Наши имена припоминая,
Нас забудут в новых временах…
П.Васильев
Еще ты вспоминаешь жаркий день,
Зарей малины крытый, шубой лисьей,
И на песке дорожном видишь тень
От дуг, от вил, от птичьих коромысел.
Еще остался легкий холодок,
Еще дымок витает над поляной,
Дубы и грозы валит август с ног,
И каждый куст в бараний крутит рог,
И под гармонь тоскует бабой пьяной...
Он прячет в листья голову свою —
Оленью, бычью. И в просветах алых,
В крушенье листьев, яблок и обвалах,
В ослепших звездах я его пою!
Какими красками слов начиналась его поэма «Август»!
А через пять лет с её опубликования их выжег тридцать седьмой.
И впереди были две недели, не дожитые до последнего августа, и более двадцати лет забвения с его очернения и гибели.
И основные его памятные места оказались не на русской земле.
Павел Николаевич Васильев, замечательный русский поэт, одногодок А.Твардовского, - даже сейчас мало известен.
Родился 5 января 1910 года в Северо-восточном Казахстане. (В этом году 111 лет — символичная дата по цифре 1 — три первых места!)
Отец из простонародья, выходец из среды семиреченских казаков. Учительствовал после окончания учительской семинарии в Семипалатинске. Мать из крестьян, окончила гимназию в Павлодаре. Там с двадцатого года семья и проживала. Первое своё стихотворение написал в десять лет.
Характер у него был непростой. Задиристый. Из-за церкви поссорился с отцом. «В Павлодаре диспуты с попами ведет учитель Давид Васильевич, он — главная мишень их насмешек. Павел отвечает: забирается на крышу церкви и читает оттуда стихи, собирая зевак. В другой раз ночью залезает в церковь и валит кресты. За такое дело выдран отцом с полной казачьей жестокостью. После этого разрыв становится неизбежен, и Павел, оставив дом, подается в Семипалатинск». (С.Куняев*). Потом перебирается во Владивосток поступать в университет.
Может, в конце своей короткой жизни он и осознАет, что святотатство так или иначе наказуемо?
Первый раз он появился в Москве в начале декабря 1926 года, в 16 лет!! Перегородив улицу, остановил автомобиль Луначарского, вывалил стихи на капот и настойчиво попросил почитать их, чтобы тот, удостоверившись в его задатках, помог с поступлением в рабфак искусств.
Нарком подчинился, прочел, и написал на листке: «Заведующему Единым Художественным Рабфаком искусств или его заместителю. Податель, молодой человек из Сибири Павел Васильев, хотя он не имеет командировки и не числится рабочим, — желание получить художественное образование колоссальное. По-моему, надо экстренно помочь юноше… Луначарский» (Л.Аннинский «Красный век»).
В августе 1927 поступает туда, но его не окончил. В 1928 году странствовал по Сибири, был охотником, матросом, старателем на золотых приисках. В Сибири его стихи, оценив талант, печатал известный литератор Зарубин.
Вот некоторые описания его внешности и характера из воспоминаний современников.
Рюрик Ивнев, приятель Есенина, познакомившись с ним в 1926 г. во Владивостоке, написал: «в глаза весёлые смотрю, ах, всё течёт на этом свете, с таким же чувством я зарю и блеск Есенина отметил».
В 1930 году, из рассказа писателя Михаила Никитина: «Павел Васильев заправским франтом предстал… в белой рубашке с отложным, жестко накрахмаленным воротником, в белых же штанах из так называемой рогожки и в безукоризненно белых башмаках, начищенных зубным порошком… Меловая помазка на обуви была наложена столь щедро, что если бы не свойственная Павлу крадущаяся рысья походка, вокруг ног его на каждом шагу непременно вскуривалась бы меловая дымка».
Галине Серебряковой, советской писательнице, написавшей книги о Марксе и Энгельсе, запомнился он «яркими глазами с неожиданно озорным, жёстким, недоверчивым и недобрым выражением».
Варлам Шаламов вспоминал, где-то уже о 1934-ом: «Это был высокий, хрупкий человек с матово-желтой кожей, с тонкими длинными музыкальными пальцами, ясными голубыми глазами. Во внешнем обличье не было ничего от сибирского хлебороба, от потомственного плугаря. Гибкая фигура очень хорошо одетого человека, радующегося своей новой одежде, своему новому имени… Скандалист или апостол — род славы еще не был определен».
Современники отмечали его характер как мятежный, дерзновенный, вызывающие-яркий. В 1956 году Николай Асеев написал в запросе о Васильеве: «Характер его был неуравновешенный, быстро переходящий от спокойного состояния к сильному возбуждению. Впечатлительность повышенная, преувеличивающая всё до гигантских размеров. Это свойство поэтического восприятия мира, нередко наблюдаемое у больших поэтов и писателей, как, например, Гоголь, Достоевский и Рабле».
В 1929 г. Павел Васильев пишет «Песню о гибели казачьего войска». Это «яркая, метафорическая история гражданской войны, прочувствованная поэтом». В ней много реального непеределанного фольклора.
