Пока учишься в школе, их встречаешь реже, один-два умника на класс, тех, кто любит покрасоваться. Концентрация таких умников резко возрастает в вузе. Во время лекций они «дают о себе знать», иногда порознь, иногда одновременно - тянут руки из разных концов аудитории, чтоб вопрос задать, некоторые, не спросясь, прямо голос подают, а самые неуёмные позволяют себе даже подмечать неточности, допущенные лектором. Особенно трудно их выносить в перерыве между занятиями. Пристают к преподавателям, навязываются с интеллектуальными разговорами. Самые ражие из них хватают лекторов за рукав, говорят быстро и сбивчиво, чтобы успеть, как в народе считалось, «выпендриться».
Впрочем, встречаются среди них и просто энтузиасты науки. Эти вообще производят впечатление идиотов.
На нашем отделении журналистики был такой субъект по имени Шио. Он приехал из деревни, прислали по лимиту. Преисполненный жажды знания, крестьянский парень своими грубыми ручищами листал в библиотеке книги, коими загромождал весь стол. При этом его глаза светились, а по уголкам текли слюни (от удовольствия ли?). Иногда во время лекции вдруг раздавался его голос. Он подхватывал заданный лектором мотив-тему и делал это противным гнусавым голосом.
В первый день в университете Шио отличился. На лекции по современному русскому языку во время диктанта "лимитчик" умудрился допустить 67 ошибок. Видимо, грамоте его в деревенской школе не обучили. Впрочем, диктант был предельно сложным, если учесть, что наименьшее количество ошибок -12 - допустила толстая девица в очках, с виду явная зубрячка. Он поверг в ужас преподавателя - пожилую женщину, старорежимную бабушку. Она не могла понять, как в студентах может ходить человек, "пишущий каракулями и с неимоверным количеством ошибок". Ей объяснили, что парень из такой-то провинции, деревенский. Старушка смягчилась и сказала:
- В тех краях только почтмейстер русским владеет.
Однако через 2 месяца она восхищалась прогрессу, которого достиг Шио, – всего 5 ошибок в не менее сложном диктанте. Этот результат был рекордным. Она с готовностью простила ему его «курописный» почерк... Как не оценить то, что вахлак рьяно, исступленно, с решимостью обреченного изводил изъяны своей грамоты, день и ночь штудируя правила правописания.
Как-то не поворачивался язык назвать Шио деревенщиной. Сельчане на самом деле народ прыткий и хитрый. Месяц-другой, - и их не отличишь от горожан. Под конец учёбы лучше городских устраиваются. Он был особенным сам по себе.
Однажды после экзамена мы все вместе пошли в кино на французскую комедию. Во время сеанса Шио вёл себя неадекватно - начинал смеяться с некоторым опозданием, после того, как смолкал зал. Публика шикала на нас и требовала унять хулигана. После сеанса его пригласил зайти к себе в помещение милиционер. Некоторое время мы мялись у дверей участкового, потом, когда надоело ждать, я зашёл в комнату. Надо было выручать бедолагу. "Нарушитель порядка" уже вставал со стула.
- Что за занятный тип! - обратился блюститель порядка ко мне, когда удалился наш товарищ.
- С нами учится.
- Теперь я знаю не только то, как его зовут, а ещё имена родителей, председателя колхоза, кличку любимого пса и быка-производителя в их деревне.
- Он – деревенский! – сказал я многозначительно.
Особенно доставалось ему от "штатного остряка" - Резо. Именно по его инициативе «всей общественностью» обсуждались наиболее "смешные" ошибки, которые допустил Шио в том памятном диктанте.
Другой раз перед тем, как пойти на панихиду по умершей родительнице одного из педагогов, Резо "проинструктировал" Шио, чтобы тот "от имени коллектива" приложился ко лбу покойницы. Парень начал было протестовать, но его урезонили - в городе в профессорских семьях "так поступают". Шио так и поступил, чем вызвал неоднозначную реакцию у окружающих.
В общежитии, где жил Шио, один разбитной парень завел у себя в комнате «уголок секса». Настоящие картинки с голыми девицами вывешивать в комнатах было запрещено. Их немедленно срывал комендант. Официально этот стенд именовался «По ленинскому пути». Его увенчивало фото генерального секретаря Леонида Брежнева, а также самого Ленина в компании с Инессой Арманд - намек на известные обстоятельства. На стенде вывешивали самые обычные вырезки из газет. Но чем больше в них было от идеологии, тем «непосредственнее» сексуально озабоченное сознание связывало их с деликатной сферой.
Произошёл такой случай. Один паренёк пришпилил к стенду рекламу: «Хачапури приятное на вкус, тает во рту»... Новинка имела успех и быстро навела на весьма определенную тему. В самый разгар веселья по поводу «рекламы» кто-то в какой-то связи крикнул: «Ещё минутку!», всем послышалось: «Ещё... миньет-ку!»...
Нашёлся «шутник», который написал на стенде имя «Шио».
Однажды произошёл инцидент. Воспользовавшись тем, что Шио отсутствовал в аудитории, Реваз залез в его папку и извлёк оттуда тетради, обыкновенные, в 12 листов.
- Какие утонченные запросы!! Какая рефлексия! – произнёс он нарочито громко.
В этот момент, дожёвывая пончик, вошёл Шио. Сначала показалось, что его пленило звучание таких высокопарных слов, но потом вдруг он преобразился. Его глаза стали водянистыми, лицо разгладилось. В считанные секунды обидчик был опрокинут наземь. Шио проявил жестокость, которую никто не предполагал в нём. Казалось, что кончится тем, что дерущихся просто разведут. Но вдруг тело Реваза сникло, а ноги задёргались в конвульсиях. Шио душил его. Лицо было совершенно спокойным. Истошно завопили девушки, засуетились мужчины. Всё произошло очень быстро и почти никто не понял, что происходит.
Шио всё-таки оттащили. Кто-то начал делать пострадавшему искусственное дыхание.
Всё время после содеянного Шио стоял в углу, опустив глаза. Резо быстро пришёл в себя. Всех свидетелей вызывали в деканат. Декан сидел бледный и что-то мямлил. Перепуганная молодёжь ещё долго оставалась в коридоре. У некоторых дрожали руки. Все уже стали расходиться, когда я вспомнил, что оставил книгу в парте. Я вернулся в аудиторию. Тишина и пустота были жуткими. Вдруг моё внимание привлекли тетрадки, валявшиеся сиротливо в пыли чуть поодаль от того места, где всё это случилось. Я подобрал их, сложил вдвое и положил себе в карман.
Придя домой, пообедав, я стал ждать отца. В это время мы обычно играем в шахматы. Отец задерживался в своём кабинете. Я лениво взглянул на тетрадки, лежащие на столе. "Надо бы вернуть их Шио", - подумал я. Подмывало прочесть, не сдержался, начал читать. Это были дневники. Я не был замечен в том, что гонял этого бедолагу, но и не миндальничал с ним. Меня стало одолевать любопытство к автору, который только-только совершил покушение на убийство. Сомнениями не терзался.
Текст был написан плохим, но разборчивым почерком, был выдержан в телеграфном стиле. Когда я рассматривал тетрадки, в комнату вошёл отец. Предложил сыграть в шахматы. Я отказался и продолжил чтение.
Тетрадь первая.
10 сентября.
«День опять неудачный. Реваз надоел. Все надоели, того и жди подвоха.
Соседи по комнате ночами постоянно выпивают и курят. А мне много читать надо. Решил снять комнату в городе, уйти из общаги.
Слышно, как перед тем, как ко сну отойти, соседи по комнате занимаются онанистикой, каждый по отдельности. Кровать под ними скрипит. Кашлянешь, прекращают. Переждут, а потом опять начинают. А один утром этим балуется».
17 сентября.
«Дом нашёл недалеко от метро. Баня недалеко. Комната в конце двора. Понравилась. Правда, удобства во дворе. Хозяина Амбарцумом зовут. Он недолго со мной торговался. Я ему чачи деревенской подкинул. Добрый стал. Тут же в магазин с моим задатком за закуской убежал. Захожу в свои хоромы. Когда открыл дверь, слышу живность по разным углам "шарк-шарк". Крысы, конечно, по хвостам определил (мельк-мельк по тёмным углам). Решил в общагу вернуться. Стоял я во дворе и ждал хозяина. Пришёл родненький. Божился, что никаких крыс в комнате не водится.
Вошли в комнату, обшарили углы, нигде нет дыр. Всю ночь не сомкнул глаз. Чувствую, как эта сволота рядом, одна за другой вдоль плинтусов шастает. Ещё окно, как глаза ворожеи. Оно на тупик выходило, концом тупика было. По бокам гнилые заборы.
После занятий зашёл в деканат, проинформировал о смене адреса проживания».
1 октября.
