняка, деревья еще сохранились на Динали. Никто из останавливавшихся на Песочном мысе про деревья не рассказывал. Агабора разрушалась. И началось это не вчера. Об этом любой ребенок знал, и Доша тоже.
От зверя проку не было никакого. Дошу все в нем сердило. Пойдешь собирать лишайники, а он только мешается, вцепится в руку и висит. Смотрит настороженно, нюхает воздух. Таращится на гору вдалеке. А что гора? Голимые камни. Раньше оттуда хотя бы ручей тек, теперь высох. Лютые ветры снизу зорн выдувают.
Она держала существо у себя в комнате. По утрам и вечерам выносила на балкон, послушать, как тренькают ветреные слезки. Иногда разговаривала с ним, но чаще молча вздыхала. Доша не знала, что он такое. Она вообще иногда думала, что мало знала про Агабору. Только то, что люди рассказывали. С Песочного мыса далеко не планила – так, с папой иногда ради смеха или с мамой за покупками.
Взъерошке же уродец, наоборот, сразу понравился. Тем, что ни у кого таких больше не было. Взъерошка жил с отцом. Да не на каком-нибудь зорне, а на грузовом транспортнике, который возил всякие тяжести. Раз или два в месяц он появлялся на Песочном мысе. Оба – и он, и дядя То - ужасно воняли. Ходили, насвистывая, шмыгая носом и поддразнивая Дошу. Она знала, что им приятно потопать по земле, поесть горячей похлебки, поговорить. Планили они почти всегда одним и тем же маршрутом. «Где за товар платят, там и ходим,» - разводил руками дядя То, взъерошкин отец. Взъерошка же хотел большего. Ему не терпелось повидать мир. Он сам был словно маленький живой план – верткий, с никудышними тормозами, охочий до всяких вывертов. И не раз просил Дошу, жадными горящими глазами глядя на ее странного питомца:
- Подари, а?
Но она почему-то снова чувствовала это. Будто тот парень отвечал за уродца, да не справился, так что теперь должна попытаться она.
- Ты его на первом же встречном зорне продашь, как надоест. Его надо молоком поить. А еще он лепешки из лишайника полюбил. Гладить себя не дает. Зачем тебе?
Длинными, пыльными вечерами Взъерошка подбивал Дошу умыкнуть у отца план помощнее и отправиться на самый верх. Если повезет, может, им удастся пробраться в Динали. Посмотреть на настоящую жизнь...
Доша только фыркала. Она любила просыпаться и чувствовать, как из кухни пахнет едой, а со двора чем-то мерзким. Это значило, что ма готовит, а па чинит. Нравилось слушать, как воет ветер, перебирая песок в расщелинах на скалах. Встречать восход со стороны горы, а закат со стороны своего балкона. И это было правильно, это была ее нормальная жизнь.
Ма зверек смешил. Иногда трогал до слез, будто и он тоже был ее ребенком. Она терлась носом об его лысую розовую кожу – всегда холодную. Будто это было самое нежное существо на свете, а не непонятный малоприятный тип неопознанного животного вида.
- Ну и что, что страшненький. А ты послушай, как у него сердечко бьется! Это же как живой цветочек.
Ма очень любила крохотные синие цветы не больше ногтя. По весне их иногда можно было отыскать между камней среди лишайников. В еду они не годились, так, полюбоваться только.
- Цветочек? Ха! Я всегда мечтала, чтобы мне привезли сверху кого-нибудь нормального, пушистого, - жаловалась Доша. - А это что такое? Уууу… Даже и за ушком не почешешь…
Питомец вел себя настороженно, не ластился, но и не кусался. Смотрел пристально, а лучше сказать, таращился. Доша иногда ночью просыпалась и видела, как он неподвижно лежит в своей корзинке и смотрит на нее. Это не было жутким или пугающим. Но она все равно не выдерживала. Вставала, чтобы накрыть корзинку платком. И вздыхала.
Со зверями на Агаборе давно уже было не густо. Кого перебили на еду, кто сам вымер. Мелкие серые ящерки одни сновали по дому или между камнями. Доша никогда больших зверей живьем не видела. Картинки да, картинки были, ей привозили сверху. На Динали, говорили, все еще выращивали скот и дичь. Доша любила наблюдать за колченогими белыми птицами, перелетавшими с зорна на зорн. Им-то этого никто не мог запретить. Их мясо было горьким и жестким. Говорили, им можно даже отравиться, потому что зимовали птицы на гнилых источниках. Уже далеко не на всех зорнах, что словно острова плывут в воздухе, притягиваемые к центру Агаборы ее особой силой, можно было жить.
«Год за годом идут, а мы все тут. Только занавески новые». (Ма)
Шло время. Доше все же удалось отрастить волосы. Цветочек выкормился в зверя размером с папину голову с тощими длинными передними ногами и уродливыми короткими задними. А Взъерошка совсем помешался на путешествии наверх. В последнее время чаще обычного на их зорн с одинокой потухшей горой стали падать сверху камни и куски глины. Иногда Песочный мыс сотрясало посильней, а иногда лишь слегка потряхивало. Это значило, что где-то откололся большой кусок. Бывали случаи, когда два или несколько крупных зорна сталкивались между собой.
