ВАСЯ

По воспоминаниям Емельянова
Василия Григорьевича 1931–2020гг.
Уроженца деревни Таурово
Калужской области

Семья Емельяновых была на виду у всех: Григорий Иванович председатель райисполкома, Мария Васильевна заведующая детским садом. Специального помещения для него не было. Снимали для садика частный дом. Но организовали там всё, как в настоящем.
Казалось, при таких должностях, семья должна быть образцовой. Только не зря говорят: в каждом дому по кому. Развод Емельяновых для всех соседей стал неожиданностью. Не успели смолкнуть сплетни, а Григорий уже вернулся в семью. И Мария простила – всё-таки четверо детей у них. Старший, пятнадцатилетний Шурка, вроде и не таил зла, только и на контакт шёл неохотно. Тамара с Лидой хоть и девчонки совсем, одной 13, а другой 11, рассуждали по-женски: «Тяжело маме с нами одной, а от братьев помощи пождёшь», – и старались вести себя, словно отец и не уходил из семьи. А вот Вася не простил: на замечания отца реагировал дерзко, порученную работу выполнял, если только вмешивалась мама. Григорию бы потерпеть, дать сыну время остыть. Да где там! Не мог смириться, что Вася – какой-то пацан – осмеливается его игнорировать, а то и перечить. Их отношения не изменились даже, когда в 1941-м родилась Валя.
В воскресенье 22-го июня 1941 года был самый обычный день. Григорий у окна читал газету, Мария кормила маленькую Валю. Дети прибежали с улицы:
– Мам, скоро обедать?
– Мы на речку хотели пойти. Можно?
Мария шикнула:
– Ш-ш-ш, засыпает, – прикрыв дочку пелёнкой, добавила, – Вася, выдерни радио из розетки, не испугалась бы во сне.
Вася вскарабкался на табуретку под большой чёрной тарелкой радио, потянулся к вилке.
Григорий поднялся, протянул руку:
– Погоди! – Обернулся к жене. – Щас важное сообщение будут передавать.
– Когда щас? Мне дитё укладывать надо.
– Не слыхала разве? Сказали, что в двенадцать.
Мария оглянулась на ходики: стрелки почти соединились в самом верху циферблата. В это время из радио донёсся мелодичный позывной и наступила тишина. Она была какая-то тревожная и значительная. Старшие дети, устроившие, было, возню, замерли, насторожились.
После, как всем показалось, долгого молчания, радио снова ожило:
– Внимание, говорит Москва! Передаём важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооружённые силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами! 
Вася вопросительно смотрел на отца. Плохо понимая значение слов, что доносились из радио, видел тревогу на его лице. Не осознавая всей значимости происходящего, смутно догадывался, что случилось что-то страшное. Хотелось развеять свою догадку. Посмотрел на мать. Она плакала.
С этого дня вся жизнь разделилась на две неравные части: короткую, но спокойную, до войны, и бесконечную, страшную под безжалостным названием «война».
Лето прошло в обычных деревенских заботах. От предыдущих оно отличалось лишь нерадостными сводками Совинформбюро. Да ещё тем, что колхозный скот разобрали по своим дворам.
В середине лета в Таурово  привезли много чужих людей. В основном женщин. Вася слышал, что взрослые их называли москвичами. Присматривался, сомневался: «Неужели из самой Москвы?»
Расселили всех по домам. Кому не хватило места, ночевали в сараях. Каждое утро, приезжие уходили на работу – рыть окопы. Вася сначала даже не понял, что это за глубокие канавы такие. Это потом уж ему объяснили для чего они нужны. Но Васе больше нравилось другое название: линия обороны. Конечно, она была не совсем ровная, но всё-таки линия.
Осень принесла перемены. Отдалённые канонады с каждым днём слышались ближе и ближе. Чаще над лесом кружили самолёты.
В деревню вернулись два соседских мужика. Одеты братья были странно. Один в капитанской форме, другой в галифе и гимнастёрке, но без петлиц. Ходили по домам и требовали отдать колхозных коров. Бабы голосили:
– Курва продажная! Немцев кормить собрался?
– Щас! Мы тебе коровушек отдадим, а ты их в лесок отгонишь, да немцев ждать станешь!
– Да вы чо, бабы! Мы же посланы нашей армией провиант для бойцов добывать. Или вы думаете, что наши солдаты есть не хотят?
