Black и White. You и I. Глава первая

Глава первая. СВИДАНИЕ ПЕРВОЕ. СВИДАНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ.


***
Последние майские дни выдались на редкость. Впрочем, в любом году все майские дни выдаются, как правило, на редкость, и от погоды данное обстоятельство мало зависит. В этом году погода шептала, не позволяя сидеть дома даже заядлым домоседам. Буйство света и цвета оживляло чувства и мысли, призывая к романтическим настроениям и безумствам во имя любви. Создавалось впечатление, что жизнь бурлит также, как недавние апрельские ручейки.
Рабочий день подходил к концу. Виктория прожигала его остаток, без интереса наблюдая в окно за проезжающими машинами. Мысли девушки резко контрастировали с ярким, дразнящим и ласковым солнцем, что игриво заглядывало в окна и манило к себе. Делая круг, мысли возвращались к искомому, вяло отталкивались от начальной точки и вновь отправлялись по пройденному.
О чём думала Виктория Шедон? Хотелось бы сказать о любви, но правильнее было бы заметить – о выборе. И мысль её металась, взвешивая все «за» и «против»: «должно» и «хочется», «хочется» и «колется», «правильно» и «невозможно», «непрогнозируемо» или «невыносимо», «стабильно» или «весело». И трудна эта дума была: раздваиваться в себе она заставляла и торговаться с собой.
Одному она обещалась стать женой, однако манил совсем другой. Один обещался в вечной любви, однако любить хотелось другого. Они обещали верности хранить, однако сердце её было измен полно.  Разум убеждал в том, что в сердце всё глупости, и девушка соглашалась с ним, оценивая все «за» и «против» не находя: стабильность, семья, определенность, будущность, плюс: «Ты слово дала. Никто не отпустит тебя», – и тяжко вдыхала она, и горько ругала себя, и каялась запоздало, когда сердце трудно дышало. Сердце её убеждало: «Беги! И глупости не твори!» – и девушка считала все «против» – и «за», практически не находя: свобода, мечта, одиночество, неизвестность, страх. Один был реальностью: из плоти и крови, теплый, живой, чужой. Другой был недостижимой мечтой: из плоти и крови, холодный, далекий, родной.
Вика прислонилась разгоряченным лбом к прохладному стеклу и решилась: «Всё! У кого больше букв в имени, тот и победил…» – искусить судьбу. Она прижала обе ладони к окну и чётко отстукала пальцами правой руки буквы – С-А-Ш-К-А – пять, затем левой – Д-Е-Н-И-С – пять: судьба промолчала, мысль по пройденному побежала.
Так, погрузившись в свои мысли, Виктория Шедон совсем не заметила, как по другую сторону стеклянного витража припарковалась машина и как за ней наблюдает объект её нелегких дум…

***
Смирнов торопился закончить дела и успеть за любовницей на работу. Сегодня они отмечали свой первый юбилей. Прошел ровно год, как у него закрутился бурный роман с Викторией Шедон. И воодушевленный открывающимися перспективами на вечер, он собирался устроить маленькое торжество по этому поводу.
Год, проведенный с этой девушкой, круто изменил его жизнь. Прожив с женой почти двадцать лет, он чётко понимал, что никогда в жизни не испытывал подобных чувств ни к одной женщине, хотя романам на стороне давно уже не вёл счет.
Жена у Смирнова была спокойная, скромная и привлекательная женщина, воспитанная на идеалистических представлениях, поэтому она не догадывалась об интрижках мужа, которые он, впрочем, надо отдать ему должное, тщательно скрывал, зато всегда помнила про его природную ревность, граничащую с патологией, отчего никогда не давала поводов и хранила верность. Поэтому, когда 8 Марта муж ушёл из дома из-за глупой семейной размолвки, которую раздул до невероятных размеров, растерялась, не зная, что думать. Первые дни много плакала. Затем выяснила, что живёт он у матери, успокоилась и стала ждать, оправдав для себя поведение мужа кризисом среднего возраста.
Уйдя из семьи, Смирнов по настоянию любовницы поселился у матери, чтобы дать возможность семье не терять его из виду и привыкнуть к новым обстоятельствам постепенно. Несмотря на молодость его Вика была мудра не по годам и, когда того требовала ситуация, умела быть убедительно жесткой и красноречивой, что его конечно же радовало, но и огорчало тоже. Раньше она прилагала максимум усилий, уговаривая не менять ничего в жизни, не оставлять жену, не наносить душевные раны сыновьям, но он всё-таки поддавшись порыву… ушёл.
И вот он, взрослый, серьезный мужчина, как влюбленный школьник, стоит под окнами и ждёт свою музу, что смотрит куда-то вдаль через огромное панорамное окно офиса, скользит взглядом мимо и не замечает его, отчего даже немного обидно, однако печаль на её лице, которую хочется стереть ластиком, заставляет  радоваться против воли, ибо она есть подтверждение любви к нему.
Смирнов несколько раз порывался набрать номер любовницы и порадовать, сообщив о своём ожидании, но останавливался, не желая портить сюрприз. Да и страдание девушки тешило самолюбие, заставляя всё более убеждаться в мысли, что и Вика любит его и скучает: приятно получить подобное свидетельство, когда другой об этом не догадывается.
И как прожить ещё год с ней, но без неё, Александр представлял плохо…


***
– Вика, – окликнул начальник, оторвав девушку от размышлений.
Шедон вздрогнула от неожиданности и резко повернулась.
– Да, Паш.
– Н-напугалась, что ли?
– Да нет, просто… просто в окно засмотрелась, – как-то само собой сорвалось с языка.
– Да-а-а? – нарочито растягивая слово, загадочно произнес начальник. – Значит, уже видела, что Денис приехал?
– Какой?
– А ты какого ждала? – усмехнулся Павел.
– Я никого не ждала, – с вызовом ответила Шедон и отвернулась, чтобы Бондарь не смог видеть её смущения.
Лихорадочно разглядывая машины на стоянке под окном, заметила старый джип. «Черт!» – чертыхнулась про себя, она так задумалась, что не заметила, как подъехал её любимый…
– Ш-ш-а…
– Паш, я уже вижу, – оборвала Вика начальника, воспользовавшись его легким заиканием.
– Х-хорошо! – Бондарь выдержал небольшую паузу. – Он п-просит удостоверения качества всю на нашу продукцию, с-сделаешь?
– Всю! – резко развернувшись, воскликнула Виктория.
– Да!
– Он в курсе сколько сейчас время? И во сколько заканчивается мой рабочий день?
– Виктория, – послышался голос из-за спины Павла, – добрый вечер! Прошу прощения за причиненное беспокойство, но мне они действительно нужны, – входя в кабинет, оправдался высокий брюнет.
– Да? – с сомнением отозвалась девушка, резко меняясь в лице. – И зачем это вам понадобились все удостоверения качества на ночь глядя?
– У наших клиентов возникли проблемы с ОБЭПом, и мне необходимо предоставить их им завтра утром, – быстро нашелся Денис. – В свою очередь за ваше потраченное время я обещаю довезти вас до дома, тем самым вы сэкономите его на дороге, – не отводя взгляда, продолжил он, ожидая следующего выпада.
– До дома?
– Да!
– До подъезда?
– Да!
– Я живу на втором этаже, – улыбаясь, предупредила Вика.
– До второго этажа.
– У вас машина слишком широкая, а у нас подъездные двери слишком узкие.
– Ничего не поделаешь, придется нести вас на руках.
Бровь Виктории медленно поползла вверх, а щеки и без того румяные, ещё больше зарделись.
– Н-ну? Мы пошли, п-поговорим пока? – вмешался Бондарь с добродушной улыбкой.
– Идите! – шутливо разрешила девушка, настроение которой заметно улучшилось.
С внеплановым заданием Шедон справилась быстрее, чем мужчины закончили разговор, поэтому, вручив требуемые документы, мило попрощалась и собралась уходить, несмотря на уговоры позднего визитера на пятиминутное ожидание.
– В другой раз, Денис Константинович, в другой раз, – и она самодовольно улыбнулась, польщенная настойчивостью молодого человека, – сегодня, видимо, не судьба…
Однако Денис, не обращая внимания на Бондаря, поднялся со стула и вручил ей ключи от своей машины:
– Пять минут! Хорошо?
– Ну, если только пять минут, – округлила глаза Вика. – Пашенька, я тебе больше не нужна сегодня? Нет? Тогда до завтра.
– До завтра, – загадочно улыбнулся босс, от которого не укрылся ни хозяйский жест визитера, ни смущение подчиненной, ни нервозность этих двоих.
Вика быстро ретировалась из кабинета босса и, окинув хозяйским взглядом все комнаты, вышла из офиса, оставив мужчин одних. Она, словно ребёнок, весело прыгала по ступенькам, сбегая на первый этаж, как вдруг остановилась посреди широкой лестницы, чуть не врезавшись в чью-то широкую грудь. Стараясь сохранить равновесие, девушка подняла глаза:
– Денис!
И она повисла на шее высокого блондина, переполняемая детской радостью от неожиданной встречи.
– А ты чего тут? Рабочий день же кончился…
– Пашка позвал.
– Ясно.
– Ты домой?
– Ага…
– Тебя подкинуть?
– Нет… спасибо… уже… – и в голосе её другой услышал нотки расстройства.
Вика резко убрала руки с шеи молодого человека и высвободилась из объятий.
– Тебя босс зачем позвал?
– Не знаю. Не сказал.
– Ясно. У него там младший завис, – с какой-то неприязнью сообщила Вика. – Думаю все вопросы будут касаться доставки…
– Слушай, насчёт доставки… – начал Денис, но замялся.
– Что? Ну, говори!
– У них же там набор идёт…
– Ну да, завтра собеседования. А что?
– У меня брат не может работу найти, ты бы не могла поговорить с младшим, чтобы он его водителем взял. Он у меня…
– Денис, давай так! – резко перебила Вика. – Сначала ты уходишь в доставку супервайзером, а потом сам будешь думать о брате, хорошо?
– И почему ты решила, что меня возьмут к ним?
– Потому что ты – мой любимый торговый, – рассмеялась Шедон, переведя серьезный разговор, как всегда, в шутку, и вновь обвила шею блондина руками.
– Да? – в тон ответил парень, плечи которого от смеха стали чуть заметно подрагивать.
– Да! – торжественно подтвердила Шедон. – С Днём рождения тебя! 
– Поздравляла уже… – прижимая девушку к себе, отозвался Денис.
– Это было утром! А значит в прошлой жизни! И мы были не одни… – и Вика заговорщицки посмотрела в глаза, а затем наклонилась к уху, прошептала: «Мой любимый…» – и, весело рассмеявшись, высвободилась из объятий.
– Может дождёшься?
– Нет, мне пора, – с грустью заметила она, – но если вы просидите два часа, то… – и, оборвав себя на полуслове, рассмеялась, и вновь по-дружески обняла молодого человека, и вновь резко отпрянула, а затем заспешила на выход.
Денис провожал её взглядом до тех пор, пока она не скрылась за стеклянными дверями и не потерялась в пёстром многоцветье припаркованных машин. Она отказалась ехать с ним, значит, с другой стороны дороги её ждёт белая административная «Волга», решил молодой человек, и сейчас она спешит к ней через плотный поток машин, как обычно, не дожидаясь зелёного цвета.
Тряхнув головой, Килин направился в офис, но, не сделав и шага, столкнулся с Шавиным.
– Добрый вечер, Денис…
– Добрый вечер, Денис…
Мужчины поздоровались, улыбнулись и разошлись в разные стороны.


***
Разговаривавший по телефону, Смирнов не заметил, как его возлюбленная выпорхнула из офиса, села в старый джип и вскоре скрылась в неизвестном направлении с высоким темноволосым молодым человеком. Устав от ожидания, он позвонил ей, но не дождался ответа. Через полчаса, оборвав мобильный напрасными звонками, решился позвонить в офис, зная, что она будет недовольна этим.
– А Викторию Александровну можно к телефону?
– Она ушла.
– Когда? – вырвалось у него.
Он любовался ей, когда она стояла у окна прекрасная, загадочная и печальная, не замечая его машины, поэтому был удивлен и крайне раздосадован, что не заметил, как она вышла и прошла мимо него.
– Около часа назад.
Смирнов позвонил на домашний – никто не ответил. Позвонил сестре – та ответила, что Вика собиралась домой. Позвонил родителям, представляя волну негодования, – тоже нет. В голове сами собой стали вырисовываться мрачные картинки. Продолжая обрывать мобильный Виктории, поехал к ней.
Дома никого не было. Беспокойно бродя в одиночестве по квартире и не зная за что схватиться, заметил угол какой-то тетради под кроватью. Вытащил, сел на пол, облокотился на стену и открыл. Прочитав первые строки, резко закрыл. Встал. Зашвырнул тетрадь под кровать. Пошел на кухню. Поставил чайник. Снова, в который раз позвонил на мобильный, послушал гудки… и вернулся в спальню. Любопытство, а также беспокойство, победили: он открыл дневник своей будущей жены…
Обычно женский дневник – это любовная хандра, что тайно пишется для объекта хандры, который случайно её и прочтёт. Так делают умные женщины. Также дневник может представлять собой эмоционально изложенную вереницу впечатлений. Как правило, такие дневники пишут импульсивные люди. Реже дневники представляют собой четкую фиксацию событий, записываемых в течение или по истечении дня. Это скучное чтиво для уравновешенных, которые, если и тратят время на эти записи, то видят в них определенный смысл. Несомненным остается одно: личные записи представляют в чужих руках стопроцентный компромат для их владельца.
 Виктория Шедон была неумная, импульсивная и очень уравновешенная особа, отчего через полчаса Смирнов покинул квартиру любовницы с твердым намерением более никогда не видеться с ней, оставив на столе прощальное письмо. Однако через пятнадцать минут вернулся, страшась застать хозяйку дома, и забрал письмо. Впрочем, положения это обстоятельство не спасло, а только лишь усугубило: воображение само дорисовывало картину чужой измены.
Александру и прежде мало нравилось, что Вика работала в мужском коллективе, окруженная сплошь и рядом молодыми мужчинами, однако она всегда столь по-детски откровенно рассказывала ему всё без утайки, что усомниться в чём-то было невозможно. Плюс он знал о её зароке: никаких служебных романов, а обещаний, особенно данных себе, она на ветер не бросала. В этом Смирнов убедился, когда они вместе работали в городской администрации: он – водителем, она – секретарём. Он думал, что знал каждую её мысль, каждое желание, каждое настроение, а на деле всё оказалось иллюзией – умелой и изощрённой – созданной специально для него. И теперь это знание, словно удар под дых, заставляло Александра сходить с ума от физической боли, чувствуя, как ревность горячей смолой растекается из грудной клетки, лишая не только воли, но и здравомыслия: любовницу следовало оставить немедленно, но прежде хотелось посмотреть в её честные, доверчивые, открытые глаза, чтобы плюнуть… и уйти. Однако мысль о расставании была ещё более нестерпима, чем адские муки ревности, рисующей её в объятьях другого.
В каком-то бреду Смирнов снова открыл дневник изменницы, надеясь в его строчках отыскать противоядие для себя и оружие против другого, однако все строки были бесконечно скучны и искомого не давали: «Январь, первое. Утро: дом, сын, счастье. День: сестра, сын, дом, счастье. Вечер: Олька, гости, болтовня, счастье. Сидели одни, благоверный – у мамы. И как только она ещё не умерла с ним от скуки и тоски? Бедная моя Олька… Январь, второе. Утро: дом, сын, счастье. День: парк, сын, счастье. Вечер: дом, семья, счастье. О, как же я люблю эти тихие вечера… Январь, третье. Утро: дом, сын, счастье. День: свидание с Сашкой. И не сидится же ему дома. Вечер: парк, сын, счастье». Александр прошёлся по январю, дошёл до февраля: «Февраль, четырнадцатое. Утро-день: работа, Бондарь, Вебер, Суриков. Болтали с Пашкой: он всё помнит – это минус, его молчанье – это плюс. Вебер: зверствовала с особым усердием и ладно бы по работе, а то ведь личное. И чего ей так дался Бондарь? Суриков: сидели в его кабинет за закрытыми дверями, долго, неприлично долго. Ломала комедию, устраивала фарс – не помогает: всё та же мелкая, мелочная, самолюбивая, злопамятная и трусливая душонка. Моё спасение в его трусости. Впрочем, ему есть за что меня ненавидеть. Вечер: Сашка, Шавин. Сашка встретил после работы, подарил цветы, прекрасно забыв, что не люблю этот праздник, и отвёз в офис к Шавиным, так как младшему срочно понадобились дубликаты отгрузочных документов за весь месяц: «Отпустите водителя…» – «Это не водитель…» – «А кто?» – «А что?» – «Интересно». – «Муж!» Бесилась, заламывала руки, но всё в пустоту – малодушие. Ночь: парк, сын, счастье. День вновь себя оправдал».
«Муж! Она назвала меня мужем», – обрадованно подорвался Смирнов. Он хорошо помнил, как отвозил её тогда, почти в ночь, к этому щенку, и как Вика ворчала, исполняя прихоть юнца, и как всю дорогу после молчала: «Что с тобой?» – «Злюсь…» – «На кого?» – «Точно не на тебя. На себя за малодушие…» – «Не расстраивайся. Он богатый сынок большого отца, а такие нас просто за людей не считают. Мы для них мусор. Поэтому плюнь и забудь». «Февраль: она ненавидит Шавина», – и Александр кинулся читать дальше, надеясь, что обманулся в своих подозрениях.
«Март, восьмое. Утро-день: работа, Шавин, Бондарь, парни, оптовики, клиенты – цветы, цветы, подарки, поздравления. Фарс. Букет через посыльного от Шедона, снова: издевается? Вечер-ночь: ужас! ужас! ужас! катастрофа! О, господи, что я натворила!!! Что я натворила? Он всё-таки ушёл! Я разрушила чужую семью… Бедный, бедный, Сашка, мой милый Сашка… М-да, плохо ему… Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу 8 Марта!»  И в этих строчках Смирнов нашёл лишь заботу и беспокойство о себе, поэтому раненый тайной надеждой заторопился читать дальше, опасаясь скорого прихода Виктории. Апрель ему ничего не подарил: она не любила свой день рождения, но домой он вёз её с полной охапкой пестрых роз, в которых потерялась его – единственная. От безденежья.
– А эти от кого?
– Какие?
– Красные.
– Я забыла. Подожди, розовые – от Пашки, белые – от Дениса, эти – от парней, эти – от Лёши, значит, эти – от Шавина.
– А эти?
– Слушай, я запуталась.
Смирнов хорошо помнил, с какой мнительной злостью заставлял вспоминать всех дарителей, что общеголяли его букетами и подарками, заставляя чувствовать собственное унижение и несостоятельность. Помнил: с какой дотошностью заставлял рассказывать кто и о чём с ней говорил в тот день, как поздравлял, что желал. Помнил, как убеждал себя и её, что всем им от неё что-то нужно, а любить кроме него никто не будет. Помнил, как она весело смеялась и беспечно отмахивалась, переполняемая задорной игривостью и фатовством. Помнил, как предупреждал, что подобное поведение до добра не доводит и что так ведут себя только продажные девки.
И вот он читает: «Апрель, тринадцатое. Цветы, цветы, цветы. Устала. Все словно с ума сошли. Апрель, четырнадцатое. Сашка прав. Апрель, пятнадцатое. Утро-день: работа, работа, работа. Вечер: сестра, Сашка, монастырь. Ночь: парк, сын, радость бытия», – и отравленное ревностью счастье к нему взывает. «Май, двадцатое. Утро-день: работа, Вебер, суета. Вечер: Смирнов. Ночь: парк, сын, счастье. Май, двадцать первое. Младший довёз и уехал. Всё сгущается: сижу, курю, пишу, заламываю руки, жду. Слушаю время и заклинаю телефон: «Позвони мне, позвони!» Это просто пытка!»
Записи обрывались, однако Смирнов больше не сомневался: Шавин позвонил…
Он тяжело встал и покинул квартиру любовницы, намереваясь больше никогда с ней не видеться, правда, забыв оставить прощальное письмо, всё-таки очень хотелось посмотреть в её честные, доверчивые, открытые глаза, чтобы плюнуть… и уйти


***
В это же время, когда Смирнов читал дневник своей ветреной любовницы, Шавин высадил Викторию за офисом, куда она спешила за забытыми вещами.
– Я подожду?
– Нет. Дальше я сама, но если у вас есть намерение познакомиться с моим мужем...
– Нет.
– Я так и думала. Всего хорошего, Денис, – и, сухо попрощавшись, Вика выскользнула из машины.
Зайдя с заднего крыльца, она быстро прошмыгнула мимо поста охраны, даже не осведомившись, сдан ли объект на сигнализацию. И, быстро взбегая по лестнице, очень надеялась никого не застать в офисе, желая, побыть в одиночестве, покурить в большом зале торговых, посмотреть в окна и подумать, хорошенько подумать над произошедшим. Одиночество! Ей больше всего сейчас хотелось именно его! И ещё тишины. И ещё спокойствия, которое напрочь забрали семнадцать непринятых вызовов от Смирнова. Однако придумывать оправдания, говорить и объясняться сейчас – было выше её сил. Молодой Шавин, маячивший полгода в мыслях, сегодня стал реальностью, из которой она не знала, как теперь выкрутиться с наименьшими потерями для самолюбия другого. Мальчик был упрям, эгоистичен, непредсказуем, капризен, самолюбив – это она знала, когда ввязывалась с ним в игру. А вот насколько он злопамятен и мстителен – это был вопрос, большой вопрос без ответа, который и появился сегодня на повестке дня в её в голове.
Вика открыла своим ключом стеклянную дверь, вошла в холл и почти задохнулась от табачного дыма. Быстро бросив сумку на стол оператора, пошла открывать окна во всех комнатах, распахнула дверь в кабинет начальника и опешила:
– О, господи! Привет, ребята! Пашка, вы чего так накурили? Дышать же нечем! – и, обогнув стул с Килиным, подошла к окну и распахнула его. – Что так поздно? Не помешала?
– Нет, мы уже собирались уходить. А ты зачем вернулась? – спросил Павел.
Вика юркнула за спину Дениса и положила свои руки ему на плече, пытаясь унять вдруг нахлынувшую дрожь.
– По тебе соскучилась, Пашенька, любимый мой босс…
– Точно по мне? Ни с кем не путаешь?
– Если только с моим любимым торговым…
Денис почувствовал, как заиграли женские руки и поспешил накрыть их своими ладонями: он знал, она вернётся; он ждал, поэтому и разговор затянулся. Всё это Вика прочитала в мимолетности дружеского прикосновения, поспешила высвободиться и, как обычно, перевести всё в шутку.
– Так! Я хочу кофе, сигарету и тишину! Вам кофе сделать?
Мужчины согласились, отчего тишина и одиночество канули в Лету, поэтому, сделав другим кофе, Шедон засобиралась домой, чувствуя себя очень неуютно под испытывающим взглядом босса.
– Я тебя подкину! – чуть ли не приказал Денис. – Подожди меня…
– Хорошо. Я у себя… – и Вика вышла, оставив мужчин и кофе тет-а-тет.
В ожидании Дениса она подошла к окну и прислонилась к прохладному стеклу пылающей щекой. Она понимала, Павел заметил и её лихорадочный взгляд, и излишнюю веселость, и истеричный смех, и дрожь, и не сомневалась какую картину дорисует его воображение: два часа назад её увез дистрибьютерский сынок, и вот теперь она здесь, мечется как шальная и не находит себе места. Что он может ещё подумать?
Вика приложила другую щеку к стеклу и с облегчением выдохнула: прохлада была приятна. Однако, чтобы там не подумал Пашка, это вопрос десятый, она сумеет ответить, а вот как объясняться со Смирновым? Этот вопрос был самый насущный, и в сердце своём Виктория по-прежнему не имела на него ответа, раздваиваясь в себе ещё больше, чем два часа назад, когда она вот так же, стоя у окна, стяжала страдание выбора, страха и трепета.
Два часа назад её манил молодой Шавин только потому, что казался недостижимым и табуированным мальчиком. Эти запреты делали Дениса в глазах Виктории самой притягательной целью, рождая в ней азарт битвы и вожделения. Но за два часа табу превратилось в трофей, и ситуация резко переменилась: все мысли её обратились к Смирному. Чувствовала ли она свою вину перед любовником за непостоянство? Да, и каялась, мысленно посыпая себе голову пеплом: она не сумела остаться верной тому, кого избрала в мужья, она решилась на измену, она была кругом и везде виновата, она была готова нести своё наказание и крест… Но семнадцать непринятых вызовов? Но ужас от известия об уходе из семьи, который испытала 8 Марта? Но бешенство на себя за малодушие, которое ощутила 14 Февраля? От одной только мысли, что порой прошивала сердце девушки скорой строчкой, о бесконечности серых будней бесцветной жизни со Смирновым Виктория столбенела, теряя дыхание:
– Господи! Помоги, – прошептала она, – если можно, пронеси чашу сию мимо меня…
Вика переменила щеку, но выдохнуть не успела.
– Ну что? Полетели? – в комнату зашёл Денис. – Что с тобой? Всё в порядке?
– Да…
– Ты какая-то… растерянная, что ли, – глядя в глаза, предположил он, обнимая девушку. – Тебя кто-то обидел?
– Нет. Всё хорошо. Просто мне нужна тишина и спокойствие…
– На твой любимый мост?
– Да! Да! – взорвалась Вика буйной радостью. – А можно? А как же жена? Разве она тебя не ждёт? У тебя же день варения?
– Мы поссорились?
– Давно?
– Месяц…
– Впрочем, это неважно. У вас вечная незавершёнка… – Вика ободряюще улыбнулась, –  и это прекрасно… Так что помиритесь. Ну что? На мост? – несмело спросила она.
– Полетели! Пташка моя!
И бросив Павлу быстрое «Пока!», они весело упорхнули из офиса.