Теперь па ворчал все чаще. И спорил за ужином с постояльцами намного яростнее. А ма старалась напевать погромче или греметь чашками, чтобы его заглушить. Почти каждый день они втроем расчищали двор от свалившегося сверху мусора. Даже лишайника не всегда было вдоволь, а зимой и вовсе приходилось туго. Снизу люди прибывали мрачными. Никому не нравилась мысль, что Агабора все-таки когда-нибудь разрушится. Что зорны один за другим превратятся в пыль, как это уже случилось на западной стороне. Туда больше никто и не думал соваться. Все знали, что приставать надо только к знакомым, проверенным зорнам. Даже ступить ногой иной раз не успеешь. Вроде на вид камень, а ткни – прах. И летит вниз по ветру – на головы тех, кто, быть может, еще живет на зорне пониже – мелкой, мертвой трухой.
«Раз – этот зорн как сыр из дыр,
Два – этот зорн водою полон,
Три – этот зорн без дна как бездна,
Четыре – этот зорн осколок лавы,
Пять – этот зорн один на свете,
Шесть – этот зорн пустое место,
Семь – это зорн прекрасней солнца…
Это раньше так было, а теперь все они постепенно, помаленьку – будто соль из солонки - осыпаются, притягиваясь к центру Агаборы. Туда, где радиоактивная пыль, осколки и раскаленный газ. Все чаще постояльцы сетуют, что скоро такой Агабора и станет – клубок невнятного света. Странно, думает в такие моменты Доша, почему у них при этом такие спокойные лица? Как будто это не их самих перетрет и перекрутит?
Когда Взъерошке исполнилось 15, он все-таки выклянчал у дяди То план. Норовистый, с сумасшедшинкой, старый, чиненый-перечиненный, но непобежденный. И свой.
Взъерошка припланил ночью, подкрался со стороны скалы, завис у дошиного балкона и стал в наглую посвистывать.
- Покатаемся? – развязно сообщил он.
Доша только вчера проколола уши. Поэтому накануне вечером долго не могла уснуть, мочки побаливали. Взъерошку она готова была запинать ногами за то, что он разбудил ее среди ночи.
- Красивые.
Доша вытаращилась на него – лохматая, в пижаме.
- Сережки, говорю.
Он рассмеялся.
- А ты что подумала?
- Сейчас тебя па за ногу привяжет к теплице, - ухмыльнулась Доша, - повиси еще маленько. Он на шум придет.
- Не, все спят. Садись, покажу, как он планит.
Доша уже достаточно проснулась, чтобы заинтересоваться. Ветреные слезки тихонько позвякивали - милый, тихий звук.
- Ты нарисовал эйка на боку, - улыбнулась она.
И правда, Взъерошка изобразил на дверце плана крылатого человека, устремляющегося в небо. Эйки – коренные жители Агаборы. Легендарные и, быть может, вовсе никогда не существовавшие. Считается, что они жили здесь миллион лет назад, когда Агабора еще была целой. Так рассказывают, но неизвестно, правда ли это?
- Мой талисман!
Доша нырнула в комнату, чтобы по-быстрому натянуть хотя бы кофту и брюки.
- Только давай никакой записки, а? – услышала она из глубины, - а то будешь возиться.
Доша появилась с корзинкой и полотняным мешком.
- Ух ты, - обрадовался Взъерошка, - страшилище тоже с нами?
- Куда ж его деть-то? – она осторожно перебралась в план с балкона, ловко перекинув ноги. – Хорошо хоть теперь одни лепешки трескает, молоко не нужно уже.
Зверек по своему обыкновению таращился на Взъерошку серьезно и вдумчиво – словно профессор на экзамене.
- Здорово, лупоглазик! – прокричал Взъерошка, наклоняясь к нему, будто к глухому.
- У него по-моему мозгов больше, чем у тебя! – хихикнула Доша, устраивая корзинку на заднем сидении. – Ух ты, тут старая система!
В кабине противно пованивало маслом. Доша немного поерзала, чтобы усесться удобнее. Сиденья были старыми и продавленными.
- Руки прочь от моей машины, - Взъерошка деловито защелкал пультом. – Ну, а теперь я тебя поцелую!
Доша расхохоталась, так что даже мочки снова разболелись. Ничего смешнее, чем поцелуй с Взъерошкой, она не могла себе вообразить.
- Это я не тебе, а моей малышке, - он нежно погладил пульт.
- Мы же недалеко, так?
- Туда и обратно, как говорят в великих песнях, - улыбнулся Взъерошка.
Но как показалось Доше, не очень уверенно.
«Я бы снова поцеловал тебя, но у меня, кажется, вытекло масло.» (Взъерошка)
- Ты же не хочешь сказать, что серьезно собрался наверх? – бушевала Доша. – Меня ма убьет. А потом па за волосы к двери приклеит! Я думала мы покатаемся, обогнем гору… Может, допланим до дырявых пещер...
Рассвело. Взъерошка угрюмо молчал и слушал мотор. План с усилием, но верно, огибая встречные зорны, поднимался.
- Я должен проверить, как он планит, - вяло отмахивался он. – Иначе как узнаешь, а? Ты была тут? Смотри, солнце какое яркое, красное. И пыли уже нет совсем почти.
- Мы с ма дальше не планили. Там трудно пройти. Это ты у нас бродяга. Я не такая.
- Да, надо знать, как, - Взъерошка покусывал губу, думая о своем. – Ты же не оставила записки?
Доша замолчала и уставилась в окно. Она и сама понимала, что куда бы Взъерошка ни направился, стоит приглядеть за ним. А па и ма лучше знать, что так дело и обстоит. Взъерошка всегда был себе на уме, а теперь и вовсе свихнулся, мало ли что. Так что записку она все-таки оставила.