– Истинный Бог, – поддерживал второй брат, – для своих стараемся. Не сомневайтесь.
Коров собрали только тех, что не успели на мясо пустить. Но бабы ещё долго плевали им в спину. То ли жалко было расставаться со скотиной, то ли не поверили.
В школу в сентябре никто не пошёл. Сначала детвора обрадовалась затянувшимся каникулам. Но потом заскучали. В красавицу двухэтажную кирпичную школу ходили дети со всей округи: из Абилей, Пнёва, Дубровки, Букрина  и Детчина. Если бы не война, уже встретились бы с друзьями, которых всё лето не видели. Особенно Вася скучал по урокам географии. Учительница Островская Галина Ивановна так интересно рассказывала, что Вася, как вживую видел горы и моря, тундру и тайгу. Она бы и сейчас что-то новое рассказала, да вот школу из-за войны закрыли.
В октябре около ближнего леса появились солдаты. Матери, тревожно поглядывая на них старались удержать детей дома. Но непоседам мальчишкам всё было нипочём. Игры, пока не омрачённые бедствиями, были прежними.
Дни ещё стояли тёплые, солнышко согревало их последними яркими лучами. Пацаны вовсю резвились на горке, когда к ним подошёл военный в синей форме. Друзья притихли, насупились в ожидании, что им скажут. Военный заговорил дружелюбно:
– Мальцы, местные или как?
– Тутошние, – охотно закивали мальчишки, поняв, что ругать не будут.
– Бегите, мамкам скажите, что уходить надо. Завтра бои здесь начнутся.
– А из пушек будут стрелять?
– Будут, малец. Поэтому уходите из деревни.
Рассказав новость матери, Вася спросил:
– Куда пойдём?
Расстилая на столе шаль, чтобы сложить в неё какие-никакие вещи, Мария велела:
– Иди созови Шурку да сестёр. В Смахтино  пойдём, к дяде Мише Белову, что лесником там. –  И тихо добавила, словно себе одной сказала. – Куда ж ещё, если не к друзьям. Авось приютят, не прогонят.
– А поедем на чём?
– На своих ногах пойдём, сынок.
– Так ведь далеко.
– Иди, делай, что велено, – ушла от ответа Мария.
Заворачивая Валю в одеяло, вздыхала:
– Как же я тебя четырнадцать вёрст понесу, доченька. Да узлы ещё… Справиться ли с ними Шурка-то?
На мужа она не рассчитывала. Тот домой только ночевать приходил. Где пропадал, не докладывал. Вася, как-то видел его с мужиками. Те о чём-то разговаривали, сидя на завалинке у соседнего дома. Ему бы мимо пройти, да не стерпел:
– Лучше бы в партизаны шёл, чем с цигаркой тут рассиживаться.
– Поговори у меня, еще!
Григорий вскочил, хотел догнать и надрать сыну уши, но один из мужиков удержал:
– Сядь, Гриша, пущай идёт. Не его ума тут дело.
– Да ты глянь каков стервец – отцу команды раздаёт! – продолжал кипятиться Григорий.
Но всё же сел. Он, конечно, не собирался объяснять сыну, что родился в 1894 году, и таких старых на фронт не берут. Тем более не хотел с десятилетним мальчишкой обсуждать свои планы. Но уж больно дерзким рос пацан. И укоротить его нрав никак не получалось. А это злило Григория ещё сильней. Стараясь, хоть как-то себя успокоить, подумал: «Вот погоди, приду домой, я тебе покажу!..» Только с того дня ни жена, ни дети его больше не видели.
Не зная, надолго ли уходит из дома, Мария одела на детей всё, что можно. Даже пальто заставила надеть. Вася возмущался:
– Тепло ж ещё.
Но Мария прикрикнула:
– Делай, что говорят. Хоть в руках неси, а здесь не оставляй.
 Вася больше не спорил, молча вышел вслед за матерью на улицу. К вечеру добрались до Смахтина. Беловы приняли их радушно, как родных. И за стол усадили, и место для ночлега выделили.
На утро все деревенские вышли из домов. Прислушивались к грохоту со стороны Детчина. Несмотря на приличное расстояние, взрывы и стрельба в Смахтине были хорошо слышны. Мария успокаивала себя: «Не может быть, чтобы у нас стреляли, должно, ближе. Разве долетит до сюда грохот от Таурова?» Но за оставленное жилище переживала сильно.