***
В то же время, когда Килин вез Викторию к мосту, Шавин подъезжал к дому, где уже извелась в ожидании юная жена, однако мысли его всё ещё занимала другая, и отделаться от них он был не в силах. Не став дожидаться лифта, он неспеша пошёл отсчитывать ступени до седьмого этажа, прекрасно понимая, что через пять минут начнёт считать их в обратном порядке, чтобы ехать с супругой к родителям.
Денис рано женился, и по прихоти, после того как прочитал дневник одногруппницы, в котором та писала, что он самый худший, несносный, эгоистичный, капризный и непрогнозируемый парень из всех, с кем она встречалась. Прочитал и решил: женюсь! А потом решил, что хочет стать молодым отцом, чтобы в кино на одни фильмы с сыном или дочерью ходить. Решил – сделал, однако над этой задачей пришлось трудиться год. И тут, словно в насмешку, появилась другая…
Сразу после института отец взял его к себе на работу, под свою ответственность и начало. И начало это не задалось: за ним закрепилось добродушное Шавин-младший вместе со снисходительным отношением, его просто терпели, чем бы дитя не тешилось, и всё решали в обход. Это больно било по молодому самолюбию, требовавшему признания, но ситуации не меняло, пока не появилась Шедон.
Константин Арсеньевич Шавин был директором дистрибьютерского филиала, поэтому без проблем взял сына к себе на логистику и согласовывание планов. Работа была не сложная, не пыльная, не обременительная, отлаженная до мелочей, клиенты податливые, поставщики сговорчивые все. Все, кроме DNS – филиала компании производителя, – где в аналогичной сыну позиции работала Анна Вебер, очень целеустремленная девушка, с которой и не поладил Денис, отчего Константину Арсеньевичу не раз приходилось вмешиваться и объясняться, чего он очень не любил. Впрочем, Анна была карьеристкой, следовательно, персонажем проходным и малозначащим. И, действительно, через год она уехала в головной офис, а её место заняла тихая, неприметная и покорная девочка, которая сумела найти подход к его строптивому отпрыску. Однако то, что Шавин-старший весьма верно оценил как послушание от неуверенности, сыну представилось в ином свете.
Молодые люди занимались логистикой – Шедон оптовой, как представитель производящей компании, Шавин – розничной, поэтому общение их было не только весьма плотным, но и от месяца к месяцу всё более продуктивным. И эта продуктивность не укрывалась ни от наметанного взгляда Бондаря, ни от зоркого – Шавина-старшего: один извлекал – выгоды, другой – спокойствие. И вместе они снисходительно относились к этим забавам молодости: один – поощрял, другой – не замечал. Однако, когда через полгода компания дистрибьютер запустила новое подразделение – собственную доставку, отец сразу же перевёл туда сына в должности начальника, чем умиротворил его честолюбивые амбиции, а заодно и исключил необходимость столь плотного общения с DNS. Однако этот факт уже никак не повлиял на общение молодых людей, а лишь ускорил события, ибо покорно-дерзкая и тихо-насмешливая Виктория успела превратить жизнь младшего отпрыска семейства Шавиных в маниакальную устремленность: «Взять штурмом! Покорить любой ценой!»  И вот сегодня он, добившись согласия на поездку, решился разменять первый козырь в этой игре, но так и не понял удалось ли ему это.
– Ну что, вы готовы ехать? – спросил он, залезая в машину.
– Да, конечно. Не замучили моего любимого начальника?
– Я? Нет. Главное, чтобы его ваш Килин не замучил. Мы столкнулись с ним на лестнице.
– Правда?! Мой любимый торговый…
– Что-то много у вас любимых: любимый начальник, любимый торговый…
– Любимый муж, любимый дистрибьютор… Никого не забыла? – рассмеялась она.
– Вам виднее. Вы же у нас любвеобильная девушка, а не я… – и его почему-то разозлило это обстоятельство.
– Вам виднее, – лукаво рассмеялась она.
– Вот заберу у вас вашего любимого торгового, посмотрим, как скоро вы найдете ему замену.
– Вы не посмеете! – вдруг резко подорвалась Вика.
– Это почему же?
– Вы не посмеете!
– Очень даже посмею…
– Нет! Это мой любимый торговый! Мой!
– Посмотрим.
Надувшись, Шедон демонстративно отвернулась к окну и замолчала, не глядя больше на собеседника, а он, как всегда, терялся, страшась её насмешливости и не зная о чём говорить, если не о работе.
– Денис! – нарушила она тишину.
– Да.
– Вы не можете остановиться?
– Зачем?
– Я хочу курить!
– Курите в машине.
– В машине не хочу.
– Но тут нельзя останавливаться.
– Значит, остановитесь там, где это можно! Пожалуйста…
– Как скажете, но мне, если честно, не нравится, когда девушки курят.
– Да? – Виктория повела бровью, задетая за самолюбие. – И почему же это?
– Это неэстетично.
– В таком случае остановитесь в каком-либо эстетичном месте, чтобы не наблюдать мое неэстетичное зрелище в этот момент.
– Хорошо. В каком?
– Ну, не знаю…
– А вы подумайте, может, есть места, которые вам особенно нравятся?
– Вполне вероятно, что они могут не понравиться вам. Не могу же я подвергать себя подобному риску, как заставить вас наблюдать со всех сторон неэстетичные зрелища.
– Придется рискнуть.
– Что ж… Тут недалеко до моего любимого моста.
Они проехали поворот к её дому, разговор оживился, приняв обычный насмешливый тон, который задавала Виктория. Так за шутливыми недомолвками и игривыми намеками доехали до указанного моста.
– Куда дальше?
– Не знаю, – лукаво ответила Шедон, предоставляя право выбора ему. – И куда мы едем?
– Вниз. Вы же не предложили ничего лучшего, а я не нашелся, куда еще тут можно поехать.
Он намеренно долго кружил по дачам, блуждал по узким аллеям, тянул время и терялся, словно первокурсник перед строгим экзаменатором в ожидании вопроса.
– Денис, может быть попробуем перейти на ты?
– Давайте, – улыбнулся он, – но, боюсь, у меня это плохо получится.
–  Почему? – невинно поинтересовалась Вика, передразнивая нервное моргание молодого человека.
– Потому, что я везде на вы.
– Если я правильно вас поняла – это, значит, нет! Такое мягкое н-е-е-е-т… – загадочно растягивая последнее слово, подытожила девушка.
– Нет…
– Что именно нет?
– Нет…
– Ну, нет – так нет! На нет и суда нет.
– Нет! – с нажимом в голосе сказал Денис, не давая возможность перебить себя. – Это значит давай на ты! Но, если я буду сбиваться, ты мне скажешь!
– А сам ты этого не заметишь?
Непроизвольное частое моргание с головой выдавало молодого Шавина, что забавляло Шедон, искушая этим злоупотреблять. Она жмурилась и ласкалась, как кошка, подставляя лицо под слепящие лучи смотрящего в закат солнца. Шумно и томно вздыхала, чуть ли не мурлыча от удовольствия, отчего рука Шавина несколько раз порывалась зажить самостоятельной жизнью, но боясь быть осмеянной замирала в нерешительности.
– Люблю запах сирени, – блаженно протянула Вика и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза.
Денис остановил машину.
– Что-то случилось? – спросила, не открывая глаз.
– Нет, все в порядке. Это вам! – и он протянул ветку сирени, густо усыпанную цветами.
Виктория открыла глаза.
– Мне? Как мило с вашей стороны!
– Надо же постараться быть хоть немного романтичным.
– Романтичным, – отозвалась в такт девушка. – Спасибо!
– Не за что. С вами не идут в сравнение никакие цветы.
– О-о-о-о! – поморщилась она. – Не стоит, так напрягаться, Денис, казаться романтичным, когда этого и в помине нет. Пошло...
– Извини, я просто сказал, что думал, – ответил молодой человек, вновь часто заморгав, и эта растерянность опять не укрылась от глаз Вики, заставив внутренне улыбаться.
– Ладно, это ты меня извини…
– Нет, ты права. Я действительно не умею ухаживать за девушками, – признался Денис.
– Научишься, какие твои годы! – со знанием дела откомментировала Шедон.
Наступила неловкая пауза, но, к счастью, их маленькое путешествие по стране садоводов достигло своей цели: выехали к реке.
Виктория, прихватив сигареты и зажигалку, осторожно выбралась из машины, жалея туфли. Пытаясь идти на носках, направилась к воде. Денис легко шёл следом, забавляясь мучениями спутницы.
– Да, кстати!  Пока я буду курить, вы можете наслаждаться очень эстетичным видом, – обернувшись, насмешливо сообщила Шедон, разводя руками.
Вид оставлял желать лучшего. Денис остановился под её любимым мостом, где пейзаж разительно отличался. Быть «снизу» и быть «сверху» в действительности оказались совершенно противоположными вещами. Здесь царили темнота, грязь, сырость, мусор, технический мост теплотрассы, напоминавший, что о нём забыли со времен постройки. Даже старые ивы у воды не смягчали этот индустриальный пейзаж, когда сверху представляли собой очень живописное зрелище.
Шавин понял упрек и виновато улыбнулся:
– Я же предупреждал, что не знаю красивых мест в городе.
– А за городом?
– И за городом, – отозвался он, не уловив скрытого намека.
– В таком случае, Денис Константинович, у вас всё ещё в этой жизни впереди, – через спину крикнула Шедон, балансируя на носках туфель. – И в городе, и за городом, и… где там ещё, – тихо добавила, чтобы не быть услышанной.
Добравшись до большого валуна возле воды, молодая особа храбро взобралась на него, рискуя упасть в грязную и холодную воду, и демонстративно закурила, возвышаясь над своим спутником.
– Упасть не боишься?
– Нет.
– И почему же это? – легко толкая, невинно поинтересовался Шавин.
– Потому, что буква «У» есть в конце у слова му… – веселилась Шедон, старалась не схватиться за спутника.
– «У» говорите? – сильнее подтолкнул Денис.
– Именно! – схватившись, выдохнула Вика. – «У»! И вообще, прошу вас не мешать мне курить, молодой человек. Я мечтала об этом битый час и собираюсь насладиться процессом.
– Как скажете… – и Денис отступил от камня ровно на шаг.
Рассеяно, блуждая взглядом по окрестностям, он раздумывал, чтобы такое предложить, что позволит потянуть ещё время, когда она закончит курить. Мысли Виктории, наблюдавшей за ним сверху, не отличались оригинальностью и катились по схожему сценарию.
– Бросай курить!
Девушка игриво подняла бровь.
– Неа…
– Бросай! Пошли, поднимемся на тот мост, – указывая на теплотрассу, предложил парень.
«Детство!» – мелькнуло в голове, но подумав, что туфли уже плакали, согласилась. Мысль была достаточно забавной. Она давно не играла в детство, а поиграть в него с этим большим и манящим ребенком представлялось очень заманчиво. Отказавшись от протянутой руки, спустилась и стала вышагивать к мосту.
Дальше всё, как в сладкой взрослой сказке. Ступеньки были через одну и трухлявые. Он уверенно перешагивал их своими длинными ногами, обутыми в легкие кроссовки, ей потребовалась помощь. Целомудренно держась за руки, добрались до верхней площадки, откуда наверх шла вертикальная железная лестница.
– Кто первый? – спросила Вика.
– Конечно вы...
Он бросил вызов и ожидал действий, зная, что в любом случае останется в выигрыше, и девушка его приняла.
– Что же… хорошо! Надеюсь, что могу полностью на вас положиться и быть спокойной за свое здоровье и жизнь, если начну падать?
– Вполне.
– Ну… – девушка выдержала паузу, он не моргал. – Тогда вперед! – скомандовала она больше себе, нежели спутнику.
Скинув туфли и немыслимо высоко задрав узкую юбку, чтобы иметь возможность свободно двигаться, смело стала подниматься наверх.
– Денис! – обернулась, минув три пролета. – Ну что же вы? Где ваша поддержка на тот случай, когда я обязательно начну падать.
– Отсюда лучше ловить, – отозвался снизу, пойманный врасплох Шавин.
– Не сомневаюсь, но тогда мне дольше лететь, – засмеялась Вика. – И честно говоря, я не уверена, что вы сможете меня поймать, если только не закроете рот и не перестанете пускать слюни.
– Уже… – не находясь в ответе, стал подниматься.
Хищный оскал и открытый рот вещи разные, но почему-то он не захотел спорить с ней по этому поводу. Она была права. Наверху Вика по-прежнему не перестала нуждаться в помощи, поэтому держась за руки, дошли до середины моста и остановились, отойдя друг от друга на шаг. Близость возбуждала, а горящие лихорадочным огнем глаза девушки манили Дениса, как и губы.
– Замерзла? – спросил он, заметив её дрожь.
– Кажется, да…
Стараясь, расслабиться и не выдавать предательское волнение Виктория повернулась спиной, став заинтересованного изучать красоты, открывающиеся с моста. Денис подошел и обнял её.
– Согреть?
Кивнула. Почувствовав, что девушка перестала дрожать, Денис крепче обнял, и, наклонившись, потерся небритой щекой о другую нежную кожу. Её голова безвольно упала на плечо, предоставив ему полную свободу действий, к которой он так стремился, однако она подняла руку в запрещающем жесте и серьезно спросила:
– Ты знаешь, куда заводят такие игры?
– Да.
– И хочешь в них играть?
– Да.
– Почему? Вернее зачем?
– Не знаю, просто хочу и всё… – ответил, целуя женское ухо и надеясь, что дальше не станут развивать тему.
– Уверен?
– Да.
– Потом не будешь раскаиваться?
– Я никогда не раскаиваюсь в том, что делаю.
– Даже так, – задумчиво отозвалась Шедон и убрала голову с плеча.
– А ты?
– А я решаю задачку посложней…
– Какую?
– Быть или не быть, любить или не любить, изменять или не изменять…
– Кому изменять?
– Мужу…
– А кого любить?
– Того, кому не изменять…
– А кому быть?
– Тому, кого люблю…
– И кого ты любишь?
– Тебя…
Денис оторопел, чувствуя, себя в этот момент хомячком, получившим дозу героина: внутри всё сладко рухнуло, оборвалось, больно полетело, потеплело, затвердело. Для себя он просто решил, что хочет эту женщину, оказавшуюся в нужное время в нужном месте. В двадцать три года у него было высшее образование, работа, должность, трехкомнатная квартира, две машины, жена и скоро родится дочь, но никто не относился к нему серьезно. Он хотел слышать о себе: «Не его ли это отец…», но всегда слышал: «Это сын…» Виктория своим серьезным отношением подарила ощущение первого, за что и была удостоена излишнего внимания и интереса. С ней не приходилось держать вечную оборону против мира и ожидать камней. С ней он мог позволить быть собой. Добиваясь этой женщины, Шавин подсознательно доказывал миру, что к нему стоит относиться серьёзно. До предельности просто и ясно поставив цель, он не строил никаких планов или прогнозов, он даже не знал, захочет ли её видеть после того, как получит искомое. И вдруг ему признаются в любви, не требуя ни ответных признаний, ни клятв, ни обещаний: одним мгновением мир рухнул и восстал, радостью боли прошив всё внутри.
Шедон же, так настойчиво дразнящая этого непреступного мальчишку, сейчас не только не заметила своего признания, но совершенно не была уверена, хочет ли она продолжать игру, в очередной раз, искушая судьбу на параллели. Её ум одновременно могли занимать многие мужчины и даже некоторым порой удавалось срывать с губ шальной поцелуй, но постель всегда принадлежала одному, и если в ней появлялся другой, это означало, что прошлому туда путь заказан. Она понимала, что решает сейчас вопрос не просто обычной измены другому, а гораздо больше и… это её пугало.
Решив, что игра не зашла совсем далеко и у неё есть возможность пары шагов вперед до отступления, Вика повернулась, мягко обвила шею Дениса руками, поднялась на цыпочки и насмешливо заглянула в глаза. И её взгляд с готовностью встретили. И губы их наконец-то встретились в первом неуклюжем неуверенном незнакомом поцелуе, а руки пустились блуждать в первых целомудренных прикосновениях, не имевших ещё исследовательских целей.
– Ну что? Будем спускаться? – чуть отстраняясь, спросила Виктория.
– Давай, – поддержал Денис, увидев в вопросе побуждение к более решительному продолжению.
Усаживаясь на сиденье, девушка посмотрела на сотовый и задумалась, строго поджав губы.
– Куда дальше? – спросил Денис, заводя машину.
– Домой.
– Домой? – игриво переспросил он.
– Да, домой, – отмахнулась Вика, уже не обращавшая внимания на молодого человека.
– Я думаю… – он сделал паузу и выжидательно посмотрел на девушку, – нам надо кое-куда заехать?
– Куда?
– В аптеку.
– В аптеку? Зачем? – удивилась она.
– Как зачем? Я думал, что мы заедем в аптеку, а потом…
– А! Ясно! Можете не продолжать, Денис Константинович, – резко перебила Шедон, оценивая силу удара и даже не заботясь о мягкости интонаций.
Подобных ударов по своему самолюбию она не получала давно, успев позабыть, как прозаична жизнь без налета романтики, который существует лишь в её голове.
– Ну так что? Куда мы? – вновь спросил Денис, видя, что она затягивает с ответом.
– Я домой! А куда вы: вам виднее.
– А я думал… – в голосе молодого человека послышалось разочарование, и Шедон вновь поспешила перебить, предвосхищая очередной удар.
– Нет! Мне действительно пора домой, где придется объяснять своё долгое отсутствие очень ревнивому мужу, – и девушка показала телефон: тринадцать непринятых вызовов.
– Ну, что ж… пора, так пора, – упоминание о муже вернуло к реальности, в которой его также с нетерпением ждали дома, заставив осадить пыл, который пробудил в нём долгий поцелуй Шедон. – Когда встретимся?
– Не знаю, когда будет судьба, – пытаясь быть милой, вновь отмахнулась Вика.
– Я могу Вам позвонить?
– Да, конечно.
– А как же ревнивый муж?
– Обычно! Мало ли кто может звонить мне по работе в рабочее время.
– Договорились, – отозвался Шавин, думая, какое время сможет найти на нее завтра, как вдруг у неё зазвонил телефон.
– Да. Хорошо. Дома. Потом… Я поняла. Скоро буду… Конечно. Конечно же, Пашенька, – и, убрав телефон, скомандовала. – Я в офис! Высадишь меня на заднем дворе.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем ты понадобилась Павлу Александровичу на ночь глядя?
– Ну, я его поцеловать на прощанье забыла, потому что кто-то в кабинете сидел, – рассмеялась она, – надо исправить оплошность. Вопросы есть?
Вопросов у него была масса, но ни один из них он не решился задать. И вот теперь хмуро считая ступеньки – любимый начальник, любимый торговый, любимый муж, любимый дистрибьютор, – он точно решил, что одного любимца у неё завтра отнимет: любимый начальник, любимый муж, любимый дистрибьютор; любимый муж, любимый дистрибьютор; любимый дистрибьютор…

***
В то время, как любимый дистрибьютор Шедон считал ступени, любимый торговый катил её по любимому мосту.
– Денис, а ты очень торопишься?
– Нет.
– Тебя точно никто не ждёт? – робко уточнила девушка.
– Никто.
– Такого не может быть…
– Почему?
– Такого красивого, умного и обаятельного мужчину не может никто не ждать…
– Сам не понимаю, как так получилось, – отшутился Денис. – Это надо исправить…
– Правильно, отвезешь меня домой, а сам к жене – мириться. Она тебя точно ждёт! Наверное, уже все глаза проплакала… Только сначала, пожалуйста, – и Вика сложила молитвенно руки, – давай спустимся вниз…
– Куда?!
– Вниз. К теплотрассе. Я покажу. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Покурим и … поедем обратно. Пожалуйста… – и Вика состроила просящую гримаску, мило поджав губки.
Предложение было настолько неожиданным, что Килин затрясся от смеха: Шедон, как всегда, была непредсказуема, неподражаема и восхитительна, не удивительно, что муж не выпускал её из вида и присылал водителя по первому требованию. Удивительным было другое: как она могла жить со стариком?
Килин очень хорошо помнил свой прошлый день рождения: он надеялся на роман с ней и собрался уж было воплотить своё намерение в жизнь, однако Вика выскользнула, как всегда, как всегда.
Два года назад они почти вместе пришли в DNS – он торговым, она оператором команды – и как-то сразу стали симпатизировать друг другу. Впрочем, Шедон никого не обделяла вниманием, но к нему, он чувствовал, дышала особенно, хотя за её вечными шутками это сложно было понять. Однако только ему она позволяла себя подвозить и порой, вот как сейчас, просила покатать. В таких покатушках прошёл год, и он как-то незаметно привязался к девушке, став раздваиваться между ней и женой, ссоры с которой становились всё чаще и продолжительнее вплоть до того, что Милена могла по месяцу, как сейчас, жить у матери. В прошлом году он тоже холостяковал на свой день рождения, поэтому, дабы скрасить одиночество, решил устроить пьянку в офисе, собрав после работы всю команду. И все собрались. Было, как обычно, шумно, весело, буйно. Вебер не поддерживала подобное сплочение командного духа, поэтому, к всеобщей радости, уходила между первой и второй рюмками, а Вика? Вика оставалась и веселилась наравне со всеми, она была частью команды, она всегда была в доску своей. В тот день они устроили мальчишник, поэтому, кроме Шедон, никого из девчонок не было. И когда градус был должный парни испарились из офиса, дружно вымаршеровав из него под предводительством Пахана. Все всё понимали, однако заполучить Шедон ему так и не удалось.
– А где мальчишки? – спросила Вика, когда он в одиночестве вернулся в зал торговых.
– Покурить вышли…
– Все?
– Да. Все.
Они стояли друг напротив друга и смотрели в глаза. Он до сих пор помнил, как заходящее солнце разбивалось о витражи и купало в её в своём свете, как напуганы и манящи были её глаза, как их разделял лишь длинный стол, уставленный закусками, как дрожали его руки и была трезва голова. Он до сих пор не мог простить себе, что вышел на минуту, всего лишь на несколько секунд, чтобы закрыть офис и не беспокоиться о том, что кто-то может в него ввалиться ненароком и разрушить их тет-а-тет.
– Я сейчас… Только двери закрою…
– Хорошо…
И он вернулся, но она уже буднично прибирала со стола, заметно нервничала и как-то странно переменилась. Солнце по-прежнему сочилось сквозь витражи, но оно лишь слепило глаза. Он подошёл, чтобы обнять, но она вручила ему грязную посуду и приказала нести на кухню.
– Оставь. Уборщица придёт и все уберёт.
– Ирине не за это платят. Либо доплачиваем за свои попойки, либо убираем сами. Иди! – она весело рассмеялась. – У меня мало времени, – он вскинул в удивлении брови, – за мной сейчас подъедут… – пояснила, – муж… – уточнила.
Ему стукнуло тогда двадцать девять, а он робел и терялся.
И через пять минут она запрыгивала в белую «Волгу» и… исчезала за поворотом. И вот уже год он наблюдал за этой «Волгой», что никогда не парковалась, а ждала, словно такси, на обочине, видимо, подъезжая по первому требованию. Однажды, не сдержав любопытства, он остановился у здания администрации и подошёл к водителю этой самой «Волги», и они разговорились. Водила, хоть и напоминал урку, мужик оказался нормальный: они поняли друг друга. Шедон оказалась замужем за стариком... И это обстоятельство никак не укладывалось в его голове.
– Стой! Стой! Денис, остановись тут! – подала голос Виктория, заставив Килина очнуться от воспоминаний. – Мы приехали… – и она стала снимать туфли. – У тебя в машине какие-нибудь башмаки есть?
Обуви не нашлось, поэтому Вика босиком направилась к огромному валуну, что лежал у самой кромки воды и легко забралась на него. Денис запрыгнул и встав рядом с ней. 
– Да, вот так всегда: вид «сверху» и вид «снизу» – это две разные жизни, а мост-то один… – и Вика как-то печально вздохнула.
Килин уже знал, в таких прогулках, она делалась непохожа на себя, становясь совершенно загадочной без привычной смешливости, детскости и живости. И эта дурная загадочность порой его сильно раздражала, но она и без этого ничего не говорила открыто.
– Да? – решив не поддерживать серьёзных настроений девушки, весело спросил Денис.
– Да, – и Вика посмотрела в глаза, а затем облокотилась на него спиной, положив голову на плечо, – смотри: «наверху» всё утопает в яблоневом цвету, зелени и сирени, купается в солнце, дождях и радости мая, – и она показала на мост, по которому неслись машины, – а тут? – и рука заскользила, описывая полукруг. – «Внизу» что достаётся человеку? Но ведь не будет зелени без этих старых, корявых стволов, без земли мерзко загаженной… без…
Вика оборвалась на полуслове и замолчала. Денис заметил, как она устало закрыла глаза, отчего голова её стала тяжелее, а тело расслабленнее, поэтому крепче обнял за талию, притянул к себе и замер, чувствуя как опять начинают бродить старые мысли: его не устраивало быть другом, не устраивало, что она спит со стариком, не устраивало…
– Ну, не будем о грустном, – очнулась Вика. – Пошли! – и, весело отстранившись, легко спрыгнула с огромного камня и побежала к теплотрассе. – Догоняй!
Килин на мгновение опешил, увидев оголившиеся ноги девушки, которые уже быстро сверкали, поднимаясь по вертикальной лестнице, игриво призывая за собой. Быть её другом мог только евнух, но и тому бы досталось не слабо.
– Денис! – послышался её призыв сверху, и он поспешил на зов.
Когда Килин поднялся, то нашёл Шедон, стоящую за парапетом и крепко держащуюся за перила. Она осторожно раскачивалась и что-то напевала. «Что ты делаешь? Не упади», – он подошёл и обнял её сзади, с силой прижав к перилам моста. – «Давай обратно! Я держу…» Вика послушно развернулась к нему лицом, улыбнулась, стала перелезать, но неожиданно сорвалась: «Денис…» – «Держу! Тихо! Руку! Руку…» – он схватил её за вторую руку и потянул на себя.
– Напугалась? Больно? Ты как? Ты сумасшедшая!
– Есть немного…
Он притянул её к себе и замер, стараясь восстановить дыхание, поскольку и сам серьёзно напугался. Лететь было невысоко, метра три-четыре, но купание в холодной воде… «Чёрт!» – чертыхнулся он про себя, сообразив, какой момент упустил. «Чёрт!» – ему уже тридцать, а он по-прежнему на что-то надеется вместо того, чтобы взять самому. И Денис ещё крепче прижал к себе Викторию и, наклонившись, потерся небритой щекой о другую нежную кожу. Она стояла послушно, дрожала и всё сильнее льнула к нему. «Спасибо…» – прошептала тихо и подняла голову. И взгляды их встретились: солнце, как и год назад, купало её в последних лучах заката, и она жмурилась, но теперь ничто не разделало их, никто не мог неожиданно никуда ворваться, они были одни и… пьяны, но не от алкоголя. Губы Дениса дрогнули, Шедон еле заметно улыбнулась: и это было разрешение, и он его не упустил.
– Ну что… будем спускаться? – спросила Вика, высвобождаясь из его объятий. – Или ещё постоим немного? У тебя сигареты с собой?
– Да. Держи… – он нехотя отпустил девушку и встал рядом.
Вика молчала, сосредоточенно курила, глядя куда-то вдаль, а он? Он терялся, зная, что его безумно влечёт к ней, но не решаясь в этом признаться, ибо все попытки она сведет к смеху, а затем неизменно отправит к жене, сообщив, что у них вечная незавершёнка.
– Поехали! – вдруг скомандовала Шедон и, выкинув сигарету, бодрым шагом направилась прочь. – Тебе пора возвращаться…
– Куда?
– К жене. У вас вечная незавершёнка. Только закинешь меня к подруге, хорошо? А то я в таком виде…
– Хорошо, – только и нашёлся он, злясь на себе, но больше на неё.
Отряхнув ноги, Вика надела туфли, кое-как привела себя в порядок, игриво плюхнулась на сиденье рядом с водителем и опять закурила. Он смотрел на неё и всё больше злился, не понимая, как она могла так перемениться, когда всего лишь пять минут назад ответила на его поцелуй, а теперь ведёт себя так, словно ничего не произошло.
– Тут недалеко. Это по пути к моему дому...
– Что недалеко?
– Дом подруги. Я покажу, где остановиться, – говорила она, не обращая на него никакого внимания и сосредоточенно набирая сообщение.
– Вика… – Денис взял её за руку.
– Что? – она убрала телефон. – Полетели?
– У меня вопрос… – Денис замялся.
– Выкладывай! – рассмеялась Вика и высвободив руку потрепала его по голове.
– Ты сказала, что… меня возьмут в доставку супервайзером. Откуда ты это знаешь?
– Оттуда же откуда и про незавершёнку, – и Шедон вновь рассмеялась, но это уже был какой-то другой, странный, смех. – Из Космоса! Денис, ты мой любимый торговый и … этим всё сказано. Поехали уже, – и достав очередную сигарету, закурила, отвернувшись в окно.
Высадив Шедон у нужного дома, Килин, действительно, поехал к жене. И примирение их было сладким, настолько, что он забыл и о Виктории, и о работе, и о прочем в суете будней. Она оказалась, как всегда, права: у них вечная незавершёнка…


***
Шедон же, бодро вышагивая к подруге, крутила в руках телефон: семнадцать непринятых вызовов… Вечер обещал продолжение, которого совсем не хотелось: Смирнов ни разу не позвонил за последний час, значит, обиделся. В какой-то век Олька позвала её посидеть в кафе, поболтать, посмеяться, поэтому разборки с ревнивым любовником никак не вписывались в расписание сегодняшнего дня, тем более что хаос в голове после прогулки с Килиным лишь только усугубился и грозил смешать всё в одном.
Вика нажала на кнопку вызова:
– Привет… – осторожно начала, пытаясь угадать настроение Смирнова.
– Привет…
– Сашка, прости! Мы с Олькой по магазинам шатались, а я звук у телефона, видимо, на работе отключила, поэтому ничего не слышала… Прости?!
– А сейчас ты где?
– Мы в кафе решили посидеть…
– Каком?
– Не решили ещё…
– Я приеду за тобой…
– Нет, не нужно! Не беспокойся! А ты где?
– Дома.
– У матери? – вновь осторожно спросила Вика, жалея в очередной раз, что, поддавшись давлению со стороны любовника, вручила ему ключи от своей квартиры.
– Да…
Вика облегчённо выдохнула и заканючила «про простить», «про не забывать звук включать», «про не сердится», однако Смирнов оставался хмурым, поэтому решила «обидеться сама», ибо правом на «покапризничать» она ни с кем не делилась:
– Так, в чём вопрос? Я чего-то не понимаю? – резко смела тактику Шедон.
– Ни в чём, я обзвонил все телефоны, тебя ни с кем не было…
– Что ты сделал? Какие телефоны? – грозно спросила, чувствуя, как сердце уходит в пятки.
– Твой, домашний, рабочий, родителей… – он замолчал.
Вика выдерживала паузу, прежде чем позволить себе сорваться в негодовании или придумывать следующий дешевый отмаз: любовник не назвал подруги, и она разразилась гневной тирадой.
– Вика!
– Что Вика! Я уже больше двадцати лет Вика!
– Успокойся! Я сейчас приеду и поговорим…
– Ну уж нет! Я сейчас слишком зла, чтобы быть в состоянии разговаривать с тобой!
– И когда же ты будешь в состоянии разговаривать со мной? – зло спросил мужчина.
– Никогда! – услышал запальчивый ответ.
– Прекрасно, следовательно, я ничего не теряю, если приеду сейчас. Вы где?
– Нет! – взвизгнули на другом конце провода.
– Почему нет?
– Потому что нет и все! – отрубила любовница. – Когда я отойду, то позвоню сама!
– Тогда могу не отойти я, – с появившимися металлическими нотками в голосе, предупредил Смирнов, которого начал раздражать весь этот спектакль.
Хотелось воочию наблюдать его. Хотелось заглянуть в честные глаза, которые никогда не лгут, и ангельское лицо, которое скрывало дьявольское обличие. Хотелось или убить, или дать себе возможность поверить.
– Что? – ему показалось, что она растерялась.
– Ты слышала.
– Что же воля твоя, Александр Владимирович, – размеренно подбирая каждое слово, произносила Шедон, – тебе я так понимаю не впервые разрывать отношения, найдя пустяковый повод для этого. Опыт есть, а это великая сила! Удачи вам!
– Что? – растерялся в свою очередь Смирнов, уже серьезно сомневавшийся в прочитанном.
– Ты слышал.
– Я приеду!?... – ненавидя себя за просящий тон, сказал он.
– Нет! Я слишком зла!
– Тогда когда? – сдался он.
– Я позвоню! – и она решительно захлопнула телефон.
От радости, что удалось выкрутиться, Виктория вприпрыжку доскакала до нужных дверей:
– Ты где так долго? Привет! Обещала через десять минут, а сама?
– Тебе Сашка не звонил? Привет! В кафе идем? Ты почему не готова?
– Какое кафе? Поздно уже. Нет, не звонил. Ты чего такая? И на какой помойке тебя валяли?
– Какая?
– Бешеная.
– Пошли просто погуляем? Ну? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – и Вика скосила к носу глаза, сложив молитвенно руки. – Пошли!
Ольга знала – сопротивление бесполезно: её сумасшедшая подруга умела поставить на уши весь класс в своё время, да что там класс, школу, когда зачем-то выскочила замуж, сделав её оператором сарафанного радио: «Она беременна?» – «Нет». – «Беременна!» – «Нет». – «Я тебе говорю…» – «Ты ей ребёнка, что ли, делал?» Прошло почти десять лет, но ничего не изменилось: с возрастом к ней приходила только старость.
– Подожди! То есть ты намеревалась прыгнуть с моста теплотрассы? – уточнила Ольга.
Они сидели в кафе, куда её все-таки затащила Шедон, заставив совершить длинный пеший марш, пока выбалтывала все свои глупости.
– Ну… не то чтобы, но мысль такая была, правда, потом, когда он уже меня вытащил. Да не смотри ты меня так! Убиться там было невозможно, если ты об этом, так искупаться слегка.
– Ага, в нашей говнотечке, – саркастично заметила подруга.
– Ну не море, не море…
– А если бы он за тобой не прыгнул?
– Доплыла бы до берега и устроила своему любимцу весёлую жизнь, – и Вика задорно рассмеялась. – Думаю, ему бы понравилось, по крайне мере, вспомнить было бы о чём.
– А если бы прыгнул?
– Тогда история пошла бы в другом направлении… – задумчиво ответила Шедон, – совсем в другом. Мы бы с тобой здесь и сейчас точно не сидели бы. Только представь: он мокрый, я мокрая, чем бы всё это закончилось? Думаю, переодевание наше имело бы далеко не безобидные последствия, но у него вечная незавершёнка… Жаль только, что не со мной, не со мной. 
– Нет, ты все-таки ненормальная. Зачем тебе всё это?
– Не могу ответить. Я полгода сходила с ума по Шавину…
– Ты два года только и говоришь о Килине!
– Правда? Бедная ты у меня… И как ты только выносишь весь этот бред?
– Привыкла, – улыбнулась Ольга. – Что с Шавиным?
– Понимаешь, он был такой непредсказуемый, непреступный, непоследовательный, неприручаемый, что в голове, вот правда, звучало только одно: «Взять! Взять штурмом! Любой ценой!» Вот и доштурмовалась. И как пошло-то всё вышло, просто до омерзения и тошноты, словно меня искупали, нет, утопили, в нашей говнотечке! Мальчик просто решил развлечься и… без иллюзий так, аж, до обидного унизительно. И всё же… – мечтательно закатила глаза Шедон, – мальчик очень хорош, я бы сказала, роскошен до грехопадения, правда целоваться совсем не умеет…
– Это дело поправимое, – смеясь, заметила Ольга. – И то, что он предложил заехать в аптеку – это нормально, не понимаю, чего ты так взъелась. Чего ты ожидала?
– Красоты, Оля, кра-со-ты!
– А то, что ты таскаешься за женатыми – это красиво?
– Я ни за кем не таскаюсь, – обиделась Шедон, – оно всё как-то само получается…
– Да ты нормально разговаривать не умеешь! Только и делаешь, что заигрываешь, а потом удивляешься! Само оно у неё получается, – заворчала подруга, привыкшая за долгие годы к подобным выходкам Вики. – Вот что тебе понадобилось от Килина сегодня? Зачем ты его потащила на эту теплотрассу?
– Не знаю. Мне было плохо, хотелось стереть Шавина из головы и весь этот бред с ним связанный, а тут Килин под руку подвернулся. Всё как-то само собой опять получилось, но в итоге стало только хуже: одному – развлечься, другому – по карьере продвинуться, а я? – Вика вновь скосила к носу глаза, пытаясь придать лицу идиотическое выражение. – А я лесом пошла…
– Вот и хорошо. Позвони Сашке. Он, конечно, на бандита похож, и я не понимаю, что ты в нем нашла, но такого отношения даже он не заслуживает: сначала увела мужика из семьи, а теперь ищет повод как бы его обратно туда засунуть. 
– Да, ты права, как обычно, права… – Вика задумалась, достала очередную сигарету и глубоко затянулась.
– Звони уже! Поздно пешком возвращаться, а завтра на работу.
– Оля, не скули! Вика думу думает. Я не хочу видеть Смирнова. Это ты спать пойдешь, а мне, знаешь ли, весь мозг вынесут: «Почему не включила? Почему забыла? Где были? Почему не позвонила? Что купили? О чём говорили?» – и Шедон страдальчески поморщилась. –  Это хорошо, что он ещё про Шавина не знает…
– Тогда зачем ты его семьи увела?
– Оля! – грозно зашипела Шедон. – Только ты вот не начинай, пожалуйста, я и так за него перед всем светом виноватая! Ты-то ведь прекрасно знаешь, что это недоразумение. Ну, каюсь, увлеклась чутка, ну, с кем не бывает, – и она невинно пожала плечами. – Я же тоже человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
– Звони! Я домой хочу! Мне в пять утра вставать!
– Ладно, но только ради тебя, – и, состроив страдальческую гримасу, Шедон набрала номер Смирнова. – Такси заказывали? Через десять минут будет.
– Отлично. И успокойся уже ты наконец. Мужик из-за тебя жену оставил, детей…
– Я его не просила об этом, – холодно заметила подруга.
– Тебе двадцать шесть! Ты в разводе! С ребёнком! Кому ты нужна? Килину? Нет! У него своя жена есть. Шавину? Тоже нет. Это избалованный папенькин сынок, который не привык получать отказы! Только представь, если его отец узнает, что он связался с тобой?
– Ну, в лучшем случае мне это будет стоить работы, а в худшем… найдут мою голову в какой-нибудь сточной канаве, – мрачно пошутила Виктория.
– Так я в туалет, – посмотрев на часы, заторопилась Ольга. – Скоро приедет уже…
– Уже приехал, – и Вика кивнула в сторону парковки, где одиноко белела машина Смирнова. – Иди уже. И без суеты. Подождёт.
Подруга ушла, а Вика немигающим взглядом уставилась на парковку, и лицо её стало похоже на каменную маску, суровую и карающую, словно у богини Фемиды, выносящий смертный приговор…
– Пошли! – тронув за плечо, позвала Ольга.
– О, Господи! Это ты! – напугалась Шедон. – Пошли. Я подумала над твоими словами…
– И что?
– Ты права. Надо успокоиться и перестать витать в облаках. Время «мечт» прошло, юность канула в Лету, пришла пора остепениться. Хорошо, что не успела наделать глупостей…
– Только я что-то радости в твоем голосе не слышу?
– А какая тут может быть радость? Мне все почему-то очень настойчиво советуют похоронить себя заживо, убеждая, что это самое разумное решение из всех возможных. Что же попробуем устроить танцы в гробу…
– Не неси бред!
– Оля… – хотела было что-то возразить Шедон, но дверь машины отворилась и навстречу девушкам вышел Смирнов. – Ты чего такой хмурый? Мы тебя из постели выдернули? Ну, прости, – защебетала Вика, нежно целуя его в щёку. – Ольку закинем и домой, хорошо?
– Добрый вечер…
– Привет! А где ваши покупки? – поинтересовался Смирнов, заставив Ольгу растеряться.
– Мы ничего не покупали. Мы только глазки продавали.
– Целый вечер?
– Ну, почему целый вечер…
– Саша! Прекрати! – резко потребовала Шедон. – И не устраивай допрос! Не следователь! Моё алиби всё равно подтвердят, – рассмеялась она. – Хватит уже сердится, – и она опять легко поцеловала любовника. – С кем не случается, забылась малость, бывает. Глазки продавать тоже, знаешь ли, целая наука. Вот ты не умеешь! Иначе бы заметил, что на мне новая кофточка, – и Вика задорно покружилась вокруг себя, радуясь, что Ольга, выдав ей свою блузку, заставила привести себя в божий вид, иначе, ни прогулки тебе, ни кафе. – Поехали уже. Все устали. Да и спать пора, завтра на работу.