Зверь, кажется, спал в корзинке. Впрочем, глядя на него, никогда нельзя было сказать наверняка, чем он был занят.
- Примерная девочка, - усмехнулся Взъерошка. – Все-таки ты написала. Тебе надо больше гулять одной.
Вдруг он резко повел план вбок - вдоль череды черных ноздреватых камней, обугленных и покореженных. Машина плавно заскользила над зелено-бурой, болотистой поверхностью зорна с неровными, покатыми краями.
- Аштик, - Взъерошка постучал по панели.
Там на запыленном экранчике высветилось сканированное изображение зорна. Будто бы обломок скалы или остров, плавающий в пространстве.
«Все равно что кусок пирога, обгрызенный по краям. Кто-то не доел его, и теперь он дрейфует», - подумала Доша.
– Нам надо поспать. И масла подлить. Так что я бы тебя поцеловал опять, да извини, дела.
Доша знала, что когда-нибудь так будет. Много раз она гадала, как это случится. Взъерошка соскочит с привычного маршрута и доберется до самого верха. А там его будет ждать неизвестно что. И ведь не переупрямишь. Но она не думала, что это его ждет, например, сегодня или завтра – словом, в обозримом будущем. Настолько все уже привыкли к его мечте.
Доше захотелось спать. Она вытащила из корзинки лепешку и немного пожевала ее, глядя в окно. Дался ему этот Аштик – одно сплошное болото. Тут непросто пристать. Разве что на едва выступающем из жижи камне или на худой конец приличного размера кочке. Взъерошка еле припланил.
- Ты лучше не выходи, спи в кабине, - велел он Доше, - завтра найдем место получше. Тут одна трясина. Я быстро, только мотор посмотрю.
Но Доша, быть может, из вредности, открыла дверь и бесстрашно ступила на кочку. Нога провалилась по щиколотку.
- Айа! – зашипела она.
- Говорят, тут водятся змеи.
- Говорят, есть такое слово «подлость».
Взъерошка ухмыльнулся.
- Мы просто посмотрим. Знаменитый Дивали… Хоть издалека, а? Это же не запрещается, так? Жизнь одна, надо все попробовать. Пройдем косые углы, я сотни раз это делал…
- В своем воображении…
Доша сначала осторожно, а потом с удовольствием вздохнула поглубже. Этот зорн был повыше, что и правда чувствовалось. В воздухе меньше пыли, без примеси песка и ветра. Дышалось легче. Правда, пованивало гнильцой, но Доше даже нравилось. Так пахли перебродившие лишайники, на которых отец по осени ставил бражку.
- Осторожно, тут камни плавают. Внутри полые, вулканические. Легкие, как трава.
- Умник, - огрызнулась Доша.
Она огляделась. Что это? Вроде бы вдалеке померещился слабый, крохотный огонек, будто кто помахал рукой. Но она не была уверена. Вот еще.
- Видишь?
Взъерошка с неохотой поднял голову – ему нравилось ковыряться в моторе.
«Он совсем как па», - подумала Доша.
- Может, газ.
Доша, уже с гораздо большей осмотрительностью потыкав носком мох, осторожно перешагнула на другую кочку. Это почти то же самое, что идти по камням, через ручей – Доша помнила это из детства.
Огонек не давал ей покоя. Точно также сейчас неверным утренним светом мерцают для того, кто прибывает, их окна на Песочном мысе. Взъерошка, видимо, уловил ее мысли. Он кивнул на кабину, вытер тряпкой руки и завел мотор, напряженно прислушиваясь.
- Любопытно, да? Необитаемый зорн, а светится что-то. А тебе бы все дома сидеть.
Едва они подпланили поближе, огонек погас. Но среди вязкой зелени болота уже можно было вполне отчетливо разглядеть прилепившуюся на небольшом возвышении хижину. Видимо, когда-то, очень давно, она была построена основательно, поставлена устойчиво, на нескольких кочках. И, кажется, даже посажена для верности на деревянные сваи. Но теперь болото их съело, хижина покосилась. И пришлось кому-то то и дело подкладывать под основание жома пористые невесомые камни. Что не помешало ряске, мху и тине подобраться к самой двери.
Над входной дверью виднелось небольшое круглое оконце, тусклое и грязное. Оттуда и шел свет, который заметила Доша. Взъерошка открыл окно своего плана.
- Ничего себе газ, - присвистнул он. – Не знал, что тут кто-то живет.
- На карте ничего?
- Нет, - он пожал плечами и еще раз для верности потыкал в изображение на экране. – Пусто. Одна жижа и плавающие камни.
- Такой ветхий дом… Того и гляди, завалится в болото. И пристать-то некуда. Если сверху на него посмотреть – просто еще одна кочка. Не удивительно, что никто не знает.
- Никому нет дела.
- Что это тут завалится? – вдруг послышался визгливый голос из дома.
Доша подпрыгнула на своем сиденье, а зверь в корзине поднял голову.
«Хоть ты свой лоб к солнцу приложи, все равно ума не прибавится» (Толстуха)
Дверь распахнулась внутрь. Проем по-прежнему оставался пустым и темным.
- Куда нам пристать, скажите скорее, пожалуйста, - в открытое окно прокричал Взъерошка. – Я не вижу ничего, одно болото.
- А ты лети себе, куда летел! – жизнерадостно посоветовали из дома. – К чему тебе оно тебе, болото это?