«После уни в кино сходили. Там француз, как будто блондин и как будто высокий, на экране выкаблучивался. Помню, его визит в Тбилиси. По ТВ показали, он с журналистами по-хамски обошёлся, а потом мальчонка, что с ним роль должен был играть, прямо-таки заявил, что этот француз - плохой и злой дядя. Дитё лучше всех иногда понимает. Не мог я его ужимкам после это смеяться. Только Бесо (тут я насторожился, ибо речь шла обо мне) смешил меня. Как кур кудахтал. Надо отдать ему должное, когда меня как нарушителя порядка сержант допрашивал, только он зашёл меня выручить.
Манера говорить, правда, у Бесо странная – есть у него своё слово-паразит «дескать мол». Он к сержанту так и обратился:
- Я, дескать мол, пришёл выяснить, что этот ... – на меня показывает. Страж порядка сначала решил, что к нему так странно обращаются. А Бесо опять своё молотит: «Я, дескать мол, ...» Чтоб не усложнять себе жизнь, страж порядка нас обоих быстро-быстро выпроводил».
Должен признать, что есть в моей речи изъян, когда нервничаю, тогда он себя проявляет. Однажды на семинаре я зарапортовался. Слышу народ счёт ведёт. Лектор при этом улыбался. Потом мне сказали, что я 34 раз своё «дескать мол» произнёс, пока говорил.
Сам Шио обычно выражался книжно, как иностранец, который не набрал ещё навык устной речи. Этот умник прибегал к мудреным словечкам. Настоящей усладой для него было произнести: «агглютинация», «Армагеддон». Выговаривая последнее слово, он усиленно акцентировал звук «д».
- Небось, не знаете, что это слово пишется с дубль–«д»?» - едко улыбаясь, говорил Шио.
В ответ Резо говаривал ему:
- Образованность не делает тебя умнее, она только вредит тебе. Можно знать много «разных» слов и при этом говорить глупости.
9 октября.
«Только и разговоров о либидо. Лектор по теории и практике журналистики - Гоги Г. туда же. На лекциях и вне университета он только про Фрейда говорил. Корчил из себя интеллектуального франта. Братался со студентами, приходил на лекциях в джинсах. Но я обратил внимание на мину, которую иногда принимала его физиономия. Он как будто отстранялся от происходящего и смотрел хитро и подло. Я подумал, как можно быть по-настоящему хитрым и подлым, если физиономия выдаёт твои намерения? Оказывается можно, была бы воля быть таким. С таким выражением лица Гоги тискал на студенческой вечеринке одну дурёху. Народ после этого судачил: Гоги находится под тлетворным влиянием Фрейда. После того случая на вечеринке лектор по теории и практике журналистики стал «слыть» за фрейдиста-практика.
Я сам лично раз восемь выписывал в библиотеке "Тотем и табу" Фрейда. Столько же раз отказывали, "несмотря на уважение". На девятый раз мне самому позволили спуститься в подвал. Библиотекарши доверяли мне. Где ещё такого читаку найдут? Спустился я в подвал. Заветная книжица лежала не на своём номере, а рядом. Видно, лет 50 назад кто-то по ошибке положил. С тех пор книгу не могут найти, остолопы. За такую услугу мне разрешили взять книгу домой».
Кстати, о Гоги Г. Я знал о нём больше, чем Шио. Он – дошлый парень. Всю свою научную карьеру построил на том, что описывал творчество одного грузинского журналиста, известного разве что только в Грузии. Свою курсовую работу о нём Гоги постепенно довёл до кондиции докторской диссертации, которую защитил в 32 года. О предмете своих научных изысканий лектор обычно помалкивал. Вёл разговоры только на модные темы. Что о его подлости, то она внутренне, может быть, ему была мало свойственна. Гоги считал её органичной для своей видухи - фаворита судьбы и начальства. Аналогично о его способности растлевать. Было видно, что он - слабосильный мужик, терзаемый множеством болячек, из-за чего постоянно принимал таблетки. То от печени, то от почек. Я знал, что он трудолюбив, когда нужно было круглые сутки не вставал из-за стола и пил только кофе, из-за чего подорвал здоровье.
10 октября.
«Сижу, читаю при свете лампы. И вдруг со стороны звуки какие-то странные, вроде как голубь сладостно воркует. Я подошёл к окну. Вижу в начале тупика, на улице под фонарём подростки. Нервные какие-то, по движениям видно, в мою сторону смотрят. Даже дурно стало. Тут опять голубь заворковал. Чувствую, что в темноте под окном что-то творится. Вот из тьмы отделилась фигура и направилась в сторону площади. По спине вижу, что мальчугану, лет 14-15. Из толпы навстречу к нему другой подросток идёт. Окунается во тьму. И опять голубь заворковал. Потом и этот мальчонка из темноты к площади направился. И тут вслед за ним толстозадая матрона с седыми волосами появляется. Еле, как утка, с ноги на ногу переваливается. Идёт шалава, деньги считает и себе в сиськи кладёт. Вот оно - Либидо».
12 октября.
«Однажды Амбарцум говорит, почему из норы носа не кажу. Вон, девица во дворе объявилась.
- Абтурент (абитуриент), приехала из Поти. Срезалась на вступительных экзаменах. Как бобыль живёшь, - продолжает.
Я её во дворе видел. Она под краном посуду мыла. Помогала тётке по хозяйству. Довольно смуглая, маленькая. Заметил, что по утрам, когда я физзарядкой перед своей комнатой занимался, именно тогда эта девица появлялась. Венерой звали. Уже холодно было, а она в халатике, без чулок. Неосторожное движение, и ножка обнажалась. В метро встретились как старые знакомые. Вагон переполненный был, чувствую, как её рука блуждает по моим деликатным местам. А когда поворачивалась к выходу на нашей остановке по амплитуде рукой невзначай махнула и «случайно» задела. Я вспыхнул... Когда шли домой, как ни в чем не бывало, вели разговоры на посторонние темы».
14 октября.
«Сегодня знаковый день. Свершилось! Произошло самой собой.
Утром, когда зарядку делал, Венера опять в халатике вышла. Осмотрелась по сторонам. Опомниться не успел, как она меня в мою комнату затолкала. Когда потом лежали, она меня спрашивает, что я на окно постоянно косо смотрю. Раскрылась и всей красой в сторону окна повернулась. А я говорю, что тупик там. Она подошла к окну и от страха взвизгнула: «Пасюк, пасюк за окном!» Видит, что я напрягся, сразу изменилась и сказала, что пошутила. Перед уходом слезу пустила. Слово с меня взяла, чтобы я не распространялся о том, что она не была девственницей. Амбарцум что-то заметил. Заговорщически подмигнул при встрече во дворе. «Что-то ты облегченный!» - говорит. Я промолчал.»
17 октября.
«После лекции в сторону метро с Бесо шёл. Он мне предложил заскочить к его знакомому. Говорит: «Дескать мол, этот знакомый (звали Мишей) - физик по специальности, а его отец –герпетолог. У них дома коллекция змей».
Миша встретил нас приветливо. Сказал, что как раз собирался «новый экспонат» отцовской коллекции кормить, и показал рукой в сторону кабинета.
- Африканская змея бумсланг. «Хвилип» её на гюрзу и двух гадюк поменял, - заметил он. Вот так сын в присутствии посторонних называет отца по имени и при этом его коверкает.
Бумсланг - короткая голубого цвета ленточка. Её укус парализует жертву через две минуты. Миша змейке в горло воронку вставил, разбил о стол яйцо и вылил её содержимое в воронку, в пасть рептилии. Потом добавил коньяк. Мне пояснили, что бумсланг плохо ест, не привык ещё к новому месту. Коньяк же для тонуса. Во время кормёжки хозяин левой рукой держал голову змеи, двумя пальцами за шею, правой проводил манипуляции с едой. Я вызвался помочь ему и держал рептилию за живот и хвост. Затем наблюдал за ней, когда её в террариум вернули. К ней Миша белого мышонка впустил. Симпатичный грызунок не понимал, что происходит, вроде даже заигрывал с хозяйкой. А та рот разинула, а он будто сам в пасть норовил. Змеища сомкнула челюсти. От её головы комок-утолщение стал медленно перемещаться к животу. Потом змея пасть разинула и комок спешно к голове начал перекатываться. Выскочил глупый мышь. Побегал легкомысленно по песку террариума, много-много следов оставил. Потом устав, прилёг у головы дремлющего бумсланга.
Но самое памятное - постучишь по стеклянной стенке, а змея насторожится, в клубок сворачивается, голова торчком, хвост нервно по песку бьёт. Отвратная малюсенькая головка, как уродливый венец голубой ленты, раздвоенным языком стреляет. То в одну сторону, то в другую. Глаза же, маленькие чёрные точки, огромную злость импульсами излучают.
Миша и Бесо удалились. О чём-то договаривались. Я осмотрелся. В душной комнате находились ещё три пустующих террариума. Много книг.
Тут меня хозяин окликнул. Угостить собрался. Принёс три стопарика и налил коньяк, тот самый, которым змею потчевал.
Вечером Венера ко мне зашла. Я ей про змею рассказал. Сказал, что, когда держал её за тело, то сравнение сделал необычное - она также упругая, как и мой член во время эрекции. Она протянула руку, чтоб пощупать».
