Глава 77 романа "Перекрёстки детства".
«Не единожды томясь в палатке накануне сражения, я рассматривал свои сильные мозолистые руки и думал, что они достойны гораздо лучшей доли, чем направо и налево разить мечом врагов. Эти руки должны обнимать самую красивую женщину на свете. Обнимать крепче и крепче. До последнего вздоха»
Отелло.
Когда я впервые столкнулся со Светой, она показалась мне совершенно неземной, излучающей сияние, очаровательной сказочной феей. Уже тогда ярко проявилась моё отрицательное свойство, знакомясь с девушкой, идеализировать её, наделять качествами, коими она не только не обладала, но и не стремилась обладать. Психологи убеждены: для неуверенного в себе подростка – это необходимая на определённом этапе становления ступень. Вполне возможно… Мы лишь чудим, и слепой и зрячий…
В пользу новой подруги Вени играло многое: и выразительные серые глаза с длинными ресницами, и смугловатая кожа, и мягкий обволакивающий, ласкающий слух голос, и шелковистые русые волосы, и ладненькая крепкая фигурка. Свете была присуща наивно-открытая улыбка, цепляющая потаённые струны мужской души, и она, похоже, осознавала её эффективность, отчего улыбнувшись, сразу отворачивалась, словно говоря, мол, она вовсе ни при чём, невзначай получается.
«Ведьма! Цыганка!» – думал я, с трудом отводя взгляд от её цветастой юбки, ловящей свет, неверно отражённый.
Тем летом мы виделись с ней довольно часто, хотя я не совсем понимаю, к чему Ложкин таскал меня на свои свидания со Светой. Разве подчеркнуть моим присутствием личную неповторимость и предвечерний луч, пугавший тихим зовом…
Месяц назад я вернулся из путешествия по Золотому Кольцу. Вернулся с Алёнкой в сердце, безнадёжно влюблённый и не имевший даже малой надежды на взаимность. И вдруг Ложкин ловким фокусником извлекает неведомо откуда небесное создание. Явный перебор! И Мандаринкина-то у него про запас имеется, и с Тищевой он перезванивается, на чай к ней заскакивает, а ещё и Светка! Выигрыш по баллам! Ну, существует в мире справедливость?
Втрескался Ложкин, знатно. И потом, потеряв её, мучился, задаваясь традиционным вопросом покинутого человека: почему? Разгадка лежала на поверхности, и он знал её. Света хотела гораздо больше, чем Вениамин мог ей предложить. Он опасался подмочить репутацию, не решался, шагнув в неизведанное, окунуться в небо. Чёрт возьми, ведь это неконструктивно, невыгодно и опасно! А ей надоели ежедневные карточные турниры в полухолодном каменном помещении совхозной библиотеки, не влекущие за собой дальнейших действий кавалера. Где горячие страстные поцелуи под луной? Ах! Мальчику завтра рано вставать! Где обжигающие признания в вечной любви? Их нет, ибо за «А» приходится произносить и «Б». Где обнимания у стенки, ночь вокруг пожалованных звёзд и нервное прерывистое дыхание страсти? Ни в коем случае! Не попасть бы впросак!
Что же было? А ничего, исключая прогулки по деревне и фотографирование. Так мне мнилось после печальной Венечкиной повести с пережёвыванием причин её ухода к другому, оказавшемуся его одноклассником, циничному и напористому мачо, умеющему добиться от девчонки всего, что она способна ему дать. Женщины презирают постоянно рефлексирующих нытиков. Звучит, разумеется, банально, но они испокон веков предпочитают победителей.
Бесчисленные изображения Светы Ложкин безжалостно изорвал и выбросил. Небольшой кусочек романтики, сохранившийся в нечётких снимках, на которых Светлана или внимательно смотрела в карты, или заразительно смеялась, откинув голову, купаясь в переливах солнца у ограды аэродрома, или с коварным прищуром, подчёркивавшим ямочки на щеках, выглядывала из-за раскрытого журнала «Коммунист», юные черты, его переполнявшие, он перечеркнул, списал со счетов, забыл. Ложкин уверенно двигался вперёд, не обращая внимания на досадные неудачи, чему, кстати, следовало б поучиться. Лишь скрипел зубами, слыша любимую Светину песню:
«Последний раз я взмахну на прощанье рукой,
И злая ночь мне молчаньем ответит,
Моя душа надорвётся от боли такой,
Но ты уже не узнаешь об этом»
Меня впереди ожидал последний школьный год, а затем я планировал покинуть отчий дом, и на период учёбы перебраться в город, к деду. На фоне бурно развивавшихся аморов Ложкина то с Мандаринкиной, то со Светланой, я оставался аутсайдером и ограничивался перепиской с десятью адресатами из разных концов нашей необъятной Родины. И эти эпистолярные загулы являлись для меня некоего рода утешением, отдушиной.
Мне, неизменно терпящему поражения в отношениях с прекрасным полом, подобное средство общения представлялось возможностью выразить себя. Ложкин, сподобивший меня подписаться на популярное молодёжное издание, печатавшее объявления о знакомствах, никак не предполагал, что я, соприкоснувшись с безвестной далью, разовью такую активную деятельность с энергией, достойной лучшего применения.
Первая ласточка в виде письма неунывающей, взбалмошной и смешливой Надежды Фаст, жившей в крохотном посёлке в Уссурийской тайге, прилетела ко мне накануне весны, когда мы служили почтальонами, зарабатывая на каникулярный вояж. Черноволосая, кареглазая, с крупинкой родинки над верхней губой, Надя мило улыбалась с фото. Иногда, возвращаясь с разноски газет утомлённым, запыхавшимся, еле передвигавшим ноги, я останавливался, доставал блокнот, рассматривал её карточку, светлый легкомысленный бантик возле уха. Март вторгся в мою жизнь невесомой походкой шемаханской принцессы, в страданье и везенье, не сбываясь. Я мечтал, и снова действительность не давила убожеством и слякотной серостью. Один раз мне удалось в обычном конверте отправить ей записанную на магнитофоне плёнку с начитанными стихами Высоцкого и Гумилёва, рассказом о Питерке и воем под гитару. Она в ответ комплементарно обрадовала меня записью хихиканья и частушек.
Однако вскоре я Надежде наскучил. Неловкую ситуацию она завуалировала детективно-авантюрной историей о вынужденном замужестве с соблазнившим её учителем физкультуры. Известие не слишком меня опечалило, Надю сменили Светы, Марины, Ирины, Гали и Наташи, и Агриппина, забросавшие меня предложениями дружбы и приглашениями в гости.
И сосчитав до семидесяти, я тянулся за пером… Ни дня без строчки жить не мысля…