Хозяин, видимо, был рад, что незваные гости в замешательстве. Раз их никто не звал, можно и поиздеваться. Взъерошка тихо выругался. Было видно, что ему любопытно, но немного страшно.
- Успокойся, - велела Доша. – Раз тут кто-то живет, значит как-то он ходит?
Она открыла дверь и попробовала ногой – сплошная булькающая жижа, препротивная к тому же. Ботинок провалился по самые шнурки.
- Извините, - пробормотал Взъерошка, - но я сейчас впечатаюсь прямо в дверь!
Послышалось какое-то шебуршание, что-то шумно задвигалось внутри. Взъерошка и впрямь развернул план носом к двери.
- Эй, эй, полегче!
На пороге показалась старуха, до того толстая, что вряд ли пролезла бы в проем иначе, как боком. Она была одета в выцветший зеленый балахон и такой же болотного оттенка платок, накрученный в несколько рядов над ее высоким мясистым лбом.
- Здравствуйте, - миролюбиво улыбнулась Доша, высунувшись по пояс.
Она привыкла к незнакомцам, правда, не к таким толстым.
- Ты посмотри, что у нее в руках! – восторженно зашептал Взъерошка. – И сваи у дома деревянные. Это же фантастика.
В руках Толстуха и правда держала диковинку - деревянную палку, из сильно перекрученного, старого, морщинистого дерева. Деревья и деревянные вещи на Агаборе считались большой редкостью.
- Ух ты, - осмелела Доша, - как тут у вас мило.
Старуха с подозрением наблюдала, как Взъерошка пытается посадить план прямо перед дверью, нащупав хоть что-то твердое. Он крутился у порога, как шмель, не решивший еще покуда, какой цветок на кусте выбрать. Хозяйка с недоверием оглядела нарисованного на двери крылатого человека. Тем временем зверь выбрался из корзины, вцепился Доше в плечо. Через окно он по своему обыкновению меланхолично уставился на старуху, будто бы хотел ее загипнотизировать. Доша со вздохом достала из корзины лепешку и стала его кормить.
Старуха, когда его увидела, заорала что было мочи, словно узрела приведение.
- Нутро Агаборы, - воскликнула она, - да не видишь разве, глупоглазый, к углу ближе, к углу правь. Возле завалившейся сваи камни нормальные.
Наконец, Взъерошке удалось пристроить план на небольшой клочок суши, скрытый вязкой, жидкой пеленой. Перескакивая с кочки на кочку, что едва-едва виднелись в болотном вареве, они наконец ступили на порог. При этом старуха своими круглыми выпуклыми глазами все таращилась на Дошу с сидящим на плече зверем. Ей даже сделалось неловко. Толстуха все время причитала: «Матерь Агабора» или еще что-то в том же роде, расслышать не всегда удавалось. Взъерошку, напротив, она почти не замечала. Едва не прищемила дверью – рассохшейся, старой, деревянной.
Внутри дома было сумрачно. По стенам были тут и там пристроены какое-то головешки, которые тускло светились. Каменный пол был покрыт мхом, будто ковром. На зеленых кочках, которые были приспособлены вместо тумбочек, стульев, столов и комодов, располагался разный скарб. Доша оглядывалась с удивлением – у них дома вся мебель была из легкого, ноздреватого камня, обычного на Агаборе. Взъерошка ощупывал дверь. Дерево приятно ласкало руку, точно лучилось изнутри живым отзвуком былой жизни.
Толстуха обошла Дошу кругом, будто та была драгоценным сосудом.
- Солнце мое, - вкрадчиво поинтересовалась она, - ведь ты не эйк? Или мои глаза мне врут?
- Эйк? – удивилась Доша. – Я? Да вы что?
Зверь, что висел, вцепившись своими хлесткими, длинными передними лапами в ее плечо, вдруг сделал странное движение. Будто бы хотел дотронуться до лица хозяйки.
Старуха осторожно усадила девочку на подстилку, как если бы та была чем-то хрупким и важным. И поднесла ей попить. Взъерошке она не глядя плеснула тягучей зеленой жидкости.
- Ты нет, - сказала хозяйка после долгого молчания.
Она внимательно смотрела на Дошу - как та пьет. Скорее из вежливости, изо всех сил стараясь не морщиться.
– Но вот он…
Зверь на этот раз и правда протянул свою лапищу к лицу женщины и погладил ее по щеке. Словно солнце озарило ее морщины. Толстуха улыбалась, глупо и счастливо. Будто бы сделалась на тысячу лет моложе. Доша оглянулась на Вхъерошку – заметил он или нет?
Но Взъерошка был занят, Он решил выпить напиток залпом. Но, хлебнув, завопил и помчался за порог – его стошнило прямо у входа в дом. Старуха не обратила на это никакого внимание. Она, закрыв глаза, слушала что-то внутри себя. Ее лицо выглядело необычайно одухотворенным.
- Скажи, солнце, откуда он у тебя?
Доша нехотя принялась рассказывать, как к ней попал Цветочек. При этом она ерзала, потирала ладони и смотрела себе под ноги. Ей до сих пор было немного стыдно, что она приютила такого уродца. Она никогда не считала, что это может кого-то заинтересовать. Кто-то хотел утопить беднягу, да не смог. И он достался ей. Уродец вырос и превратился в большого любителя лепешек из лишайника. Вот и все, что она может о нем сказать. В конце рассказа – хилая, кривая улыбка. Не то, чтобы она гордилась своим питомцем. Но он вроде как, знаете, какой-нибудь семейной болезни… Никуда от нее не денешься.