Действительно, в тот день я к Мише заходил. Его отца я видел редко из-за его постоянных экспедиций. Мать умерла. Пока шли до метро, Шио впечатлениями делился. Он назвал мышонка счастливчиком: обречён, но не понимает этого.
Когда прощались, Шио философски заметил:
- Чистая форма злобы – взгляд Бумсланга. Когда хочешь узнать, что значит злиться по-настоящему, без послаблений, стучи об эту стенку террариума!
20 октября.
«Были на панихиде. Умерла матушка лектора по лингвистике. Когда собирались туда, Резо разную ерунду нёс насчёт того, как надо вести себя. Вроде того, что от имени коллектива надо покойницу поцеловать, сам он не может, потому что боится. Зашли мы, я и приложился ко лбу мёртвой старушки. Народ обомлел. Объясняться не стал. У меня свой интерес был. Однажды мы, молодёжь, в деревне у клуба в фантики играли. Мне пришлось бюст Ленина поцеловать, что перед клубом стоял. А когда пришла моя очередь водить-приказывать, я одного парня послал с памятником миловаться. Подчинился тот и потом говорит, что мертвого целовать, что бронзовый памятник - одно ощущение. То, что Ленина он целовал, мы сами видели. Насчёт того, что к мертвецу он прикладывался... когда успел? Сегодня я решил сравнить ощущения. Действительно, похоже.
По дороге с панихиды народ веселился. Над моей жалостливостью потешались. Бесо же вспомнил «шутку":
- У меня сосед есть водитель катафалка. Дескать мол. Рассказывает, что через зеркало каждый раз видит, как покойник, когда дорога плохая, начинает головой трясти. Похоже, что просит, чтоб его на кладбище не везли!»
Тут я вспомнил, что это хохмач - водила катафалка денег мне должен. Выглянул в окно и позвал его - он в доме напротив жил. Выглянула жена. Сказала, что муж с работы ещё не вернулся. Сегодня суббота, «похоронный день», много дел. «Вот и вернёт должок!» - подумал я.
Пришёл домой. Муторно было. Включил ТВ, триллер показывали. В сердцах выключил телевизор, лёг спать.
Утром, что первое пришло в голову, содержание откровений Шио и его поступок. Потом я начал рационализировать: человек наваждениями страдает, а с такого субчика взятки гладки.
29 октября.
«Народ вообще испорченный. Обделенцы озабоченные!
Когда Платона проходили, так только его диалог "Тимей" одолели. Про гомиков там.
- "Федон" читали? - спрашиваю у сокурсников.
- Про что это? - спрашивают.
- Там три доказательства бессмертия души.
- Совсем рехнулся! - в мой адрес прозвучало.
Другой раз прихожу, слышу, смеются коллективно. Достоевского обсуждают, "юмористические" места.
- Прямо, как О'Генри! - ляпнул кто-то. Насколько понял, читали диалог Ивана Карамазова с чёртом».
3 ноября.
«Дафниса и Хлою» Лонга прочитал. Пастораль. Вспомнилась деревня, как с отцом по утру на озеро выходили на лодке ряпушку брать для городских. Из Тбилиси народ приезжал за 100 километров. График был, чтоб для свадеб и поминок в определённые дни запас имелся. Или, бывало, напахаюсь за весь день на кукурузном поле, приду домой, ноги помою, по пояс искупаюсь, волосы причешу. И никакой усталости! Выходил за околицу к клубу с ребятами беседы вести на разные темы...
У нас в группе Лонга все прочли. После этого стали приставать к Нике. «Гнатончика», мол, не видел? Гнатончик - перверт, что к Дафнису приставал. Ника - неженка, зубы испорченные. Очень умный. Я им, что пристаёте к парню? А тебе что? Я говорю, что настоящих пидаров не видели? Кого имеешь в виду? - начали выяснять с гадким любопытством.
Ника в руку смеялся, чтоб зубы не показывать. А рука не то что тощая, а хрупкая. И ещё походка у него была странная. Как будто вымучивал, то косолапил, то прихрамывал... лишь бы не сказали, что задницей вертит. Худо, когда ни улыбнуться, ни пройтись свободно. Паренёк красивый, хотя и сусальной внешности. Но он не унывал. Своё оружие имелось – информация. По проспекту Руставели с ним гулял, он рассказал про Резо. Тот с ним в одном классе учился. Заявился как-то Ника к Резо утром. Уж очень рано, раз вся семья полуодетая ходила. Стоит гость в прихожей, ждёт, когда люди после сна отойдут. И тут слышит: «Мама, Резо опять описался!» Так младшая сестричка братцу подкузьмила. Мать ей: «Прекрати, дурочка, обманывать!» А девчонка опять продолжает. Даже обида в голосе, почему, мол, не верите. А тут и писун появился. В свежих трусах, чтоб показать Нике, что не писался. У самого же глаза виноватые. Кстати, уже довольно взрослые были – учились в 10 классе.
Бабка у писуна тихо помешанная была. Так и померла в психушке. Среди хроников держали, потому что своего внучка чуть не прибила. Зашла за ним в детсад. Обычно отец наведывался, а тут она заявилась. Воспитательницы давать не хотели ребёнка. Неладное почувствовали, но уступили всё-таки. Бабка ведь. Потом отец на машине приехал. Встревожился. Домой звонит, нет ребёнка там. Бросились искать. Чудом поспели. Бабуля внука на рельсы укладывала на железной дороге. Будто прощалась. Резо - пуганый товарищ. Даже пожалел я его».
7 ноября
«Сегодня Нику допекли и он сорвался, закричал: «Всех ненавижу!»
Я уточнил, и меня тоже. Я тоже «омерзение»? Он успокоился и сказал, что нет.
- А то на Смердякова вдруг стал похож, когда такое говорил, - урезонил я его».
Действительно, ему бы отшутиться, когда его туркать начинали, но он мрачный вид принимал. Только провоцировал нездоровый интерес к своей особе.
Да, точно, «импотенция» и «педерастия» - наше народное наваждение. Вот тебе и социодром. Сколько «импотентов» и «гомиков» сплетники развели! Это - среди парней в 16-18 лет. При отсутствии настоящего опыта. Одна дурная баба с курса была свидетелем розыгрышей на пидарские темы в мужской компании. Опять Нику прорабатывали. Она прикид всерьёз восприняла, побежала среди девиц сплетничать. Они, как я заметил, меньше по этой части просвещены. Но дай только повод посудачить. Слушок по кругам пошёл. Из лекторов Гоги уже начал криво улыбаться при виде Ники. Фрейдистскую основу подводит!»
Здесь я вспомнил эпизод, когда я из жалости попытался Шио уму разуму поучить.
- Да, от меня аномия исходит, - признался он.
- При чём «анемия»? - переспросил я. Он мне «объясняет», что не отвечает экспектациям.
Мне ничего не осталось, как принять отсутствующий вид - нет меня здесь. А он не отстаёт и даже за рукав меня взял, не отпускает, рассказывает, что в деревне был свидетелем того, как злые зоологи из столицы на берегу пруда в самый разгар осени включили записанные на ленту брачные песни лягух. Как известно, они любовью весной занимаются. Прудик вспучился из-за паники. Самые слабые особи всплывали брюшком вверх, дохлые по причине инсульта мозга.
- Вот тебе и аномия, она похлеще твоей анемии, - заключил он назидательно.
Я поёжился. Кажется, этот наглец принимал однокурсников за лягушек, себя за зоолога!
9 ноября.
«Вышел на улицу. Слонялся без дела. Серо и сыро было. Вижу, народ на улице возбужденный перед настежь открытыми воротами собрался. Охают-ахают, головами с укоризной покачивают, но не осуждающе, а с сочувствием. Две «скорые» ещё стояли. От ворот вниз ступеньки во двор вели, дверь открытая, собака–дворняжка внутрь заглядывает. Плач слышится. Точно, кто-то только-только умер. Я спустился по ступенькам. Собака виновато завиляла хвостом и пропустил меня в ту дверь. На тахте мальчонка лежал. Головка кучерявая. Синюшность на лице, поголубевшие губки разомкнуты, видны верхние зубы. Не знаю, почему я остановил свой взгляд «на улыбке». Неужели он из толпы меня выбрал. В это время мужчина-врач, задрав майку ребёнка, его грудку то большим, то указательным пальцем тыкает, а на лице выражение брезгливости. С ним молодая женщина-врач говорит. Оправдывалась, кажется. Блондинка, ухоженная, в кольцах и с серёжками. А у ног мальчонки мать убивается, плачет навзрыд. Голос слабый, силы нет. Женщина, видно что соседка, участливо, со слабой улыбкой мужчине-врачу говорит, что болезненный был бедняжка. Болезнь назвала какую-то. Минут пятнадцать назад всё произошло. Побежал за сестричкой, потом вдруг остановился, стал задыхаться и упал. В это время сестричку привели. Пострелёнок такой, явно крепче брата. Ей казалось, что её хотят наказать, упиралась, капризничала и ещё понять не могла, почему народу столько. Потом увели её. Тут я на одного молодого человека обратил внимание. Стоял в сторонке и плакал, как скулил. На мать похож чем-то, слабый. Мамин брат. Похоже, что из деревни его привезли, как к труду неприспособленного. Худой и нескладный. Наверное, он с детьми возился, опекал их. В это время слышу наверху к воротам машина подъехала, дверь спешно хлопнула, и в комнату ввалился огромного роста мужчина. Ввалился и встал, как вкопанный. Девочка на него похожа была. Стоит и молчит, чуть покачиваясь. Смотрит поверх всех на ребёнка. Тут соседские мужчины к нему подошли, успокаивают и говорят, что вещи надо из комнаты выносить. Тот молча утвердительно качнул головой. Стали обязанности распределять. Повернулся он к брату жены, хотел что-то поручить, но передумал. А тот продолжал стоять у стенки и скулит, слёзы из глаз текут, не догадывается их вытирать.