***
Высадив Ольгу, Смирнов растерялся, не зная, как вести себя дальше. В поведении любовницы ничего не выдавало перемен, как бы он ни силился их отыскать, однако прочитанные строчки жгли мозг и требовали объяснения, отчего бушующая в нём ревность готова была в любой момент прорваться наружу.
Зайдя в квартиру, Александр тяжело упал на диван, а Вика устроилась на полу у ног мужчины, взяла его руки в свои и стала медленно перебирать чужие пальцы. И, глядя на нее такую ласкающуюся, Смирнов был готов поверить во что угодно, лишь бы она вот так всегда сидела, обнимала его колени, улыбалась и смотрела в глаза.
– Сашка, ты знаешь что? – нежно произнесла она.
– Что? – глухо отозвался Смирнов, зная манеру любовницы, говорить полуфразами.
– Что я люблю тебя…
– Правда?
– Конечно же правда и…  очень. Ты прости меня. Знаю, что порой бываю несносна и капризна, но это молодость и… это пройдет, – возвращала она его слова, которые не были многократно услышаны из его уст. – Ты знаешь, что ты самый лучший? Нет! А я это знаю…
– И как давно ты это поняла?
– Думаю, что я всегда это знала, но не всегда ценила, гоняясь за призраками…
– Какими?
– Которые жили в моей голове и нигде больше…
– А теперь? – она была задумчива и прекрасна, в голосе было столько искренности, что не поверить было невозможно.
– Теперь их нет, – она светло и легко улыбнулась ему. – Теперь все хорошо. И ты больше не сердишься на меня за этот дурацкий телефон, да?
Упоминание о телефоне больно резануло, заставив ревность вспыхнуть с новой силой. Ему казалось, что они друг с другом были всегда более чем откровенны. Порой их откровенность пугала: ни одной женщине он не доверялся, как этой, ни одна женщина не доверялась ему так. Это их в своё время сблизило и теперь отдаляло. Заглянув в тетрадь, он почувствовал себя вором, но любопытство взяло верх и думая, что не найдет там ничего нового, пристально посмотрел в чужие строчки, мысли, душу. Испытанный шок был сродни прыжку без парашюта. И сейчас, сидя на диване и видя, как она ластится, он бы очень дорого заплатил, чтобы никогда не читать тех строк. Впервые желание забыть оказалось сильнее подозрений, простить – сильнее ревности. Он наклонился и нежно поцеловал женские волосы. Они пахли ветром, сиренью и табачным дымом. Вдохнул родной запах полной грудью: «Не сержусь», – выдохнул, однако подозрения никак не оставляли, простить и поверить – разные вещи. Простив, он не верил. Ущемленная гордость настойчиво требовала знать из первых уст, за что именно женщина получила прощение. Женщина должна была стать виноватой и каяться, чтобы зализать те раны, которые нанесла. Каяться, каяться, каяться и … лишь когда мужское самолюбие будет удовлетворено, он снизойдет до неё, поднимет с колен, вновь поставит на пьедестал, но её уже никогда не оставит знание, как легко с него можно упасть. Боль, доставленная женщиной, жаждала отмщения мужчины. Смирнов ничего не мог с собой сделать – это было сильнее его, и он предложил покататься, надеясь, что ночная прогулка усыпит бдительность любовницы и родит откровенность. Дорога была её слабостью, и Смирнов часто пользовался этим. «Сашка, милый Сашка, – и Вика страстно поцеловала его в губы. – Ты меня балуешь, смотри! Пять секунд! Я переоденусь только!» – и, подмигнув, она унеслась в полной уверенности, что это маленькое путешествие означает их полное примирение.
– Мы куда?
– За город.
– Куда именно?
– Через твой любимый мост и до монастыря.
Это был один из самых долгих и любимых её прогулочных маршрутов, когда она бездумно смотрела в окна, наслаждалась движением и скоростью. Он знал, Вике нравилось и самой быть за рулем, но с ним она предпочитала сиденье рядом. Он думал, что знал про неё все, что знает её, но увы и ах!
Смирнов вел машину, боясь взглянуть на любовницу. Прощальное письмо жгло карман брюк. Проезжая мост, просчитывал скорость, оценивал крепость ограждений, заметил, как необычно притихла Вика, глядя куда-то в сторону, в одну точку. Скорость была самая подходящая, всё произошло бы быстро и наверняка. Съехав с моста, покрылся холодной испариной, напуганный собственными мыслями и решимостью. А очнувшаяся любовница не подозревала насколько они были близки к тому, чтобы быть вместе, вместе навсегда.
– А помнишь, как мы на Байкал ездили? – вдруг не к месту вспомнила Вика. – И как я нас чуть не убила?
– Не убила же, – натянуто улыбнулся Александр и потрепал её по голове, как ребенка.
Он хорошо это помнил, они чуть не разбились по его вине.
На двадцатипятилетие отец подарил ей машину, однако водитель был из неё был никудышный, вот он и взялся учительствовать. И тут ему не было равных! Однако и она не подкачала, оказавшись способной ученицей, но опыт дело наживное, его с годами не пропьёшь, а вот этого-то как раз ей и не хватало, когда он предложил попробовать поменяться местами на скорости. Они неслись по трассе, впереди их ждал Байкал: он скинул до сотки и стал давать чёткие инструкции, однако рука у неё всё же дрогнула, и они чуть не улетели в кювет, благо он страховал. Думал, что больше она не решится повторить этот фокус, но Вика оказалась не просто безбашенной девчонкой, а убитой на всю голову: на обратном пути она уже скорости не скидывала и ему не разрешала. Нет, она определенно сводила его с ума, даже в лихие девяностые он – молодой, горячий, дерзкий, жестокий и резкий – не испытывал столько адреналина, даже когда они уходили от погони. «Жизнь прошла и как-то по-дурацки: карьеры не сложилось, однако не убит, не спился, да просто выжил…» – неслись в голове Александра обрывки мыслей, вдруг неожиданно осознавшего какую-то никчёмность своего существования, которым он так недавно ещё гордился и ставил в пример. Ему вдруг показалось, что он не пара, не ровня этой девочке, тихо сидевшей с ним рядом и думающей о чём-то своём. Ему почти сорок. Он простой водила, пусть и у городского главы, что поднялся всё в тех же девяностых: «А почему она сбежала от него? И как он только смел к ней протягиваться свои паскудные руки! Вы эти руки вместе к ней протянули…Дурак! Во дурак! Что ты ей нёс!»
– Ты почему молчишь? – отряхиваясь от ненужного хлама в мыслях, переключился он на Викторию.
– Не знаю… Смотри какая луна…
И они снова задумались.
В первое своё лето они пережили весь фейерверк возможных чувств, но им казалось, что всё ещё впереди. «Три месяца, как три года, пролетевшие в один миг», – как-то одновременно сознались они друг другу, празднуя их первую осень. Влюбленная Виктория легко и просто доверилась мужчине. Её простота подкупала, влюбленность тешила. Рассказы о себе, вызвали отеческую заботу и непреодолимое желание защитить от всех невзгод этого мира. И то, с какой открытостью и доверчивостью она вручила себя, вызвало и его на откровенность. И он рассказывал, рассказывал, рассказывал, ему было о чём вспомнить. Он вспоминал: она восхищалась, удивлялась, влюблялась. Даже рассказы об изменах, случайных связях, ночных бабочках, мужских соревнования не коробили её гордости, а лишь разжигали любопытство, делая его ещё, и ещё, и ещё откровенней.
Пришла их первая осень. Смирнов стал повторяться. Повествование о жизни пошло по второму кругу, иному взгляду, ещё восторженному, но уже более пристальному, оценивающему. Шедон не любила повторяться, но, живя настоящим, позволила ему учительствовать. И он учил, учил жизни и тому, как жить. Она была благодарная и внимательная ученица. На смену осени пришла зима. Повествование о жизни разменяло третье почтение. Он по-прежнему учительствовал. Требовал рассказывать: рассказывали. В любовь играли всё чаще, по сторонам смотрели всё пристальней: Шедон взяла от Смирнова всё, что он мог дать, и на горизонте сам собой замаячил другой. Возможно, если бы она внимала урокам наскучившего любовника прилежней и сумела бы посмотреть на объект своих притязаний со стороны, разочарование наступило бы куда раньше. Зиму сменила вторая весна: влюбленный Смирнов по-прежнему жил в сказке, нечаянно созданной для него любовницей, и был безмерно счастлив, когда воображение Виктории уже тайно тешилось совсем иным героем. И Шедон поддерживала сказку: она была удобна, хотя и обременительна. И неизвестно, как сложилось бы всё дальше, не потеряй они в один день свои сказки. Весну спешило сменить лето…
И вот Виктория глядела на луну и была счастлива, что не успела натворить глупостей, и полна решимости созидать. Освободившись от иллюзий, она была решительно настроена загладить свою вину перед другим, путь даже ему неведомую. И, вернувшись в забытую сказку, не знала, что любовника гложет ревность, а воображение рисует всевозможные картины её измен.
И вот Александр сосредоточенно вёл машину, но в голове намертво засел лишь один вопрос: «Вернулся ли этот щенок?» Все её иллюзии относительно Шавина теперь ему были ведомы: разрушить их труда не составит – это он знал. Однако записи обрывались на пятнице: он довёз её до дома и уехал, а она осталась ждать и … всё: «Выходные были вместе. Пятница! Вернулся? Выходные? Нет. Сегодня понедельник… Сегодня! Сегодня!» Смирнов, познавший любовь, познал и боль с ней связанную. Боль была невыносима.
– Как прошёл день? – наконец прервал он молчание.
Виктория что-то рассказывала о работе, когда в мозгу, как молния прозвучало Шавин – убийственная для него фамилия, легко слетевшая с чужих губ.
– Что Шавин?
– Шавин? – переспросила Вика и, решив, что он не расслышал, повторилась. – А! Заезжал к нам сегодня. Ему, видите ли, на ночь глядя понадобилась куча документов, утром ему была не судьба…  – и она рассмеялась.
– А я тебя встречал, – сознался Смирнов.
– Где? – внутренне напряглась Шедон.
– Возле работы, в машине ждал…
– Да? – мозг Виктории лихорадочно перебирал все возможные варианты «видел – не видел». – И почему же это я тебя не видела, когда шла? 
– Не знаю…
– Ты где меня ждал?
– Если бы ты шла, то не могла меня не заметить, – и Смирнов испытывающее взглянул на Вику.
– Странно, – пожимая плечами, изобразила недоумение девушка. – А ты почему меня не позвал?
– По телефону, видимо, разговаривал, – ответил Смирнов и, понимая, что так ничего не добьется, решил зайти с другой стороны. – Я хотел сделать сюрприз.
– Какой?
– Ты помнишь, какой сегодня день?
– Да. А какой?
– Подумай, вспомни, что сегодня произошло?
– Когда?
– Сегодня!
– Ну с утра появилась на работе и села работать. Поработала немножко, потом ещё немножко, – она начала дурачиться, – затем ещё чуть-чуть… Продолжать?
– Да.
– Ну, что ещё? В обед заскочил Килин с тортиком, у него сегодня день рождения, вот он и решил нас с Леркой порадовать, – упоминание о день рождения любимого торгового вдруг осенило Шедон. – Сашка! – воскликнула она. – Сегодня же нашему роману ровно год!
– Да, – отозвался он. – А ты забыла!
– Нет, не правда! Я не забыла! – и сконфуженно добавила Вика. – Я же вспомнила…
– А я помнил…
– Ну, Сашка! Ну, прости, – она потрепала его по голове, легко коснулась кончиками пальцев шеи и побежала вниз по руке. – Сашка, – позвала она, стараясь придать голосу максимальное раскаяние.
– Да.
– Не сердись…
Мрачное настроение любовника, подозрительность и затянувшееся выяснение отношений начали раздражать, а примешавшая к этому сентиментальность была совсем некстати, оживляя воспоминания, которым было совсем не время, ибо они могли разрушить любые миротворческие настроения. Год назад, будучи под добрым градусом после дня рождения Килина, она, движимая игривым настроением, позвонила Смирнову лишь только затем, чтобы не вылить его на другого, тогда отчаянно желанного. Нечаянный звонок обернулся неожиданными последствия: гонимая одними страстями, она окунулась в другие. Решив, что лето со Смирновым будет забавным и приятным, Шедон полностью растворилась в романе и, реанимировав давно забытые симпатии, наслаждалась жизнью. Лето прошло: любовник уходить не собирался… 
Смирнов молчал, снедаемый ревностью и подозрениями, и, когда ещё раз его позвали по имени притворно-кающимся голосом, не выдержал:
– Вика!
– Да.
– Я тебя кое о чём спрошу… Обещай, что ответишь!
– Хорошо.
– Но ответишь правду, как бы больно мне не было её услышать.
– Хорошо. Когда я врала?
Начало предвещало мало приятного, но Виктория обрадовалась перемене настроения.
– Смотри! Ты обещала!
– Я знаю, что я обещала! Выкладывай давай, что там стряслось, а то ты начинал уже меня пугать своим мрачным видом, – и она игриво положила ему руку на колено.
Смирнов, одернул ногу, будто его обожгли. Униженная женщина спешно убрала руку и отвернулась в окно. Смирнов молчал. Она ждала, не говоря ни слова, задетая и обиженная. За окном мелькали неразличимые деревья лесополосы. Небо было черное. Луна круглая.
– Вика.
– Да, – не поворачивая головы, сухо отозвалась девушка.
– Скажи, ты влюблена в Шавина?
От неожиданности вопроса Шедон забыла, что обиделась. Повернулась и испытывающее посмотрела на любовника. Это становилось далеким от забавного.
– С чего бы такой вопрос?
– Ты обещала ответить. Правду! – с нажимом предупредил он.
– Это я помню, но не понимаю, с какого перепугу родилась подобная ересь. Нет, я не влюблена в Шавина. Это все? Ты доволен?
– Нет.
– Отчего же? Я ведь ответила на вопрос и… правду.
– Да, но мне всё-таки, кажется, что ты влюблена в него.
– И почему же?
– Последнее время ты часто говоришь о нём.
– Не более, чем о других, – уверенно ответила девушка, чувствуя в словах скрытый подвох.
Когда она поняла, что всерьёз увлекалась Шавиным, то свела разговоры о нём до минимума. Если говорила, то неизменно в небрежной и насмешливой манере, запоздало сожаления о своей излишней откровенности. И чтобы не будить ревность, там, где есть почва, переключила её на иные объекты, оставив этот лишь для себя.
– Я видел, как ты садилась с ним сегодня в машину, – соврал Александр.
Просчитав все возможные варианты её местонахождения вечером, Смирнов решил, что этот самый верный, и любовница косвенно подтвердила его подозрения. Надеясь на гнев за разоблачение во лжи, он напряженно ждал ответа.
– И что? – как гром, прозвучал ответ.
– Как что! – задохнулся Смирнов.
Не в состоянии вести машину, он съехал на обочину и, остановившись, обрушился на Викторию всей мощью неконтролируемой ревности. Она молчала, потупив глаза в пол, и усиленно разглядывала обувь. Молчала и…
Слушала…
Слушала…
Слушала…
– Я жду ответа! –  остановился Смирнов, не чувствуя облегчения.
– Какого?
Спокойствие любовницы выводило из себя.
– На вопрос который задал!
– Какой именно?
– Ты влюблена в Шавина? И почему ты мне соврала про Ольгу?
– Что ты хочешь услышать? – сорвалась Шедон, утратив самообладание. – Да, я соврала, что была у Ольки! Но только за тем, чтобы не было всего этого, – она развела руками. – Ты тоже соврал, не сказав, что видел меня! Так что мы квиты! Сказал бы сразу, не пришлось бы врать тебе в глаза! И всего вот этого не было! – она снова энергично развела руками, скрещиваясь с ним злым взглядом.
От подобной наглости Смирнов опешил. Закурил. И, решив, что так ничего не добиться, перешел на спокойный тон:
– Что вы делали?
– Катались.
– Где?
– По городу.
– Где именно? – откровенностью она била в самое сердце.
– Город большой! Я не помню!
– Как давно у тебя стала такая короткая память?
– Как только у тебя появилась такая длинная ревность!
– Зачем? Зачем вы катались по городу?
– Это допрос с пристрастием?
– Отвечай! – потребовал Александр.
– Обсуждали рабочие вопросы, – раздражаясь, ответила любовница.
– Какие? Вы уже не работаете вместе!
– Но вопросы ещё остались.
– Какие! – закричал Смирнов, теряя последние остатки сдержанности.
– Я же сказала – рабочие!
– И что рабочего времени на них не нашлось?
– Как видишь нет! Я не виновата в том, что его угораздило приехать вечером!
– И тебе обязательно понадобилось обсудить их вечером? До завтра не дождались бы? – издевался Смирнов.
– Да в конце концов! Пора привыкнуть к тому, что я работаю в мужском коллективе и не устраивать диких сцен ревности на пустом месте!
– Было бы на пустом – не устраивал!
– Ага! А сейчас что? Цирк с клоунами? Где смех? Почему я не слышу его? – закрыв лицо руками, она запрокинула голову вверх. – О, боже, и я собиралась за этого человека замуж!
– Собиралась? Уже не собираешься?
Испугавшись, Вика оставила вопрос без ответа. Закурила. Последние слова любовницы резко охладили пыл Смирнова. Сменив тактику, он вновь спокойно спросил:
– Что вы делали? Расскажи.
Девушка недоверчиво посмотрела на него, оценивая перемену настроения:
– Я уже всё тебе рассказала, правда. Катались, разговаривали, что-то обсуждали, уже не вспомню что именно.
– И всё?
– И всё! Потом он высадил меня у Ольки…
– А почему трубку не брала?
– Не слышала. На работе отключила звук. Забыла включить.
Ответы с определенной натяжкой вполне могли сойти за правду, но собственный опыт и прочитанный дневник не давали покоя. Поверить хотел, но не мог.
– И это всё?
– Да всё! – надеясь, что он на этом остановиться, ответила Вика.
– Но о чём можно говорить столько времени?
– О, господи! – воскликнула девушка, уронив голову на колени. – Дубль два! О работе, о работе и ещё раз о работе…
– Хорошо, хорошо. Успокойся! Какая у него машина?
– А что?
– Просто интересно, – он неопределенно пожал плечами.
– Зачем тебе это?
– Интересно.
– Старый джип какого-то неопределенно тёмно-зелёного цвета.
– Какого года?
– Издеваешься? – усмехнулась Шедон.
– Значит, это он довозил тебя в прошлую пятницу, когда я был за городом?
Виктория опешила...
– Откуда ты знаешь? – чувствуя, как её начинает бить нервная дрожь, испуганно спросила она.
– Соседи сказали.
– Что ещё они сказали? – стараясь совладать с дрожью в голосе, она вновь потянулась за сигаретами.
– Это я бы от тебя услышать хотел, – мстительно заключил Смирнов, понимая, что теперь ей не выкрутиться. – А также знать: почему узнаю подобные вещи от соседей, а не тебя?
«Мала еще со мной тягаться», – злорадно подумал он и тоже закурил.
Виктория, глядя в окно, глубоко затягивалась сигаретой, напрасно пытаясь сдержать дрожь в руках: «Что-то не так, что-то не то… не то…» – лихорадочно проносилось в голове, но не собиралось в единую картинку. Она медлила с ответом. Смирнов не торопил, наслаждаясь горьким триумфом.
– Долго ты намерена ещё молчать? – зло спросил он, когда тишина стала гнетущей. – Это был он? Он довозил?
Шедон затравлено посмотрела на мужчину и кивнула.
– Почему ты мне об этом не сказала?
Девушка пожала плечами. Чувствуя себя виноватой, она притихла. Она весь вечер тогда прождала звонка Шавина, готовая позвонить сама. Продолжение случилось сегодня, и вот оно ему бы не понравилось даже больше, чем ей самой.
– Так и будем в молчанку играть? Почему ты не сказала? – взорвался Смирнов.
– Не сочла нужным, – тихо ответила Виктория. – Я не сделала ничего плохого, чтобы так кричать. Обычное явление, когда тебя подкинули с работы до дома. Соседям не привыкать, наблюдая за нами в окна, коль своих дел нет. Ты тоже в своё время подвергался их пристальному вниманию. Или забыл уже? Тогда тебя это забавляло. Что случилось теперь?
– Ты собираешься за меня замуж, и я не намерен терпеть, чтобы тебя кто-то подвозил, тем более он.
– Да что тебе так дался этот Шавин, – истерично выкрикнула девушка.
– Ты влюблена в него! Я запрещаю тебе с ним видеться, разговаривать, встречаться! Ты меня поняла? Я не желаю, чтобы за моей спиной ты крутила роман с этим малолетним щенком! На сей раз я тебя прощаю! Но, если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то прежде советую подумать о последствиях!
– За что ты меня прощаешь? – изумленно спросила Виктория.
– За него! Он ведь вернулся тогда, не так ли?
Не контролируя себя, Смирнов в праведном гневе вылил все муки ревности:
–  Хорошо было? Каков он в постели? Такой же ласковый? Опытный? Ну… – требовал он ответов.
Виктория впервые наблюдала подобную вспышку гнева у любовника.
– Я не знаю… – прошептала она, чувствуя, что сейчас разревется, как дура.
Всё виденное и пройденной ими ранее оказалось лишь приятной и забавной игрой на потеху самолюбия. Ошарашенная, молча внимала, ожидая, когда закончит и успокоиться. Смирнов всё кричал, кричал, кричал… Смысл слов мало доходил, мозг жгла одна брошенная фраза: «Он вернулся, не так ли? Он вернулся, не так ли? Он вернулся, не так ли? Он вернулся…» 
Она боялась своей догадки…
– Это все? Ты закончил? – спросила она, когда любовник замолчал.
– Да, – резко ответил он.
– А теперь объясни, почему ты решил, что Шавин вернулся?
Смирнов молчал.
– Тоже соседи?  – предположила Виктория, у которой прошел приступ истерии, и вернулось самообладание.
– Да, – подтвердил Смирнов.
Девушка закурила очередную сигарету. Включила музыку. Расслабилась и, открыв дверь, подставила лицо прохладному ночному ветру. Мужчина молчал и нервно курил рядом.
– Ну что поехали?
– Куда?
– Домой.
– А как же монастырь?
– Саш, какой монастырь ночью, – устало и безразлично отозвалась Шедон.
– Значит, домой? – неуверенно переспросил Смирнов.
– Да, домой…
– Вот так вот просто! Домой и всё?
– Да.
– И ты больше ничего не хочешь мне сказать?
– Нет.
– Почему?
– Зачем? Ты уже всё для себя решил и меня даже простил, за что непременно ждешь поклон и медаль для тяжести! Только вот у меня забыл спросить нужно ли мне твоё прощение…
И Шедон сорвалась, зло вымещая на любовнике боль за свои утраченные иллюзии. Теперь пришло её соло. Она прямо спросила, читал ли дневник, зная, ответ. Смирнов не отпирался. Удар был жесткий, хлесткий, сногсшибательный. В один день, как карточные домики, рассыпались отношения как настоящие, так и мнимые. Резко выдохлась и, потеряв всякий интерес, устало упала на сиденье и закрыла глаза.
– Вик, – послышался через некоторое время его мягкий и спокойный голос.
– Что ещё?
Смирнов, получивший все ответы, неожиданно для себя успокоился. В жизнь возвращались краски и оттенки радуги. Верность подруги вернула её на пьедестал. Радость переполняла. За верность снова готов был носить на руках, дарить звезды с небес и луну в придачу. «Верна!» – кричало сердце, заглушая шепот разума: «Как верна!» Окрыленный и полный надежд он был готов… ох, на что он только не был готов в этот момент.
– Давай забудем всё и начнём с начала?
– Вот так просто?
– Да, вот так просто и не будем больше вспоминать: я о Шавине, ты о дневнике.
– Не получится, Сашенька. Кто-то залез в мою душу, поковырялся в ней и теперь мне же этого никогда не простит.
– Я уже простил, всё простил и забыл.
– Какое благородство! Это ты сейчас так говоришь, но придет завтра и всё пойдет по замкнутому кругу.
– Нет.
– Да! Да! И ещё раз да! Если бы ты не читал, то тогда всё было бы возможно, но не теперь…
– Я же пообещал, что никогда больше не притронусь к нему!
– Да, не притронешься, потому что у тебя никогда больше не будет такой возможности.
– Как это понимать?
– Как хочешь, – устало отозвалась любовница и замолчала.
– Постарайся объяснить…
– Не хочу, – отрубила Шедон. – И вот ещё что я тебе скажу, Александр Владимирович! Ты в один день умудрился, как победить, так и проиграть, не изведав и не узнав вкус собственной победы. Печально, но что делать – кому легко?
– Объяснись, – потребовал Смирнов.
– А тут нечего объяснять – всё просто, как дважды два. Катаясь с Шавиным, я увидела себя со стороны. И всё!  Шавин потерял всякую ценность, всё вернулось на круги своя. Больше я не позволю себе такой роскоши, как гоняться за миражами. Сказки кончились…
– Так это же хорошо, – оживился Смирнов, которому слова любовницы текли бальзамом на открытые раны. – Теперь всё будет замечательно, даже не представляешь, как замечательно, – он потянулся к ней, но она отпрянула.
– Да, было бы все замечательно, не прочитай ты дневник.
– Чёрт! – выругался он. – Я ведь уже извинился! К тому же, если бы я его не прочитал, то никогда не узнал бы…
– Того, что знать не следовало, – закончила за него Виктория. –  Я устала! Отвези меня домой. Уже поздно, завтра на работу.
В молчании возвращались в город.   
– Я остаюсь? – спросил Александр, когда подъехали к дому.
Виктория отрицательно покачала головой.
– Почему? – задетый молчаливым отказом, поинтересовался он.
– Мне нужно побыть одной…
– Я тебе буду мешать?
Она не определенно пожала плечами.
– Интересно, когда мы будем жить вместе ты намерена выставлять меня из дома каждый раз, когда будем ссориться? –  недовольно спросил он.
Она вновь не определенно повела плечами, не желая разговаривать, двигаться, слушать, думать.
– Вика, ты же понимаешь, что без ссор семейной жизни не бывает. Нужно уметь прощать и забывать, иначе совместная жизнь не имеет смысла. Мы ведь уже всё выяснили? Каждый оказался не прав, я в том, что прочитал этот твой дневник. Ты, что позволила так глупо вести себя, зная, что рядом есть мужчина, который любит тебя! Теперь понимаешь, как ошибалась? – она молча кивнула; ободренный, он продолжал. – Вот и хорошо! Обещаю, что всё забуду и никогда не упрекну тебя в этом, но ты должна мне пообещать, что больше никогда не позволишь себе подобных глупостей и всегда во всем будешь со мной откровенна, – она кивнула. – Я не для того уходил из семьи…  – он замолчал.
Подобное и впрямь было впервые: всегда изменял он, а не ему…
– Мы будем счастливы, очень счастливы вместе, но ты должна быть верна мне. Ты понимаешь? Вот и хорошо. Я же держу слово, которое дал тебе, а ты… – он посмотрел на девушку, намекая на данные ими когда-то обещания в вечной любви и верности. – Но что было, то было, – великодушно заключил он. – Обещаю, что больше не загляну в твой дневник, даже если будет лежать на самом видном месте. Ты же должна дать понять Шавину, что твой интерес к нему исчерпан. Поняла? – она кивнула. – Должна перестать с ним общаться… – она взглянула и криво усмехнулась. – Только по рабочим вопросам и никаким другим, – разрешил он. – И чтобы перестал подвозить тебя, слышишь? Ты же знаешь, какой я ревнивый? Ничего не могу с этим поделать, как только представляю, что этот щенок мог обнимать или целовать тебя, то внутри так всё и закипает…
Смирнов говорил и говорил. В какой-то момент Виктория окончательно потеряла нить разговора и не слушая больше, слабо кивала и кисло улыбалась.
– Ну, что я остаюсь?
Вика отрицательно покачала головой.
– Может, скажешь всё-таки что-нибудь?
– Что-нибудь…
– Я серьезно! – вспылил он.
– Я тоже … что-нибудь…
– Как это понимать?
Она в очередной раз пожала плечами.
– Это всё? – вспылив, задал вопрос, вкладывая в него больший смысл, чем настоящий момент.
Девушка поняла и кивнула.
– Ключи отдать?
– Как хочешь?
Смирнов отстегнул с общей связки ключи от квартиры Виктории и демонстративно протянул ей. Она спокойно взяла их и убрала в карман джинсовой куртки.
– Всё, значит? – от бешенства не находилось слов. – Прощай, значит? Я правильно тебя понял?
Виктория молчала. Будучи неуверенная в своём решении, зная, что завтра наступит следующий день и её решение может перемениться, как и настроение, она боялась наговорить лишнего, оставляя возможность вернуть всё обратно, если вдруг передумает, но внутренне обрадовалась тому, что Смирнов отдал  ключи, которые под его натиском она торжественно вручила ему в знак полного доверия, злясь на себя за малодушие.
Сегодня она слишком устала, чтобы думать: «Для одного дня потрясений достаточно, дальше перебор».
– Пока, – тихо сказала Шедон и, выскользнув из машины, быстро зашагала прочь.
Открывая подъезд, надеялась, что не окликнет и не придется возвращаться. Закрывая дверь, услышала, как завизжали тормозные колодки, и машина резко сорвалась с места. «Не разбился бы», – думала, медленно поднимаясь по лестнице, преодолевая желание позвонить и успокоить, чувствуя себя подавленной и в сотый раз кругом виноватой.
Взбешённый отказом и непокорностью любовницы, Смирнов остаток ночи кружил по городу, а Шедон на кухне варила кофе. В мыслях своих он то проклинал её, сладко сжимая руки на тонкой шее и наслаждаясь предсмертной агонией, то валялся в ногах, прося всё забыть и простить. Забрезжил рассвет, он поехал домой, так и не решив для себя дальнейшее: убить или простить. Мысли Виктории также не отличались оригинальностью и текли по схожему кругу: она то уходила, то оставалась, так бы и качалась, но устала, поэтому нашла старую кастрюлю и отнесла на балкон. Смирнов мирно спал, когда она, не перечитывая, вырывала страницы из толстых тетрадей и сжигала их, с пеплом фаталистично ставила точки, хороня роман со Смирновым. Так наступило утро и пришёл новый день.