- Очень вкусное у вас питье, спасибо, - едва смог выдавить из себя Взъерошка.
Утирая рот и задыхаясь, он плюхнулся на кочку.
- Вам понравилось наше страшилище, я гляжу.
Толстуху будто кто разбудил ото сна. Она уставилась на Взъерошку, словно на радиоактивную нечисть, что внезапно вылезла из тины возле ее дома.
- Страшилище – это ты, - закричала она и даже потрясла перед его носом могучим кулаком. – А это эйк! Разве ты не видишь, тупая твоя голова?
И снова, всем своим грузным туловищем повернувшись, обратила на зверя взгляд, полным обожания.
Так мог бы ворочаться какой-нибудь огромный, нелепый зверь, сохранись они на Агаборе. Какой точно, ей представить было трудно.
– Как и я.
- Кто, вы?... Да какой вы эйк? – бесцеремонно рассмеялся Взъерошка.
Доша пнула его ногой. Это и правда прозвучало очень невежливо. Ну, что тут такого, живет старая женщина одна, на болоте… Пусть думает, что она эйк – мифической летающий человек. Жалко, что ли?
- Эйки летали, - не унимался, однако, Взъерошка, - выйдите, посмотрите, у меня на двери нарисован. – У них были крылья.
Взъерошка выразительно помахал руками. Будто бы старуха была слабоумной, а он вызвался объяснить ей самые простые вещи.
- Они жили миллионы лет назад. Когда Агабора была целой. А потом умерли.
- Летали, умерли, - передразнила Толстуха. – Прислони ты свой лоб хоть к солнцу, все равно ума не прибавится. Эйки обладали силой, истинной силой. Они были душой Агаборы. Агабора развалилась на части, потому что эйки перестали рождаться. Вернее, у эйков стали появляться на свет обычные люди, вот в чем дело. Вот где беда. Что-то случилось, никто не знает, что. Так эйки и вымерли. Осталось только...
Толстуха снова повернулась всем своим грузным корпусом к Взъерошке, чтобы одарить его уничижительным взглядом.
Но Взъерошка уже зевал, устраиваясь на кочке на боку.
Толстуха заботливо уложила уродца в корзинку. Она постелила Доше на своей кровати, а вернее на огромной кочке, продавленной и мшистой. Но, впрочем, вполне удобной. Хозяйка накрыла Дошу толстым покрывалом, вонявшим тиной.
- Ты молодец, что за ним ухаживала. И лепешки у вас на зорне очень вкусные. Хотя я предпочитаю жидкую пищу.
Доша мысленно поморщилась. Питье здесь подавали отвратительное. Ма умерла бы со стыда, если бы ее постояльцы такого отведали.
- Спите, мне надо прогуляться за провизией.
Словно по команде Доша провалилась в сон. Ей снились холодные, острые камни, которыми кто-то водил по ее лицу. Однако, оказалось, это всего лишь капало с потолка. Взъерошка храпел, он сполз на пол, где было свободнее, и спал, раскинув руки. Хозяйка не потрудилась его укрыть или хотя бы уложить поудобнее. Они оба проснулись лишь к вечеру. Толстуха что-то мешала в котелке, Доша подумала, что лучше ей не знать, что.
Однако на этот раз жидкий кремообразный суп оказался очень вкусным. Они с удовольствием съели каждый по глубокой тарелке.
- Здесь чего только не водится, - жизнерадостно болтала старуха. – Может, кто-то скажет, что все это довольно мерзкое на вид, но я привыкла.
Зверя она теперь не отпускала от себя ни на минуту. Его корзинка стояла рядом с ее пухлым линялым боком.
- Вы ничего не знаете об эйках, - говорила она, отхлебывая из миски. – Некоторое время назад, когда все уже смирились с тем, что Агаборе конец, эйки снова начали рождаться. Но глупые люди ничего в этом не понимают. Эйки не рождаются одни. Эйки рождаются со своими спутниками. С этим беднягой, - она ласково кивнула на зверя, - случилось то же самое, что и со многими другими, такими же как он. – Когда глупый, простой человек видит, что его ребенок родился не один, что с ним вместе на свет появилось еще какое-то существо… Гадкое, на его взгляд, мерзкое… От него стараются избавиться. Их топят, убивают, выбрасывают. Эйк без спутника ничего не может сделать для Агаборы. Такой эйк может только слушать Агабору.
Толстуха закрыла глаза. Доше показалось, что она впала в транс.
- Так есть еще? Такие же, как вы?
Пользуясь тем, что его не видят, Взъерошка описал в воздухе двумя руками круг, намекая на пышные формы хозяйки.
Доша хотела снова пнуть его, да не достала ногой.
- Эйк без своего спутника – почти что человек, - это было сказано с горечью. – Нас достаточно. Но мы бессильны. Мы просто слушаем. Агабора очень больна. И Агаборе нужны эйки. Мы тут поболтали с твоим другом, пока вы двое спали…
- Поболтали? – прыснул Взъерошка. – Да он же только таращится.
- Ты не умеешь слушать. Ты в этом не виноват, - вздохнула женщина и грузно поднялась. – И вот что. Куда бы вы ни направлялись, вам пора.
Толстуха выпроводила их в одно мгновение. И вот они уже у порога, готовы забраться в план.