Вслед за врачами я вышел на улицу. Народ не расходился. Трамвай-таратайка проезжал мимо, я не стал прислушиваться к разговорам и неожиданно для себя бросился бежать за трамваем. Догнал, запрыгнул на подножку, только потом спросил номер маршрута. Никогда им не пользовался. Прошёл в почти пустой вагон и сел на скамейку. Ритмичный стук колёс навеял дремоту. Очнулся, когда вагон был совсем пустой и, как будто без ватмана, бесприютно двигался по улице, под сенью деревьев в цвету, через окна валил солнечный свет. Я вдруг заплакал».
10 ноября.
«С утра настроение хреновое. Вчерашнее вспоминалось – мёртвая улыбка того ребёнка. Она как будто ко мне обращалась. За окном постылость. Серый свет. Остался в постели до двух часов. Потом встал и Венеру позвал. Она вдруг робость проявлять стала. Говорю, что поговорить хочется. Рассказал ей о вчерашнем. О саде тоже. Она молчала, потом сказала, что тетка её хватится. Кажется, напугал девочку».
Здесь я оторвался от чтения. Завершил первую тетрадь. Посмотрел на окно моего кабинета. Вид на кирпичную стену дома напротив. Никаких райские кущ не узрел.
В этот момент я впервые почувствовал, что как завороженный по вонючим лабиринтам чужой души шастаю, себе сеанс ужастиков устроил. Кому-то крысы мерещатся, кому – всякая перверсия.
Однажды в гостинице на море ошибся дверью и заглянул в чужой номер. Такое увидел! Уродство, от него обычно глаза отводишь. А тут стою, рот разинул. Даже не понял, чем отвратная голая толстуха занималась на кровати. Пока полуодетый мужик, который из туалета выходил, меня грубо не выпроводил.
Тетрадь вторая.
12 ноября.
«Пришло время практики. Нас распределяли по редакциям. Этим делом занимался Гоги. Меня направили в редакцию городской газеты. Она была притчей в языцех в университете. Снобы считали её слабой. Газете приписывались анекдотические ляпы. Гоги Г. пересказывал их на лекциях. Одну из его баек я случайно вычитал из журнала и касалась она не этой газеты. Я не стал проявлять информированность, этот тип веселился, возводя поклёп на редакцию, при этом его глаза смотрели подло. Он почему-то смерил меня взглядом, кажется, что-то заподозрил. Кроме меня, в эту редакцию направили ещё Резо и Нику. Они сами напросились. По особым соображениям. В этой газете работали их родственники».
Кстати, меня определили в центральную газету. Мой отец в райкоме работает, и редактор этой газеты пообещал ему присмотреть за мной.
14 ноября.
«То, что в редакционной работе много суеты, я знал и в этом убедился в первый же день. Мы, трое, при галстуках, напомаженные, стояли в приёмной редактора. Вокруг сновали сотрудники. Встречи с редактором не получилось. Ему было плохо, давление подскочило – в проёме открывающейся и закрывающейся двери я успел рассмотреть лежащего на диване маленького пожилого мужчину. Под голову ему положили кипу газет. Увидел его плешивый череп и редкие кучерявинки. Моих однокурсников приютили «свои» люди. Я остался стоять в коридоре, как неприкаянный. Потом вижу меня Ника зовёт. Молодец, внимание ко мне проявил. Его родственник был заведующим отделом. Он был краток со мной.
- Вам бы в Институт леса съездить. Туда давно никто не наведывался из наших журналистов, потому что далеко за городом находится, - сказал он скороговоркой.
Объяснил, как добираться. Потом вяло улыбнулся и поздравил меня с первым заданием».
15 ноября.
«Ещё было темно, когда я заявился на остановку деревенского автобуса. Водитель с игривым интересом посмотрел на меня – единственного пассажира. Я ему объяснил, что еду по делам в институт.
- Уж очень рано собрались, - сказал он мне, - институтские на работу к десяти утра на служебном автобусе добираются.
Не возвращаться же было мне. Отправился первым автобусом. За окнами салона была кромешная тьма. Из-за недосыпа и тряски я заснул...
Не знаю, сколько спал. Проснулся оттого что меня из своей кабины окликнул шофёр. Автобус стоял, я был по-прежнему единственным пассажиром и всё ещё было темно. Водитель показал мне на пригорок, наверху я рассмотрел здание с внешним освещением.
- Следуй по дороге, она приведёт к институту, - сказали мне.
Я медленно в полудрёме шёл в сторону огней. Было холодно и сыро. Институт был в четыре этажа. Дальше выше по пригорку чернел тихий лес. Несколько псов лениво отреагировали на меня, для проформы подали голос и продолжили спать. Сонное царство. Некоторое время я простоял перед молчаливым зданием. Потом прикинул, что внутрь можно попасть через туалет. Обычно, какие бы меры предосторожности не принимались, окна нужника остаются почему-то незакрытыми.
Я проник в туалет, вышел в коридор, поднялся на второй этаж. Набрёл на диван. Прилёг и опять заснул. Меня разбудили голоса. Надо мной стояли двое мужчин. Сторожа. Я им сказал, что я – журналист. Один из них покачал головой и ответил, что я могу ещё поспать...
Услышав, что к зданию института подъехал автобус, я выглянул в окно. Было светло, хотя и пасмурно. Я увидел простор, над которым доминировал пригорок. Я даже обомлел от неожиданности. Тогда подумал, поэтому ли темень была такой густой и глубокой? Такой она в степи бывает? Оказывается, дорога шла убранным пшеничным полем, уходящим к горизонту. В двух километрах виднелись очертания деревни – пункт назначения автобуса.
На этаж поднялись сотрудники института, которые смотрели на меня с любопытством. Переждав, пока они приступят к своим делам, я зашёл к директору. Мне сказали, что директор приезжает на персональной «Волге», что его пока не видать. Ученый-секретарь проводил меня к одному пожилому профессору Луарсабу М. Тот ведал так называемыми «светлыми лесами» и знал много не только о них. Я еле поспевал за профессором, исписал весь свой корреспондентский блокнот. Он рассказывал хорошо. Профессор был доволен.
- Журналисты любят со мной дело иметь, - заметил мой респондент.
Окна его комнаты выходили на поле. Здесь пахло гербарием, потому что на столах на обыкновенных подносах были разложены листья разных деревьев, семена. Луарсаб М. попросил молодую лаборантку угостить меня, «молодого журналиста» «фирменным» чаем из трав. В этот момент в кабинет заглянул молодой мужчина.
- Это наш спортсмен Гиви Д., - живо отреагировал профессор, - он - регбист.
Регби только-только стали культивировать в Грузии. Увидев Гиви Д., я подумал, что зачинателями новых дел бывают как раз ребята из интеллигенции, как этот парень.
- Батоно Луарсаб, Вы не поверите, но я поймал ту бабочку, - сказал он и достал предмет, похожий на портсигар. В нём находилась обернутая в пергаментную бумагу крупная бабочка. По виду она вполне походила на своих ночных сородичей.
- Не может быть, тонкопряд Шамиля! Не особенно красивый, но редкий вид,– воскликнул пожилой профессор.
Когда я возвращался на автобусе обратно, сделал для себя ещё открытие. Я не подозревал, что в темноте проезжал мимо живописного озера, деревень с осенними садами».
17 ноября.
«Окно отдела выходило на старый дом с претензией на барокко. Таких зданий много в Тбилиси. Ещё с XIX века буржуазные нувориши вовсю изощрялись, «замки» строили. Я сидел в дальнем углу комнаты и корпел над материалом. Текст тяжело шёл. Хотелось написать поцветастее. Вижу девицы – младший технический персонал - у окна собрались. Шушукались.
В этот момент дверь шумно распахнулась, и вошла старшая машинистка. Она бросила взгляд на девиц и потом ко мне обратилась:
- Твои каракули печатать не собираюсь! Сначала писать научись!
Она бросила мне мою рукопись на стол. Девицы разошлись. Я остался один. Потом зашёл к заведующему отделом.
- Научись печатать, - ответил он мне холодно, - только польза для тебя.