Песня моя, не грусти, подожди.
Там, где копыта прошли, как дожди,
Там, где пожары прошли, как орда,
В свежей траве не отыщешь следа.
Что же нам делать? Мы прокляли тех,
Кто для опавших, что вишен, утех
Кости в полынях седых растерял,
В красные звезды, не целясь, стрелял,
Кроясь в осоку и выцветший ил,
Молодость нашу топтал и рубил...
Когда Васильев прочел «Песню о гибели казачьего войска» на литературном вечере, — Пастернак читать отказался: «После Васильева мне здесь делать нечего».
«Полный текст поэмы был изъят почти из всего тиража «Нового мира». Любое изображение казака, вызывающее сочувствие, влекло за собой неизбежный набор политических обвинений, которые рано или поздно должны были достигнуть своей цели. И Васильева «пристёгивают» к выдуманной белогвардейской подпольной организации «Сибирская бригада» (С.Куняев).
Васильев любил природу, «всякое зверьё», ну и, конечно, женщин.
Как мы идем с тобой
и балагурим.
Любимая! Легка твоя рука!
С покатых крыш церквей,
казарм и тюрем
Слетают голуби и облака…
Закат живет в повечеревших
водах,
И самой лучшей из моих
находок
Не ты ль была? Тебя ли я
нашел,
Как звонкую подкову
на дороге…
Вся ситцевая, летняя,
приснись,
Твоё позабываемое имя
Отыщется одно между
другими,
Таится в нем немеркнущая
жизнь…
…Свидетельствую —
ты меня
Опутала, как мне хотелось.
Опутала, как вьюн в цвету
Опутывает тело дуба.
Вот почему, должно быть,
чту
И голос твой, и простоту,
И чуть задумчивые губы...
Эти строки Павел посвятил своей первой жене Галине Анучиной.
Когда в 32-м году он сошёлся с Еленой Вяловой, сестрой жены редактора «Известий» и «Нового мира» И.М.Гронского, который его продвигал, Галина вынуждена была жить в Омске у его родителей с дочкой Наташей, которая когда вырастет, будет очень похожа на отца. А Елене он посвятил написанное экспромтом стихотворение «Любимая», с несколько непонятными словами:
Я ещё нигде
Никому не говорил,
Что расстаюсь
С проклятым правом
Пить одному
Из последних сил
Губ твоих
Беспамятство
И отраву...
Какие у них были отношения, не знаю. Но влюблялся он, живя с ней, и в других красавиц.
Сам был привлекателен: «Синие глаза Васильева, тонкие ресницы были неправдоподобно красивы, цепкие пальцы неправдоподобно длинны». - В.Шаламов. Да ещё и стихи очаровывающие.
Быстро ставшее популярным стихотворение «Стихи в честь Натальи» Васильев написал в 1934 г. своей возлюбленной Наталье, внучке Василия Сурикова, дочери Петра Кончаловского, будущей жене Сергея Михалкова. Ниже небольшой отрывок из него.
Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
И походку важную твою.
А улыбка — ведь какая малость!-
Но хочу, чтоб вечно улыбалась-
До чего тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа…
Вдохновенны и художественны его стихотворения, посвящённые Анастасии, Насте.
Не смущаясь месяцем раскосым,
Смотришь ты далёко, далеко...
На тебе ботинки с острым носом,
Те, которым век не будет сноса,
Шаль и серьги, вдетые в ушко.
С темными спокойными бровями,
Ты стройна, улыбчива, бела,
И недаром белыми руками
Ты мне крепко шею обняла…
А скольким он увлекался — кто знает?
Из поэтов всего ближе ему был Есенин. Он называл его князем песни русской. И много знал наизусть. Близким его другом стал Борис Корнилов. Третьим «корешом» - Ярослав Смеляков, который признавал первенство Павла среди них, трёх. «А первым был поэт Васильев Пашка, златоволосый хищник ножевой — не маргариткой вышита рубашка, а крестиком — почти за упокой». Они встретились в конце 1932 года. А перед этим, летом, он познакомился с Николаем Клюевым и с Сергеем Клычковым, поэтами деревни, которые ощущали в нём есенинский дух.
В 1930—1932 годах стихи Васильева печатались в «Известиях», «Литературной газете», «Новом мире», «Огоньке» и других периодических изданиях.
«Десять поэм за неполные шесть лет – и каких! Фантастическое разнообразие жанров – эпос, лирико–эпическое полотно, эпико-драматическое сочинение… и десятки лирических стихотворений, дошедших до нас. А сколько ещё не дошло? Сколько Павел потерял, раздарил, уничтожил?» (С сайта П.Васильева, Павлодар) А сколько изъятого пропало в недрах НКВД: рукописи, черновики, переписка.
Признание его поэтического таланта сопровождалось постоянными оговорками о чуждости Васильева новому строю, неординарная личность поэта стала обрастать окололитературными сплетнями, как было в своё время с Сергеем Есениным.