- Скажите, - осторожно поинтересовалась Доша. – Что мне теперь с ним делать? Наверное, надо найти того ребенка, - она показала глазами на зверя, спящего в корзинке. – С кем вместе он родился?
Толстуха улыбнулась .
- У эйков очень сильно развита интуиция.. Они умеют так повернуться по отношению к солнцу, что его свет затмит их, и не будет видно даже следа. Если спутник эйка выжил, он сам найдет своего эйка. То, что он уцелел, большая редкость. Они рождаются очень слабыми. Их нужно выходить, будто больного ребенка. В этом весь смысл. Вам надо не мешать ему. Вы узнаете его – это мальчик. Вы определенно узнаете его – эйки без спутников очень быстро становятся особенными.
На прощанье она похлопала Дошу по руке.
- Вот еще что. Мы, неудавшиеся эйки, слушаем Агабору каждый на своем месте. Но на западе все уже давно мертвее мертвого. Там не сможет выжить никто – никто, кроме настоящего эйка. Там есть еще место, где можно все начать сначала. Если это место равновесия найти, это спасет Агабору. И всех нас.
Стоя боком в проеме своего жилища, женщина улыбалась.
- Смахивает на жабу, - не удержался и шепотом прокомментировал Взъерошка. – Жирную жабу в мокрой норе.
- Поберегись, - пригрозила Доша, махая хозяйке из открытого окна, - ты ел ее суп.
«Летят дни, летим мы, летит время. Подарите нам минутку – увидите чудо.» (Повар)
Поваром его прозвали за то, что он готовил чудеса. Горластая бродячая актерская труппа путешествовала с зорна на зорн и давала представления. В такое время, когда все рушилось, люди жаждали чудес. Пусть даже маленьких. Незначительных. Не совсем умело состряпанных. Были в труппе и фокусники, и танцоры, и дрессировщики улиток размером с кулак. Но, главное, уже почти полгода, как там был Нюню – толстый улыбчивый мальчик, который умел угадывать. Его отец пропал, едва он родился, говорили, что сдеал что-то ужасное, и его забрали. А мать умерла от болезни легких на Эрделе. Все знают, что жизнь там не для слабаков, так чему удивляться.
Повар показывал Нюню под финал. За него зрители выкладывали настоящие деньги. Люди хотели знать прошлое, будущее, но еще больше люди хотели знать, что все будет хорошо. Слухи про Нюню дошли и до Динали. Никогда Повар не думал, что ему так повезет.
Доша смотрела в запотевшее окно. Сколько они уже колесят?
- Я знаю, что сейчас дома творится. Дядя То и па прочесывают окрестные зорны, чтобы найти мой труп.
- Ха-ха, а мой, думаешь, труп их не интересует? Дядя То сам дал мне план… И, если хочешь знать, он в курсе, что я собирался на Динали.
- Все в курсе. Но никто не думал, что ты и правда туда попрешься. По крайней мере сейчас.
- Мой отец думает, я уже достаточно взрослый и должен повидать мир. Сам посмотреть и убедиться, из чего он состоит. Надо учиться делать выбор. Так что максимум, что сейчас происходит… Дядя То сидит на вашей кухне и уговаривает твою ма не волноваться.
- Ну и из чего он состоит?
- А?
- Из чего состоит мир?
- Ты сама видишь – болота, каменюки, пыль, жирные тетки. Хотя отец считает, что в основном – из дерьма.
- А ты чего ждал? Вы же столько с ним планили. Ты, наверное, всю Агабору видел.
- Снизу все одинаковое. А вот наверху по-другому, ты сама это знаешь. Мы дальше косых углов не поднимались никогда. Отец говорил, что он уже стар для подвигов. Их можно обогнуть, но это дело долгое. Каменный пояс – штука заковыристая, на транспортнике ее не пройти – побьет. Тут нужен маленький верткий план.
- Ага, ты мне врал.
- Я все продумал, не бойся. Я тренировался. Если не получится пройти, обогнем.
- Это несколько дней!
- А что тебе делать дома? Лишайник собирать?
- Вот именно! Лишайник! И мне нравится его собирать.
Доша помолчала. Стоит ли тратить силы, если он уже все решил? Она сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
- До косых углов пара зорнов. Может, не стоит на ночь глядя туда соваться?
- Мы сделаем так. Остановимся на последнем. Поспим. Поедим лепешек и этого жуткого пойла, которое дала нам с собой Толстуха. Мы отдохнем.
Доша протерла окно. Пыль, ветер, какой-то морок вдалеке. Она с удовольствием променяла бы все это на горячую ванну и мамин ужин. Есть в мире путешественники, бродяги. А есть домоседы. Да, про них песен не складывают. Ну, и ладно. Доша задремала, прислонившись лбом к стеклу. Ей почти приснился ее балкон с ветреными слезками.
- Кастоци, – бесцеремонно ткнул ее в бок Взъерошка. - Эй, ты так все приключения проспишь.
- Я бы рада – проворчала Доша, неохотно открывая глаза.
Они подходили снизу. Этот зорн был одним из самых неустойчивых из населенных. Особенно плохо было дело в последнее время. Песок, мелкий, густой, посыпался на окна. План тряхнуло.
- Ого, - изумился Взъерошка. – Сюрприз.
- Наверное, это оно. Зорны сталкиваются. Я думала, это только внизу так бывает.
Внезапно план, яркий, окрашенный в невероятные цвета, будто нелепый, неведомый фрукт, появился посреди песчаного тумана. Он шел прямо на них.