***
Появившись на работе к обеду, Бондарь первым делом заглянул к Шедон и нашел её в игривом настроении:
– Привет!
– О! Привет, Пашенька, – радостно отозвалась Вика.
– Как дела? – лукаво поинтересовался он.
– Нормально, – и так как Бондарь не переставал улыбаться, спросила. – Что? Должно быть как-то иначе?
– Нет.
– Тогда отчего этот загадочный взгляд?
– К-какой взгляд? – делая вид, что удивляется, спросил Павел.
– Такой вот… – Шедон выразительно повела глазами, – загадочный.
– Ты меня ни с кем не путаешь?
– Если только с Папой Римским...
– Как вечер?
– Какой?
– В-вчерашний…
– А? Обычно. Провела в тихом семейном кругу. Ничего интересного, знаешь ли, никакого праздника жизни, души и тела… – Вика замолчала и нахально уставившись на Бондаря.
– П-понятно всё с тобой, – заключил он. – Сегодня в доставке собеседования… Что? – оборвался он на полуслове и стал осматривать себя, смущённый пристальным женским взглядом.
– Ничего? – смеясь, ответила Вика. – Тобой любуюсь. И куда это мы такие официальные сегодня? – кивнула она галстук. – А твой вечер, судя по всему, удался на славу? – забавляясь тем, что Бондарь по-прежнему осматривает себя, поддела Шедон.
При безупречном костюме помятый вид босса говорил о серьёзном злоупотреблении спиртным. Это было нормой его жизни, о чём знали, говорили и шутили в глаза и за глаза все сотрудники филиала, поэтому Виктория была уверена, что не поплатится гневом или нерасположением за подобное хамство.
– В-вика, – угрожающе произнес Бондарь.
– Да, Пашенька? Я вся внимания, – перешла она всё-таки на деловой тон.
– С-сегодня в доставке собеседования. Я с-сейчас туда еду.
– Понятно.
– П-пока я еду, позвони Ш-шавину и скажи, чтобы обратил особое внимание на Килина.
– Мы поссорились…
– Помиритесь…
– Где?
– Ну где обычно мирятся?
– Где?
– В п-постели.
Она промолчала. Он вновь повторил просьбу.
– Зачем? Ведь ты сам будешь присутствовать…
– То я, а то ты, – она невинно повела бровью, делая вид, что не понимает его, – к тебе он прислушается. Ты п-позвонишь?!
– Ладно, если будет звонить…
– Звони! – и он подал ей телефон.
– Позже…
– Хорошо. Только обязательно! И до того, как начнутся собеседования! Д-договорились?
– Хорошо… – вяло пообещала Виктория, избегая настойчивого взгляда босса.
Просьбы исполнять она не собиралась, поскольку была абсолютно уверена, что на должность супервайзера возьмут Килина: она позаботилась об этом гораздо раньше – сначала небрежно выделив его из команды торговых, когда Шавин запросил характеристики на всех ребят, и вчера, когда намеренно требовала оставить своего любимца в покое. Её сильно смутило и озадачило иное: открытое замечание Бондаря о постели говорило лишь о том, что её симпатия стала уж слишком очевидной. И это её не порадовало также, как и утренний визит Шавина, для которого он придумал совсем детский повод, похожий на абсурд.
– Доброе утро, Виктория! Рад видеть вас в добром здравии!
– А я-то как рада вас видеть в не менее добром здравии! Вы даже не представляете! – нахмурилась Шедон и в голосе её послышалась угроза, уж слишком фамильярный тон был у молодого человека. 
– Виктория… – попыталось перейти на рабочий лад жизнерадостное чадо. – Вам на почту не приходили от нас бейджики?
– Нет, – смотря почту, ответила девушка. – Что ещё за бейджики? И зачем они мне?
– У нас пока нет цветного принтера, поэтому у меня к вам огромная просьба, когда придут, распечатайте, пожалуйста, а я потом заеду. Хорошо?
– Да без проблем! Всегда, пожалуйста. Для вас, Денис Константинович, всё что угодно, – по привычке сорвалось игривое с языка и поймать не представлялось возможным.
– Даже так? – делая вид, что удивлен подобной лояльности, спросил Шавин.
– Именно, – довольно вяло ответила Шедон. – Особенно кофе…
– При чём тут кофе?
– Не знаю как вы, а я собираюсь сделать себе кофе и выйти на свежий воздух. Вы можете составить мне компанию, у меня есть пара вопросов.
– Ну, если только пять минут, – согласился Шавин, делая вид, что спешит и кругом занят.
Видя, как он набивает себе цену, Шедон криво усмехнулась, желая лишь одного: утащить его подальше от чужих глаз и отвадить как-нибудь, чтобы больше он не мельтешил перед глазами и не смущал ничей покой, побаловались и будет. Однако ссорится с ним было нельзя, поэтому на прямой вопрос: «Когда?» – уклончиво ответила: «Как только будет судьба…» – а затем опешила: 
– Зачем ты её дергаешь?  Не видишь, закрыто!
– Жаль, – отходя от подъездной двери, заключил Денис.
– Что именно?
– Хотел поцеловаться.
– Что? Где? В подъезде, что ли?
– Ага…
Он не шутил, отчего глаза Виктории округлились: «Детский сад», – пронеслось в голове, но вслух она этого конечно же не сказала. Денис уехал; Шедон поднялась в офис, уселась за рабочим столом и замерла с саркастичной улыбкой на лице, не представляя, как теперь выкручиваться из положения, чтобы при этом не сильно обидеть капризное дитя. Масло в огонь подлили ещё бухгалтер и оператор, со смехом обсуждавшие визит молодого Шавина.
– Счас, счас… – давясь смехом, пыталась сосредоточиться оператор. – Володя, стой тихо! Вика, иди к нам! Смотрите…
Валерия выпрямилась и, круто изогнувшись в плечах, задрала голову и, прижав локти к поясу, отвела руки в стороны, изящно растопырив пальцы. Утрированной свободной походкой она медленно приближалась к Владимиру, изо всех сил стараясь сохранять спокойное и высокомерное выражение лица: «Владимммирррр, добрррый день! – заговорила она сексуальным голосом. – Ррразрешите прррредставиться?» – и все дружно покатились со смеху.
– Вам не кажется, что он голубой? – предположила Лера.
 И остаток рабочего дня Шедон была воздушна, нервозна, мила, много шутила, много курила, много кофе пила, а возвращаясь вечером домой, заметила машину Смирнова, который ехал следом и не обозначал своего присутствия. Остановилась.
–  Саш, что это за детский сад?
– Какой?
– Не прикидывайся! – зло воскликнула Шедон. – С меня на сегодня одного уже достаточно!
– Что был ещё один?
– Не важно. Тебя на шпионские игры потянуло?
– Нет.
– Тогда что?
– Соскучился.
– Неужели?
– Мне плохо без тебя…
– Так сразу и плохо? – саркастично усмехнулась она.
– Да, так сразу, – он перекинул руку на заднее сиденье. – Это тебе! – протягивая розу, сказал Смирнов. – Вик, прости меня! Поехали, покатаемся, – предложил он.
– Куда? – машинально обрадовавшись, встрепенулась Вика.
– По твоему любимому мосту, в лес, за город… Куда хочешь!
– Никуда не хочу…– и дома Шедон появилась далеко за полночь, а утром сильно опоздала на работу.

***
– Лерка, привет, – улыбнулась она оператору. – Как дела? Пашка здесь? А парни?
– Никого нет. Только Володя. Ты чего так расфуфырилась? Выглядишь, как шлюха.
Вика оглядела себя с ног до головы: маленькое чёрное платье было коротко до неприличия и обнаруживало под собой кружевные чулки, стоило лишь поднять руки, чёрные шпильки, алые губы, открытая спина – взгляд не знал, где бы ему приземлиться.
– Да, так… Пашку надо обаять, – отмахнулась Шедон. – Пошли покурим?
Девушки сделали кофе и ушли на задний двор, оставив офис на бухгалтера.
– Килин был сегодня? – задала самый интересующий вопрос Шедон.
– Да, был. Его в доставку супервайзером взяли. Пашка на собрании объявил.
– Отлично. Как команда отреагировала? Рады?
– Ты помирилась с Сашкой? – задала самый интересующий вопрос Лерка.
– Не знаю, не знаю, но до Алтая прокатиться согласилась, – мечтательно улыбнулась Вика, – так что до конца недели остаёшься за двоих.
– Хорошо. Кстати, тебе Вебер звонила. Дважды. Я сказала, что ты уехала с Бондарем на обед, как вернешься, перезвонишь.
– Лера! – зашипела Шедон. – Ты другой отмаз не могла придумать!
– Прости…
– Проехали. Бросай курить, – заторопилась в офис Виктория, зная, что Анна очень не любит ждать.
Виктория пришла в DNS рядовым оператором с обязанностями секретаря на место Анны Вебер, которая в результате расширения филиала получила повышение став координатором по продажам с весьма широкими полномочиями – от логистики до маркетинга. В этот же момент и Бондарь получил кадровое продвижение превратившись из обычного торгового представителя в супервайзера команды, которым до этого был Евгений Гревцов, ставший теперь руководителем структурного подразделения. Освободившееся место торгового закрыли Денисом Килиным. На этой же волне открылась должность бухгалтера, им стал Владимир Суриков. Так, ситуация на какое-то время стала: люди узнавали друг друга и притирались, вновь превращаясь в единый коллектив. Как новые члены в старой команде Суриков, Килин и Шедон стали весьма дружны, однако время шло, превратив и их в «стариков».
 Первым на повышение в головной офис уехал Гревцов: и Бондарь стал боссом, переведя на своё место одного из «старых» торговых, дополнив команду новеньким. Вскоре за Гревцовым уехала Анна, порекомендовав на свою должность Шедон: и Виктория привела своего оператора, взяв на эту должность младшую сестру. И ситуация вновь стала: люди опять узнавали друг друга, притирались и превращались в единый коллектив.
После того, как Шедон получила повышение, Бондарь договорился с ней, что служебный роман в их планы не входит: «Я не хочу, чтобы у нас также получилось», – благородно отступился он от девушки, намекая на слёзы Анны при прощании с Гревцовым. «Я тоже», – обрадовалась Шедон, стараясь изобразить глубокую печаль отказа и подвиг самопожертвования во имя трудовых подвигов. На том они и порешили, и разошлись каждый по своим будням. Коллектив торговых был уже старый, закалённый, сплочённый в лихих трудах и буйных пьянках. На радость Пашке Вика старалась набирать красивых промоутеров, которые не могли устоять перед обаянием и щедростью двухметрового красавца босса и его команды. Бондарь же в свою очередь опекал Шедон, дозволяя полную свободу действий в рамках заданных тем, и с юмором спускал на тормоза все её выходки в отношении себя. В общем, жили они все дружно и весело, можно сказать, по-семейному. Однако в эту офисную идиллию весьма часто врывались чужие голоса, поэтому-то Шедон и заспешила, прекрасно памятуя, кому она прежде всего обязана своим положением.
Вебер, как всегда, не была оригинальна: она заставила свою сотрудницу напряженно работать и напрочь забыть о личной жизни, кроме одного желания. Вика спешила успеть выполнить все задания к концу дня, потому что, уж, очень хотелось раствориться бездумно в пейзаже, мелькающем за окном, и потеряться в скорости, когда чувство восторга и ужаса мешаются где-то внутри и приятно разрывают грудную клетку. Ей хотелось сбежать, чтобы в дороге получить передышку от всех и вся, а также поставить окончательную точку в отношениях со Смирновым и закрыть эту страницу своей жизни. Новые приключения, новые впечатления, новые подвиги – новая жизнь манила её и старому хламу в ней было не место. Она не знала и даже не представляла ещё какой будет эта новая жизнь, что ждала её за очередным поворотом, однако дерзкая и пугающая решительность к этому, разрасталась где-то внутри и делала девушку отрешённой от суеты, а также заставляла с впечатляющей целеустремлённостью разбиться с новыми маркетинговыми программами, не замечая ничего вокруг.
– Вика... В-вика… – послышался голос Бондаря где-то рядом, заставив подскочить и резко развернуться спиной к шкафу, куда она складывала документы, отчего стеклянные дверцы резко дрогнули и со звоном захлопнулись за ней, а она уткнулась носом в грудь Павла. – Напугал, что ли? И почему ты босиком?
– О! Пашенька! – заворковала Шедон и радостно протянула обе руки к любимому боссу. – Как хорошо, что ты здесь! Я тебя весь день ждала! Соскучилась! А ты меня совсем забыл! А у меня к тебе дело есть… личное-личное… – заговорщицки произнесла она, нежно переплетая свои пальцы с чужими и предано, глядя в глаза, – очень-очень личное… ну неприлично личное…
– П-подожди…
– А зачем ждать? – Вика прильнула к нему и, встав на цыпочки, потянулась одной рукой к голове.
– П-п…
– Пашенька, ты же знаешь, что ты у меня самый лучший? – и она провела рукой по коротким и жестким волосам Бондаря.
– П-п..
– И самый добрый…
– П-п…
– И самый любимый… – и рука её пустилась очерчивать прямой профиль начальственного носа и нежно скользить вокруг глаз.
– П-п-подожди! – пытаясь отстранить от себя девушку, приказал Бондарь.
– Отпусти меня на два дня в отпуск, п-п-пожалуйста, – продолжая преданно заглядывать в глаза, передразнила она его.
– Т-т-там…
– Я уже всё сделала! Вебер всё получила, что хотела, поэтому два дня будет тишина, а в понедельник я вернусь. Ну, пожалуйста! Па-а-а-шенька! – и нежные женские пальцы обогнули начальственное ухо и устремились за ворот небрежно расстёгнутой рубашки.
– Х-х-х…
– Спасибо! – и, подпрыгнув от счастья, Вика повисла на шее босса и прильнула губами к щеке.
По-хозяйски обхватив её одной рукой и крепко прижав к себе, Бондарь медленно повернулся спиной к стеклянным дверцам шкафа и почувствовал, как Шедон замерла: в стёклах отражались три мужских силуэта. Вика чуть отстранилась от начальника и заглянула ему в глаза: её взгляд метал молнии, его – насмешливо улыбался. Отпустив от себя девушку, Павел приземлился в офисное кресло за её столом и, закинув ногу на ногу, стал молча наблюдать, как она оправляет платье, взглядом приказывает подвинуться, ныряет в ноги, не забыв наградить очередным убийственным взглядом, выползает, демонстрируя при этом пятую точку всем желающим, нахлобучивает туфли и, снова оправляя платье, становится во весь рост.
– Ну… всем добрый вечер.  Мог бы и предупредить, – и она хмуро посмотрела на Павла.
– Я пытался, – добродушно заметил босс, придя в себя и перестав заикаться.
– П-п-плохо пытался, – передразнила Вика и вновь обратила взгляд к визитёрам, не зная, как вести себя, и чувствуя, что щёки начинают нещадно гореть.
В большом рабочем кабинете, который Шедон делила с логистом и супервайзером, было две двери: одна вела в смежную комнату – кабинет бухгалтера, вторая – в огромный круглый холл, где сидела Лерка на ветру всех гостей, дверей, комнат и сплетен. И вот в открытом дверном проеме, ведущим в холл, облокотившись на притолоку правым плечом и скрестив на груди руки, стоял Килин: он беззвучно смеялся, отчего его плечи мелко подрагивали. В открытых дверях своего кабинета стоял Суриков, подперев левым плечом косяк и скрестив пальцы рук внизу живота, и вид его был недовольно-насмешлив. А в центре комнаты, глубоко засунув руки в карманы брюк, метался в растерянности молодой Шавин, глуповато озираясь по сторонам.
– Денис, вы присаживайтесь, – спокойно заметил Бондарь, указав взглядом на ближайший к нему стул, – в ногах правды нет. Да, Вика? – и Шедон отвлеклась на босса, ища в том спасения. – Может, по кофейку? – предложил он. – Сделаешь?
– Не вопрос, – выдохнула с облегчением девушка. – Всем как всегда? Денис Константинович, а вам что? Ничего?! Да вы садитесь, садитесь, – и, продефилировав мимо гостя, она отодвинула кресло, а затем направилась в кухню, не забыв по пути, от досады показать кулак Володьке и ущипнуть своего любимца за бок.
– Может мы к тебе? – заметил Килин, когда Виктория исчезла в холле. – Там удобнее разговаривать…
– Да, – согласился Бондарь. – Идите. Располагайтесь. Я сейчас. Володь, что у нас…
– Штатно, – быстро нашёлся Суриков. – Гревцов с Вебер выбили большой бюджет под последний бренд и сегодня пилили его по всем филиалам. Вика там всё скинула. Если утвердят, у нас окажется самый большой кусок.
– А если нет?
– Это не по моей части. Она там что-то рассчитывала, я только деньги считаю.
– Ясно. А ты не знаешь, чего она сегодня так… в-вырядилась?
– Тебя ждала, чтобы отгулы выпросить.
– Ясно. Ну, я пойду. Как все разъедутся, поговорим. Вы не уходите с ней, х-хорошо?
Бондарь встал и направился к себе в кабинет, где нашёл за милой беседой романтическое трио: Вика пришла в себя и уже вовсю измывалась. Вопрос только: над кем сегодня? Павел, конечно, был зол до приятного на неё за эти шутки, однако отпустить координатора в момент распределения маркетингового бюджета не мог.
– Вик, зачем тебе понадобились отгулы так срочно? Можешь отложить на неделю?
– Не могу, – вдруг неожиданно серьезным тоном ответила Шедон. – Я в понедельник буду на месте. Мы с Вебер всё обсудили: её всё устроило. И тебе уже всё скинула на почту. Паш, два дня точно будет тишина. Отпусти меня. Пожалуйста.
– Нет, мне будет спокойнее, если ты будешь здесь. В офисе!
– Пожалуйста.
– У тебя что-то случилось? – не обращая внимание на визитеров, в лоб спросил он.
Виктория помедлила, а потом очень серьезно, глядя ему прямо в глаза, выпалила:
– Мы с мужем поссорилась. Сильно. Он выяснил, что я с каким-то молодым человеком целовалась на теплотрассе. И теперь…
– Где?! – не поверил своим ушам Бондарь. – Г-где т-ты целовалась?
– На теплотрассе, – чувствуя, как опять заливается краской, смущенно повторила Шедон.
– Г-гостиницы не н-н-нашлось, что ли? – не удержался босс и против воли улыбнулся.
– Паша! – резко остановила она его. – Это было бы смешно, не будь столь печально! Теперь муж собирается найти этого молокососа и убить, поэтому нужно увезти его подальше… – она выдержала паузу и перешла на полушутливый тон. – Дальше думаю нет необходимости объяснять, как успокаивают ревнивых мужей? 
– И к-как он это выяснил?
– Ой, Пашенька, лучше не спрашивай. Так что? Отпустишь?
– Л-ладно. Только телефон не отключай, – согласился Бондарь, делая при этом упреждающий жест, чтобы Шедон оставалась на месте. – И что вот п-прям так сразу и убить? – садясь в кресло, поинтересовался он и взглянул на Шавина: молокосос беспечно рассматривал кабинет, словно эти новости были не для него.
– Убить, конечно, не убьёт, но мордашку точно подпортит, если найдёт.
– Ясно. Ты не уходи пока. П-потом с Володей ко мне зайдёте, – и Павел взглядом отпустил Вику.

***
Виктория рано проснулась: не открывая глаз, слушала пение птиц, наслаждалась ярким рассветным, ласковым и прохладным, теплом солнца, прислушивалась к чужому дыханию рядом и с неудовольствием ощущала одеяло, ставшее тяжёлым от впитанной за ночь росы. В эту ночь она запретила Сашке ставить палатку, желая спать под открытым небом, чтобы иметь возможность долго любоваться на звезды. Вместе с ними она и уснула.
Выбравшись на свободу, Вика, ежась от холода, направилась к реке, быстро умылась и вприпрыжку припустила в тепло походной постели. Смирнов спал. Укутавшись, она села рядом и с улыбкой стала разглядывать лицо мужчины, который подарил ей целый год своей жизни. Они возвращались из своего маленького путешествия. Сашка сдержал все обещания: за все эти дни он ни разу не прикоснулся к ней, она понимала, скольких усилий ему это стоило и была благодарна; ни разу не попытался перейти к выяснению отношений и будущих планов; молчал, не отвлекая её от своих дум и не спрашивая о чём они. Он превратился в удобного невидимку-спутника, ожидающего своей участи: быть или не быть. И вот их последнее утро тишины и одиночества, а завтра всё проглотит суета. Пришло время давать ответ: вместе они или нет.
Вика осторожно погладила жёсткие и чёрные, как смоль, волосы, провела холодными пальцами по небритой щеке и перебитому в далеких разборках носу, коснулась шрама над губой и побежала дальше по смуглой цыганской коже. Этот полукровка даже сейчас был прекрасен в какой-то своей первобытной дикости, заставляющей его с годами лишь истасканно матереть, а в юности, да, в юности он многих, должно быть, сводил с ума. И тут мысль Шедон как-то сама по себе переметнулась к другому, заставив её усмехнуться: перед ней лежал молодой Шавин, но только пятнадцать лет спустя. Однако правда в том, что другого жизнь так не потреплет, не поломает и не заставит выживать, а сохранит под тёплым крылом отца, пока тот не войдет в силу. И позабыв о другом, она уже вновь смотрела на спящего восхищенным, благодарным и полным нежности взглядом: пришло время давать ответ. Смирнов открыл глаза и посмотрел на Викторию, и она не отвела своего взгляда, наоборот, скинув с себя одеяло, юркнула к нему, в чужое родное тепло, и прижалась к знакомым губам в долгом поцелуе. «Вика… Вика… Господи, как же я соскучился по тебе…» – и, с трудом выдохнув, Александр схватил её в охапку и загрёб под себя.
До города оставалось чуть больше сотни километров, отчего Смирнову всё труднее и труднее становилось молчать: он жаждал услышать, что они теперь вместе и навсегда, что он прощен, и что этот глупый инцидент с её дневником забыт, и что Шавин больше её не интересует, и что ему уже дали отставку. Однако Вика лишь нежно улыбалась и по-прежнему уходила от разговоров.
– Давай пересядем, – предложила она.
Он чутка скинул скорость и, передав ей руль, стал выбираться из кресла, уступая ей место.
– Прикури мне сигарету, – набирая скорость и двигая под свой рост кресло, попросила любовница.
Смирнов послушно залез в бардачок, нашёл её сигареты, прикурил, бросил зажигалку на место, поднял глаза к дороге и… застыл с сигаретой в зубах: она собиралась поцеловать зад фуре. Он не успел бросить взгляд на панель управления, чтобы оценить скорость, как Виктория уже выскочила на встречку и шла в лобовое с другой. Какой-то предсмертный хрип вырвался из груди Александра, но Вика уже ушла влево и, протащив за собой весь гравий, снова оказалась на встречной и, скидывая скорость, уходила обратно на свою полосу.
– Где моя сигарета? – как ни в чём не бывало поинтересовалась Виктория, завершив обгон.
– Останови! Остановись! – потребовал Смирнов.
– Как скажешь… – Шедон мягко ушла на обочину и остановилась.
Смирнов вышел, выплюнул сигарету, отошёл подальше и наклонился, уперев руки в колени. Его мутило, но не рвало. Отдышавшись, вернулся обратно. Вика уже сидела на пассажирском сиденье, курила и было заметно, как дрожат её руки. Александр сел за руль и молча поехал, говорить он не мог, голоса не было, слов не было, даже звуки пропали, а в голове была полная каша.
– Ну что? Вышел из меня водила? Я сдала бы у тебя экзамен? Ты мной гордишься?
Смирнов хмуро посмотрел на неё. Ох, как же ему хотелось ответить по-свойски, по-мужски, по-братски, без обиняков и разных предисловий, но сдержался. Однако километров через пятьдесят они уже вместе покатывались со смеху, вспоминая, какие у кого были глаза и ощущения.
– Сашка, ответь, только честно, о ком ты подумал, когда понял, что сейчас… ну, погибнешь. С кем попрощался в мыслях?
– С сыновьями, – после недолгой паузы, ответил Смирнов. – Ну, и… ты только не обижайся, с женой. Как-то дурно я с ней всю жизнь обходился. С пацанами нет, а с ней… – и он снова задумался. – Мать вспомнил, отца, брата… Матери бы трудно пришлось.
Виктория молчала.
– А ещё, чёрт знает почему, Валёк припомнился… да так ярко словно вчера попрощались.
– Это которого в разборках застрелили?
– Тот Витёк. Валёк – это друг детства. Он был на четыре года старше меня, ушёл в армию и не вернулся. В Афгане погиб. Я тогда представлял, что тоже пойду в армию, попрошусь в Афганистан… и отомщу за друга.
– Ты не рассказывал о нём.
– Так… детские мечты… Забыл всё. И вот вспомнил, – невесело усмехнулся Смирнов.
– Понятно, – кивнула Виктория и снова попросилась за руль, обещав без фокусов.
Александр остановился. Они пересели. И спокойно заехали в город.
– Ну что, Александр Владимирович, тебя к матери закинуть или сразу домой… к жене и детям? – весело поинтересовалась девушка. – Вот только молчи! Пожалуйста, молчи! Не порти момент! Ты уже всё и сам понял: меня в твоих воспоминаниях не было, а значит, и в жизни. Вот тебе и ответ, – нежно улыбнулась она. – Спасибо тебе, что ты был, правда, я тебе очень благодарна. Ты даже не представляешь, как ты хорош, жаль, что тебе об этом мало говорили, – и она взяла его руку, и поднесла к губам, и поцеловала. – Спасибо тебе…
– Значит… это всё? – спросил он, не теряя надежды на обратное, когда она высаживала его у дома матери.
– Да. Возвращайся в семью и будь счастлив. 
И она уехала, провожаемая долгим взглядом любовника. И поставив машину в гараж, пошла к родителям, где на кухне под общий смех торжественно вручила ключи отцу и строго настрого наказала ему не пускать себя за руль. И забрав от родителей ребёнка, отправилась с ним в парк, прихватив для компании Лерку.
И в том наступило лето…


***
В понедельник Килин проснулся до будильника, что с ним случалось весьма редко. Открыл глаза, полежал немного, перевернулся на бок, обнял жену и снова попытался уснуть, но сон не шёл, в голове начинал выстраиваться план рабочего дня, где основным и самым важным пунктом был визит в DNS: Виктория сегодня должна была выйти на работу. Не в силах спокойно лежать, он поднялся и отправился на кухню, включил чайник, зашёл в ванну, открыл воду, посмотрел на себя в зеркало и задумался.
Он сидел спиной, когда Вика сообщила Бондарю, что муж узнал о них, и очень многое дал бы, чтоб видеть её глаза, но, увы и ах, перед глазами сидел Шавин, лениво разглядывающий стены, словно никогда их не видел. Он знал, все слова – от первого до последнего – предназначались ему. Четыре дня…
Четыре дня он не имел возможности видеть и слышать её, и они показались ему вечностью. За время работы в DNS он привык видеть девушку каждый день и вот, перейдя в доставку, вдруг впервые осознал, что нуждается в этом «видении», словно в утреннем глотке кофе, бодрящем и пробуждающем к радости дня. Всегда весёлая, ко всем ласковая она, словно бесконечная батарейка, щедро дарила тепло всем без разбора статусов, возрастов, положений, с одинаковой легкостью улыбаясь как директорам, так и дворникам. Вечно манящая. Вечно дразнящая. Пугливая. Неуловимая. Он помнил время, когда за глаза парни пытались прозвать её Динамо-машиной, однако кличка не прижилась, каким-то непостижимым образом она стала своим парнем. Для всех, кроме него. И вот в эту знакомую мелодию мыслей, вплёлся новый мотив.
Он вдруг осознал, что она несчастна в браке, иначе бы не устроила такой спектакль, заставивший всех напрочь забыть, зачем они, собственно, зашли и что хотели. Но самое возбуждающее в этом открытии было то, что она спешила усыпить бдительность старика ради него, ради его – Дениса Килина – спокойствия, и это вселяло надежду. Четыре дня он напряженно думал и решал: ему нечего ей предложить, кроме себя, но он ещё молод, амбициозен, честолюбив, не ревнив, он станет ей добрым, заботливым и спокойным мужем.
 – Да, – сказал он своему отражению, – сегодня же попрошу её уйти от мужа. И будь, что будет! Всё бросим, уедем, не пропадём! У них ребёнок… – с тоской спотыкался он. – Старик его не отдаст. Она всё равно останется с ним, а ты… А тебя она больше и близко не подпустит…
Тут мысль вновь его спотыкалась, вытаскивая из закромов памяти, казалось бы, незначительный случай, заставивший приглядеться к нему по-новому. Как-то на 14 Февраля Пашка договорился о дружеском матче с командой Косицына, и вот они, попрыгав по машинам, погнали в Долину Нищих, где был небольшой крытый стадион для своих. Бондарь захватил с собой Вебер, а ему достались в нагрузку – Суриков с Викой. Он тогда не обратил внимания, что Володька зачем-то подсел к ней на заднее сиденье, и совершенно случайно заметил, как посреди их оживленной болтовни, бухгалтер положил на женское колено свою пухлую руку. И Вика строго посмотрела на него, без обычной смешливости и кривляния, и Суриков дёрнулся, словно его обожгли. Это было всего лишь мгновение, обычная мужская слабость, однако полгода Володька, видимо, попав в немилость, до странного избегал её, полнясь при этом каким-то мстительным раздражением: «Она выдохлась. Её пора менять», – настойчиво намекал он Бондарю, но тот оставался невозмутим. Понять Викторию было невозможно, а вот спугнуть и лишиться дружеского расположения легко: «Так что друг, вечный друг… будь оно всё неладно!» – решил Килин.
Денис крупно плеснул в лицо холодной воды, но и она не отрезвила горячечную голову, как и холодный душ. Не в силах усидеть дома, собрался раньше обычного и, поцеловав спящую жену, отправился на работу – в доставку, в свой новый офис, туда, где необходимо работать под началом юнца. Впрочем, старший был нормальный мужик, и это спасало.
Юнец объявился ближе к обеду и стал путаться под ногами, бестолково отвлекая всех на себя, однако вскоре закрылся в кабинете и как-то странно затих.
– Денис, – заглянул к нему Килин, – я отъеду ненадолго. Ребята с «Соболями» уже заканчивают, а первое собеседование через два часа.
– Да, да, конечно, хорошо, – без интереса отозвался Шавин и снова уткнулся в экран монитора.
– Если хочешь, я тебе отобранные резюме скину, просмотришь до начала. Так что? Скидывать? Или распечатать?
– Да, да, хорошо, конечно…
Килин пожал плечами, вышел и отправился прямиком в DNS. Денис намеренно тянул время до обеда, чтобы не испугать Вику своим утренним вторжением и напором: и будь, что будет! Он решился!
– Лера, привет! Вика у себя? – заходя в родной офис, обратился к оператору. – Как она?
– Злая. Лучше не трогать, – ответила Лерка и на немой вопрос визитёра продолжила. – А! Работы много, что-то с программами. Пашке уже весь мозг вынесла, но это ерунда, – заговорщицки прошептала девушка, – утром приезжал Шавин, так она как с цепи сорвалась…
– Я всё слышу! – раздался голос Шедон, а следом появилась сама и, распахнув объятия, чуть ли не пропела. – Ну, привет, мой любимый… неторговый! Я даже тебя поздравить не успела! Дай пожать твою руку, господин начальника!
И они тепло обнялись.
– Ты какими ветрами к нам?
– К Пашке…
– А он сбежал, – махнула рукой Вика, – будет к вечеру. Слушай, мне под акцию нужны большие супермаркеты. Я знаю, что мы с ними не работаем, – остановила она жестом Килина, – но теперь у нас есть свой человек в доставке, да? А доставка ваша должна покрывать весь город, поэтому какие вопросы? Я помню, что вы только запускаетесь! Я в курсе, что туда не пробиться, и что продаж там нет, и что заломят они так, что мало не покажется! – упреждала она все его возражения, словно мысли читала. – Так, не зли меня, я уже! Лучше слушай сюда… – и она потащила Килина к себе в кабинет, а потом обратно, а затем на улицу, подальше от чужих глаз и ушей.
Радость от видения своего любимца неожиданно затопила Викторию, отчего в голове её сама собой, одним мгновением, впервые в жизни родилась схема обхода всех сложностей жанра за счёт выделенного под акцию бюджета, часть которого можно втихаря пустить по нецелевому назначению. И не особо обдумав, она тут же её выпалила, легко подарив другому.
– Ты только сначала со старшим всё обсуди, а затем уже с Пашкой, чтобы никого не подставлять. В общем, взрослые мальчики, разберетесь. Ну… и источник не засвечивай. Ты пока ещё наш человек, кухню знаешь, так что подозрений это не вызовет…
– Да?! – только и нашёлся Денис, не зная, что ответить.
– Да, тебе так – маленький бонус за сообразительность, мне – брендовые точки. Ну, а доставке за хлопоты… цветной принтер, например, – рассмеялась в свою очередь Вика. – Ну или что там вам ещё в офис нужно? Ещё по одной? – спросила о сигаретах. – И погнали работать?..
– По одной и погнали, – поддержал Денис и, прикуривая ей тонкую сигарету, мимоходом спросил. – Лерка, сказала, что тебя младший с утра разозлил…
– Не обращай внимания. Упырёныш мелкий. Суёт свой нос куда не следует.
– Даже так?
– Вы же вместе были, когда я цирк для Пашки устроила, а потом отгулы клянчила. Так, вот оно сегодня мне заявило, что от таких ревнивых мужей надо уходить! Можно подумать без него не разберусь! И я, кажется, немножко резко ответила… – и она театрально вздохнула. – Прости, расстроила твоего «биг-боссёночка».
– Так вот почему он сегодня такой тихий, – закатился Килин, вспомнив побитый взгляд Шавина, – никуда не лезет со своими советами, под ногами не путается.
– Да? А я думала… немножко, – и Вика невинно потупила глазки в асфальт, изображая из себя кающуюся Магдалину. – Вы-то помирились?
– Да, – спокойно и ровно ответил Килин.
– Я же говорю: вечная незавершёнка! – искренне обрадовалась Шедон. – Ну, всё! Пора работать! – заторопилась она и другой её поддержал.
Виктория поднималась по лестнице, медленно и тоскливо, в печали считая ступень: «Друг. Вечный. Друг. Друг. Вечный. Друг. Друг. Вечный. Друг. Друг… Да, вечный друг! Будь оно всё неладно!» – и открыв дверь, зашла с лучезарной улыбкой в офис.