На столе в отделе стояла старая немецкая печатная машинка. Я поставил её на подоконник, чтоб почистить, заменить ленту. Бросил взгляд на дом напротив. Вижу в одном окне молодые люди, явно студенты, торчат. Наверное, комнату снимают. В сторону редакции смотрят. Неужели редакционных девиц высматривали».
20 ноября.
«Практика шла трудно. Мало того, что текст из себя по капельке выдавливал, ещё печатать учился. Сидел часами в уголке комнаты и стучал на машинке. На меня мало кто внимания обращал. Нику его родственник опекал, постоянно оперативными заданиями сужал. Поэтому он несколько раз успел опубликоваться. Реваз дурака валял. С сотрудниками довольно быстро спелся. То и дело его можно было видеть – сидит в компашке, кофе потягивает, курит, зубоскалит.
Сегодня с одной из сотрудниц «мило» пообщался. Её Зара зовут. Этакая разбитная журналистка, маленького роста, бойкая. Таких девиц, как она в редакции целое сословие, что подолгу ждут шанса в штат попасть и замуж выйти. Она облокотилась на подоконник, курила. Видно, что была злая сегодня. Она долго стояла спиной ко мне, уставившись на дом напротив. Потом обернулась и на меня стала смотреть.
- Бурлачишь? – спрашивает она.
- Да, - отвечаю.
Она ухмыльнулась. Сделала паузу. Потом скривилась и произнесла:
- Хор мальчиков и Бунчиков.
Я сначала ничего не понял, хотя польстил себе своей эрудицией – был давно такой певец.
- Правда, что Ника из этого хора? – спросила она.
- Вроде, Ника не говорил, что в каком-нибудь хоре пел, - заметил я простодушно.
- Во истину – деревенский дурак, как Реваз говорил, - сказала как бы в сторону, как в театре.
Меня осенило, но вид не подал.
Вообще Зара – ничего собой, вполне добрая. В тот день у неё с другой внештатницей конфликт получился. Они не поделили очередь на ещё не освободившуюся вакансию. Зарину конкурентку звали Таня - крупная сексуальная особа, правда, с инфантильными фиксациями в поведении. Острый язычок миниатюрной Зары довёл до белого каления эту слониху. Она упала навзничь и сучила ногами, как капризный ребёнок, и при этом кричала. Прибежавшие сотрудники отпаивали её каплями, а мужики косились на полные ножки этой нервной особы.
То, что Танька была взбалмошной до ассоциальности, я на себе ощутил. За день до этого мне довелось в лифте с её сестрой и зятем встретиться. Я был предупредителен и максимально мил с гостями. Им понравилось. Даже проводил супружескую пару до комнаты, где их родственница сидела. Я зачем-то остановился у дверей и слышу, как её сестра говорит о любезном молодом человеке и пытается описать его (меня). Тут я услышал:
- Какие манеры! Деревенский чурбан ведь! Надо же, прыть проявил!
Смеялась только она, громко и истерично. Её веселье, кажется, никто не разделял.
Другой раз Ника зашёл ко мне в комнату, где тусовалась редакционная молодёжь. И тут Танька голос подаёт:
- Вот и Ника «пришла»!
Кто-то хмыкнул, кто-то попытался осадить её. Сам Ника никак не отреагировал. Только покраснел чуть-чуть. Я только подумал, что такую гниду, как Реваз, давить надо. Наверное, и здесь нагадил.
Мой однокурсник вышел.
- А что не похож разве? Типичный..., - продолжила она.
- Ладно тебе, - заметил ей Реваз. Видно, он был не причём.
Под вечер, когда выходил из редакции, услышал, что кто-то блюз играет на рояле в актовом зале. Заглянул, а там Реваз сидит в одиночестве и задумчиво перебирает клавиши. Играл недурственно».
24 ноября.
«Арон Рабинович проводил мастер-класс для молодых сотрудников. Он заведовал промышленностью. Нелюдимый старый подслеповатый еврей, коллектив его не любит. Когда Арон бывает в редакции, то постоянно вопит – качает информацию из телефона. В Тбилиси связь ужасная, заводы находились на периферии. Если Рабинович не кричит, значит, – пишет. Никто столько не зарабатывал, как он!
Но вот его обязали поделиться опытом с молодёжью. Дескать, в общественной жизни редакции не участвует. Редактор уступил свой кабинет.
Рабинович рассказал интересную историю. Однажды в театре он сидел рядом с женщиной, известным театроведом. Фамилия и имя у неё были совершенно грузинские, кстати. Это важно, слепой усмотрел в её профиле черты английской королевы Виктории. Дама приятно удивилась проницательности и зоркости Арона.
- А ведь мой дед по происхождению шотландец. Он работал инженером на строительстве железной дороги Тифлис-Москва. Тогда немало его соплеменников осели в Тифлисе.
Так Рабинович нашёл на жилу...
- Мой прадед из Польши приехал на эту стройку, - подал из затихшего зала голос Реваз. Рабинович записал фамилию прадеда и пообещал найти её в своих архивах.
После мастер-класса народ судачил на тему, слепой, а профиль королевы узрел. А я заметил:
- Ничего странного. Плохо видящие люди в основном только профиль, графику видят.
«Да, Арон – профессионал», - заключил я про себя.
Мне не посоветовали переходить к нему. Иезуитски и садистски занудливый мужик, у него никто не задерживался из-за скандалов. Долго с ним работал только Лев Манюков – «пролетарий идеологического труда», как его называли. Совершенно серая натура. Когда Манюков умер, Арон не явился ни на панихиду, ни на похороны».
Я мало интересовался производственной тематикой, почти ничего не читал. Однажды читал газету, где Шио работал, пробежался глазами по страницам. Моё внимание привлекло название одного материала: «Американское ранчо в Кахетии». Подписывал корреспонденцию некий Новицкий. Я спросил отца, что за автор, хорошо пишет. Папа сказал мне, что это - один единственный негрузинский псевдоним Арона Рабиновича.
25 ноября.
«Первый раз опубликовался. Напечатали материал о "светлых лесах". Я купил несколько экземпляров номера. Один подарил Амбарцуму. Тот сказала, что я – писатель, и пошёл показывать газету соседям. Венеру позвал, попросил принести ножницы. Она пришла. Я ей газету показал и материал, под ним мою фамилию. Потом вырезал материал из газеты и пришпилил к стене. Потом к Венере обратился и обрушился на неё всей своей энергией темперамента. Она не противилась».
29 ноября.
«Сегодня зашёл в цирк. Познакомился с дрессировщиком тигров. До этого я рассказ Джека Лондона о дрессировщике прочитал. В книге укротитель львов был немногословен. По-мужски. Об опасностях профессии говорил мало. Например, решит схитрить тигр и пойдёт на тебя носом вниз, а ты в это время ногу вперёд, тут он голову поднимает. В этот время его по носу палкой наддать, чтобы неповадно было бросаться на хозяина. Но главное – не становиться к хищнику спиной, звериный инстинкт может вдруг заработать. Всё это я рассказал моему новому знакомому. Тот только посмеялся. Ты гляди на них (показал кнутом на львов) – они еле двигаются. Глаза от лаза обратно в клетку не отводят.
- Только не думай, что они у меня кастрированные. Вообще не пиши, что я тебе сейчас сказал, - занервничал новый знакомый, ревниво поглядывая на мой корреспондентский блокнот.
- Не боишься ты голову в пасть льву класть? - спросил я его. И потом припомнил эпизод из рассказа Лондона, где клоун, чтобы отомстить дрессировщику, незаметно посыпал на его голову табак. От него лев только чихнуть захотел и свёл свои челюсти. Голову откусил укротителю. Мой респондент только посмотрел на меня странно и произнёс почему-то:
- Ну, ну!
После цирка я не пошёл в редакцию. Решил написать материал дома. Вечером я рассказал о дрессировщике Венере. Показал ей подаренный им коготь тигра».
30 ноября.
«Придя в редакцию, узнал, что сошёл с ума Илья Моисеевич – ответственный секретарь. В последнее время он был на взводе. Понятно, что работа нервная, но так изводить себя. Он, бывало, вместо курьера до корректорской и в цех сам бегал. Чтоб проследить. Мне рассказали, что срыв у него произошёл в цеху. Там какая-то неполадка получилась, и секретарь перешёл на вопль. В цеху и так шумно, машины лязгают, а тут истеричный непрерывный то ли женский, то ли мужской крик. У одной сотрудницы Лены Ч., свекровь психиатром работала. Вот она и взяла под опёку Илью Моисеевича.
Показал заву зарисовку о цирке. «Много красивостей», - сказал он. Потом добавил менторски:
- Пукать не надо! Представь себе, что тебя читает какой-нибудь гражданин Пукин, простой человек. Мы для него пишем.
«Пукин, не пукать» - должно быть, мне выдали девиз редакции. Я вспомнил, что Амбарцум вообще не читает газет.
Потом шеф занялся разметкой – выписывал гонорар за материалы, которые через отдел проходили.