- Осторожно! - закричала Доша.
Он был гораздо больше, чем их. Но, тем не менее, кажется, легче. Взъерошка увернулся в самый последний момнет. Поднявшийся ветер неумолимо сносил план на скалистые выступы в нижней части зорна, которую называют подвздошной.
- Да, не повезло ребятам. Кажется, тут настоящая буря. Чем ближе к зорну, тем сильнее болтает.
- Они нам что-то хотят сказать. Кто-то машет из окна.
- Я бы тоже махал на их месте.
Лицо у Взъерошки стало белым. Он напряженно цеплялся за панель. Доша принялась шептать детскую считалку.
«Раз. Этот зорн как сыр из дыр…»
Зверь в корзинке сохранял спокойствие. Лежал с открытыми глазами, блестящими, огромными.
- Надо уходить вправо.
Взъерошка помахал в ответ несчастливому плану, который выглядел неуместно жизнерадостно на фоне бури.
- Эй, расписной, давай вправо, я вас на буксир возьму!
Доша прижала руки к груди.
– Встань по ветру, дурачок! – распинался Взъерошка, жестикулируя в окно.
- Вряд ли они что-нибудь видят.
- Жить захотят, увидят.
- А ты не сильно-то испугался. Для новичка совсем неплохо. Мне вот не по себе.
Доша показала руки, развернув ладони – они дрожали.
- Я испугался. Но тебе об этом знать не надо. А вот и просвет. Просто зайдем с другой стороны, на сам зорн не полезем. Видишь, пещера… Здесь, как и везде, камень ветром проеден. Сюда припланим, пусть дует поверху. Эй, давай за мной!
Два плана, один за другим, зашли в грот. Как будто бы забрались в поддон. Здесь было тихо, и песок уже не так вился. Буря бушевала снаружи. Разноцветный план занесло, и он с противным скрежетом задел скалу крылом.
- Еще немного, и снесли бы рулевое, - покачал головой Взъерошка.
Доша глянула на него с удивлением. Она больше не считала, что он не сможет добраться до Дивали, чтобы полюбопытствовать, как там живут.
- Темновато.
Разноцветный план включил фары.
- «Повар приготовит Чудеса и Фокусы на ваш вкус», - прочитала Доша.
- Артисты, - усмехнулся Взъерошка.
Он спрыгнул на землю и подобрался к мотору. Доша следом.
- Как приятно размять ноги.
Чтобы почувствовать себя лучше, ей надо пожевать лепешку – заесть свой страх. И покормить зверя.
Из разноцветного плана со вздохами и ахами один за другим выползали люди. Кое-кто тут же опускался на землю, словно бы его уносило ветром. Потирали разные ушибленные места.
- Привет героям! – крикнул Взъерошка.
К ним шел высокий мужчина. Худой, немного нескладный, в шляпе, старой, потертой. Седина на висках, длинный нос, губы узкие, а улыбка долгая – от уха до уха.
- Мы уж думали, придется кидать вам трос, - улыбнулся Взъерошка.
Мужчина с разноцветного плана, был явно удивлен. Его спасителем оказался почти ребенок.
- Добрый день, - поздоровалась Доша.
- Мы четвертый день пробуем обойти углы. Все время сносит, - голос у высокого оказался совершенно неподходящим – густым, низким, завораживающим.
Доша обомлела. Такой голос люди будут слушать, что бы он им ни велел делать. Взъерошке же не было дело до романтики. Услышав про углы, он побледнел.
- У нас должно быть выступление на Динали, но, боюсь, мы туда не попадем. Мы артисты. Подарите нам минутку, и мы подарим вам чудо! – мужчина снял шляпу и поклонился. - Вы раньше никогда не бывали на Динали? Райская жизнь, все такое, - высокий засмеялся. - Я давно об этом мечтал. Хотя бы увидеть. Что хоть кому-то хорошо.
Взъерошка задумчиво покачал головой и закусил губу.
- Я тоже. Думал, как-нибудь пройдем. Напрямую даже и не мечтал пролезть, я не сумасшедший, хотел в обход, потихоньку. Но поднялась буря. Я думаю, туда вообще снизу больше хода не будет, несколько зорнов столкнулись и развалились. Теперь их мотает.
Взъерошка понуро вытирал руки масляной тряпкой.
- Что ж, - сказал он невесело. – Значит, вниз? Обратно?
Высокий человек кивнул.
- Нам, простым людям, одна дорога! Вниз.
И криво усмехнулся.
- Давайте отдохнем, поедим, поспим. Может, к утру ветер уляжется. Хорошо, что вы здесь все знаете. Мне и в голову бы не пришло подобраться с изнанки. Залечь на дно. Я пытался пройти по верху.
- Да, - убитым голосом отозвался Взъерошка, - иногда это срабатывает.
И, невесело буркнув, добавил
- А иногда нет.
Ночью Доша спала беспокойно. Ей было холодно, хотелось прижаться к Взъерошке, чтобы согреться, но каждый раз оказывалось, что он то ли бродит где-то, то ли разговаривает сам с собой, усевшись с обнятыми коленями.
«Я знаю, о чем ты думаешь, - Доша ворочалась. – Знаю. Ты упрямый.»