***
С трудом дожив до вечера, Смирнов спешил к офису Виктории, желая увидеть любовницу, которая так и не дала ему высказаться. Весь день он вспоминал их поездку и с каждым часом всё более и более убеждался, что она просто пошутила, что она решила лишь немного его проучить, что она любит его, что у них есть будущее. Ведь не может же человек утром любить, а вечером говорить, что всё кончено. И эта надежда придавала ему сил: сил, чтобы дышать. За день, показавшийся ему вечностью, он отчётливо для себя понял, что больше не может без неё жить, даже не жить, а физически существовать. Все его мысли и желания сосредоточились в одной точке, в одном имени, в одном слове – Вика.
Она заметила его сразу. И, легко просочившись через плотный поток машин, подошла. Он даже улыбнулся, впервые заметив, как все легко притормаживают и пропускают к нему его женщину, спешащую на запретный цвет.
– Привет! Садись, довезу! – и протянул ей розу.
– Привет, – она легко упала на сиденье, взяла цветок, вытянула ноги и закрыла глаза, вдыхая цветочный аромат. – Как ты?
– Умираю без тебя. А ты?
– Устала. Работы много. Поехали. Нечего под окнами торчать.
– Вик, скажи, что ты пошутила.
– Нет, я не пошутила.
– Но почему? Почему мы не можем быть вместе?
– Потому что я хочу быть одна.
– И всё? – не поверил мужчина.
– Да.
– Но ты же не сможешь долго быть одна!
– Почему? – усмехнулась женщина.
– Я знаю тебя! Ты тут же начнёшь кого-нибудь искать, – стараясь сохранять самообладание, спокойно заметил Смирнов.
– В таком случае, я просто позвоню тебе… – откровенно соврала Шедон.
– И что дальше?
– Дальше… – Виктория открыла глаза, села прямо и в упор посмотрела на любовника. – Дальше будем встречаться… – она задумалась, – один раз в неделю или в две недели.
– Да?! – он зло усмехнулся. – И что ты мне предлагаешь делать всё остальное время?
– Саш, я тебе уже говорила – возвращайся в семью.
– Я не для того уходил!
– Знаю, но я хочу быть одна…
– Зачем?
– Просто хочу и всё!
– Ты издеваешься?!
– Нет, – решительно и серьезно заявила Шедон. – Я хочу быть одна и всё!
– Почему?
– Не знаю!
– Помнишь? – спросил мужчина.
– Что?
– Когда мы только начинали встречаться…
– И?
– Я тебе сказал, что никогда не уйду из семьи.
– Первое свидание. Я помню. И?
– И сказал, что мы сможем встречаться один раз в неделю или в две, – он пристально посмотрел на нее.
– Неправильно.
– Что?
– Ты спросил: сколько мне раз нужно? Один раз в неделю? В две недели?
– И?
– Думаю, мы с тобой прожили больше тридцати лет…
– Ты помнишь это?
Виктория, сверля любовника глазами, молча кивнула.
– Теперь ты возвращаешь мне мои же слова?
Шедон отвернулась в окно, не в силах скрыть злого, холодного и убийственного торжества в глазах.
– Я не издеваюсь, – спокойно ответила она, не поворачиваясь лицом к мужчине. – Просто я хочу быть одна…
– Тогда зачем ты позволила мне уйти из семьи?
Шедон резко повернулась:
– Я?! Это было твоё решение! Не стоит перекладывать всё на мои плечи.
– Но если бы ты не дала мне надежды…
– Я уже просила прощения за это! Когда я тебя отговаривала, ты не слышал меня, также как не слышишь и сейчас! Прости, мне не следовало столь долго быть слабой! Надо было расстаться, как только у тебя появились мысли об уходе… Прости ещё раз. Прости...
– Тогда почему сейчас? Сейчас, когда уже всё позади? Когда ты добилась своего? Почему? Почему нам надо расстаться, когда мы можем быть счастливы?
– Во-первых, я ничего не добивалась. Во-вторых, я хочу быть одна. Я просто хочу быть одна, – повторила Шедон.
– Почему? Это противоестественно!
– Саш, я очень устала. Просто довези меня в тишине, высади и уезжай. И будь счастлив, но без меня…
Смирнов пытался говорить, но она просила молчать. Смирнов пытался соблазнить и предлагал куда-нибудь поехать, но она твердила, устала. Смирнов пытался угрожать, но тщетно. Она легко вышла, положила на сиденье цветок и скрылась в подъезде.


***
Дома Виктория обнаружила творческий хаос: в коридоре валялись рюкзаки, башмаки, какая-то одежда. Детвора праздновала окончание учебного года и от счастья разносила квартиру: в полумраке со свитом и визгом мимо неё пронеслись две головы и со всей дури врезались в платяной шкаф, чудом оставив дверной косяк на месте: «Ту-ки-та!» – «Нет! Я первая успела!» – «Нет!» – «Так нечестно! Я так не играю!» – «Здрасте…» – «О, мам! Привет! А мы в прятки играем! Будешь с нами?» – «Будешь! Народ, – закричала Шедон, – в парк идём?» Народ недоверчиво выполз из своих укрытий. «Мороженое и качели?» – предложила Вика, прикидывая, что это будет стоить гораздо меньше, чем новый шкаф. – «Так! Все быстро позвонили родителям и отпросились! Если кому-то нужно, чтобы я поговорила с мамой или папой, скажите! План такой: рюкзаки и все вещи оставляем тут, идём, гуляем, возвращаемся, а затем провожаемся! Вопросы?» И пошла весёлая кутерьма, гомон, смех, рюкзаки по закоулкам, башмаки по ногам, кофты по плечам. Виктория переобудалась, накинула джинсовую куртку, оценила себя в зеркало: «И так сойдёт! Настенька, ты чего? В парк не хочешь?» – «Мама трубку не берёт». – «А бабушка? Звони на домашний». – «Я номер забыла». – «Ну, солнышко, не плачь! А то заставлю тебя два раза мороженое есть и три раза на качелях кататься». – «Я не пойду…» – «Народ, тихо! План такой: сначала идём отпрашивать Настю, дальше по плану! Вопросы?»
Через полчаса Шедон в окружении ребятни шла к ближайшим многоэтажкам, а затем обратно, пытаясь привести к общему знаменателю дружный хаос и озадачить детвору: «Так, кто мне скажет на что похожа цифра три?» – дети замолчали в недоумении. – «Ну, вот смотрите. Единица похожа на палку, двойка – на лебедя. А тройка?» – «Варежку!» – «Почему?» – «Сломанную баранку!» – «Скорее уж восьмёрка». «На лук!» – «Отлично! Может, два крючка?» – «Нет». – «Ласточка?» – «Фигня!» – «Сиськи!» – «Какие сиськи?» – «Которые у мамы в шкафу лежат…» – «Сообразительный мальчик. Кто за лук? Варежку? Голосуем за ласточку…» – но все оказались за «сиськи», пришлось смириться. Шестёрка вышла «замком», семерка – «хоккейной клюшкой».
– Так, а теперь слушаем и представляем. Жили-были в шкафу «красные сиськи», пришёл «замок» и закрыл их на ключ. Узнав об этом, «желтые сиськи» поспешили на помощь, но тут прибежала «клюшка» и как стукнет их за такое хулиганство! Увидев это, «зелёные сиськи» бросились на выручку, но их не пускала «большая палка», поэтому пришлось сначала подраться с ней, а потом уже спасать подруг. Ну, хватит! Хватит уже! – стараясь играть во взрослую Шедон, ежеминутно проваливала эту трудную роль. – Так, кто первый расскажет, какие цифры я зашифровала в этой сказке, тому плюс одно мороженое!
К всеобщему восторгу зашифрованным оказался домашний телефон Насти: теперь его помнили все. А дальше пошли засекречивать и отгадывать свои номера: плюс мороженое заработали все. А дальше смех, качели, мороженое; Тимур на берёзе: «Слезай, кому сказала!»; тётя Вика на земле: «Ну, всё! Счас вы у меня дождётесь»; и все врассыпную, и снова смех, мороженое, и рюкзаки, и проводы, и поздний вечер.
– Мам, а пойдём ещё погуляем?! Завтра же не в школу…
– Ну, пойдём, второклашка ты мой, – легко согласилась Шедон, растрепав белокурые волосы ребёнка.
– А здорово ты придумала! «Сиськам» больше всего досталось!
– Это точно, – рассмеялась Вика. – Но вообще-то, если по-настоящему, это не совсем игра, а мнемотехника. Вот смотри…
У этих двоих всегда было о чём поговорить. Они никогда не скучали.
Так наступило лето.


***
Следующим днём, возвращаясь после работы домой, Шедон заметила машину Смирнова. И следующим. И следующим. И следующим. И следующим. И следующим. Жизнь Виктории превратилась в кошмар, смахивающий на мелодраматический сериал, где вот уже десять, двадцать, тридцать, сорок серий подряд у главных героев никак не получалось договориться по существу. И тошно. И больно. И совсем не смешно. И включить хочется, да пульт утерян.
Постоянным выяснением отношений и стремлением всё вернуть к исходникам Александр медленно убивал в Шедон всё доброе отношение к нему: культивируя чувство вины, шантажируя ребёнком и его будущностью, он красноречиво описывал её жизнь без него, в которой она потеряет всех близких людей, уважение коллег и станет никому не нужной. Однако и Виктория не отставала, доводя Смирнова до бешенства своим безразличием и апатией ко всему происходящему, а также постоянным метанием то от него, то к нему. 
Она всегда была разная, но никогда столь упрямая. В силу своего возраста и богатого жизненного опыта он имел власть над любовницей и прекрасно знал это.  Мировоззренческие споры были неотъемлемой частью их отношений. Переубедить в мелких вопросах, за которые она не билась, не составляло труда. В иных, от которых не желала отступать, он тоже обычно оказывался правым: «Вот видишь? А ведь предупреждал, но кто-то не желал слушать». И тогда она признавала его правоту и виновато вздыхала, и он, как ребенка, нежно обнимал бунтарку и чувствовал себя в такие моменты хозяином мира. Однако теперь она металась: то поддавалась на уговоры, то отчаянно не желала слушать. И Смирнов не мог понять природы подобного упрямства, поэтому что не верил словам и сказкам любовницы про одиночество, зная, что это блеф. Он слишком хорошо изучил её за год. Но, видимо, недостаточно, ибо теперь сколько ни пытался не мог подобрать ключи к ней, чтобы сломить сопротивление. И это был замкнутый круг, в котором мучились двое.
Окончательно потеряв надежду справиться с ситуацией самостоятельно, Смирнов решил взять в союзники младшую сестру. На войне, как на войне – все средства хороши, ведь на карте стояло счастье, заключавшееся для него в этой одной единственной женщине: прошлое уже не держало, а будущего без неё не было. Он знал, что сёстры не просто дружны, а неразлучны, словно сиамские близнецы, что делят проблемы и радости одна другой, как будто единая кровь течёт по их жилам. Знал, что они предельно откровенны друг с другом. Знал, что когда ссорились, то могли не разговаривать по нескольку дней, болезненно переживая размолвки. Знал, что Вика, будучи мягче от природы, всегда первая искала пути к примирению и, проклиная порой жёсткий характер Валерии, никогда не желала видеть её иной, терпеливо ожидая времени, когда юношеский максимализм уступит место возрасту.  Смирнов прекрасно понимал, что делает, когда брал младшую в союзники. Его отношение к Вике, красивые слова о любви, которых не слышала Лерка, незыблемые обещания, подкупили младшую. Через сестру Смирнов намеревался внушать нужные мысли, а также знать каждый шаг любовницы: и дома, и на работе.
И расчет Александра оказался верным: за год Валерия успела привязаться к нему. С ним было интересно и легко говорить на любые темы. В их компании она никогда не чувствовала себя третьей лишней. Внимания Сашки хватало на всех, как и советов. К тому же в феерическое будущее их жизни Смирнов неизменно захватывал и младшую, как неотъемлемую часть жизни старшей. И Лера, видевшая в Смирнове будущего мужа Вики, рассказывала, чем занята та, когда его нет, куда ходит, что делает, а также выпытывала, что думает, что намерена делать, как поступить. Однако и защищала, отражая нападки, и успокаивала, тысячу раз пересказывая одно и тоже, чтобы в тысяча первый выслушать прежнее.
– Они уходили курить? – в тысяча второй спрашивал он.
– Не помню, – в тысяча третий отвечала она.
– Как так! – в тысяча четвертый восклицал он.
– Саша! – в тысяча пятый возмущалась она. – Столько времени прошло!
– Что она рассказывала после этого?
– Ничего.
– Ты спрашивала её?
– Да.
– Что сказала?
– Ничего.
– Как так!
Так, в сообществе с Лерой Смирнов следил за любовницей. И содружество их крепло день ото дня, тайные встречи стали носить постоянный характер, однако не приносили желанных изменений в поведении виновницы. Тогда он обратился за помощью к подруге, которую собирался отвадить от дома, лишь только станет полноправным мужем, а не женатым любовником, но не добившись желаемого, усилил давление через сестру. И вновь получился замкнутый круг, в котором уже двое требовали ответов и окончательного решения о замужестве, один просил об одиночестве, и все невыносимо устали.
Постепенно к этому садомазохистскому трио добавились родители Шедон, которые перестали молча наблюдать за ситуацией и активно вмешались, потребовав от дочери определиться с решением и перестать всех мучить.
– Ты выйдешь замуж?
– Нет.
– Почему?
– Я хочу быть одна.
– Тогда зачем уводила из семьи?
– Так получилось…
– Так ты выйдешь замуж?
– Нет…
– Почему?
– Не знаю.
– Как это понимать? Он из-за тебя семью оставил!
– Я понимаю…
– Так что ты решила?
– Ещё не знаю…
И это тоже был замкнутый круг, однако силы в нём стали совсем неравны, отчего Виктория уже просто тянула время, молясь лишь о том, чтобы пытка эта закончилась раньше, чем её решительность. Она стала серьёзно опасаться, что не выдержит давления и, проявив слабость, сдастся под напором семьи, и уже вряд ли когда-нибудь получит ключи от этой железной клетки, в которую все так стремились её закрыть, чтоб справить свадебное «Горько!», не замечая похорон. К сороковой серии она бесконечно устала гнать от себя любовника, но всё почему-то становилось только сложнее и сложнее…
Шедон давно решила, что не будет жить со Смирновым: всё, что он мог дать – дал, и она была благодарна ему за это, однако он сам потерял всякую ценность. Их роману было около четырех месяцев, она давала три, когда осень вошла в свои права. Именно с тех пор они стали брать с собой Лерку, которая своим присутствием не давала скучать ей. Так продержались осень. В зиму присутствие сестры ей уже требовалось как воздух: и, уловив в себе это настроение, Виктория стала лениво ожидать какого-нибудь повода, который бы помог ей как можно мягче прервать изжившие себя отношения, однако 8 Марта любовник ушёл из семьи, и ситуация окончательно усложнилась, поэтому ей оставалось ждать только лишь чуда. Прочитанный дневник и явился тем спасательным кругом – чудесным поводом, – которого так ждала Шедон. Понимая, что больше такого случая не представится, она с завидным упорством ухватилась за этот, как единственный путь к свободе. Случай представлялся исключительным и в плане доставшейся роли: униженной и поруганной жертвы, которая, отвергая плача, жестоко страдает сама. Выйти с наименьшими потерями было очень заманчиво, но не представлялось насколько трудно.
Однако, когда во весь этот спектакль оказались втянутыми сестра, родители и даже всегда верная себе Олька, Виктория готова была много раз сдаться, сказать всем долгожданное решение жить со Смирновым, быть за ним замужем. Хотела много раз сказать, но всегда останавливалась в последний момент. Однако силы оставляли её. И вновь вся надежда опять оставалась на чудо.
И первым запил отец…

***
Валерии эту новость сообщил Смирнов, приехав на дачу, куда та сбежала в поисках покоя.
– Ты знаешь, что у тебя отец запил? – с порога спросил, поднимаясь по ступенькам веранды.
– Нет, – роняя тарелку, упавшим голосом ответила Лера, чувствуя, как вместе с тарелкой куда-то вниз летит и сердце.
Тяжело осев на ступеньки, она бессмысленно уставилась на Смирнова, не видя его лица. Глаза слепило июльское солнце.
– Когда? – тихо спросила девушка.
– Вчера.
Дочь почувствовала себя виноватой, что в пятницу сбежала на дачу и её не было рядом, когда оказалась нужна:
– Из-за неё?
– Да…
Ненависть, которую почувствовала в этот момент к сестре Валерия, даже не испугала, ошеломила. Они ругались, злились, ссорились, но никогда по-настоящему не ненавидели. Всегда помнили, что они сестры, и этого никто и ничто не могло изменить. Всегда были готовы встать одна за другую и перегрызть обидчику горло.  «Нас не будет, а вы останетесь», – вспомнились слова матери, которыми она каждый раз призывала их к миру. Они всегда были вместе, но в этот момент Валерия чувствовала, как привычное «вместе» уходит навсегда, проявляясь в чужом и непривычном «я» и «она». Стало одиноко, страшно и больно. От растерянности и обуревавших эмоций девушка разрыдалась, тяжело уронив голову на колени.
Смирнов, не рассчитывающий на такую бурную реакцию, бросился утешать: гладил по голове и что-то бормотал.
– Как она так может! Ну, как она так может! Ну, как… – восклицала Валерия, рыдания которой переходили в истерику. – Господи, ну почему она такая! Такая бессердечная! Ладно, меня ей не жалко, сына не жалко, никого не жалко, но родители-то! Причем тут они! Боже! О, господи, как так можно, почему! Почему? Почему она так делает? – захлебываясь, ревела навзрыд, не зная, куда деться от себя самой. – Ненавижу её! Ненавижу её!
Бросилась на второй этаж. Смирнов за ней.
– Уйди! – заорала Валерия. – Не ходи за мной! Достали вы меня с вашей любовью! Не хочу! Ничего не хочу! Ненавижу! Ненавижу её! Ненавижу вас!!!
Смирнов остановился, глядя, как она стремительно поднимается, скрываясь из вида. Вышел на крыльцо и закурил, решив дать девочке время побыть одной и немного успокоиться. Он уже было подумал подняться наверх, но, оглянувшись, увидел, что Лера спускается с красными от слез глазами, мрачная, спокойная и решительная. Это состояние насторожило – в течение полутора месяцев он тщетно пытался сломать подобное состояние старшей и совсем не был готов воевать с младшей. «Одна порода!» – мрачно восхитился он и зло сплюнул на землю: «Ты как?» Лера прошла мимо, не удостоив ответом. Подошла к колодцу, выплеснула воду из ведра, набрала холодной и опустила в него лицо. Наблюдал, как долго продержится в ледяной воде. Он был гордый, чтобы позволить его вот так игнорировать ещё и этой. Умывшись, девушка вернулась в дом, по дороге бросив: «Поехали!» – «Куда?» – «В город! Соберусь только».
В дороге она молчала, он говорил. Жестокие слова падали на плодородную почву, моментально всходя бурьяном в озлобленной душе. Ведя машину, безошибочно отмечал, как напрягаются скулы девушки, а губы превращаются в узкую полоску, как немигающий взгляд неподвижно устремлен в одну точку. В этот момент Валерия, как две капли воды, была похожа на Викторию последних дней, когда та особенно сильно, больно и настойчиво гнала. Он валялся в ногах, она лишь морщилась, просила не устраивать сцен и прогоняла, как надоедливого котенка, вон. Уходил и следом возвращался, чтобы вновь умолять. Никому и никогда он не позволял так обращаться с собой. Никто и никогда не мог себе позволить, так обращаться с ним. Презирал себя, но ноги сами несли в дом этой женщины. Готов ей был простить всё, даже слезы, которые видела и отвергла. Теперь Смирнов создал более сильное чудовище, чем та женщина, которую любил. Чудовище, которое сидело рядом и, что самое главное, было на его стороне.
– Она всех мучает! Тебя. Сына. Отца. Мать. Меня. Всех! Она никого не любит и ни о ком не думает кроме себя. Ты понимаешь это? Ей на всех плевать! Ради неё я оставил семью. Детей. Но ей этого мало. Она забрала душу. И тебя она тоже просто использует.
Валерия резко посмотрела в сторону Сашки, удивленно вскинув брови, но возразить не успела.
– Разве нет? Очень удобно держать своего человека и манипулировать им как вздумается: принеси, подай, сделай, не мешай. Подумай сама! Зачем она устроила тебя на своё место? Чтобы было кем помыкать так, как она помыкает мной. Что делаешь ты, а что она?
– У нас разные обязанности…
– Сколько раз тебе приходилось покрывать её? Сколько врать, когда она шляется неизвестно где? Один её роман с бухгалтером чего стоил…
– При чём тут эта история, – недовольна заметила девушка.
– Она всех использует! И его использовала, чтобы избавиться от мужа…
– Нет!
– А ты вспомни, как тогда всё получилось? Что она сделала? Взяла и просто вышвырнула мужа из жизни, как отработанный и ненужный хлам, также как сейчас это делает со мной. И с тобой она поступит также, не сомневайся! Как только ты ей станешь не нужна, она выкинет тебя из своей жизни и глазом не моргнет.
– Они уже были в разводе, она никого не вышвыривала, – злясь на Смирнова, намеренно не согласилась Лерка, впервые посмотрев на отношения с сестрой другими глазами: в словах Сашки была правда.
Валерия вдруг с ужасом осознала, что её сестра монстр – холодный, лживый, расчетливый, – что играет людьми, приручает их, а потом выкидывает за ненадобностью. Сашка права, она всех выкидывает, как старый ненужный хлам, и уходит не оглядываясь, не вспоминая, не помня. И это было чудовищное открытие, от которого у девушки перехватило дыхание. Всё поведение Виктории неожиданно открылось и увиделось с другой стороны: она выгнала мужа, бросила Володьку, приручила ради забавы Шавина, ради смеха измывается над Пашкой, флиртует с Килиным, спорит с отцом, изводит мать, прогоняет Сашку…
– Что? – очнулась Лерка на голос Смирнова.
– Отец запил, говорю. У тебя сердце болит. Мать переживает. Я схожу с ума! А ей всё равно! Ей просто доставляет удовольствие всех мучить…
Одна молчала, другой говорил. Жестокие слова упали и плод дали…


***
Вика сидела дома, когда зашла Валерия и позвала прогуляться. Без особого энтузиазма собралась, уступив настойчивости сестры.
– Куда идем? – спросила Лера.
– Всё равно…
– Тогда пошли на наше место, покурим, – предложила она.
В дороге молчали, идя рядом плечом к плечу. Впервые молчание было гнетущим, ложась пропастью и пустотой. Младшая собиралась нанести последний удар; старшая, догадывалась о чём пойдёт речь, молчала и ожидала своей участи, как приговоренный к пожизненной каторге.
Безумно злая на весь мир Валерия, намеревалась поквитаться с сестрой за него. Тишина и спокойствие, которых она искала, сбежав на дачу, были убиты Смирновым, что каждый раз будучи прогнанным, приезжал к ней лить слезы. Этот порочный круг, ставший бесконечным, она намеревалась сейчас разрубить, но прежде всего поквитаться с сестрой за отца.
Пришли в маленький больничный скверик, скрывающий посетителей от посторонних глаз бурно разросшейся зеленью, за которой никто никогда не смотрел. Излюбленная лавочка была пуста, как и сквер. Они любили это место за его уединенность и возможность спокойно разговаривать. Это было их место, и девушки им дорожили, приходя сюда только вдвоём, редко по одиночке, никогда ни с кем другим.
Сели поодаль друг от друга. В молчании каждая закурила из своей пачки, прикурила от своего огня. Вечернее солнце терялось в густой листве клёнов, отчего внизу было сумрачно и прохладно. Шедон молча ёжилась, ожидая, когда заговорит сестра, и старательно изучала землю под ногами. Валерия медлила, уставившись в небо, которое терялось в листве.
– Что ты молчишь? – спросила Лерка, не отрывая взгляда от неба.
– Жду.
– Чего?
– Когда начнешь говорить ты.
– А тебе нечего мне сказать самой?
– Нет.
– Почему?
– Я не знаю, что ты хочешь услышать.
– То, что ты хочешь сказать!
– Мне нечего сказать…
– Совсем?
– Совсем…
Вновь воцарилось молчание. Валерия пыталась сдержать себя, чтобы не накричать сразу. Надежда, что Вика сама заговорит, уходила, как солнце, окончательно теряющее в густой листве. Спокойствие и хладнокровие сестры в этот момент убивали для Валерии всё лучшее, что их связывало, заставляя, злится до боли в сердце, ненавидеть до черной пелены в глазах. Сделав несколько глубоких затяжек, Валерия прикурила ещё одну сигарету и бесстрастно спросила:
– Ну что, ты добилась своего?
– Чего?
– Того, что отец запил!
– Я добивалась не этого и ты это знаешь…
– Но тем не менее именно из-за тебя он запил!
– Да, я знаю…
– И ты ничего не собираешься делать?
– Что я могу сейчас сделать?
– Ну, не знаю! Пойди к нему, скажи, наконец, что ты будешь жить с Сашкой, чтобы все, наконец, успокоились! Неужели ты не понимаешь, что измучила нас всех!
– Я не хотела этого…
– Но мучаешь, мучаешь и продолжаешь мучить!
– Я не прошу вас мучиться…
– А мучаешь!
– Мне было бы гораздо легче, если бы вы спокойно воспринимали ситуацию и…
– Спокойно? Спокойно! Как можно спокойно? Расскажи, коль ты у нас такая бессердечная, поделись! У меня от тебя уже месяц болит сердце!
– Я знаю…
– И что? Что из того, что ты знаешь? Ты ничего не сделала, чтобы оно перестало болеть!
– Да, и не смогу сделать…
– Почему?
– Потому что я не стану жить со Смирновым.
– Ну почему? Почему? Объясни мне?
– Не хочу…
– И всё? Это все, что ты скажешь?
– Да. Лера, пойми это моя жизнь и моё сердце должно болеть, а не твоё. Сколько тебе объяснять, чтобы ты спокойнее относилась ко всему!
– Я не умею спокойно! Ты прекрасно знаешь, что я пропускаю всё через себя! Даже отец и тот запил! Сколько тебя можно ждать? Сколько это ещё будет продолжаться? Скажи ты уже что-нибудь, наконец!
– Я говорю, но только никто не слышит меня…
– Что ты говоришь?
– Что я не буду жить со Смирновым! Не буду и всё! Но только все вы ждете другого ответа и не желаете слышать этого…
– Господи, да почему же? Почему?!! Он же любит тебя! От такой любви не отказываются! Ты идиотка!
– Возможно, но плакать об этом я буду потом.
– Зачем плакать, когда можно жить счастливо?!
– Я не хочу с ним жить…
– Почему?
– Лера! Перестань, я уже ответила тебе на это, не повторяйся.
Валерия осеклась, готовая разрыдаться. Ненавидя себя за слабость и сестру за силу, отвернулась, чтобы успокоиться. Снова закурила, услышала, как щелкнула зажигалка сестры, тоже прикуривавшей очередную сигарету.
– Но ты можешь ответить нормально: ПО-ЧЕ-МУ? – спокойно попросила Валерия. – Меня не устраивает твой ответ: «Не хочу и всё!». Ты же видишь, он никого не устраивает. Тебя никто не понимает! Меня родители постоянно спрашивают, что у вас происходит? Что я должна им отвечать? Они тоже тебя не понимают! Все было хорошо и вдруг резко всё стало плохо! Что он такого сделал? Прочитал дневник! Так он уже много раз извинился за это! Неужели нельзя простить?
– Можно…
– И что?
– Я не хочу жить с ним…
– Почему? Да, объяснишь ты когда-нибудь это в конце-то концов? Я не понимаю тебя!!!
– Меня сейчас и не надо понимать, надо просто принять такой и все. Потом время всё расставит на свои места и будет ясно, кто был прав, а кто ошибался…
– Это не ответ, – настаивала младшая.
– Лера… – старшая, привыкшая за последнее время носить все в себе, отчаянно пыталась пересилить себя и начать говорить. – Он прочитал мой дневник, хотя знал, что не следует этого делать! Я его предупреждала об этом, но тем не менее он посчитал возможным залезть ко мне в голову и покопаться там! Мало того, рассказать об этом и ещё потребовать объяснений, но и этого ему показалось мало: он и без дневника распотрошил мне всю душу, не оставив ничего для себя! Он приручил мою! МОЮ! семью, хотя я столько раз просила, умоляла его этого не делать. Даже Олька на его стороне, хотя она всегда была против. Странная штука жизнь: раньше я готова была воевать одна с целым миром, чтобы быть с ним, теперь целый мир воюет со мной, чтобы я была с ним, – Вика задумалась, подобная мысль пришла к ней впервые. – Да, действительно, странно… Заставляет думать, что большой мир может оказаться прав.
– Он раскаялся! Он же тебе обещал, что никогда больше не будет его читать!
– Читать уже нечего…
– Так прости его! Он столько раз просил у тебя прощения за один этот единственный проступок с его стороны, плакал, ползал в ногах, а ты… ты!!! – в безотчетной злобе Валерия не находила подходящих слов.
– Я давно простила его, ещё в первый день, – усмехнулась Виктория, пропустив мимо ушей последние слова сестры. – Остальное неважно…
– Как неважно! Он любит тебя! Ты знаешь, как это ценно! Ты понимаешь, что никто больше не будет тебя ТАК любить! – она стала срываться на крик, от чего старшая замкнулась.
– Это будет завтра, а сегодня я не хочу с ним жить…
– Это глупо! Ты понимаешь сама-то, что это глупо! Нельзя же быть настолько дурой?
– Пусть так. Это ты так думаешь, не я…
– Так не только я думаю! Так думают все: мать, отец, я, Саша, даже твоя Ольга! Одна ты не хочешь видеть и замечать очевидных вещей…
– Да, в конце концов, – вскричала Вика. – Мне с ним жить, а не ВАМ! Мне с ним делить жизнь и постель, а не ВАМ! А я не хочу! Понимаешь ты: я не хочу! Не буду!  Не собираюсь делить с ним свою ни свою жизнь, ни постель!
– Да, почему?!!
- Потому что меня тошнит только от одного его присутствия! У меня внутри всё сжимается от отвращения, когда он подходит ко мне! Мне стыдно появиться с ним на людях! Он был великолепен для тайного романа, но не для жизни! Не для жизни! Я изначально не собиралась с ним жить! Предполагая, это лишь легким летним романом! Но я тоже человек: увлеклась, позволила увлечься ему! Позволила себе быть капризной и слабой за чужой счёт… Я пыталась! Честно пыталась продолжить так жить, когда поняла, что заигралась и далеко завела ситуацию… Но не могу! Не хочу! Не умею! А вы хотите обречь меня на подобную пытку ради собственного спокойствия? Правильно, вам всем будет удобно: она пристроена, за неё не надо беспокоиться, теперь она точно не натворит никаких глупостей, этот балласт уже можно считать скинутым!!!
– Что ты говоришь! – закричала Лера. – Ты только послушай себя, что ты говоришь! Тебе все желают счастья! А ты? Неблагодарная!
– Лучше уж я буду неблагодарная, чем несчастная…
– От тебя одни только проблемы и неприятности! Ты всем нервы вымотала! Мне! Матери, которая только и делает, что думает о тебе, говорит о тебе, как будто никого больше не существует! Отец! Отец из-за тебя запил! Ты понимаешь, он год держался и теперь запил! И тебе всё равно!
– Мне не всё равно… – попыталась оправдаться Виктория, но тщетно.
– Ты ни о ком не думаешь, кроме себя! Тебе плевать на всех! Я сидела с твоим ребёнком! Где твоя благодарность? Чем ты отплатила? Ты никому не помогаешь! Никого не любишь! Ты эгоистка!
– И тебе? – напряженно спросила Виктория, боясь показаться спесивой.
– Что мне?
– Тебе тоже не помогаю?
– А чем ты мне помогла? Чем? Ну, скажи!
– Да, действительно, чем я тебе помогла… – ответила Вика и потянулась за пачкой с сигаретами.
Лера что-то еще говорила, кричала, требуя ответов, но Виктория не слышала, понимая, что сестра сейчас сама не своя, боялась наговорить гадостей и ещё больше усугубить ситуацию.
– Ну что? Что ты молчишь? – кричала Лера.
– Жду… – спокойно ответила Вика, глядя куда-то вдаль и не обращая внимания на бьющуюся в нервной истерике сестру.
– Чего? Чего ты опять ждёшь?
– Когда ты закончишь… – с тем же убийственным хладнокровием ответила Шедон.
– Что! Что! – задыхаясь, попыталась переспросить Валерия. – Да, будь ты проклята! – выдохнула, наконец, она. – Когда ты останешься одна, то не говори потом, что тебя об этом не предупреждали! От тебя уйдут и отвернуться все! Слышишь? ВСЕ! Ты уже осталась одна! Это ты понимаешь?
Вика согласно кивнула головой.
– И ты ничего не хочешь сказать?
Сестра отрицательно покачала головой.
Валерия спешно встала и почти бегом пошла прочь. Глубоко обиженная и оскорбленная она ставила для себя жирные точки, решив не вмешиваться больше в отношения сестры и любовника, которого много раз тщетно мирила с ней.  «Пусть разбираются сами!» – постановила и перестала допускать тайные встречи. Так, находясь на грани нервного срыва, она нашла лучший для себя выход, подсознательно взяв тайм-аут, о котором просили с самого начала. Однако ситуация к этому времени была затянута, поэтому решение принималось в отчаянном: «Навсегда!» Валерия была вправе позволить ненависть, которую по достоинству заслужила старшая сестра…