- Вот дурак! Опять этот «новый» денег не жалеет, - сказал он иронично. Речь шла о новом завотделе партийной жизни – здоровенном детине. Его перевели в редакцию из райкома. Я покосился на разметку. Этот мот выписал пять рублей за информацию, тогда как за фитюльку такого же объёма Рабинович выписывал один рубль. Мой начальник за аналогичный текст при мне выписал 3 рубля.
Сегодня я сигнальным дежурил на полосе, считывал макет в корректорской. Вижу Лена Ч. заходит. Говорит корректоршам, что хохмы про «свихнувшего» Илью расскажет. Они собрались в кружок. Невестка психиатра перешла на заговорщический тон, а девицы вокруг то и дело взрывались смехом. Наверное, пересказывалось содержание бесед врача с больным. Фразу расслышал, которую больной врачу сказал:
- Часто плакать хочется!
После фразы опять взрыв смеха последовал.
Меня они не замечали. Я сидел чуть в сторонке. Видать, эти омерзения что в студенчестве, что во взрослом состоянии верны себе. С взрослением они мало меняются. Взрослые подлее. Мелкота их пародирует».
Я спросил отца про того райкомовского детину. Пока я читал, родитель рядом сидел с шахматами за столом, шахматные задачи решал. Он ответил, что знает такого. Сплетничают, что он первого секретаря прямо в кабинете побил. Дело замяли, а этого скорого на руку партийного работника «спустили» в прессу и не без подвоха – его совершенно грузино-язычного определили в русскую редакцию. К тому же у него не было журналистского опыта.
1 декабря.
«Опубликовали материал о тонкопряде Шамиля. Я его тоже вырезал и повесил на стенке в комнате».
Зазвонил телефон. Я взял трубку. Говорил Ника. Он был встревожен. Сказал, что подключил в дело родственника-юриста. Тот предложил замять дело. Ревазка окончательно пришёл в себя. Мы договорились завтра проведать его.
Мой отец знал о происшедшем. Видно, было, что он по-своему меня опекает после такого стресса - на меня украдкой посматривает.
О тетради я не сказал отцу. На его вопрос, что читаю, ответил уклончиво. Нике тоже не сказал о дневнике.
Потом Ника ещё раз позвонил, сказал, что Реваз не собирается заявление писать в милицию.
- Хорошо! - отчеканил я.
4 декабря
«Я зачастил в отдел культуры. Бывал здесь Ираклий, сценарист. Он писал для театра пантомимы. Богемный тип – весёлый. Вчера БДТ своего «Холстомера» давал в Тбилиси. Публика изошла восторгом. В отделе готовили подборку высказываний местных авторитетов. Как элегантно и свободно говорил о спектакле Ираклий, и как косноязычны были метры из местного театрального бомонда! Опубликовали только перлы этих блатных, на что я указал язвительно. Одна из сотрудниц отдела отповедь мне устроила. Её Оля звали. Она нарисовала пирамиду, потом кончиком карандаша место у основания отметила. Говорит:
- Ты здесь, взмыленный и неудачливый, тебе даже на первую ступень трудно запрыгнуть будет.
Потом добавила нравоучительно:
- Наверное, подлеца матёрого из себя мнишь?
По тому, как она произносила слово «подлец», можно было предположить, что быть таковым по её уразумению почётно. Я плечами пожал. Ираклий мне подмигнул в этот момент.
Сама эта Оля семь лет ходила во внештатных и теперь, надо полагать, гордилась тем, что попала в штат».
В это время мама заглянула, позвала меня и отца чай с печеньями пить. Отец отказался. Заговорил о своей диете. Я отмолчался и продолжил читать тетрадь. Мама удалилась, кажется, обиделась.
7 декабря
«К нам в отдел секретарша привела парнишку. Видно, что прямо с улицы он. То есть, без рекомендательных писем и звонков. Зав лениво посмотрел на него и отфутболил этажом выше. В другую газету. После рабочего дня мы – я, Ника и его родственник выходим из здания издательства, а нас сотрудник газеты догоняет, той самой, куда парня завотделом направил. Благодарит он нас, какого способного парня прислали! Наш старший коллега только поморщился. Я подумал, что хитрым юнец оказался, соврал что его по рекомендации послали от нас, а не элементарно выпроводили. А то кто бы на его таланты внимание обратил бы?»
10 декабря.
«Сегодня наведался на станцию юннатов. Народ интересный там собрался, имею в виду педагогов. Ископаемые из позапрошлого десятилетия. Мужики, например, как чиновники, в нарукавниках работают. У всех почему-то мушки под носом, носят цилиндры, макинтоши. Где их всех мариновали?
Но не в них дело. Когда возвращался в редакцию, мною жуткое чувство овладело. Показалось, будто сон наяву приснился. Со мной директор станции говорил монотонно, а я вроде отключился. Впрочем, сюжет даже занятный привиделся. Какой-то резвый молодой человек с огромными папками сновал туда-сюда. По повадке - из новых сотрудников и из тех, что с амбицией. Вижу - он собрал коллег, человек десять, с ними общается. Критикует кого-то, идеи толкает, жестикулирует. Тут физиономия (конечно, мушка под носом) из пролёта полуоткрытой двери высунулась, явно с гадкими намерениями. Тут же исчезла. А через некоторое время в комнату ввалился мужлан со значительным лицом (начальник!), а за ним тот тип увивался, что подглядывал. Мужлан заговорил с народом не очень красноречиво, но четко. Ему молодая женщина попыталась прекословить, но было поздно, аудитория утихомирилась. Ещё заметил, что женщина была русская и вполне симпатичная. А тот парень, что до этого витийствовал, в сторонке стоял. Еле улыбку удовольствия прятал. Шеф, должно быть, его похвалил прилюдно, но пожурил за раж. Дескать, дело молодое. Ушёл начальник и увёл этого энтузиаста, а народ остался. Растерянный. Только русская дамочка какое-то недовольство проявляла. А тот прихвостень остался и победоносно озирал усмирённых сотрудников.
Опомнился я, когда директор станции мне в подарок раковинку предлагал.
Я посмотрел в свой блокнот. Он был исписан...
В редакции рассказал о случившемся. Душа где-то за крамольным собранием наблюдала, а руки записывали интервью. Таня за моей спиной сидела. Через отражение на стекле окна, что выходило на особняк, я увидел, как она своим пальцем у виска покрутила. Резо свою песню завёл – если либидо играет, то очень непонятное, как можно было приторчать на прохиндее-карьеристе. Ника попытался ту русскую особу припомнить, но его уже не слушали. Шёл разговор, бывает ли у гомиков геморрой, и что тбилисский стадион – единственный в мире, где десятки тысяч людей воодушевлено скандируют: «Судья – пе - де-раст, судья – пе- де-раст!!» Тут вступился завотделом спорта, который заявил, что был свидетелем, как в Ереване тоже это кричат, но с меньшим воодушевлением.
- Видимо, только-только у нас позаимствовали, - сделал он заключение.
Потом родственник Ники ко мне обратился и говорит серьёзно, что у меня периферийное сознание сильное. «Глубина видения есть». «Только в тот момент у тебя физиономия тупой делается», - сказал он.
Как-то ко мне одна мысль пришла: чтоб ребятишки друг на друга не клепали без разбору, всех их на смотрины к одному мужику повести. Он на углу старого центрального универмага стоит, высматривает гомов. Этот тип никогда не ошибается и пристаёт нагло. Я этой идеей с Резо поделился. Он только посмеялся моему невежеству. Сказал с насмешкой:
- Ты, видать, Пруста не читал "Содом и Гоморру". Там у него ясно сказано - каждой орхидее свой шершень. Я не думаю, что твой протеже - всеядная тварь, у него свои пристрастия имеются».
26 декабря.
«В редакции неприятности приключились. В одной моей информации-фитюльке ошибку допустил –неправильно инициалы одного партийного бонзы дал. Редактору из горкома позвонили, уведомили о неточности. Он кричать начал, требовать к себе виновника. Моё имя ему ничего не говорило. Он посмотрел вопросительно на моего шефа, а тот сказал, что я – стажёр, который о бабочках и деревьях пишет. Кончилось тем, что начальник со мной поговорил "по душам". Из его спича я вынес, что прихожу сюда, на машинке стучу часами, что не досмотрели меня, что со мной много нянчиться надо и что некому это делать, всем по ***!» (так и сказал) ».
Эту фразу Шио еле уместил на последней странице.
Судя по датам, Шио на некоторое время забросил дневник. Уже после практики он долго бегал в редакцию, носил туда свои «писульки». Уверял, что гонорары зарабатывал и столько, чтоб оплачивать квартиру. Шио выглядел энергичным.
Однажды я с ним гулял по проспекту Руставели. Когда мы приблизились к зданию издательства, он предложил заглянуть в бухгалтерию, «вдруг гонорарий (его шутка) нагорел». Он был приятно удивлён, узнав, что ему причиталось 17 рублей. Шио получил их в кассе. Я посмотрел на него вопросительно, подумал, что прямиком в пивную пойдём. Обычное дело. Вижу, что он думает. Потом слышу:
- Пойдём гляссе выпьем. Приглашаю!