«И тогда он расправил крылья. И мы увидели – то, что на земле кажется безобразным, в небе становится великим». (Доша)
Доша проснулась от того, что кто-то громко и хрипло хохотал. Неподалеку от разноцветного актерского плана горел костер. Люди сидели вокруг огня и оживленно беседовали, перекрикивая друг друга. Кто-то, кажется, показывал фокусы. Две женщины умывались в сторонке, поливая друг другу на руки из бутылки. Взъерошка что-то жевал. И, откровенно пялясь, улыбался высокой гимнастке, которая разминалась неподалеку.
- Я хочу сделать номер, - объяснял кому-то Повар, - летающие люди. Знаете, эти истории про эйков. Сейчас многие верят в них. Когда-то Агабрра была целой, потому что за ней присматривали эйки – летающие волшебники.
Доша потянулась и посмотрела на зверя. Тот лежал неподвижно. Но она сразу почувствовала - это не было расслабленное состояние или оцепенение. Зверь был напряжен, будто готовился к прыжку.
Небо в проеме пещеры выглядело неплохо. Дул ветер, но уже не такой сильный. Он гнал облака, но не песок и не осколки камней. Светлело.
- А вот и Нюню проснулся, - донеслось из плана. – Что нам говорил Нюню? Что все будет в порядке!
Немолодая, крепкая женщина вывела за руку заспанного полного малыша в длинной мужской рубахе. По виду немного глуповатого. Он рассеянно улыбался сразу всем и никому.
- Нюню говорил, что мы не попадем на Динали. Так и вышло, - крикнул кто-то.
- Если уж на то пошло, - женщина уперла руки в боки, - Нюню вообще ничего никому не говорил. Он не говорит! Хотя пора бы. Это вы лезете к нему со своими вопросами, картинками. Дали бы ребенку отдохнуть, бесстыжие! Мало ему достается на представлениях?
- Никто его не обижает, - проворчал Повар и отвернулся к костру.
- Дайте-ка нам поесть!
Голос женщины мгновенно сделался медвяным.
– Нюню любит поесть? – нежно проворковала она, обращаясь к мальчику.
Тот радостно закивал.
– И поспать! Нюню у нас молодец, правда, милый?
И тут произошла странная вещь.
Доша почувствовала, что за ее спиной в корзинке зверь пришел в возбуждение. Он завозился, задергался… И со всей скоростью, на которое были способны его коротенькие задние лапки, пополз к костру. Его неподвижный, гипнотический взгляд был устремлен на ребенка. Она поняла, что должна помочь ему. Взяла его на руки и понесла. Зверь рвался. Казалось, кричал бы, умей он.
Толстый мальчик медленно повернул голову. Как-то сразу очень по-взрослому, серьезно распрямился, перестал улыбаться и шагнул навстречу Доше.
Его лицо было спокойно.
Доша присела на корточки, чтобы ее лицо было вровень с лицом мальчика-
- Вот он, - сказала она. – Твой отец не сделал ничего плохого. Понимаешь, он просто очень испугался, когда вы родились. Люди всегда пугаются, когда чего-нибудь не понимают. Прости его.
Но мальчик, казалось, не слушал ее. Он протянул пухлые ручки, вытянул губы трубочкой и издал странный, мычащий звук. Зверь спрыгнул с дошиных рук и повис на ребенке. Он тоже замычал в ответ. И закрыл глаза.
Люди у костра перестали смеяться. Они смотрели на них. Но никто не понимал, что происходит. Только Взъерошка по-прежнему не сводил томного взора с гимнастки.
Мальчик не обращал ни на кого внимания. И, прежде чем хоть кто-то успел опомниться, он, неловко переваливаясь на толстых, коротких ножках, путаясь в рубахе, побежал к краю пещеры. Зверь тем временем успел перелезть к нему за спину, обхватив его за шею длинными передними паучьими лапами.
На краю пещеры существо выпустило и расправило за своей спиной огромные, невесомые, прозрачные крылья.
Малыш и его спутник поднялись в воздух.
Странный, крылатый силуэт совершенно не был похож на то, что изобразил на двери своего плана Взъерошка. Он болтался, нелепо подпрыгивая в воздухе, путаясь в некрасивой рубашке, точно толстая сосиска. Но крылья за его спиной были величественными и огромными. Просто бесподобными.
Люди сгрудились у края. Они молча смотрели на этот невероятный полет.
- Нюню, - выдохнула женщина и шмыгнула носом.
Доша взяла Взъерошку за руку.
- Знаешь, - сказала она, - я больше не боюсь за тебя. Ты ведь все равно это сделаешь. Ночью ты все обдумал, так? Не сдашься, пока не попробуешь.
- В обход. Я обещаю, что буду очень осторожным. Я должен увидеть Динали. Ты ведь дальше не попланишь со мной?
- Нет, - просто ответила Доша. – Это не мое. Я соскучилась по дому. Думаю, па все-таки убьет меня. Но оно и к лучшему.
- А куда это он полетел?
- На запад.
- Так там же нет ничего – пыль, все мертвое.
- Толстуха сказала, там, где Агабора умерла, она и должна ожить. Может, это и есть сердце Агаборы? Он один может все исправить. Я думаю, он про это знает. Если он настоящий эйк… Ведь эйки все время слушают...
- Похож на колбасу, - криво усмехнулся Взъерошка. – с жирными ручками и ножками.
- Мне поскорее надо домой. Эти разноцветные подбросят меня, как считаешь? Он ведь ест только лепешки из лишайников. А я ничего не успела дать им с собой в дорогу.
- Думаешь, он вернется за лепешками? – удивился Взъерошка.
- Я бы вернулась, - улыбнулась Доша и подставила лицо солнцу.