Через несколько дней отправила младшего сына проверить цел ли дом, закончились ли бои или только временное затишье. В гостях-то хорошо, а дома всё же лучше.
Но возвращаться Емельяновым было некуда. Рядом с домом зияла глубокая воронка. Стены вроде стояли, но окна были разбиты. Вася собрался зайти внутрь, но остановился: ну, как рассыплются брёвна. Крышу с дома снесло целиком – откинуло на соседний огород, и она стояла там шалашом прямо на грядках. Рядом с тем, что осталось от терраски, лежали два бойца в синей форме, раскинув руки, и приникнув голова к голове. Вася хотел спросить у них, прогнали ли немцев, но, подбежав, понял, что бойцы никогда больше ничего не скажут. Стало страшно. Он помчался назад.
Не успел добежать до края деревни, как из-за леса появился самолёт-рама. «Щас бомбить начнёт, – мелькнула нехорошая догадка и Вася заметался, – где укрыться? Хоть бы наши пальнули в него». Но вокруг ни орудий, ни красноармейцев. Самолёт Васю опередил. Только сыпать на деревню стал не бомбами, а бумажками. Вася поднял листок, но читать не стал – некогда. Надо бежать из деревни – в лесу проще укрыться. А самолёт, сделав круг, улетел.
Листовки на деревню немцы скидывали и раньше. Тогда Вася не собирал их – всё равно мать в печку разом кинет, не будет держать для растопки. Но сейчас сгрёб несколько штук, сунул в карман, рассуждая по-хозяйски: «Пригодятся. Не возьмёт мама для печки, так мужикам на самокрутки отдам».
Когда Вася бежал в Таурово, так спешил, что даже не обратил внимания, что около молокозавода вырыты окопы. Только на обратном пути разглядел их. Подошёл ближе – интересно. Заглянул, и снова испытал липкий страх. Несколько бойцов лежали в неестественных позах. Теперь Вася сразу понял, что убитые. Задержал взгляд на худеньком солдате. Тот сидел, поджав под себя ноги, словно на колени опустился, и упирался лбом в угол окопа. Вася хотел взять ружьё, что лежало на краю, но побоялся подойти.
Вместо того чтобы бежать в Смахтино, свернул к пионерлагерю: «Тут «Чайка»  рядом, надо сказать, чтоб похоронили». В лагере никого не было. Обежав пустые корпуса, опасливо оглядываясь, – почему-то не покидало чувство страха – Вася вернулся на дорогу и пошёл к маме.
Мария не спала всю ночь, думала, куда идти с детьми. Не век же у добрых людей жить. Утром снова отправила Васю на разведку:
– Вчера-то не догадался: надо бы сразу к бабушке зайти. Может, её дом уцелел.
Дом, где жила бабушка, стоял рядом со станцией. Вася обернулся быстро:
– Мам, собирайся, бабушка нас ждёт.
Дорогой Мария расспрашивала:
– Немцев-то в Детчине нет?
– Я краем шёл. Не видал. Бабушка сказала, что в Кульневе  они да на Пупке .
Войдя в родительский дом, Мария устало опустилась на лавку:
– Как жить-то, мама?
– А ничего, как-нито проживём. Чай не одним нам такая доля. Как все, так и мы.
Потянулись дни полные тревоги и неизвестности. Как-то Мария пришла домой и сразу накинулась на детей:
– Больше ни ногой на улицу! – повернулась к Шуре и Васе. – Вас в первую очередь касается: девчонки-то смирные, не то, что вы, неслухи.
Бабушка остановила её:
– Да скажи толком, что стряслося-то?
– Звёздочкину, сказывают, в Дубровке казнили. Кто-то показал, что она предисполкома…
– А мы чего? – Оправдывался Вася. – Мы в такую даль не ходим.
– А, думаешь, до Детчина у них руки не дойдут?
– Ну мы же маленькие ещё.
– А дел творите поболе взрослых.
Она бы ещё долго отчитывала сыновей, но в это время в дом вошли несколько немцев. Осмотрев все углы, уселись за стол, потребовали еду. Пока Мария ставила на стол картошку да капусту, немцы вытащили из вещмешков шнапс. Бабушка поставила перед ними стаканы. Опьянели солдаты быстро. И сразу выгнали всех из дома. Потоптавшись у крыльца, Емельяновы спустились в погреб:
– Думала, до нас не дойдут, – усаживаясь на бочонок, вздохнула бабушка.