Сам я свой гонорар давно потратил. Купил себе джинсовый костюм. Отец ещё денег добавил. В нём я явился в уни. Мы наперебой рассказывали о практике. Шио молчал.
Все получили положительные характеристики. Реваз тоже. Только одному парнишке не повезло. Он проходил практику в той же газете, что и я. Практикант попался на том, что в отделе анекдоты о Леониде Брежневе рассказывал. Парень не заметил, как присутствовавшие перестали веселиться и приняли виноватый вид, и то, что в кабинет заглянул зам. редактора. Он был суровым мужчиной. К тому же пребывал в скверном настроении. Его отца, генерала МГБ бериевской школы, увезли в спецклинику. Старик совсем задурил и ему стали мерещиться лица людей, которых он лично допрашивал. Мог выболтать государственные тайны... Замредактора взял за шиворот практиканта и, толкая его через весь коридор, выдворил из редакции.
- Теперь ему нет места в советской журналистике, - с подлянкой в глазах прокомментировал случай Гоги.
- Жалко мальчика, на такой ерунде проколоться, - посетовал отец после моего рассказа об инциденте.
Тетрадь третья.
15 января.
«Последнее время плохо себя чувствую. Слабость одолевает. Не мог на ногах стоять, чтоб не опереться на что-нибудь, а когда садился, голова поникала, тянуло ко сну. У себя на кухне болтунью жарил и задремал. От яичницы одни угли остались, когда из дрёмы вышел.
Вчера был последний экзамен. После экзамена зашёл в поликлинику. Меня послушала врач и сказала, что я болен пневмонией в скрытой форме, та, что без температуры и кашля. Я еле добрался до комнаты. Позвал Амбарцума и всё ему сказал. Тот засуетился. Я попросил позвонить к моим домашним в деревню.
Ночью кошмар снился. Окно как магнетический глаз, на меня смотрело. Я, шатаясь, подошёл к нему и глянул. С той стороны окна прямо мне в глаза смотрела крыса...
Приехавшая утром мать нашла меня лежащим у окна. Я очнулся от её крика и от того, что она меня обнимала.
Приехала скорая помощь. Мне сделали лошадиную дозу антибиотиков. Мама сидела на постели и не отходила от меня. Не распакованные сумки стояли у входа. Я почувствовал облегчение. Посмотрел искоса на сумки и спросил маму, что она привезла мне...»
16 января.
«Мама электроплиту купила. Стало теплее. Как я раньше не догадывался!? До этого газовую камфорку включал на кухне. От кухни грелся».
20 января.
«Пришли сокурсники – Ника, Реваз, Бесо (то есть я) и ещё две девицы. Они сбивчиво наперебой рассказывали о том, как узнали о моей болезни. Я ничего не понял, но не стал вдаваться в детали. Они принесли много цитрусов, шоколад. Бесо мне по-дружески тумаков по физиономии надавал, есть у него, «дескать мол», такая манера проявлять доброе расположение».
В деканат позвонил некий Амбарцум, который сказал, что его жилец Шио болеет. Так мы узнали о его болезни.
«Гости еле разместились – кто на стульях, кто на лежанке, на которой спала мама. Мать угостила их чурчхелами.
- Однажды в мою бытность в Москве я зашёл в гастроном, а там связка чурчхел висит, под ней надпись – «винно-ореховая колбаса», - заметил Реваз.
Поговорили о фильме Тарковского «Зеркало». Все отзывались о нём восторженно. Поговорили о горькой судьбе режиссера. Одна гостья – Тамара грустно сказала:
- Верный способ разделаться с гением – не замечать его творчества, «замолчать» его. Я уже думала, что ошибалась, когда его как мэтра принимала. Но потом узнала, что он крупную премию на Западе получил. Немного помолчали. Тишину Бесо прервал. Говорит:
- Помните, дескать мол, как Гоги, наш лектор, рассказывал про спеца по черепушкам. Он недавно свою жену к нему повёл. Тот её голову разными циркулями измерил и сказал, что жена Гоги - нееврейка. Наш лектор и его благоверная запротестовали. Бабушка супруги была помянута. Спец опять сделал замеры и потом извинился, ошибся.
Неужели Гоги норовит к евреям затесаться и эмиграции испробовать.
В свои права вступил Реваз.
- Можете себе представить, я со спины евреев распознаю, - заявил он хвастливо.
Ника ему заметил:
- Бросай фанфаронить. Обычно расовые типы по черепу распознают.
Реваз только хмыкнул в ответ.
Тут он за своё принялся. Есть ещё один испробованный метод на Западе зацепиться. Можно под пидаров косить. Он знал много примеров.
Когда речь зашла о гомосексуалистах, Резо невозможно было остановить. Список великих людей, склонных к этому пороку, в его изложении показался бесконечным. Моя мама всё это время оставалась на кухне. Выяснилось, что Реваз достал где-то американскую книгу, которая содержала такую информацию.
- В книге материалы есть о великих людях, тех, кто всю жизнь в девственниках проходили.
- Вот ты Бернарда Шоу уважаешь, - обратился ко мне гость, - а он так прожил, что с женщиной не переспал. Эти его разговоры о необходимости уничтожения народов, об использовании для этих целей гуманного газа.
- Про газ ты в той же книге прочитал? – спросил я.
- Нет, вчера по телику об этом говорили. Совпадение получается, по злобе от воздержания он такие теории выдавал.
Бернара Шоу я не читал, уважать или не уважать его особых причин у меня не было, но за старика обидно стало.
Под конец Реваз лукаво улыбнулся и заявил, что надо быть великим и развратным, чтобы удостоиться чести в такую книгу попасть.
Под конец визита начали перебирать редакционные сплетни. Илья Моисеевич вернулся на службу. Тихий-тихий».
21 января.
«Уколы мне делала тётка Венеры. 4 раза в день. Приходила под утро. От денег отказалась. Мать ей привезённые чурчхелы преподнесла. Её племянница зашла один-два раза. Посидела, поёрзала немного и ушла. Не знала, как со мной вести себя в такой ситуации».
2 февраля.
«Окончательно оклемался. Отец несколько раз ко мне и маме приезжал. Разные народные средства привозил. Все медовую настойку напоминали. Отец Амбарцума вином и чачой угостил. Довольный ходил Амбарцум. Сегодня папа приехал и маму увёз. Уговаривали в деревню поехать с ними. Я отказался. Скучно там зимой».
4 марта.
«Настроение опять упало. Одно спасение – книги читаю. При свете лампы читал Фолкнера "Шум и ярость". В университете все с ума посходили. Никто не знает, что первоначальное название "Звук и ярость". У Малькольма Каули вычитал. Такого фолкнероведа, уж точно не знают. Кэдди, Кэдди… Запах жимолости, тугими волнами накатывают. Кваканье молодых лягушек колокольчиками переливается. Посмотрел в сторону окна. И впрямь, со всех дыр сквозит аромат и этот перезвон...
Какая-то ****ь сравнила меня с Бенджи. Еле сдержался. Но немножко посмеялся с другими, чтобы, как скоты, всем стадом не затоптали.
Но что это? Крики и вопли под окном. Двое дерутся. Как звери. Я бросил читать и к окну прильнул. Кто-то из них палкой махал. Один затих. А другой продолжал его палкой бить. Я кричу:
- Прекрати, сука!
Тот убежал. Как спать, когда под окном мертвец. Конец тупика и вряд ли кто здесь скоро появится. Окно открыл, вылез. Воняло сырой гнилью. Луна стояла высоко. Тела нигде не было видно. Чертыхнулся, пописал на землю. Успокоился. Влез обратно. Утром снова выглянул в окно. По улице ходили люди, никто не заглядывал в тупик, проходили мимо, будто его не было».
5 марта.
«Утром Амбарцум спросил меня, кого я материл ночью. Я не ответил.
Он говорит мне:
- Много читаешь!?
Я ему говорю, что электричество не жгу.
- Не в этом дело, жги сколько хочешь. Чтоб не чебурахнулся, как мой родственник. Тоже студентом был, много читал, крыша поехала! Вообще, как со сном и аппетитом? – спросил старик и посерьёзнел. Я не стал откровенничать, хотя его внимание меня тронуло.
Вчера Венера уехала. В последнее время она меня не особенно жаловала. Говорила, что тётка вдруг её гонять начала. Я ей говорю:
- Её понять можно. Она – климактеричка.
Венера не знала, что это такое».
15 марта.
«Прошёлся по весеннему Руставели. Туда и обратно. Клумбы уже зеленеть начали, почки на платанах набухли. Здесь большая вероятность кого-нибудь встретить и поговорить. Много красивых девочек гуляет. Завёл за привычку такие прогулки. На Земеле в доме в готическом стиле с башнями (богачу Тер-Казаряну принадлежал) приметил одного субъекта. Он постоянно торчал в окне одной из башен. Каждый раз, проходя мимо, невольно глаза поднимал, чтобы убедиться, что тот мужик на «посту стоит». Взгляд у него неподвижный. Сегодня почувствовал, что наши глаза встретились. Увидел, как улыбка на его губах еле заметно зазмеилась. Не исключено, что показалось».