***
Виктория до темна сидела в сквере, не замечания ничего вокруг: ни сгущающихся сумерек, ни Смирнова, который притаившись в кустах, подслушал весь разговор и теперь ждал, когда можно появиться на пороге карающим ангелом. То, что он услышал, не явилось открытием. Он вытаскивал из неё все эти слова медленно, мучительно, крохами.
«Отец запил… отец запил… отец запил… – как попугай, повторяла про себя Шедон. – А почему бы и не запить? Почему он должен оставаться сильным, когда хочется выпить? Почему? И кто из нас вправе требовать от него быть сильным?» Прежде чем запить, отец дал ясно понять, что разочаровался в ней и отныне свои проблемы она пусть решает сама. Вот она и осталась: один на один с собственными проблемами. Однако более всего горько и больно было от разочарования отца. Однако ещё одно чувство вины ложись на плечи, и его тяжесть уже была неподъёмной: теперь к общей путанице, добавилась и озлобленность на сестру.
Память самым отвратительным образом стала вытаскивать моменты, когда она помогала ей. Виктория ненавидела себя за подобную мелочность, но пересилить её оказалось безнадежным занятием: «Работа не в счёт. Какая это помощь? Так, пустяки: с нуля в иностранной конторе. Учила всему, не в счёт! Это же сущие мелочи! Посмотрим, как она теперь эти мелочи будет сама добывать!» Ей вдруг очень ярко припомнилось, как тяжело приходилось работать с Вебер, поэтому сестра, не проходившая школу выживания, может кидаться такими заявлениями лишь по не знаю.
Когда она пришла в DNS, то оказалась второй девушкой в офисе: и по счёту, и по должности, и по положению, в то время там царила и правила Анна Вебер. Виктории достались вторые роли без права голоса и собственного мнения.  Она не тяготилась вторыми ролями, имея мужество признать действительно сильную и достойную личность, которая была вне конкуренции и имела огромное влияние на руководителя, которого в скором времени перевели в головной офис. Анна – сильная, волевая, знающая себе цену, осознающая свои цели – восхищала Викторию своей харизмой и интеллектом, заставляя стремиться к ней всем сердцем. Однако стервозный характер девушки напрягал и отталкивал, заставляя с настороженностью наблюдать, как та отстаивает свои позиции, не считаясь ни с чьим самолюбием. Жить с Анной изо дня в день, бок о бок, было неимоверно трудно, и Виктории стоило немалых усилий научиться принимать её такой, какая есть, без злости и обид, сохранив неизменное уважение к силе её личности. Но всё же, когда Вебер уехала вслед за Гревцовым, Вика вздохнула свободно.  Она по-прежнему осталась под её руководством, перейдя в разряд структурного подчинения, но теперь у Вебер появилось куда больше простора для фантазии, чтобы резвиться за иной счёт. К тому же после перевода Анна немного ослабила хватку, не желая терять на вверенной ей территории своего человека.
Когда Вебер уехала, Шедон поклялась себе, что никогда не станет такой стервой по отношению к другим. Отчего Валерия, пришедшая в DNS с её легкой руки, попала в тепличные условия. Вика терпеливо учила её всему, легко делясь опытом и знанием. Пикировала сотрудников, оберегая даже от намека на их нападки или личностные выпады. Пестовала, холила и лелеяла, хорошо помня, как трудно было самой. И когда младшая освоилась и попросила свободы, то старшая с легким сердцем отпустила её, понимая, что всё течет, и дороги их в своё время также разойдутся. Однако, дав свободу и возможность самореализации, она тем не менее зорко следила, готовая в любой момент прийти на помощь, если вдруг покажется, что кто-то посмел обидеть сестрёнку. И вскоре Валерию перестали воспринимать как младшую, за которую несёт ответственность старшая. Сестры стали равноправны по праву голоса и мнения, взаимозаменяемы при необходимости и ещё больше дружны, чувствуя родное плечо рядом.
И вот теперь обвинения сестры глубоко запали в душу и легли тяжелой обидой. И следующую неделю она избегала встречаться с Леркой взглядами, с каждым днём всё больше напоминая себе мисс Вебер. Ситуация повторялась в зеркальном отражении: замечая, насколько порой другой необходима помощь или совет, пересиливала себя и со злым хладнокровием наблюдала, как младшенькая выплывет самостоятельно или признав свою неправоту подойдет первой. А заодно зареклась пускать кого-либо в свою личную жизнь, чтобы более не терпеть такого насильственного вмешательства.   
Лера тоже с гордым достоинством переносила молчание и унижение, которому подвергала её Вика, намеренно игнорируя. И тоже с каждым днём отдалялась всё больше, копила обиды и ненавидела, злясь на равнодушие и спокойствие по отношению и к ней, и к родителям, и к Смирнову. И также ждала, когда Вика, признав свою неправоту, подойдет первой. Стена молчания между сестрами крепла час от часу.
И никто не собирался уступать.
Смирнов метался от одной сестры к другой. Бился об одну и ту же стену и, не зная куда кинуться, что предпринять, изводил всех разговорами и выяснениями отношений до отвращения. Валерия его не хотела видеть, если видела, то не слышала, если слышала, то не слушала, если слушала, то не внимала, оставалась глухой и спешила уйти.  Виктория по-прежнему гнала, но в голосе её уже слышались истеричные нотки, срывающиеся на шепот, тогда она отворачивалась и тихо просила уйти. Смирнов оставался глух. Шедон молча курила и ждала, когда другой устанет и всё-таки уйдёт.
Однако как ни стремился Александр контролировать каждый шаг любовницы – одну серию в этой мелодраме он упустил, как ни старалась Валерия заставить сестру одуматься – один сюжетный поворот ей остался неведом, как ни пытались родители вразумить дочь – смены сценария не увидели, как ни наставляла подруга в благом миротворчестве – новый фильм и для неё остался за кадром.


***
Утро понедельника выдалось напряжённым: логист требовал документы на отгрузку, бухгалтер – инвентаризационные описи, Вебер – отчёты, супервайзер – «халяву», торговые, визитёры… И в этой суете молчание с Леркой было весьма некстати. К обеду уже все заметили – сестры поссорились: «Вы поссорились?» – «Есть немного». – «Из-за чего?» – «Пашенька, ты точно это хочешь услышать?» – «Лерка, вы поссорились?» – «Да». – «Что-то серьёзное?» – «Вы поссорились?» – «Володя, вот откуда ты такой наблюдательный?» – «Вик, всё хорошо? Ты какая-то… напряженная, что ли». – «Денис, хоть ты не приставай». – «Пошли покурим?» – «Не могу: трудовые подвиги требуют жертв…»
Килин, привычно заскочивший с утра по старой памяти в DNS, совершенно верно уловил напряжение в поведении Шедон, несмотря на то что она всеми силами пыталась его не показывать, улыбаться и, как всегда, отшучивалась. И чутьё его не подвело: больше всего в это рабочее утро понедельника Викторию занимала ни ссора с сестрой, ни суета рабочего процесса, а фраза в сердцах брошенная Вебер, отчего даже визит любимца пролетел мимо сознания, не заставив томно вздыхать. Анна собиралась в отпуск, поэтому спешила привести дела в порядок и оставить ценные указания на ближайшие две недели, отчего была либо излишне сосредоточена, либо излишне зла, чтобы так проговориться, или же, как всегда, играясь с подчиненной, держала в тонусе: «Анна, я не понимаю: что ты хочешь выяснить? Я сама всё закрывала, все отчёты верны». – «Твой Бондарь совсем мозги пропил! Не видит, что у него под носом творится». – «В смысле? У нас всё… всё…» – она не знала, что сказать, чтобы ещё больше не разозлить начальницу. – «Шавины совсем обнаглели! Четвертак решили украсть!» – «Анна, я не понимаю, о чём ты? Какой четвертак?» И вот Вика решала этот ребус, и он ей очень не нравился.
Она забыла, совсем забыла, что когда-то давно, кажется, тысячу лет назад, подарила Килину идею о том, как можно втихаря свиснуть рекламный бюджет, да так чтобы никто и ничего не заподозрил. Она даже не вспомнила о ней ни разу до сего дня, так как получила свои супермаркеты и успокоилась, тем более что эту маленькую радость ей доставил Шавин, создав себе весьма много хлопот, исполняя для неё эту немаленькую прихоть. И вот она вспомнила, смутно, так как выпалила второпях, на каком-то эмоциональном подъёме, ту схему, и сейчас чем дольше думала, развивая мысль, тем больше напрягалась, понимая, насколько эффективной оказалась идея. Можно было гордиться собой за сообразительность, однако сумма в четверть миллиона долларов озвученная Вебер уже походила на хищение в особо крупных размерах, и это знание совершенно не радовало Викторию, отчего в голове кружилась фантасмагория, но рабочая суета постоянно отвлекала: «Так, они две недели в отпуске, значит, время есть. Шавины: младшего она просто не любит, а со страшим никто связываться не станет. Да и старшему это не должно быть интересным… Хотя двести пятьдесят штук на карман? Нет, не комильфо: деловая репутация дороже, чтобы портить её такой ерундой. Но как тогда? Без доставки не обойтись – это факт. Килин?.. Нет, подстава – не про него. Но как тогда? Сговорились с младшим? Тоже бред. А из наших? Если верить Вебер, Пашка не при делах… Тогда как? Старшему эта мышиная возня не интересна, Бондарь – не в курсах, однако четвертака – нет… или почти нет? Это неважно. Важно другое: кто?.. Кто эта сволочь, кроме меня?»
Ситуация была озвучена. Шедон прекрасно отдавала себе отчёт, откуда у неё ноги, и сердце девушки больно ёкало, не желая озвучивать откуда – руки, отчего мысль лихорадочно изобретала фэнтезийный детектив, где Килину отводилась роль Рыцаря на белом коне.
– Там к тебе, – бросила Лерка, не заходя в кабинет, и скрылась в дверях.
Вика отправилась следом. В холле её ожидала какая-то женщина, напрочь отказавшая говорить при посторонних. Шедон недовольно повела плечами, провела гостью на кухню, закрыла дверь.
– Здравствуйте, – поздоровалась незнакомка. – Вы, Виктория?
– Да. Здравствуйте.
– Вика, – заглянул Бондарь, – поехали уже, а то водка остынет.
– Паш, пять секунд, – попросила Шедон и, смешливо вытолкав босса, захлопнула дверь. –  Слушаю вас…
– Вы знаете Александра Смирнова?
– А должна?
– Да.
– Значит, знаю…
– Вы знаете, Александр так страдает, так страдает, что на него больно смотреть. Он никого никогда не любил в жизни, так как вас. Вы, уж, пожалуйста, не мучайте его. Вы понимаете, он не переживет ваш разрыв…
– Это он попросил вас прийти? – холодно поинтересовалась Шедон.
– Нет! Нет! Это я сама! Сама! У меня сердце кровью обливается, глядя на него.
Шедон посмотрела на часы:
– М-м-м…
– Елена…
– Елена, у меня совершенно сейчас нет времени. Возможно, вы придете позже?
– Нет. Я все сказала, что хотела. Не поступайте с ним так...
– До свидания. Я вас провожу, – и, избавившись от посетительницы, заторопилась к боссу. – Ну! И что сидим? Поехали! Нас ждут великие дела! Кстати, Паш, ты про водку серьёзно?
– Коньяк? – указывая на шкаф, спросил Бондарь. – Налить?
– Наливай!
– Я за рулём.
– Ничего, Пашенька, я за тебя, – Шедон залпом осушила рюмку. – Господи, гадость какая!
– П-прости, лимона нет…
– Как вы это пьёте! Наливай! – Бондарь плеснул вторую. – О! Хорошо пошла!
– Не переживай ты так, помиритесь, – заметил Суриков, также находившийся в кабинете.
– С кем? – опешила Шедон, чувствуя, как напряжение начинает отпускать и нервная дрожь от непрошенной гостьи уходит. – Давай ещё по одной, Пашенька, – и она подставила рюмку.
– Ты считать-то сможешь? Инвентаризация всё-таки, – одёрнул её бухгалтер.
– Мальчики, у-всё будет, как в аптеке.
И аптека недосчиталась тысячи коробов, заставив Шедон резко протрезветь и пересчитывать всё по новой.
– Юра, думай! – обратилась она к кладовщику. – Думай, куда засунули! Юра…
И всё нашлось. И аптека сошлась. И водка оказалась в наличии.
– Ну, мужики, за красоту! – чокаясь с грузчиками, выдохнула Шедон. – Ну, Юр, ну, прости! Пал Саныч, ты как? Володь, ты с нами?
– Н-нормально. В-выпить нельзя.
–Тебе нельзя, а нам можно! У нас, знаешь ли, стресс! Разливай, Серёга! Володь, ты точно с нами не будешь?
И со склада она выходила неровной походкой, одной рукой ухватившись за Бондаря, а другой посылая воздушные поцелуи всем подряд.
– Пашенька, – устроившись на заднем сиденье, Шедон посмотрела в зеркало заднего вида.
– Что?
– Ты не сердишься на меня? Скажи, что нет!
– Н-нет.
– И Владимир тоже не сердится? – поинтересовалась она у Бондаря, словно бухгалтер не сидел рядом с ним.
– А Владимир говорит, что это не профессионализм! Включить в остатки отгруженный товар – это…
– Пашенька, скажи ему, не сердиться. Ну с кем не бывает, забылась немножко…
– Это твоя работа! При чём основные обязанности! Я должен буду…
– П-ф-ф-ф… – пьяно перебила бухгалтера Шедон. – Володя, ну, пожалуйста. На сегодня с меня расстройств достаточно, чтобы ещё раз перед Вебер оправдываться…
– Ещё раз? – метнул на неё удивленный взгляд Суриков.
– Ага. Представляешь, Пашенька, Анна заявила, что Шавины совсем обнаглели: воруют у тебя под носом, а ты ничего не замечаешь… ик… Бред какой-то, правда? Пашенька, скажи, что у нас всё хорошо? – и Шедон пристально, без хмеля, смеха и кривляния, посмотрела в зеркало заднего вида и поймала взгляд босса.
И Бондарь не отвёл глаз, прямо и спокойно встретив чужой испытывающий взгляд. Он прекрасно знал, что Гревцова с Вебер не устраивает ни его образ жизни, ни методы работы, ни кандидатура, однако убрать его медлят, ещё пользуясь многолетними связами. Он хорошо понял, что Шедон предупреждает его об опасности. Он ясно увидел, что вся эта комедия, как и её рассеянность, лишь оттого, что она переживает… за него.
– Н-не обращай в-в-внимания, – улыбнулся он в зеркало.
– Да?!
– В-володь, у н-нас же всё хорошо? – посмотрел он на Сурикова.
– Конечно.
– И ты больше на меня не сердишься? – залепетала Шедон. 
– Не сержусь, – улыбнулся бухгалтер, ослабляя галстук.
– Всё, ребята, я спать, – и Шедон исчезла с радаров, растянувшись на заднем сиденье автомобиля. – Пашенька, ты же разбудишь меня?
– Разбужу.
– Нежно?
Ехали в молчании.
Бондарь вёл машину и порой кидал взгляд на спящую Шедон. Они, конечно, были с ней одного поля ягоды, однако её искренняя симпатия каждый раз подкупала, а неподдельное беспокойство и того более, заставляя легко сожалеть о заключенном пакте: к истерикам она и прежде была не склонна, но, как он успел убедиться, несмотря на показную беспечность, всё делала с убийственным хладнокровием. Отчего её сегодняшний промах с инвентаризационными описями говорил ему о многом: Вика утратила хладнокровие, и причина в нём. Он усмехнулся, вспомнив, как прошлой осенью повёз её по оптовикам для личного знакомства, и как они заехали к дилеру, и как впечатлился младший Шавин: «Паш, и что это было?» – строго спросила она, когда тот, выскочив из кабинета, стал на весь коридор кричать о своей радости от знакомства и в очередной раз прощаться. – «Не обращай внимания». – «А как работать?» – «Ты справишься». – «Как? Он кажется маловменяемым. Чувствую себя ёлочной игрушкой, ей богу». – «Маленький он ещё. К Косицину?» – «Нет, сначала к немцу хочу. С ним сложнее всего: когда разговариваешь, чувство, что он подозревает тебя не только в шпионаже, но во всех смертных грехах, короче, данных не допросишься. Поэтому пока не выдохлась, поехали – очаруем Славочку!» Бондарь вновь усмехнулся и посмотрел на спящую Шедон: «Нет, это у неё все ёлочные игрушки...  но не я, не я…»
 Суриков молча курил в открытое окно и порой кидал беглый взгляд на Бондаря, пытаясь уловить его настроение и прочитать мысли. Павел был спокоен и расслаблен – это радовало: он, слава богу, не воспринял всерьёз слова Шедон, как не воспринимал всерьёз Вебер, Гревцова, генерального и вообще кого-либо, как не воспринимал никогда всерьёз и его – никого и ничего, с барской вальяжностью протекая по жизни, ни к кому не привязываясь, ни о ком не заботясь, ничего не страшась и не наживая, хотя мог бы. Когда Клинин пришёл к ним со своей аферой, невероятной в своей простоте и гениальности, которую хотел разменять на капризы Шедон, Бондарь лишь отмахнулся, не желая подставлять и подставляться. Но, к счастью, в кабинете их оказалось четверо: он встретился взглядом с Вилоновым, всё было решено одним мгновением – они поняли друг друга. Килина уговаривать не пришлось. Они, конечно, были осторожны, и, судя по заявлению Вебер, им это удалось: «стрелки» указывали в верном направлении, и хотя старшему никто не посмеет бросить в лицо открытое заявление в воровстве, лавочку пора было сворачивать и быстро. Путь отхода давно был продуман до мелочей: если Бондарь увольняется по собственному, то всё шито-крыто, никто не станет доискиваться, когда нет виновника, а чтобы добиться этого, то за компанию с ним уйдет и супервайзер, сыграв на глупой сентиментальности и дешёвом благородстве Павла. Эту тему они с Вилоновым давно перетерли: откат за потерю теплого места у него был уже вполне приличный. Останется лишь Килин, но с этой проблемой он разберется позже, если понадобится, когда подвернется подходящий случай. Ещё больше ослабив галстук, Суриков закурил вторую сигарету: «Две недели, Володя, две недели. Ты должен убедить его уволиться пока Гревцов в отпуске! Время пошло!» – и он вновь бросил беглый взгляд на Бондаря: «Ничего личного, Павел Александрович…»
Шедон молча лежала на заднем сиденье и, прикидываясь спящей, крутила в голове иное кино, у которого никак не складывался хэппи-энд, так как, ослеплённая давней влюбленностью, она отказывалась первый акт своего фэнтезийного детектива начинать с Килина, поэтому шла от конца к началу, раскручивая цепочку от Шавиных, отчего картинка в её голове напоминала детский калейдоскоп – красивый и бесполезный. Она очень серьёзно отнеслась к словам Вебер, и чем больше над ними думала, тем всё более убеждалась, что Анна не проговорилась, хотя…
И мысль её обращалась в прошлое, в её первое лето работы в компании, когда Гревцов ушёл на повышение, оставив их заботам Павла. Анна, чтобы не выдавать себя, прихватила её с собой на корпоративную тусовку: «Туда мы поездом, а обратно на машине с Пашкой. Тебя домашние отпустят?» – «Отпустят». Три дня они весело тусили, но и это прошло. И вот трасса: Женька выходит из машины, открывает дверь Анне, чтобы пересадить её к ним с Пашкой; и одни долго прощаются, другие долго ждут, но и это проходит. Анна проплакала полдороги, вся дорога прошла в молчании – ничто человеческое ей не было чуждо. И хотя она никак не могла понять причину столь горьких слёз Анны, другое поняла хорошо: за маской отъявленной стервы, скрывалась живая душа. Поэтому Вебер могла и проговориться в запале благочестивой ярости, однако это дела не меняло: Шавины украли или почти украли четвертак.
И детектив начинал плясать от исходников: «Шавиным – не интересно, Бондарь – не в курсах, четвертака – нет. Кто эта сволочь, кроме меня?» Зайдя окончательно в тупик, Виктория решила, что первым делом необходимо выяснить заинтересованность Шавиных, поэтому после приезда прослонялась для приличия полчаса в офисе и ушла курить.
Её била крупная нервная дрожь, когда она набирала номер.
– Алло! Алло…
– Алло...
– Добрый день.
– Добрый. Денис, это Виктория из DNS.
– Я узнал.
– Правда?
– Да, я рад, что вы позвонили.
– Правда?
– Я ждал вашего звонка.
– Правда?
– Правда. Алло, Виктория?
– Да, я тут…
– Я слушаю вас.
– Меня?
– Да, вас. Вы по работе позвонили или по личным вопросам?
– Да! Нет! Я просто так позвонила.  Мне, кажется, захотелось услышать вас…
– А вы где?
– Сижу на лавочке за офисом и даже могу нескоро вернуться…
– Понял. За вами подъехать?
– А надо?
– Как скажете.
– И что же мы будем делать?
– Что захотите.
– И через сколько вы можете подъехать?
– Через десять минут.
– Через сколько?!!
– Долго? 
– Нет, нормально. Вот только к офису не надо. Давайте, возле сотовой связи во дворах.
– Хорошо, через десять минут возле сотовой.
И вихрем взлетев по всем ступенькам, Вика зашла в офис бледная и больная, с трудом стоящая на ногах от слабости и тошноты, с глазами полными печали и тоски.
– Пашенька, что-то мне нехорошо. Видимо, водка попалась палёная, – морщась, словно жуёт лимон без коньяка, страдальчески выдохнула Вика. – Я прогуляюсь немного. Может отпустит.
Однако её не отпустило…


***
Утром фэнтезийный детектив в голове Шедон окончательно зашёл в тупик: «Шавины – не в курсах, Бондарь – не в курсах, четвертка – нет… или почти нет, но не это неважно. Кто эта сволочь, кроме меня? А может младший просто не в курсе? Мало ли что творит у него за спиной отец? Двести пятьдесят штук на карман – это заманчиво, весьма заманчиво. А репутация? Ну, не пойман не вор…»
– Господи! Денис! – от неожиданности вскрикнула Вика, обнаружив перед столом материализовавшего из воздуха Килина.
– Привет!
– И тебе сто лет здравствовать, – рассмеялась она. – Ты какими судьбами к нам в такую рань? – и она метнула взгляд на часы.
– Володя просил заехать. У него что-то срочное.
– А понятно, – без интереса отозвалась Вика: её любимец никогда не приезжал по её душу, и этот печальный факт приходилось признавать.
– Он у себя?
– Да.
И Килин растворился в пространстве, скрывшись за дверью кабинета бухгалтера, оставив Шедон легко расстроенную в своих мелодраматических фантазиях, за которыми окончательно потерялся сюжет фэнтезийного боевика. Однако легко сдаваться в битве за внимание своего любимца девушка не собиралась, поэтому пошла готовить кофе, чтобы соблазнить им Дениса и вытащить последнего на милый тет-а-тет перекур. Однако Денис всё никак не освобождался, поэтому кофе остыл и детектив вернулся, но с поправками: Шедон пошла от начала к концу, но не успела закончить первый акт, как вышел Денис.
– Освободился? Пошли курить.
– Не могу. Лететь надо.
– Пошли! У меня есть пара вопросов.
Килин с неохотой согласился, поддавшись на уговоры девушки. Пока спускались и уходили на задний двор, она засыпала его вопросами, которые после разговора с Суриковым настораживали, заставляя взвешивать каждое слово.
– Вы чего так долго? Кофе остыть успел, и я соскучиться.
– Да? – рассмеялся он.
– Да. Так чего вы так долго сидели? – вновь спросила Шедон, действительно, несколько удивленная таким продолжительным визитом и разговором, но не с Пал Санычем.
– Да, так… брендовку наших «Соболей» обсуждали.
– Понятно, – скучно отмахнулась Виктория и вдруг обрадовалась. – Я краем уха слышала, что ты машину поменял. Парни на собрании болтали… Это правда?
– Да.
– Ну вот, а я даже не видела! Какой цвет?
– Белый…
– И какая?
– «Мерседес».
Вика удивленно вскинула бровь. Килин напрягся в ожидании следующего вопроса.
– Мерин? Да ещё и белый? Фу, какая гадость! Мне нравилась твоя старая чёрная «Волга».
– Да?! – Денис нервно засмеялся, отчего плечи его стали мелко подрагивать.
– Да. В ней был весь ты, – с ностальгией заметила она и унеслась мыслями куда-то, видимо, в прошлое, потянув и его за собой.
Они только пришли в DNS, была их первая зима; они весело работали, дружили, болтали и присматривались ко всем и всему. На улице стоял мороз, поэтому он вызывался подвести её после работы, но вместо дома повёз кататься по городу, чёрт знает почему, но ему не хотелось с ней расставаться, хотя с Миленой, в те времена всё было хорошо. И он провёз её по их любимым с женой местам, и безотчётно, сам того не замечая, рассказывал ей о жене и с ней же сравнивал. Оказалось, они одинаково любили дороги и скорость, крутые спуски и дрифт на льду. Вот только Вика оказалась равнодушна к разговорам о шубах и тряпках, а также… к нему. Ни одна девчонка не могла устоять перед ним после таких покатушек, а эта смотрела, не отводила взгляда и молча пыталась понять, что он хочет. О, как памятен ему тот долгий взгляд, когда она наконец-то сообразила его намерение: удивление, растерянность, радость – печальная благодарная улыбка: «Ну, что домой? Спасибо тебе, друг!» – и она отвела взгляд. И стала идеей фикс.
– Денис, скажи, ты озвучивал старшему идею с супермаркетами, точнее схему?
Килин замер, чувствуя, как сердце пропускает удар: ему вдруг стало нестерпимо стыдно перед ней. Да, они немного доработали её схему, поэтому у него машина, Володя присматривает трёшку, а Андрюха переезжает в другой город. Это, конечно, несколько больше, чем договор с торговыми центрами и цветной принтер в доставку за услуги, но…
– Так что? – и Шедон взглянула на своего Рыцаря на белом мерине.
– Нет.
– А Пашке?
– Да.
– Кому ещё?
– Никому больше…
– Понятно.
– Вик, что-то случилось?
– Не знаю пока…
И они замолчали, докуривая и допивая остывший кофе. Килин спешил уехать: впервые трудно было находиться рядом с ней, холодность и задумчивость, заставляли думать, что ей всё известно.
– Ну, всё! Я полетел! – выкидывая окурок и бумажный стакан в мусорку, заспешил Денис.
– Как? Уже? – очнулась Шедон. – Так быстро? – и избавившись от мусора, раскрыла руки. – Ну? – она обвила его талию и прижалась всем телом, – лети, моё солнышко, моя радость, мой герой! Только осторожно, не убейся раньше времени, гонщик ты наш. Ты ещё меня не прокатил, да? Да? Да? – и, игриво юркнув под футболку, побежала холодными пальцами по горячей спине.
– Да, – выдохнул Денис, чувствуя, как поток мурашек каскадом разлетается по всему телу. – Вика, – он закрыл глаза, – не делай так… – и крепче притянул девушку к себе.
– Представляю, как ты теперь летать будешь…
– Что?
И они рассмеялись. И они разлетелись. Один в доставку с мрачной и мутной хмарью в душе, другой в офис – с лёгкой радостью. В груди одного разрасталось осознание собственного падения: «И ты, Брут!»; в другой – песня восхищения: «Hе может пpосто, пpосто, пpосто быть иначе!» В одной голове разворачивался романтический триллер, в другой – завершался фэнтезийный детектив. А в сердца их звучала одна мелодия: одно вновь обретало в себе своего рыцаря без страха и упрёка; второе впервые открывало в другом мадам Баттерфляй. И к обеду они опять и снова были влюблены один в другого…
И вот в этой хаотичной и захватывающей всех в свой водоворот радости её и застал Шавин:
– Добрый день, Виктория…
– О! Денис Константинович! Какими судьбами к нам? Добрый день! Сто лет вас не видели! – защебетала она полная насмешливой искренности. – Совсем вы нас забыли. Я даже успела соскучиться, кажется… – и Вика нахально уставилась на нежданного визитёра.
– Виктория… – попыталось перейти на рабочий лад жизнерадостное чадо.
– Да, Денис… – предоставило ему такую возможность жизнерадостное чудо.
– Я хотел узнать, не найдется ли у вас немного свободного времени?
– Да, конечно. Я вся внимания.
– Какие планы у вас на вечер?
– А что?
– Хотел спросить…
– Что?
– Не хотите ли вы составить мне компанию, – перейдя на шёпот, Шавин наклонился чуть ли не к самому уху Шедон.
– С какой целью? – всё также бесстрастно-игриво спросила девушка.
– Ну… – замялось жизнерадостное чадо, видя, как глаза у чуда начинают округляться от неожиданности, словно она забыла о произошедшем накануне.
И тут Шедон закатилась в истерическом смехе, заставив растеряться молодого человека. На её смех вышли из кабинета бухгалтер с Бондарем, зашла Лерка, однако припадок уже ничто не могло остановить: стоило лишь ей взглянуть на молодого Шавина, как она начинала безудержно хохотать и… только что не хрюкать.
– Что с тобой?
– Может воды?
– Простите, Де…
– В-вика…
– Пашенька…
– В-водки?
– Прости…
В итоге смеялись все.
– Простите, Денис, – вытирая слёзы, наконец-таки обрела голос Виктория, – простите. Ничего личного, просто нервы сдают. Да, Пашенька?
– Может всё-таки воды?
– Спасибо, Володь… О, господи, опять начинается! – и Вика согнулась пополам, только уже глядя на бухгалтера. – Во… Володя… про… – и она заспешила к нему и, распахнув объятия, повисла на Сурикове словно на вешалке.
Лерка принесла воды:
– На! Пей! И успокойся уже!
– С-с-спа…си… бо… Простите, Денис, правда, ничего личного. Я услышала вас. Всё будет в лучшем виде.
– Когда?
– Я позвоню. И ещё раз простите, – и она тепло улыбнулась.
– Зачем Шавин приезжал? – спросил Суриков, как только за молодым человеком закрылись двери.
– Хотел убедиться, что все договоренности в силе.
– Какие?
– Паш, на следующей неделе акция кончается, и парни должны забрать из всех супермаркетов остатки нашей продукции к себе на багажники. Всё в силе? Парни заберут?
Бондарь переглянулся с Суриковым, и Шедон это заметила.
– Что-то не так? Случилось что? Пашенька, мы же договаривались, да?
– С-сколько т-там осталось?
– Много, если честно. Полугодовой запас, но если раскидать на всех парней… – и Вика с тревогой уставилась на босса. – Паш, мы обещали.
– Д-да, я помню. З-заберём. Да, Володь?
– Пашенька, ты лучший, – и в порыве детской радости, она обняла начальника, не заметив, с каким напряжением тот ждал ответа бухгалтера: Суриков улыбнулся и молча кивнул.
Когда все разошлись, Шедон сосредоточенно уставилась в окно, восстанавливая картинки ушедшего дня. Утро: Вебер, склад, короба… Нет! Не так! Утро: Вебер, родственница Сашки, инвентаризация, Пашка… Нет. Вебер, родственница, страх, склад, стресс, Пашка, боль, Шавин… Тут её мысль спотыкалась, падала, путалась и пугалась, отказывая девушке в продолжении, поэтому она начинала идти от конца к началу. Ночь: парк, сын, смех, счастье; Смирнов, убить щенка и сам убиться, страх, стресс. Вечер: дом, мать, отец, прочь, ты мне не дочь, вина, стресс; Шавин…
– О, господи, и куда ты опять вляпалась? – спросила она у своего еле читаемого в стекле отражения. – Какой кошмар… – и ушла курить.