– Может, ещё обойдётся? Вот уйдут завтра на работы, а вечером пить не будут, так и мы в доме заночуем.
– Ой, Мария, уж сорок лет тебе, а всё одно, словно дитё малое! – воскликнула бабушка. – Почитай всё Детчино в погребах живёт, а её в доме оставят.
– Дак ведь дети у нас…
– А у других-то нету штоль?
Повздыхав ещё немного, мать и бабушка замолчали. Все заснули. Васе снилась родная деревня. Он с друзьями бежал к речке, но она почему-то никак не приближалась. Вдруг рядом что-то упало. Вася так отчётливо услышал этот звук, что вздрогнул и… проснулся.
В погребе было темно. Пахло землёй. Ничего странного не происходило. Вася снова заснул. А утром, выбравшись на улицу, осмотрел всё вокруг погреба – не давал покоя тот звук, от которого проснулся ночью. Не заметив ничего необычного, подошёл к лазу. И вдруг глаза выхватили незнакомый предмет на крыше погреба: «Палку, что ли кто кинул? – Присмотрелся. – Да это же граната!» К счастью, она не взорвалась. Но с этого дня, дождавшись ухода немцев на дежурство, Вася всё проверял. Внимательно осматривал двор, веранду, только в дом не заходил – побаивался всё же. 
Дни тянулись однообразной чередой. Наступила зима. Сидеть в погребе Васе было скучно. Он то и дело убегал на улицу. Но и там заняться особо было нечем, да и опасно – кругом сновали немцы.
Как-то раз Вася долго бродил по Детчинским улицам. Просто так, без какой-то цели. Надеялся, что дело само придумается, если встретить приятелей. Но ни мальчишек, ни девчонок на улицах не было. Не встретив никого из знакомых, Вася затосковал по родному Таурову. Не заметил, как ноги сами пошли в сторону дома. Был готов увидеть стены и, лежащую на соседнем огороде крышу. Но от дома не осталось ничего. Разобрали на брёвна и соорудили ДОТ . Потоптавшись, не решился подойти ближе, чтоб заглянуть в смотровое отверстие. Даже на крышу не забрался. Медленно побрёл назад.
Он был уже недалеко от мельницы, когда заметил впереди подводу. В сани был запряжён чистокровный орловский рысак. Вася прибавил шаг. Потом тихонько побежал и, догнав сани, пристроился с краю. Возница обернулся, но ничего не сказал. Кто правил лошадью, немец или русский, Вася не понял – человек был укрыт одеялом.
Утреннее солнышко путалось лучами в заиндевевших ветках, падало искрами на сугробы. В тишине был слышен только глухой стук копыт, да шуршание полозьев по снегу. И так было хорошо, словно и не от разорённого дома в бабушкин погреб возвращался. Словно не война вокруг громыхала, а встало над головой обычное мирное утро.
Ехали молча до самого Детчина. «Всё ж таки это немец, – мелькнула в Васиной голове догадка, – наши мужики в одеялы не кутаются». В подтверждение этих мыслей, человек, не оборачиваясь, что-то забубнил. Вася прислушался, но ничего не понял: «Как есть, немец. А правит, гад, будто всю жизнь по этой дороге ездит». На перекрёстке готов был спрыгнуть, но сани повернули к станции, как раз в ту сторону, где стоял бабушкин дом. К Васиному удивлению подъехали прямо к нему. У крыльца толпились немцы – ждали повозку. Спрыгнув с саней, Вася сделал вид, что пошёл в погреб, а сам затаился в укромном местечке, наблюдал.
Один из немцев, тот, что выше всех на голову, кричал на приехавшего. Солдат, не скидывая с плеч одеяло, оправдывался: тыкал рукой, то на сани, то в сторону откуда приехал. Перестав кричать, немец заглянул под брезент, укрывающий какую-то поклажу на повозке, что-то пробубнил, уже спокойнее, и все пошли в дом. Вася не рассмотрел, что было под брезентом. Решил выждать время и подойти к саням. Но тут из дома вышел немец. Пристроил под брезент какой-то моток и снова ушёл. Вася уже сделал шаг к саням, но на крыльце снова появился немец. Пришлось опять затаиться. Стоять неподвижно было очень тяжело. Но снег начинал предательски скрипеть под валенком от малейшего шевеления. Холод уже пробирался под пальто, заставляя всё чаще поглядывать в сторону лаза в погреб. А немцы всё ходили по двору.