20 марта
«Сцену наблюдал.
После долгой бесцельной ходьбы меня разморило. Я остановился у автобусной остановки. Моё внимание привлекло одно армянское семейство. Видимо, только-только из гостей. Как часто бывает, взрослые слегка иронично отзывались о хозяевах, но все выглядели сытно пообедавшими. В самый момент, когда надо было подняться в подъехавший автобус, вдруг хватились, «Артурик пропал». Семейство заметалось в панике. Автобус ушёл. Отец, полный невысокий мужчина, рвал и метал, а его жена, дородная женщина, колотила себя по щекам, двое разновозрастных чад стояли испуганные. Первая пришла в себя девочка лет двенадцати. С испуганным лицом, но уже о чём-то догадавшись, она, толстенькая, трусцой побежала в сторону поворота на другую улицу и на некоторое время скрылась за ним. Всё семейство и я смотрели в ту сторону. И вот из-за поворота появилась девочка («мамина умница»!). Под руку она вела незадачливого Артурика - полного подростка в коротких штанишках. Его лицо улыбалось, но по мере приближения постепенно принимало виноватое выражение. Отец подбежал и залепил мальцу пощёчину. Тут подбежали матушка, сестра, совершенно счастливые - пропавший нашёлся. Оказывается, задержался-заигрался в гостях.
Подумал, как мило. Они подкупали своей непосредственностью».
22 марта.
«Когда проходил по Земелю опять того парня в окне увидел. В той же позе. Он вдруг заулыбался и поднял руку вверх в знак приветствия. Я не знал, как поступить.
Снилось, как крысу в угол загнал. Она старая, поседевшая, зад опущенный. Ощерится и мне в глаза бросается. Я её несколько раз веником отбил, пока позвоночник ей не перебил. Потом взял за хвост и из окна подальше выбросил. Руки помыл под умывальником.
Наутро Амбарцум спрашивает меня, почему вид у меня такой, будто я кого сношал или меня сношали. Я промолчал. Не верит он, что крысы в комнате водятся. Амбарцум мне в спину продолжает говорить:
- Чачи побольше из деревни привези».
Надо бы в книге прочесть, как фобия на крыс по научному называется.
27 марта.
«Есть такой Веня на курсе. В тени держится. Маленький с огромными очками на носу. Я ему сказал, что настроение у меня пакостное.
- Сейчас по восточному календарю год Дракона. Для утонченных натур он - испытание на прочность. Как бы ты с ума не сошёл, - сказала он холодно, - с виду ты грубоватый увалень, но внутренне нежный».
Всезнайка Вениамин ошибался. Действительно, год выдался тяжёлый. По городу прошла волна самоубийств. Молодые люди со своей жизнью сводили счёты. То, что тяжело было не только в Тбилиси, я узнал по московскому ТВ. Диктор говорил, что среди населения распространилось мнение, что по восточному календарю сейчас год Дракона, который якобы чреват разными катастрофами, трагедиями. В студию специально пригласили востоковеда, который разъяснил, что время Дракона придёт через несколько лет.
30 марта.
«С утра мышиного цвета небосклон давил. Тяжело было на душе. Завтракать не стал. Пошёл в баню, а там очередь. Постоял полчаса, надоело. Решил прогуляться по проспекту. Прямо из бани направился в метро. По дороге увидел нечто. На мусорной куче у арки входа в один из дворов дохлый кот валялся. К нему сзади пёс-дворняга пристроилась, пытается насиловать. Отвратный хер, глаза сумасшедшие, псина слюну пустила от вожделения. У меня даже челюсть отвисла от такой перверсии. Проходящий мужик тоже присмотрелся, потом нагнулся в поисках камня. Отогнал пса. Вижу собака кругами ходит. Пережидает. Глаза такие же сумасшедшие...
Пообщался во дворе университета и вернулся домой. Заснул рано. Сквозь сон слышу – опять шарк-шарк, а во сне вижу типа, что в окне постоянно торчит. Он будто по улице разгуливал. Сначала не узнал его. Угрюмый, с чёрными очками, сутулый».
5 апреля.
«После бани решил прошвырнуться. Когда поднимался на эскалаторе на Земеле, почувствовал неладное. Народ возбужденный был. Поднялся наверх и вижу, тот дом в готическом стиле оцеплен милицией. Насчитал пять карет скорой помощи. Люди в шоке. Толком ничего объяснить не могут. Посмотрел на окно, чтоб «старого знакомого» увидеть. Не было его на месте. В сердце защемило от дурных предчувствий.
Пошёл я в Кировский парк, что неподалеку находился. На скамейках сидело несколько пенсионеров. Новость обсуждали. Я сижу со своими банными принадлежностями в сумке, смотрю и слушаю. В это время разговор два старичка вели:
- Таким образом 8 человек зарезал. Утром подстерег и порезал кухонными ножами. Там же, знаешь, коммуналки. Двери не закрываются. Кто на дороге попадался, того и пырял. Настя его ножом в грудь в ответ. Помнишь, такая баба-городовой. Её тоже сильно поранил в руку. Крик стоял!!!
- А кто он? – спрашиваю.
- Васо зовут. Его родители на поруки взяли из психушки. Сами в Ваке жили, а его в комнате на коммуналке на расстоянии держали. Он ещё фашиста из себя изображал.
- А не тот ли, что постоянно в окне торчал, - спрашиваю. Озарило вдруг.
- Тот самый. Шпыняли его, правда, вовсю. Проходу не давали...
Этого упыря вывозили вместе с его жертвами. Все они были накрыты окровавленными одеялами.
Ночью опять нашло. Слышу, как крысы хоровод водят вдоль плинтусов. Появляются одна за другой и пропадают сквозь лаз под окном. Как ошарашенные, правильным ходом одна за другой. Как будто электродуга пошла, и они в ней напряжение поддерживают своей очумелостью. Забился я в свою кровать и думаю, если внимание привлечь, скопом как по команде набросятся. Гляжу в окно, на улице полная луна высоко. Может, от этого у них такой психоз».
12 апреля
«Сегодня я узнал, что Бесо некогда Олегом звали. Потом родители его имя на грузинский лад перекроили. Отец настоял, не звучит Олег Азмайпарашвили. Вообще, не к добру имена детям на ходу менять. Дескать мол!».
Меня прошиб пот. Однажды я подслушал, как родители говорили, что мой дядька, в честь которого поначалу мне его имя дали, что-то учудил. Что он натворил, я не расслышал. Отец голос понизил. Мать в ужасе была от услышанного. До сих пор не знаю, что произошло.
Отложив тетрадь, я почувствовал лёгкий озноб. Стало тревожно, в груди защемило и пальцы подрагивали. Взглянул на отца. Он продолжал возиться с шахматами.
Утром проснулся очень рано, тревожность не покидала меня. Я лежал в постели и тут поймал себя на мысли, что меня сильно влечёт куда-то. Я спешно оделся и направился к дому, где жил Шио. Даже родителям ничего не сказал.
Надо было идти в конец двора. Я шёл инстинктивно, на автопилоте. Шёл как сквозь строй. Меня расстреливали беспардонные любопытные взгляды, зыркающие из одноэтажных строений, конурок и сараев. Женщины, увидев меня, прекращали скандалить, потом продолжали истеричные разборки. Наглые мальчишки забегали вперёд и смотрели в упор. Чернявая девица мыла грязную посуду под краном во дворе, моё появление отвлекло её, и она развела лужу. Только пьяные мужики меня не замечали. Они играли в карты. В ногах путались то кошки, то собаки, то голые младенцы. Вспугнул сонных кур. Стоял жуткий запах нужника, а по воздуху носились зелёные мухи.
- Студент-писатель жил здесь, - сказал мне вонючий старик, состарившийся пьяница.
Его трясущаяся рука показывала на дверь и окна, облепленные старыми газетами, вместо занавесок.
- Знаю, - ответил я.
- Вы не знаете, как его дела? – спросил он.
За дверью было тихо и прохладно. Сбоку от входа находилась кухонька - комнатушка размером в квадратный метр. Короткий тёмный коридор упирался в старую дверь. За ней открывалась длинная, как пенал, комната… шкаф, кровать, стол стояли один за другим. На стенке висели пожелтевшие вырезки из газет. Я бочком протиснулся между кроватью и столом, чтоб дойти до окна, мутного, с облупленными рамами. От него шёл серый свет. Тревога у меня не унималась, тут я понял, что влекло меня сюда - желание выглянуть из этого окна.
Тетрадка, книги лежали на столе. Клеёнка была загажена крысиным калом и запятнана следами грызунов. А сами тетрадки и книжки изодраны в клочья.
Вдруг я слышу в спину кто-то мне говорит:
- Дескать мол, Шио от земмифобии страдал.
Оглянулся, а в проходе старик-хозяин стоит и моим голосом говорит.