Николай Клюев так отозвался о нём в «Клеветникам искусства»:
Я гневаюсь на вас и горестно браню,
Что десять лет певучему коню,
Узда алмазная, из золота копыта,
Попона же созвучьями расшита,
Вы не дали и пригоршни овса.
Полуказак, полукентавр,
В чьей песне бранный гром литавр,
Багдадский шелк и перлы грудой,
Васильев – омуль с Иртыша.
Он выбрал щуку и ерша
Себе в друзья, – на песню право,
Чтоб цвесть в поэзии купавой…
Очень образно отозвался о нём Расул Гамзатов: «Я человек непостоянный, но в отношении к Павлу Васильеву я ни разу не изменился. Это сакля, отдельный аул во всей литературе. Он не подходит ни к группам, ни к поколениям… Он живёт как паспорт, как удостоверение личности русской национальной поэзии».
Похвально отозвался и Осип Мандельштам: «В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и Павел Васильев». Ещё он говорил, что в России только два поэта могут писать с голоса: он и Васильев.
Борис Пастернак в 1956 году так охарактеризовал его: «В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в своё время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара и безмерно много обещал, потому что, в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы…»
«Буслаевский дух» Васильев смирять не желал и «не отвечать на злоречье» не умел. И отвечал, и давал сдачи, и отстаивал себя, и мог при этом утопить одного своего друга и протянуть руку другому, оскорбить врага и близкого человека одновременно — не суть. Главное, самому выйти победителем». - С.Куняев.
Сложный человек. Слишком дерзок и смел от молодости и задора был он в поступках и в стихах. Самовлюблённый и самоуверенный от ощущения своих гениальных задатков и особого своего места в поэзии.
Ещё со времён революции считать себя русским и превозносить это считалось преступлением.* Васильев был исконно русский поэт. Не приспосабливающийся к новым правилам жизни.
Не скрывал своих позиций, чувств и отношений, с неприязнью относился к евреям, захватившим власть и с антирусскими настроениями насаждающим новые порядки в литературе.
Поняв его, усомнишься, что он не выступал с оскорблениями против них. Понятны и его проблемы в связи с этим: политические и человеческие. И С.Куняев, его биограф, не отрицал его резких выпадов.
За поведение и свободу мысли его обвиняли в сионизме и фашизме. Но «никаким антисемитом Васильев не был». (Лев Аннинский).
Но любил выпить, был неуживчивым, конфликтным, вызывающим, безрассудным. В 30-х объявил себя сыном казачьего офицера: тогда это, «может быть, и звучало залихватски, но в реальности могло обернуться — для отца — изрядными неприятностями». Лез на рожон. В итоге отец был репрессирован, как и члены семьи и гражданская жена Елена.
В книге Льва Аннинского «Красный век» прочёл: «Однажды какой-то умник в редакции «Красной нови» предлагает попробовать силы в жанре античного псогоса (поношения). Васильев присаживается к столу и через некоторое время выдает следующий гекзаметр:
Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело...»
И ещё про инцидент в Кремле. О том же, но более детально - у С.Куняева.
«В конце июня (1934, А.Т.) Павел Васильев был приглашён Валерианом Куйбышевым в Кремль на торжества по случаю приёма челюскинской экспедиции*… На приёме, нервный и взвинченный, почти весь вечер молча пил, … слушал произносимые тосты. А когда ему предложили почитать стихи ("Ледовый корабль" про О.Ю.Шмидта), он, чувствовавший себя явно «не в своей тарелке», окончательно «слетел с катушек» и громко запел тут же сочинённый экспромт на мотив «Мурки»*:
Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский!
Здравствуй, Водопьянов, и прощай.
Вы зашухарили, «Челюскин» потопили,
А теперь червонцы получай!
За столом воцарилось мёртвое молчание. Кто-то хмыкнул, кто-то тихо захохотал, уткнувшись лицом в ладони... К Васильеву быстро подошли люди в форме, аккуратно взяли его под руки, вежливо и проворно вывели из-за стола, проводили за пределы Кремлёвского дворца и оставили в покое уже за воротами. Павел неподвижно застыл на тротуаре, будучи не в силах удержать нервную дрожь. Перед его взором стояло лицо Сталина, который без тени улыбки, внимательно и пронизывающе смотрел ему в глаза».
ПРИМЕЧАНИЯ
* Сергей Станиславович Куняев - автор документально-биографической книги о П.Н.Васильеве «Русский беркут».
* 25 июля 1918 года вышло Постановление Совнаркома «О борьбе с антисемитизмом и еврейскими погромами».
* 20 апреля 1934 года в СССР состоялось знаменательное событие - первое присвоение звания Герой Советского Союза и награждение Золотой Звездой. Первыми героями стали семь лётчиков, спасших экипаж парохода "Челюскин", в том числе: Анатолий Ляпидевский (Золотая звезда №1), Михаил Водопьянов, Сигизмунд Леваневский (хотя он непосредственного участия не принимал).
* Подробности о песенке «Челюскинская Мурка» в «Шмидт сидит на льдине, как шухер на малине», Фима Жиганец, Проза.ру.