***
В то время как Шедон нервно и хмуро курила на заднем дворе, ругая себя последними словами, Шавин не менее мрачный возвращался восвояси, чувствуя себя ещё хуже, чем накануне. Он злился, но не знал на кого – себя или неё.
Вчера, когда Виктория позвонила, такая робкая, нерешительная, растерянная, он полный радостного предвкушения и своей победы понеся к ней тут же, развернувшись на полпути, отменив встречу, перекроив все дела и график. О, какие сладкие картинки рисовало ему воображение все десять минут пока ехал и ещё пять пока ждал. Но вот она подошла, воровато оглядываясь по сторонам, открыла заднюю дверь и, юркнув на сиденье, упала, строго приказав: «Поехали! Быстро!» – «Куда?» – «Всё равно. Подальше от людских глаз». – «Ты так и будешь лежать?» – «Да. Есть возражения?» – «Нет. Но можно спросить, почему?» – «У тебя есть желание объясняться с кем-либо, если этот кто-нибудь увидит меня в твоей машине?» – «А что такого? Скажу, деловая встреча». – «И отцу? Не смеши меня, мальчик. И едем молча».
Это её резкое и насмешливое «мальчик», полное спесивого превосходства, так не похожее на робкий щебет, неприятно обожгло самолюбие, заставив обиженно замолчать и всю дорогу строить планы страстной мести, дабы доказать, что он далеко не мальчик. Однако, как только они выехали за город, Виктория поднялась и стала задавать кучу дурацких и глупых вопросов, которые так не вязались с моментом, создавалось ощущение, что её интересует исключительно работа, а не то, что произойдет вскоре. И это разозлило и раззадорило его ещё больше, заставляя вносить поправки в сладкую месть: он свернул с трассы и намеренно метрах в двадцати от неё, в поле, остановился на проселочной дороге.
– Мы что приехали?
– Да.
– В смысле?
– В прямом, – и он перебрался к ней на заднее сиденье.
– Ты шутишь?
– Нет.
– И что мы будем делать?
– Как что… – и он игриво потянулся к ней, намереваясь поцеловать, раздразнить, а потом уж увезти куда-нибудь в лес.
– Нет!
– Да, – заламывая женские руки, он приник к её сухим и горячим губам.
Не ответив, она молча отвернулась к окну, подставила шею, закрыла глаза, расслабилась.
– Ты закончил? – едко спросила, как только он отстранился и попытался просто обнять в примирительном жесте.
– Нет. Я ещё и не начинал…
– Даже так, – и бровь её надменно поползла вверх, а губы скривились в ухмылке. – Резинки где?  Я же правильно поняла ваши намерения, Денис Константинович? Сегодня вы во всеоружии?
– В бардачке, – язвительно заметил, решив опрокинуть её ожидания – все!
Однако с природой было не поспорить, поэтому, когда Виктория лишь только начала с садисткой медлительностью приподнимать юбку, чтобы освободиться от нижнего белья, он был готов забыть ей всё – насмешливость, резкость, небрежение. Как всё случилось и произошло дальше, он помнил смутно, в сущности, ничего не помнил, кроме одно – стыдно нещадно досадно: вот она расстегнула ремень его брюк, упаковала, забралась на колени и, заломив руки, поцеловала жестоко и жестко, двигаясь в такт этому настроению – быстро и резко. А затем оторвавшись от губ, посмотрела в глаза – долго с насмешливым пониманием, слезла с коленей, оправила юбку и ушла курить, оставив его униженным и растерянным.
– Поехали, – легко отстраняясь, попросила, когда он подошёл и вновь попытался обнять.
– Куда?
– В город.
– Я думал, что мы…
– Нет. Поехали.
– А как же… Ты же хотела в лес?
– Мне на работу нужно, – и она ушла в машину, хлопнула дверью и снова исчезла на заднем сиденье.
Он вернул её в молчании. В молчании она вышла.
– Я позвоню? – не удержался он.
– Зачем?
– Как зачем?.. – растерялся он.
– Конечно, да. В рабочее время. И по работе.
И она ушла.
Он же ещё долго сидел в машине, пытаясь унять хаос в своей голове, чувствуя себя раздавленным, разбитым, изнасилованным. Он был зол, раздражён, унижен. Им воспользовались и выкинули. Его растоптали и не дали возможности реабилитироваться. И наконец-таки тронувшись с места, молодой Шавин решил, что больше никогда не позвонит ей, только в рабочее время и исключительно по работе, однако подъезжая к доставке уже был полон решимости оправдаться по всем статьям, делом свою состоятельность доказать, заставить от страсти стонать. И вечером ему не спалось. И в ночи ему не дремалось. И утром он встал полный мыслей о ней, и планов, и желания, и встреч. И ноги сами его в DNS принесли…
И вынесли.
И уносили.
Ноги, но не мысли: его впервые в жизни так обсмеяли.
Он не сомневался, что ненавидит Шедон, не сомневался, что отомстит: влюбит, растопчет, бросит, задушит, заставит пощады просить, таять в объятьях, любить…
Лёгкий удар в бок вырвал Дениса из мрачного забытья в мир шума, людей и суеты, заставив резко дать по тормозам и с непониманием озираться вокруг, пока кто-то не постучал в окно.
– Уснул, что ли? – ворвались в тишину голоса, когда он вышел из машины.
– Сильно?
– Да нет. С тобой все в порядке? Страховка есть?
– Страховка… Какая?
– Ты чего подставился? Парень, ты как?
– Нормально. Сейчас… Сегодня какой день?
– Вторник. С тобой точно всё в порядке?
– Да. Нет. Не знаю…
– А завтра была среда, – усмехнулся седой блондин.



***
И, как обычно, утром Виктория появилась на работе веселая и жизнерадостная, расточавшая улыбки и дружелюбие. Правда, улыбки этого утра выходили криво из-за усиливающейся с каждым часом зубной боли. Потеряв надежду, что боль утихнет и пройдет сама собой, она отправилась в больницу.
Анна: Ты где была?
Накинулась по ICQ Вебер, как только Шедон включила компьютер. Вика неприятно поморщилась, представив выражение лица Вебер при этих словах, и в очередной раз поблагодарила бога, что та далеко.
Вика: у врача…
Анна: отчеты, значит, можно не отправлять! Бл…
Вика: я же всё ещё утром скинула…
Анна: то, что ты скинула полное дерьмо! Я совсем другое просила!!!
Вика: да? Сейчас посмотрю…
Шедон лихорадочно бросилась перечитывать утренние задания.
Вика: сори, я не поняла, что требовалось. Исправить?
Анна: не надо, я уже сама всё сделала…
Такая отходчивость была не свойственна Вебер и это заставило Викторию внутренне напрячься.
Вика: Аня, у меня болел очень сильно зуб, поэтому была сама не своя. Если нужно я всё переделаю…
Анна: я же сказала не надо и перестань канючить! Или думаешь, что Бондарь тебя с собой заберет? Ошибаешься!
Вика: Бондарь? Куда? При чём тут он?
Анна: не прикидывайся!
Вика: в чём?
Анна: в том, что не знаешь!
Вика: чего я не знаю, бл…
Анна: нет! Это я говорю ****ь!
Вика: да! А я говорю, что не прикидываюсь, блин! И чего я там ещё не знаю? Когда уходила все было нормально.
Анна: и ничего не было странного?
Вика: нет, если не учитывать, что у меня дико болел этот чёртов зуб.
Анна: Бондарь и Вилонов увольняются.
Вика: как? Шутить изволишь?
Анна: бл… да какие тут шутки!
Вика: но почему?
Анна: а то ты не знаешь?
Вика: знаю только, что вы собрались в отпуск, поэтому ничего не предвещало перемен.
Анна: во-во!!! Этот гад даже в отпуск не может дать спокойно уйти!!! Куда они уходят, не знаешь?
Вика: я не знала, что они вообще собрались уходить, не то, что куда…
Анна: но разговоры же ходили?
Вика: да, слышала краем уха…
Анна: И!!!!!!!!!
Вика: ничего определенного, так Вилонов учится, к тому же давно собирался перебираться на малую родину, не более того…
Анна: а Бондарь?
Вика: Пашка? Не знаю, честно…
Анна: узнай!
Вика: попробую, хотя не думаю, что получится, и не вижу в этом особого смысла.
Анна: тебя не просят видеть смысл, а просят узнать!!!
Вика: ладно…
Шедон вновь неприятно поморщилась. По мелочам она часто покрывала начальника, понимая, что, когда руки Гревцова дойдут до него, предрешенного будет не избежать. Они собрались в отпуск и неизвестно когда после выхода вернулись бы к идее кадровых чисток.
Новость оглушила: дорогая, до боли родная эпоха Пал Саныча подошла к концу – ожидаемому, но, как всегда, неожиданному. Привычное течение жизни, знание, что никто не подставит подножку, предусмотрительно не воткнет нож в спину, когда ты этого меньше всего ждёшь, было нарушено. И хотя Пашка был тут: ходил, улыбался и даже шутил – весь его облик вызывал ностальгию. Будущее представлялось с трудом. Насладиться последними днями жизни с Бондарем тоже было невозможно, не ранее, чем через день здесь будет много гостей и всё былое канет в Лету. Настойчивая просьба в форме приказа жгла сознание, заставляя чувствовать себя предательницей. «Но это мы ещё посмотрим», – отмахнулась от неприятной мысли Вика и пошла к сестре. 
Лера удивленно посмотрела на сестру, впервые заговорившую с ней после ссоры в сквере:
– Что произошло пока меня не было?
– Ничего особенно, – она не определенно пожала плечами.
– Точно? Ты подумай!
– Да, точно… Если только, что Суриков факсы отправлял сам, хотя обычно меня просит и больше, пожалуй, ничего.
– Хорошо.
– А что? Что случилось?
– Ничего, – сухо ответила сестра и пошла на кухню, откуда была видна дверь в кабинет Бондаря.
Там, в кабинете, Суриков курил, вальяжно развалившись в кресле напротив Павла. Он сумел чётко всё рассчитать и теперь ожидал спрогнозированный им эффект разорвавшейся бомбы, который сам и придумал. Выяснив, что после двенадцати ни Гревцова, ни Вебер не будет, он отправил в головной офис сразу два заявления об увольнении, а следом заявления на компенсации. «Эти недоступны, – рассуждал он, довольно потирая руки, – оставшиеся должны растеряться. Скоро позвонит Валера!»  По его расчетам: первым консультантом по ситуации в филиале будет он как представитель отдела кадров. Он, Владимир Суриков, который не упустит этот момент в своей жизни и добьется заслуженного: официальных регалий Бондаря, должность, служебную машину, зарплату и власть, власть, власть!
Применив накануне весь свой дар красноречия, Суриков убедил Павла в благоприятности момента увольнения. «Уберут, ждать осталось недолго. Ты же сам слышал Шедон? Вебер завалила компанию по продвижению нового бренда, но Гревцов поверит ей, а на тебя всех собак свесят», – и видя непонимающий взгляд, предоставил Бондарю полный расклад. Идея насолить кому-либо не особо занимала Павла, но уйти не по правилам было заманчиво, поэтому он задумался и вечером поделился этим намерением с Андрюхой, пытаясь трезво оценить шансы последнего на кадровое продвижение в свете отсутствия на месте Гревцова. Однако, вот уж чего он не ожидал, так это твердого заявления Вилонова об уходе вместе с ним. «Ты же прекрасно понимаешь, они пришлют своего даже в отсутствие Гревцова. Либо генеральный просто отложит решение вопроса на две недели, и всё! Паш, – Андрюха задумался, – а что… уйдем вместе?» – «Брось». – «Нет, серьёзно. Я давно собирался поближе к родителям – вот и повод. Ну, что скажешь, босс?» И это был аргумент. Они позвали Володю и вместе принялись обсуждать ситуацию, но Сурикова уже больше занимали компенсации, которые они могут поиметь с компании.
Вика, дождавшись, когда бухгалтер выйдет от Бондара, юркнуть следом к нему: не постучавшись, открыла дверь, зашла, закрыла, села, спросила:
– Можно, Паш? Или ты занят?
– Заходи, конечно. Курить будешь?
– Нет, спасибо.
– Ну, а я закурю, – Бондарь красивым жестом достал из полной пачки тонкую сигарету. – Как зуб?
– Лучше, но все равно ещё болит и наркоз не совсем отошёл.
– Надо п-продезинфицировать.
– Само собой...
– Пить будешь?
– Нет, Паш, пить не хочу. Душа ясности просит, а не пьянства. Что происходит?
– Ты о чём?
– В понедельник это странное обвинение в воровстве у тебя за спиной. Ты же понимаешь, Вебер не кидается словами просто так… – и она выжидательно посмотрела на босса, тот молчал. – Паш, я не понимаю, объясни мне! Шавины не в курсе, что они воруют, – и, перехватив пытливый взгляд Бондаря, добавила, – я младшего пыталась вывести на разговор, но ничего не добилась.
– Когда?
– Вчера. Он определенно ничего не знает. Паш, я беспокоюсь… У нас всё хорошо?
Бондарь было порвался сказать, что это Анна пытается таким образом выгородить себя, но передумал: он уйдет, она останется; её Вебер не подставит – пусть живёт спокойно.
– У нас в-всё хорошо, – улыбнулся он.
– Ага, – с сомнением согласилась Вика, – вчера вы тут все перешушукались, а сегодня какие-то странные и загадочные до тошнотворного. Что происходит?
– Поехали после работы в кафе.
– В кафе?
– В кафе.
– Шутить изволите, Павел Александрович?
– Без всяких шуток. П-поехали, посидим, и я тебе кое-что расскажу.
– Расскажи сейчас…
– Нет, с-сейчас не могу, – глядя в глаза, ответил Бондарь.
– Почему?
– Мне надо, чтобы ты выпила…
– Даже так?
– Да, ты же знаешь, я не могу п-переносить женские слёзы.
– А ты уверен, что я буду плакать?
– Да.
– Значит, так и не расскажешь?
– Нет.
– Ну что же, тогда поехали!
– Вечером, п-после шести… – и видя её насмешливый взгляд, добавил. – У меня дела ещё тут будут до вечера.
И Виктория ушла, так и не добившись желаемого: Пашка упорно молчал.
– Что так долго сидели? – заходя следом, спросил Владимир.
– Курили...
Владимир окинул взглядом кабинет: сизой пелены табачного дыма не было. Посмотрел на пепельницу – четыре окурка. Перед тем как он ушёл, Павел вытряхнул пепельницу: две сигареты на каждого не могло занять столько времени, которое они провели вместе.
– Покурим? – предложил он, оценивающе разглядывая Бондаря.
– Кури, если хочешь, – Павел придвинул свои сигареты. – Я не хочу пока.
Довольный вид Бондаря раздражал, заставляя выяснять, чем он вызван. Суриков закурил. Сигарета медленно тлела в коротких ухоженных пальцах, сжимавших её с женских изяществом. Не отрываясь от пасьянса Бондарь спросил:
– Пока тишина?
– Да, тишина, но это ненадолго…
– Что думаешь, там п-происходит сейчас? Уже четвертый час…
– Думаю, Валера скоро позвонит и, как всегда, станет громко орать и прыгать у трубки, –прогнозировал Владимир подведение генерального.
При внешнем спокойствии Суриков всерьёз нервничал. Время шло, а головной не звонил, когда ситуация должна уже развиваться полным ходом.
– Что это от тебя Вика такая довольная ушла? – поинтересовался бухгалтер, движимый желанием держать всё под контролем.
– Вика? Мы сегодня едем с ней в кафе, – безразлично бросил Бондарь. – Не хочу, чтобы она узнала от кого-нибудь другого…
– М-м-м… – многозначительно промычал Суриков, глубоко вдыхая табачный дым.
С Шедон у него были свои счёты, которые он старался, но пока не находил удобного случая свести. Интерес Бондаря и его покровительство, делали девушку неуязвимой и в некоторой степени даже опасной.
– Мужа не боишься? – спросил Суриков.
– Она разведена…
– И давно?
– Не знаю.
– И давно ты это знаешь?
– Не п-помню.
– Она сама тебе об этом сказала?
– Она не говорила…
– Тогда откуда ты это знаешь?
– Володя, ну ты же п-понимаешь, мужчина и женщина, которые хотят друг друга, доверительные разговоры, она намекнула – я п-понял…
В офисе раздался телефонный звонок, заставивший Владимира напрячься и вспомнить о более важном.
А Виктория в это время, сидя в своём кабинете, решала: стоит ли ехать? Подобное предложение от Бондаря было не новостью, но она впервые его приняла. Оправдывая легкомысленность необходимостью узнать для Вебер куда он уходит, Вика прекрасно понимала, что дело не в Анне. Одна хотела сведений, другой – слёз. С первым она справится: узнать – ещё не значит сказать, сказать – не всегда есть предать. Второе было проблемой, но тоже решаемой. Но самом же деле ей хотелось самой посидеть напоследок Пашкой тет-а-тет, без его вечной свиты из парней и очереди из девок, насмотреться вдоволь и красиво попрощаться, ей хотелось, остаться в его памяти приятным и добрым воспоминанием, которое не затрётся в суете будущего.
В ICQ появилась Вебер.
Анна: ты тут?
Вика: да…
Анна: узнала?
Вика: нет.
Анна: а ты говорила с ним?
Вика: да, молчит. Его Суриков почти не оставляет одного, позже ещё зайду. А ты почему ещё в офисе? Ты же уже должна быть в отпуске?
Анна: бл… уйдешь тут с вами в отпуск!!!! Отдохнуть и то по-человечески не дадут… Значит, этот лизоблюд не оставляет его?
Вика: такое впечатление складывается, что все ждут чего-то…
Анна: Бондарь нервничает?
Вика: нет, а вот Суриков похоже на то…
Анна: этот идиот все мозги пропил, чтобы осталось, чем нервничать!
Вика: Аня, чего все ждут? И почему такое вдруг внезапное увольнение?
Анна: чего ждут, того не дождутся, и пусть твой Суриков ещё немного попереживает, ему полезно, может похудеет…
Вика: он не мой!
Анна: как выяснишь, скажешь, если меня не будет – позвони!
Не дождавшись ответа, Анна ушла к Гревцову, который на три дня отложил отпуск. Терять подконтрольные территории, оставляя на милость генерального принятие кадровых решений, он не мог.
Четыре года назад Евгений, получив своё первое продвижение, переехал с семьей в чужой город. В его задачу входило открыть офис, набрать команду торговых, добиться третьего места в общей доле рынка, а также стопроцентной представленности ведущих брендов компании в рознице. И первым человеком, с которым он стал работать рука об руку был Бондарь, пять лет до этого проработавший здесь торговым в одиночку. К этому времени Павел прекрасно знал не только розницу, но и на правах своего был вхож в узкий круг крупных игроков, давно поделивших между собой рынок. К удивлению Гревцова Бондарь легко ввёл его не только в курс дел, но и перезнакомил с нужными людьми, помог наладить деловые связи.
Их было семь – Евгений, Анна и команда, – когда начинали. Они работали по четырнадцать – шестнадцать часов в сутки на энтузиазме и желании быть лучшими. Тогда и случился роман: он проводил больше времени со своим оператором, чем с женой, часто задерживаясь в недавно снятом офисе далеко за полночь. Аня имела не только массу идей, но и знание как, что и когда следует воплощать в жизнь, обладала развитой интуицией при аналитическом складе ума. С ней было комфортно: она знала ответы на все вопросы, ему оставалось лишь только идти. Уезжая на очередное повышение, он оставил Анну под крылом Павла, не имея возможности перевести следом за собой, однако его умная, великолепная любовница все равно была незримо всегда рядом. Отношения перешли в долгий телефонно-служебный роман. И как только она получила ожидаемое повышение, их любовно-карьерный союз был не только восстановлен, но и возрожден с новой силой.
Они прекрасно знали, что с ними было тяжело: постоянно приходилось работать и не каждый мог выдержать задаваемый ими темп, поэтому их альянсу строили козни – они отвечали, и удача, как и справедливость, была на их стороне. Однако Евгений не собирался трогать Павла и, несмотря на все протесты Анны, был в этом решении непреклонен: в нём жило чувство благодарности, ибо помощь Бондаря в тот момент была поистине бесценна, как и опыт, которого не было тогда у него. Павел умел как-то по-особенному сходиться с людьми, заставляя их проникаться доверием и симпатией. Именно этой магии общения он и учился у него, всё остальное было дело техники.
И вот неожиданный уход Бондаря вместе с заместителем в столь неподходящий момент оголил сразу два руководящих места и поставил перед необходимостью принятия быстрых кадровых решений. В заявлении о компенсациях, которое также поступило в головной офис, чувствовалась опытная рука бухгалтера. Деньги вполне можно было бы дать, но уже не хотелось.
В то время, когда Суриков с каждым часом всё более напряженно ждал звонка, команда Гревцов-Вебер проводила в жизнь свои решения. Владимир, в конце концов, не выдержал и позвонил сам:
– DNS, добрый вечер! – послышался мелодичный и выдержанный голос Арины, ассистента директора.
– Добрый вечер, Арина. Это Владимир из...
– Да, Владимир, добрый вечер! Я вас узнала.
– Арина, факсы, которые я отправлял сегодня на имя генерального, прошли?
– Да, Владимир. Они у него на столе, но Валерий отсутствует, поэтому ранее, чем завтра утром он не сможет их посмотреть.
– Хорошо. Как там наша Анна поживает?
– Анна? Анна в отпуске.
– Да? – удивился Суриков. – Ну, что же, когда придет, передавайте привет.
– Хорошо, Владимир.
– Арина, а Евгений на месте? Будьте добры соедините с ним.
– Его тоже нет.
– Не подскажете, когда будет?
– Он в отпуске.
Арина положила трубку и посмотрела на Вебер, стоявшую у стола третьей негласной участницей разговора.
– Молодец! Джека спрашивал?
– Да.
– Паршивец! – ехидно заметила Анна. – Нервишки сдают, – и развернувшись, направилась в кабинет Гревцова.
– Удобно на ресепшен иметь своих людей. Ты уже переговорил со Шкуровым?
– Да.
– Он согласен?
– Да.
– Вот так легко и согласился? – с сомнением посмотрела на любовника Анна.
– Да, согласился, при чем слишком быстро, на мой взгляд.
– С женой-то успел посоветоваться?
– Думаю, успел, – усмехнулся Евгений. – Времени, что он попросил на раздумья, как раз только для этого бы и хватило.
– Ну что же, значит, решено. Во всяком случае, пока лучшего мы ничего не имеем. Осталось только завтра Валеру подвести к этому решению так, чтобы он его сам озвучил и нёс за него ответственность. Ну, а из местных кого-нибудь на место Вилонова поставить…
– Кого?
– Надо подумать. Я уже плохо всех помню, – и, подсаживаясь ближе к любовнику, предложила. – Давай покурим, да пойду Вику запытаю на этот предмет.
– Ань, а тебе не кажется, что Шкуров слишком слаб?
– Не кажется, он реально слаб, но другого варианта нет. Джека, он сильный деревенский мужик, который будет абсолютно подконтрольным и заглядывающим тебе в рот.
– А мы недооценили Пашку. Я думал, он до конца будет сидеть…
– Ты же знаешь, Бондарь меня занимает меньше всего, а вот Шавины…
Когда Анна попыталась вновь «достучаться» до Виктории, последняя была в пути.


***
Поставив машину на стоянку, Павел повёл Викторию в кафе привычными для себя тропами. Шли рядом. Молчали, словно чужие, поскольку впервые оказались в ситуации тет-а-тет, где отсутствует рабочий интерес или необходимость. У каждого из них были свои мысли и совершенно различные виды на выход в свет: Шедон настраивалась на шпионские игры, Бондарь собирался аннулировать их давний договор о неприкосновенности. Каждый украдкой поглядывал на другого и, случайно встречаясь взглядами, улыбался ничего незначащей дежурной улыбкой, пытаясь за ней скрыть неловкость.
Павла встретили как своего, мимоходом оценив спутницу. Эти понимающие, одобряющие и назойливые взгляды, адресованные спутнику, рассердили Шедон, и если бы её не сдерживало намерение в виде необходимости добыть сведения для Вебер, она бы непременно высказалась по этому поводу, что, мол, мог бы постараться быть более оригинальным и выбрать какое-нибудь менее затасканное место, а не это, куда водит всех своих девиц. Однако негласное представление новой пассии быстро закончилось, и их оставили в покое вместе с несметным количеством спиртного, легкими закусками, в ожидании горячего.
Бондарь намеренно спаивал, Шедон намеренно спаивалась: трезвость ума и ясность мысли сохраняли вместе. Когда принесли горячее, Вика была совершенно пьяна и счастлива, Павел твердо стоял на ногах и окончательно растерял заикание.
– Теперь ты можешь меня выслушать, – сообщил Бондарь.
– Почему именно теперь? – пьяно уставилась на него Шедон, вполне сносно подперев подбородок рукой и отставив горячее чуть в сторону.
– Потому что ты достаточно пьяна, чтобы не устраивать истерик.
– И недостаточно трезва, чтобы понять смысл сказанного.
– Можешь быть уверена – поймешь.
– В таком случае, я вся внимания, Пашенька. Надеюсь, что это не настолько страшно, чтобы я устраивала истерики, а то ты начинаешь меня пугать.
– Всё будет хорошо.
– Очень на это надеюсь, – непослушный локоть соскользнул со стола. – Пашенька, давай закурим, – предложила она, надеясь, что выглядит убедительно пьяной.
– Давай.
Пока Виктория доставала сигарету, Бондарь думал, каким образом сообщить ей новость об увольнении. Пока Павел подносил зажигалку, Шедон думала, как бы изобразить удивление и натурально отыграть ожидаемую истерику. Она ожидала, что Пашка будет подходить к новости о своём увольнении медленно, кружа вокруг и около, поэтому, услышав заявление в лоб, растеряно уставилась на босса, забыв о прикуренной сигарете и не понимая, когда нужно плакать: сейчас или потом?
– Вика, – предупредил он, – только не надо истерик…
«Уже пора?» – спохватилась Шедон, понимая, пришло время выказывать какую-нибудь бурную реакцию, а не сидеть, как пьяная кукла. Однако истерика не задавалась, сколько бы она ни пыталась выдавить из себя хоть слезинку, строя разные плаксивые гримасы.
– Вика, что с тобой? 
– Ну, как тебе сказать, Пашенька, пытаюсь устроить истерику, – и она расслабленно откинулась в кресле, растеряв хмель, – не получается. Что делать – не знаю. Может обойдёмся без мелодрам?
Пришла очередь Бондаря растеряться и застыть в изумлении.
– Паш, – предупредила она, – только без обид…
Он также опустился вглубь кресла, отзеркалив Шедон. И они уставились друг на друга, пытаясь разгадать один другого.
– Так ты…
– Нет…
– Совсем…
– Никогда…
– А раньше…
– Тоже…
– А…
– Я смотрю ты тоже у нас не пьянеешь?   
Замолчали.
– Ну что с официальной частью закончили? – подала голос Шедон. – Перейдем к основной?
– Давай, – улыбнулся Пал Саныч одной из своих самых загадочных и многообещающих улыбок.
– Пашенька, – нараспев протянула Виктория и, крупно захлопав ресницами, соблазнительно прикусила верхнюю губу, – давай без спектаклей.
– Сразу к делу? – прищурился Бондарь.
– Куда ты уходишь? – резко сменила тон Вика.
– В никуда.
– Врёшь!
– Нет.
– Врёшь! На фоне общего благополучия вдруг такое резкое увольнение, почему?
– Мы с Андреем так решили, – Шедон подняла вопросительно бровь. – Он тоже уходит.
– Тем более врёшь!
– Ты же понимаешь, что меня всё равно бы убрали…
– Паша! Гревцов с сегодняшнего дня в отпуске! Кто бы тебя сейчас убирал? Колись: или что случилось, или куда уходите с Андрюхой?
– Ничего не случилось. Просто увольняюсь.
– А Вилонов? Он ведь без тебя ничто, его парни слушались лишь потому, что он твой человек. Тоже просто увольняется?
– Просто увольняемся.
– У меня лоб чистый? Там ничего не написано?
– Мы просто увольняемся, правда.
– Пашка, ну, врёшь же… – Вика подсела к столу и внимательно посмотрела на своего любимого босса.
И Павел подсел и, взяв руки Шедон в свои, внимательно посмотрел в лицо девушки:
– Я просто ухожу…
– Зачем? – и столько тоски было в её голосе, что Бондарь против воли улыбнулся. – Как ты можешь… бросить меня… одну…
– Я тебя не бросаю…
– Тоже верно… – печально согласилась Вика.
– Всё будет хорошо…
– Обещаешь?
– Давай выпьем?
– Наливай…
Разлили. Чокнулись. Выпили. Пригубили. Замолчали. Молчали. Смотрели в глаза.
– Вик…
– Что?
– Ты же понимаешь, я не хотел, чтобы у нас с тобой было, как у Гревцова с Вебер…
– Понимаю…
– Но теперь нас ничего не держит?
– Ничего…
– Выпьем за это?
– Выпьем…
Разлили. Чокнулись. Выпили. Пригубили. Замолчали. Молчали. Смотрели в глаза.
– Паш…
– Что?
– Давай потанцуем на прощанье. Мы ведь с тобой ни разу так и не танцевали…
– А почему?
– Очередей не люблю и очередь не приемлю…
– Так я закажу песню?
– Да. Только, – она жестом остановила Бондаря, направившегося к музыкантам, – пусть ребята споют что-нибудь на свой выбор, пожалуйста…
– Хорошо, – и Павел ушёл, а когда вернулся и попытался предложить Виктории руку, она демонстративно отвернулась. – Что? Что не так?
– Пашка, я же просила! Пусть сами выберут! Что им захочется! – зашипела Шедон. – Вот без этих ваших розовых соплей! Ну, просила же не опошлять ситуацию!
И она опять демонстративно отвернулась, Павел в недоумении опустился кресло.
– Я заказал, как просила…
– Тогда что это? Ты сказала поверь, долгий путь нельзя пройти без потерь, – передразнила она музыкантов. – Нормальных песен нет?
– Что ты хочешь?
– «Отель Калифорния».
– Им не спеть этого.
– Тогда пусть поставят музыку и уходят. Мы всё равно здесь последние клиенты. Отпусти ребят.
И они остались одни в огромном давно опустевшем и полутёмном зале, освещенном лишь над танцполом, куда Павел и повёл Викторию. Она молча присела в смешливом кникнесе. Он поклонился в ответ. Они обвила руками его талию. Они обнял её плечи. Она тяжело опустила ему голову ему грудь и, закрыв глаза, забылась, ощущая лишь дикую усталость и желание спать. Он тяжело закачался в такт музыке и, закрыв глаза, забылся, ощущая лишь странную опустошенность и желание спать. Она не понимала рождающего в себе желания обнять, защитить и укрыть от всех невзгод этого большого и благородного мужчину, который всегда опекал её, словно ребенка, и сдерживал своё эго. Он не понимал рождающего в себе желания довериться, открыться и, взяв за руку эту маленькую хрупкую женщину, просто идти с ней дорогой без конца и начала, целей и следствий, растворяясь в самом пути.
Павел открыл глаза, чуть отстранил Вику и, взяв её за подбородок, повернул лицом к себе: она не открыла глаз, а по щеке скупо бежала одна, лишь одна единственная, слеза. Поддавшись какому-то безотчетному порыву, он наклонился и, подхватив девушку, оторвал от пола и крепко прижал к себе. Она цепко ухватилась за его шею и повисла, словно тряпичная кукла, и горячие слёзы закапали за воротник.
Бондарь никогда не шутил, говоря, что не переносит женских истерик. Он панически боялся их, так как впадал в прострацию, теряя не только чисто физическую способность говорить, но и думать. Ему было семнадцать, когда мать повесилась из-за ухода отца, но перед этим долго плакала: её оставил муж, она оставила сына, не подумав, как он перенесёт её смерть, кого станет винить, как посмотрит отцу в глаза и заговорит, какая судьба его ждёт. И он решил не оставлять никого: и все оставляли его, когда брать становилось нечего, но на прощанье зачем-то устраивали горькие слёзы и громкие угрозы. Он давно уже не верил ни слезам, ни угрозам, но это знание ничего не меняло, а лишь заставляло избегать длительных отношений и не привязываться к кому-либо. Его списки росли – партнерский, дружеский, донжуанский, – но пустоты не заполняли, как и алкоголь. Его годы шли, но панические атаки только усиливались, заставляя опасаться самого себя.
Когда Аня рыдала на заднем сиденье его машины, он девять часов ехал на автомате, слово какой-то робот, видя перед собой лишь серую ленту дороги, ничего не слыша и себя не помня. Из этой прострации его вывел голос Вики, что робко дотронулась до руки и попросила где-нибудь остановиться. Пустота, безмыслие и тишина всегда преследовали его, но эти провалы во времени и памяти становились всё более продолжительными, делая его уже порой опасным для окружающих, как это случилось в дороге с девчонками. За каким бы занятием его ни заставали женские слезы – дорога, ходьба, сборы, еда, веселье, радость, горе – он застывал в последнем акте и терялся в пространстве. Вот и сейчас он тяжело топтался на месте под последний аккорд, давно ушедшей в прошлое песни, и не мигающим взглядом смотрел в полумрак зала, однако в пустоту мешала провалиться боль.
Слёзы. Слёзы, густо капающие за воротник, доставляли нестерпимую физическую боль. Они, словно кислота, прожигали ткань, кожу и, разбегаясь острыми иглами по застывшим в нервном спазме мышцам спины, собирались в области позвоночника. И оттуда уже вязким потоком боли текли вниз, разрывая грудную клетку, и ползли вверх, ломая черепную коробку. Боль была невыносимой, нестерпимой, оглушающей. Так пустота исчезала в боли. Боль рождала мучительный крик: «В-вика…» – тихо позвал Павел, чувствуя, как звук саднит, царапает, режет горло. Так в слове растворилась тишина. В какой-то момент Бондарю показалось, что он сходит с ума, что он помутился рассудком: это мать обнимала его и лила горячие слёзы раскаяния за то, что так рано оставила своего сына… Так в безумии исчерпалось безмыслие: Павел осознал себя раскачивающимся в объятиях женщины под огромным светящимся шаром четырнадцатого нисана… И вдруг раздался взрыв, заставив его сильно вздрогнуть, согнуться, вжать голову в плечи и резко прижать к себе Вику, инстинктивно защищая её своим телом; и всё погрузилось в темноту. Так в ужасе пришла жизнь.
– Пашенька, что это? – очнулась Шедон и вцепилась в босса. – Кого убили?
– Н-никого…
– Простите, – послышалось из темноты, – у нас пробки вылетели…
– А что звенело? – прошептала Вика, цепляясь за Бондаря.
– Л-лампа, наверное, лопнула…
– Сейчас свечи принесём…
– Тьфу ты!
– Напугалась?
– Очень…
– Вот свечи…
– Я отключилась?
– Пойдем, сядем…
– Мы долго танцевали?
– Выпьем?
– Ты как?
– А ты?
Бондарь усадил Викторию в кресло. От испуга она дрожала, слово в лихорадке, и потеряно озиралась по сторонам. Он сходил за пледом, укутал им девушку и опустился в кресло сам. Тишина. Темнота. Город. Стол. Свечи. Огромный зал. Безумные и прекрасные женские глаза полные любви, боли и тоски.
– Паш, что случилось? – нарушила тишину Виктория.
– А ты не помнишь?
– Что именно?
– За тебя, – и Павел протянул свой бокал.
Чокнулись. Пригубили. Замолчали. Смотрели в глаза.
– Сколько сейчас время?
– Первый час…
– Сколько?
– Десять минут первого.
– Паш, что случилось? У тебя какой-то взгляд странный...
– И ты не догадываешься почему?
– И почему?
– Ты плакала…
– Я? – искренне удивилась Виктория. – Ну, за это надо выпить! – рассмеялась она и протянула свой бокал.
Чокнулись. Пригубили. Замолчали. Бондарь провёл рукой по шее: воротник был неуловимо влажный, как и спина, по которой до сих пор волнами пробегали мурашки, заставляя покрываться испариной. Павел смотрел на спутницу и не понимал: то ли у него белая горячка, то ли она, как всегда, шутит, влекомая азартом какой-то лишь ей ведомой игры.
– Нет! Ты плакала!
– Это твоя белая лошадь виновата, – указывая на бутылку «White Horse», издевательски заметила Шедон, – хорошо ещё рыжей белочки не придумали…
– Ты сейчас шутишь или, правда, ничего не помнишь?
– Пашенька, я, правда, очень устала. Пора по домам. Вызовешь такси?
Вызвали. Замолчали. Смотрели в глаза. Вика, поддавшись какому-то безотчетному порыву, взяла руку Пал Саныча в свою и, прижавшись горячей щекой, поцеловала.
– Такси подъехало, – освобождая руку, отозвался Бондарь.
– За тебя, Пашенька, – поднимая бокал, пригубила Шедон. – Всё будет хорошо.
– Обещаешь?
– Обещаю, – рассмеялась Вика. – Поехали уже. Спать очень хочется.
Таксисту Виктория назвала адрес родителей, опасаясь, что возле своего дома отвязаться от Бондаря будет гораздо сложнее. В этот момент ей совершенно не думалось о Смирнове, который метался между двумя дворами, не давая спать семье Шедон.


***
Такси подвезло пьяную и целующуюся пару к дверям подъезда: она прощалась навсегда, он намеревался изменить маршрут. Бондарь долго искал дверную ручку, наконец нашёл и открыл заднюю дверь:
– Ты точно хочешь домой? – последний раз спросил он.
Виктория торопилась поскорее закончить этот фарс и остаться в благом одиночестве:
– Да, Пашенька, меня уже заждались, думаю, – легко подталкивая его к выходу, смиренно ответила она и вздохнула. – Ты же понимаешь, семья и всё такое…
– Понимаю, – ответил Павел и стал неуклюже вылезать.
Когда он вылез, Вика быстро, насколько позволяло состояние, стала продвигаться к открытой двери, ожидая, что ей помогут выйти, однако руки никто не подал, пришлось выбираться самостоятельно.
Тёмная летняя ночь; черное бездонное небо, усеянное яркими звездами. Густую тьму двора освещала тусклая лампочка соседнего подъезда. Вика обрадовалась темноте, что скрывала её спутника от возможных любопытных глаз. Быстро кинула взгляд на окна родительской кухни и комнату Лерки: «Спят, слава богу». Мельком окинула двор: «Никого», – обрадовалась. И сосредоточилась на прощании, последние ноты которого намеревалась отыграть трогательно и очень быстро, поскольку голова кружилась и плыла, отчего сентиментальная настойчивость уходящего босса начинала напрягать. Собралась в нежной улыбке, огляделась в поисках Павла и не нашла: «Странно… Куда он мог деться?» Вновь огляделась и с ужасом заметила чуть поодаль белеющую рубаху, отчетливо читающуюся в темноте деревьев: «Смирнов». Она даже не удивилась, не разозлилась, не испугалась, лишь обреченно вздохнула: прощание грозило затянуться. Вновь огляделась и увидела где-то в ногах лежащего на асфальте начальника, не подающего признаков жизни, шумно выдохнула и устало закрыла глаза: прощание затягивалось, но оставалась надежда: «Это всего лишь дурной сон чересчур пьяного воображения».
Тишина. Вика слышала лишь мерный шум ночной листвы: «Сон, слава богу», – понеслось в голове, и она осторожно открыла один глаз: Смирнов стоял под листвой и смотрел на неё, Бондарь лежал перед такси и не двигался. «Не сон, – пронеслось тоскливое, и она вновь закрыла глаза. – И что теперь?» Этого она не представляла. Впрочем, дальше все события стали происходить стремительно и без её участия, словно в кинотеатре, где она мирно дремала в кресле, пытаясь то ли уснуть, то ли проснуться.
Тишина. Вика снова решилась открыть один глаз: нашла на экране Смирнова. Он всё также стоял под листвой, однако смотрел в сторону Бондаря. Посмотрев на Павла, увидела Лерку, склонившую над боссом. «Хоть бы шорты переодела. Двух сестер за один вечер многовато будет…» – и закрыла глаза.
Тишина. Постояв немного, решилась открыть другой глаз. Открыла. Бондарь лежал. Лера крутилась вокруг него всё в тех же неприлично коротких шортах. Смирнов стоял, но уже удерживаемый матерью, не дававшей ему подойти к сестре с начальником. «О, нет…» – против воли усмехнулась она, оценив весело пляшущие розовые оборочки ночной женской пижамы вокруг белой мужской рубахи. Зажмурилась.
Резко трезвеющее сознание требовало вмешаться в ситуацию, но пьяное оцепенение не проходило, отчего она по переменке открывала глаза и наблюдала смену картинок, не воспринимая происходящее, как реальность. Все было весело и забавно, но не с ней, просто она почему стоит в центре и наблюдает за сменой кадров. Дальше решили устроить драку, но получилась свора: «Ну, вот даже по-настоящему подраться не могут. Видимо, не написано мне на роду, чтобы из-за меня мужики дрались», – вздохнула и в очередной раз зажмурилась, комментируя про себя звуковой ряд.
– Я-то за женщину бьюсь! А ты за что?
– За женщину он бьется, когда жена дома ждет…
– Ты мне должен быть благодарен за то, что я вообще тебе её привез!
– Он тебе, конечно, благодарен, а вот я…
– Сейчас милицию вызовем!!!
– Да, вы что? Испортить такой спектакль…
– Это Шавин? Это Шавин?
– О, боже!!! Фамилию надо было спросить прежде, чем в морду бить…
– Я поехал!
– Куда? А деньги? А пассажира забрать? – остановила таксиста Вика, слова которого подействовали более чем отрезвляюще. – Подождите! Пять секунд!
Совсем не хотелось, чтобы такси уехало и это представление затянулось. Стараясь идти ровно, Шедон направилась в другой конец двора, где горела одна единственная лампочка, освещая всё происходящее на потеху соседям: «Специально, что ли, сюда ушли, чтобы лучше видно было? – недовольно заметила подойдя, но никто не обратил на неё внимания. – Вот так даже? Я тут, собственно говоря, уже ни при чём? Вам и без меня интересно! Тогда я домой!» – заявила и тут же оценила на себе силу двух убийственных взглядов: сестры и матери.
– Она домой! – поражаясь наглости, резко отреагировала Лера.
Виктория непроизвольно рассмеялась. Громкий смех подействовал на всех отрезвляюще.
– Тебе смешно? – в голос спросили Смирнов и Валерия.
– Нет, – не переставая смеяться, ответила Вика, – мне несмешно, просто всё это выглядит смешно. Пашенька, – мягко обратилась она к начальнику, желая поскорее сбагрить его с глаз долой. – Поехали.
– Поехали? – не понял Бондарь.
– Конечно, тебе пора. Ты же видишь… – она взяла его за руку, обняла и пошла с ним к машине, – ты же видишь, что тут ничего нельзя сделать. Ревность – это худшее из всех зол в браке. Тебе ли этого не знать, Паш?
Вика усадила Павла в такси и улыбнулась какой-то печальной, обречённой улыбкой. Бондарь взял руку Шедон в свою и, легко сжав, предложил:
– Поехали со мной…
Вика отрицательно покачала головой, не переставая улыбаться, как смертник.
– Он же тебя убьёт!
Она вновь молча покачала головой.
– Я постелю себе на диване. Обещаю. Поехали.
– Нет, Пашенька…
– П-почему?
– Потому что ты не Денис... Прости... – и, освободив руку, она закрыла перед ним дверь.
Валерия с матерью вздохнули с облегчением, когда такси скрылось за углом. Отпустили Александра и пошли домой, молча пройдя мимо Вики, что неподвижно стояла возле подъезда и смотрела вслед уехавшей машине.
Она ещё не знала, что попрощалась навсегда, потому что ни завтра, ни послезавтра, ни в день увольнения не увидит своего любимого босса, а потом и вовсе забудет. И только через семь лет, когда ей будет столько же, как ему сейчас, они вдруг случайно столкнуться в супермаркете: «Ой, Пашенька! – обрадуется она и расцветёт в прежней улыбке, чтобы в следующее мгновение одернуть руки, которые по привычке потянутся к нему, большому и доброму. – Как ты хорошо выглядишь! Помолодел! Как ты? Всё хорошо?» – протараторит стандартные вопросы вежливости, спеша и воровато оглядываясь. И Бондарь расскажет, что бросил пить, что женился, что родил дочь, что успокоился, где и кем устроился: «Круто. Ты молодец». – «Вот смотри. Это моя дочка! Все говорят, на меня похожа». – «Врут, Пашенька, она твоя копия». – «Ты Олеську помнишь?» – «Промоутера нашего? Конечно. Так это она тебя захомутала?» – «Ты куда-то торопишься?» – «Да». – «Подожди меня. Я молока куплю…» – «Нет, Пашенька. Я спешу…», но уйти, ускользнуть, исчезнуть, раствориться она не успеет: Бондарь замрёт и побледнеет от ужаса, увидев призрака за её спиной.
– Виктория Александровна, – обратится к ней призрак, – вот всё, как вы просили. Добрый вечер, – обратится он к ним, но слова упадут в тишину. – Виктория Александровна, что-то случилось?
– Денис, всё хорошо. Подождите меня на улице, пожалуйста. Я сейчас, – и молодой человек послушно скроется за стеклянными дверями и пропадет в темноте.
– Паш… Паша… Пашенька, – рассмеётся Шедон и дотронется до мужской руки, – отомри!
– Он-н ж-же п-погиб…
– Это не он. Это просто мой студент.
– Я д-думал…
– Нет, ты в норме. У меня была похожая реакция, когда первый раз его увидела, хорошо, что сидела. Представляешь, идёт лекция, открывается дверь, заходит это создание, извиняется, садится прямо передо мной и начинает в магнетизёра играть. «Вы кто?» – спрашиваю, отвечает: «Денис». Наверное, и у меня был такой же взгляд, – усмехнётся Шедон, забавляясь растерянностью Павла.
– И к-как ты…
– Привыкла. Оглянись вокруг…
И он станет озираться по сторонам, чувствуя себя героем какого-то мистического триллера. Весь супермаркет окажется заполнен одним человеком: юнец и старик, бизнесмен и работяга, молодожён и холостяк, отец, вдовец, праздно слоняющийся мальчишка – все они будут похожи на Дениса разных возрастов и судеб.
– И ч-что он-н хочет?
– Того и не получит… – мягко ответит она, но губы её чуть заметно дрогнут в какой-то жуткой ухмылке, а взгляд на мгновение станет испепеляюще ледяным. – Прости, Пашенька, меня ждут. Прощай, мой хороший…
– П-п-подожди! Ч-ч-что… – договорить он не успеет.
 Она скроется за стеклянными дверями, магазин наполнится людьми, а Бондарь будет долго смотреть в шум фар и мыслей. Ему вдруг припомнится, как глюкануло его в кафе, как целовала его в такси, как бился за неё, как держал ускользающую дрожащую руку, как смалодушничал, по привычке избегая ответственности и привязанности, хотя знал, знал, что нужно забрать от ревнивца, поскольку прекрасно помнил, как однажды застал её в офисе поздним вечером, совершенно одну, сидящей на кухне перед закрытой пачкой сигарет.
– Начнёшь курить – уже не бросишь.
– О, Паша, привет!
– Что ты так поздно?
– Работаю. Отчеты не успела забить. Тебе кофе сделать?
Он сел напротив и пристально посмотрел на неё – бледную, тихую, затравленную моль:
– Что это? – спросил он, указывая на открытые руки в синеватых подтёках.
– Что? А это… так… – спешно накидывая пиджак, криво усмехнулась она. – А ты чего так поздно?
– Не спится. А это что? – оттянув высокий ворот топа, указал он на фиолетовый след.
– Не обращай внимания. Небольшая семейная разборка. День влюбленных не задался…
– Помощь нужна?
– Нет. Справилась уже.
– И как?
– Сняла побои и сказала, что заведу уголовное дело, если не уберётся из города.
– Уехал?
– Да, родители забрали.
– Надолго?
– Надеюсь, навсегда.
– А ты жестокая...
– Почему?
– Даже я так со своими бабами не поступаю… – и, нелепо улыбнувшись, он вновь принялся оглядывать её, но она перехватила взгляд.
– Правильно. Потому что они так с тобой поступают... – тихо отчеканила она тогда, словно мысли прочитала.
– В-всё будет х-хорошо... – брякнул первое, что пришло на ум, встал и направился в кабинет, избегая и взгляда, и мыслей, и её, и себя.
– Обещаешь?! – догнал его в спину беззаботный и легкий смех.
– Обещаю...
И она расцвела. И звонко смеялась. И нежно ласкалась. Он полагал, что она избавилась от мужа в первую зиму, когда стал ей и боссом, и невольным опекуном. Он был уверен, что свободна, когда заставил всю команду пьяным маршем убраться на улицу, оставив ей любимца. Он думал, лишь поддерживает легенду о муже, защищаясь от излишне назойливых ухажёров, вроде избалованного сынка.
И он вспомнит, как ехал в такси и звонил Денису, зная, что тот сорвётся без разговоров, раздумий и слов, предполагая, надеясь, молясь, что из его рук не выскользнут тонкие нервно-дрожащие пальцы. «Что с ней стало? – прошумит в голове и повиснет вопросом без ответа и знания, что думать, чему верить, как понимать. – Молоко… Да, молоко!» – вспомнит и, стряхнув наваждение, отправится за покупками. И всё былое канет в Лету.


***
Когда такси скрылось за углом, Вика тяжело вздохнула, посмотрела на любовника, ждущего её в конце двора, и медленно отправилась домой другой дорогой, надеясь избежать столкновения со Смирновым и очередного выяснения сданных в архив отношений.
– Вика, – схватил её догнавший Александр.
– Что? – вырывая руку и продолжая идти, устало отозвалась она.
– Давай поговорим!
– О чём?
– Об этом… о нас…
– Об этом говорить нечего, а о нас уже всё сказано.
– Постой, – попросил он, вновь беря девушку за руку. – Остановись ты!
– Ну, что ещё? – развернувшись к нему лицом, остановилась.
– Послушай…
– Саш, я не хочу ничего слушать. Всё, что ты хотел сделать, ты сделал! О чем ещё говорить?
– Ты же видишь, я схожу с ума без тебя! Я не знаю, как тебя вернуть и поэтому делаю глупости. И чем дальше, тем становится всё хуже и хуже. Ты меня скоро ненавидеть будешь из-за этого! Я уже не знаю, что сделать, что предпринять, чтобы тебя вернуть.
– И самым удачным решением было набить морду моему начальнику. Умно! Ничего не скажешь…
– Он тебя целовал! – вскричал Смирнов. – И хоть раз, но я его ударил! Теперь долго будет помнить, что не стоит чужих женщин целовать! Я думаю, ему многие хотели набить морду, да не решались.
– Точно, – Шедон в очередной раз покаялась, что была излишне откровенна. – Надо было обязательно взять на себя эту почетную миссию, как блюсти верность и целомудрие брачной жизни. Да тебя надо к лику святых мучеников причислить, страдальцев за правое дело, как само олицетворение добродетели и верности в браке.
– Не издевайся!
– И не начинала ещё, – устало заметила она, попыталась пройти, удержали, продолжила. – Во-первых, Бондарь по чужим жёнам не таскается, бабам не отказывает, а девки к нему сами липнут. Во-вторых, целовала его я! Я сама! По собственному желанию! В-третьих… а Пашка хорошо целуется, – вдруг оживилась она, забыв о другом, – очень хорошо… а ведь мы были пьяны… Вот, чёрт! Вот я стерва…
– Вика!
– Что? И в-третьих, если ты забыл, спешу напомнить: из нас троих именно ты женат, а мы с ним вольны делать всё, что нам заблагорассудится! Так что, Александр Владимирович, это ты как-то очень сильно сюжет попутал, пытаясь попасть в чужое кино. Твоя роль в нём была эпис… эпи… эпизодическая! Нет, бы быть благодарным, что вообще попал на большой экран…
– Вика! Не издевайся! Пожалуйста. Ты же знаешь, что я люблю тебя!
– Уже оценила, – кисло заметила она, приготовившись слушать скрип старой пластинки.
– Ты же видишь, что я не знаю сам, что творю!
– Вижу…
Смирнов бесконечно оправдывался, она слушала засыпая, желая только одного: остаться одной.
– Ну, что ты молчишь? Вика, пора уже выходить из этого оцепенения!
– Какого? – проявила любопытство, услышав свежую мысль.
– В котором ты находишься уже почти два месяца и заставляешь меня творить глупости!
– И в каком это я оцепенении нахожусь?
– Тебе все безразлично, ты замкнулась, не разговариваешь ни с кем, не делишься своими мыслями и чувствами! Неужели так трудно сказать, что тебя гложет и что мне надо сделать для того, чтобы вернуть тебя! Ну, не молчи! Вика?
– Да… – сухо отозвалась, мысль оказалась затасканной.
– Ну что ты молчишь?
– Жду!
– Чего?
– Когда устанешь вещать и позволишь мне отправиться спать, чтобы забыть тебя и выкинуть из головы всё с тобой связанное. Что-нибудь ещё?
Смирнов, не говоря ни слова, резко развернулся и скрылся в темноте.
Виктория радостно развела руками и счастливо заторопилась, предвкушая скорое наслаждение мягкой подушки, прохладной постели, одиночества и безмыслия сна. В тот момент она совершенно не думала в каком мире ей предстоит проснуться, но прошлый определённо намеревалась забыть, словно затянувшийся кошмар, случившийся наяву. Этим своим необдуманным поступком любовник наконец-то подарил ей долгожданную свободу, освободив от чувства вины за чужую поломанную жизнь, в которую она случайно или волею судьбы зачем-то залетела. И вприпрыжку плетясь между дворами она обнимала и целовала по пути каждое дерево, ласкала обшарпанную штукатурку старых домов, пробегая по ней кончиками пальцев, и возводя руки к звёздам безмолвно кричала: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!» – и ей отвечали. И в этой дороге ей страстно желалось слиться с этим бездонным небом, миром, вселенной, стать прахом стоп Будды, песчинкой бесконечности, каплей мирового океана. Какая-то вселенская радость и нежность рвались из неё и рвали на части, заставляя любить весь мир – Сашку, Пашку, Лерку, отца, мать и всех, на кого падал взгляд – и, возносясь в благодарственной молитве, умирать, рассыпаясь на атомы.   
Смирнов же наоборот ехал домой раздавленным и проклинающим этот мир за встречу с Шедон. Нет, она не свалилась с небес, он не звал и не ждал её, не желал и не мечтал о такой женщине, он просто жил, шёл, плыл, не задумываясь о чём-то большем нежели хлеб насущный и суета жизни. Она и пришла в этой суете, в ней же и оставалась, с ней же и сливалась, в сущности, ничего особенного из себя не представляя, так лишь весёлая и молодая секретарша начальника, к которой он по привычке подбивал клинья, полагая, что все бабы одним миром мазаны. И как же удивились они, когда Вика, весело отгуляв новогодний корпоратив, положила на стол заявление об уходе в последний день года. «Нашла что-то лучшее?» – с сомнением спросил он тогда, пользуясь дружеским расположением. «Нет. Просто старик твой слишком уж мерзко слюни пускает. И вообще, меня на работу другой брал, так что счастливо оставаться, мальчики», – и она исчезла на полтора года. Помнил ли он о ней? Нет, не было ничего, что должно бы помнить. Забыл ли он её? Нет, не было ничего, что следовало бы забыть. «Как? Когда? Зачем? Для чего? Почему?» – эти вопросы он не задавал себе, когда Вика вдруг объявилась в его жизни, перевернув её за год с ног на голову и превратив в кошмар, в котором он теперь и погибал. Он, взрослый мужик, ехал домой и рыдал, как ребёнок, проклиная день, ночь, утро, вечер, старика, Шавина, Бондаря, себя – всех и вся, попадавшихся под карающий меч его мысли. Он ненавидел Шедон, но не мог без неё дышать. Он желал эту женщину больше всего на свете и жаждал убить. Он любил и уничтожал. Он умирал, рассыпаясь пеплом, прахом, небытием в этой дороге, и воскресить его могла лишь она.
Смирнов ещё долго не оставит своих попыток поговорить с Шедон, надеясь переубедить её, но все они падут в терние: она перестанет его замечать, превратит в тень самого себя и лишит права голоса. Пройдет год, будет такое же солнечное лето, когда она согласиться поговорить и сядет к нему в машину. И он повезёт её, отстраненную и молчаливую, самым длинным, её любимым, маршрутом счастливый лишь тем, что она рядом, просто рядом. И они впервые пойдут гулять по территории монастыря, остановятся у святого источника, где она будет долго смотреть на воду, а потом развернется: «Спасибо тебе, Сашка. А теперь отвези меня обратно» – и улыбнётся тепло и печально, и в нём всё подорвётся к радости.
– Как ты живешь?
– Нормально. А ты?
– Тоже нормально.
– Вот видишь, я же говорила, всё проходит… и это прошло.
– Нет, не прошло. Я вспоминаю тебя каждый день, мысленно думая, что вот тут мы с тобой были, тут ехали, здесь останавливались. Мне всё напоминает о тебе, любая мелочь – взгляд, жест, слово, интонация, смех – всюду ты. Я постоянно ищу тебя среди прохожих, надеясь увидеть хоть краем глаза и… почувствовать, что живой. Это стало уже привычкой.
– А ты стал поэтом, Александр Владимирович, – заметит она, и у него дрогнет сердце, столько любви, боли, тепла, нежной насмешливости и смирения будет в её интонации.
– Вик, – позовёт он тихо по имени, и она обратит к нему свой пристальный взор, – дай мне ещё один шанс. Давай начнём всё сначала и на твоих условиях. Я обещаю, что никогда больше не стану тебя ревновать. Я изменился, правда. Ты только не отвечай сразу, пожалуйста, ты подумай. Я буду ждать твоего ответа. Я готов всю жизнь ждать.
– Хорошо, я подумаю, – и он услышит прежнюю веселую и задорную девчонку.
– Хочешь сесть за руль?
– Нет.
– Но почему? Тебе же нравилось?
– Правда? – рассмеётся она. – Я не помню, если честно. Наверное, это было в какой-то другой, прошлой жизни.
– Музыку? – предложит он, радуясь перемене настроения, смеху и открытому взгляду.
– Давай.
Он поставит их любимую кассету, и всё пространство заполнят оглушающие и оглушительные звуки тяжёлого рока. Её глаза широко распахнутся, и задорная улыбка изумления застынет на лице, а затем она закроет уши.
– И как ты это слушаешь?
– Это твоё любимое, – немного обидевшись, заметит он.
– Правда?!
– Вика, что случилось? Что с тобой произошло? Расскажи мне, как раньше, помнишь, когда у нас не было секретов друг от друга. У меня такое чувство, что я разговариваю с какой-то другой Викой.
– Ты разговариваешь со мной, а твоя Вика умерла год назад, когда ты избил Пашку.
– Но ведь всё же хорошо закончилось?
– Да, если не считать, что у меня теперь клиническая мания преследования… 
– Почему?
– Сашка, давай не будем о грустном. Лучше расскажи, как живешь, только без поэтических загонов, хорошо?
И он станет рассказывать. Она с интересом будет слушать. И печальное веселье польётся рекой. Всё было, как всегда. И как всегда, всё будет.
– Так ты подумаешь? – высаживая её возле дома, спросит он полный робкой надежды.
– Да, – беспечно ответит она и не меняя тональности выстрелит, – мой ответ: «Нет!»
– Но почему? Мы будем встречаться только, когда ты захочешь и тебе будет удобно…
– Саш, – остановит она, – пожалуйста, давай разойдёмся на дружеской ноте. Я рада, что у тебя всё хорошо, что ты вернулся в семью, что жизнь наладилась и вошла в прежнюю колею. Что было, то прошло, да? И без обид?
– Без обид… – выдавит он из себя.
– Ну, вот и славно. Прощай, друг!
И, поцеловав его в щёку, она легко выйдет из машины, легко помашет рукой, легко откроет дверь подъезда и легко исчезнет за ней. Она не обернется: уйдет, чтобы забыть. Он будет смотреть в след: уедет, чтобы помнить.