Вася, сгорая от любопытства и нетерпения, не решался покинуть свой наблюдательный пункт. Зачем ему это надо, объяснить не мог и самому себе, но упрямо стоял в ожидании дальнейших событий. Убеждал себя: «Да ерунда какая-нито. Если бы что важное было, охрану приставили бы». И всё равно стоял, не обращая внимания на окоченевшие руки и ноги. Немцы то выходили из дома, то снова заходили. Подойти к саням не было никакой возможности. Наконец Вася убедил себя, что это бесполезное занятие, и ушёл в погреб. Но лишь немного отогрелся, любопытство снова погнало его на улицу.
Зимний короткий день уже подошёл к концу. Сумерки окутали округу, разбросав по снегу густые тени. Сани по-прежнему стояли у крыльца, только уже без лошади. «Распрягли, – подумал Вася, – значит ночевать будут». Осторожно подошёл к саням, замер, прислушиваясь к тишине. Наконец решился, отогнул край заколеневшего брезента.
Хотел только посмотреть, что там. Но руки сами ухватили несколько, как ему показалось, красивых штуковин, распихали их по карманам. На мгновение задумавшись, сунул ещё пару штук за пазуху. Хотел уйти, но глаза выхватили из темноты тот самый моток, что вынес немец из дома. «Пригодится», – повесил его на руку и рванул от саней.
Возле погреба встал: «Туда нельзя – мать отругает». Решил пока закопать в снег на огороде. От волнения Вася не услышал за спиной шаги. Вздрогнул, услышав вопрос:
– А ты чего тут делаешь?
Рванул в сторону, поскользнулся, упал. Шурка протянул руку:
– Ты чего такой пуганый?
– Да ну тебя, – отмахнулся Вася.
Но потом рассказал всё брату, и вместе они спрятали добро, честно конфискованное у немцев.
Утром решили получше рассмотреть, что появилось у них в хозяйстве после Васиной вылазки. Вчера в темноте совсем не разглядели.  Разгребли снег и ахнули:
– Похоже, братишка, ты запалы у них спёр.
– А это чего такое, Шур? – ткнул пальцем в моток Вася. – Бикфордов что ли?
Оцепенение длилось пару мгновений. Засыпав ямку, братья вернулись в погреб, старательно ступая след в след, а потом засыпая углубления от валенок снегом.
Немного позже Вася заглянул на веранду. Просто так, из любопытства. В углу стояла огромная катушка с бикфордовым шнуром. А на ней какая-то коробочка. Вася задумался: «Шурка уж давно хочет какую-нибудь баночку под махорку пристроить. Может, эта ему сгодится?» Оглянувшись, убедился, что немцев по близости нет, сделал пару шагов, дотянулся до коробочки: «Ладная какая!» Сунул за пазуху, и припустил бегом в погреб. Чтобы не вызвать подозрений у мамы и бабушки, уселся с самым безразличным видом и замер. Но хватило его не на долго:
– Шур, пойдём на улицу! Чего тут целый день сидеть?
Брат даже не повернулся:
– Лучше немцам глаза мозолить? Сиди уж…
Вася ёрзал от нетерпения:
– А мы не пойдём за калитку. Мы тут, за погребом…
Что они будут делать за погребом, Вася не придумал. Поэтому замолчал. Но Шкурка, видимо, сообразил, что Вася зовёт не просто так. Поднялся:
– Пошли уж, а то зачахнешь от безделья.
Как только братья зашли за погреб, Вася достал коробочку:
– Подойдёт тебе под махорку такая? Только там чего-то есть. Глянь, нужное или так, ерунда какая?
Увидев содержимое коробки, Шурка присвистнул:
– Похоже, ты у них снова запалы увёл! Хватятся, шум поднимут. Нам тогда всем несдобровать.
– Меня никто не видел. – но, заметив нерешительность брата, ехидно добавил. – Боишься? Давай назад отнесу.
– Ещё чего! – возмутился Шурка. – Такие штуки и нам пригодятся.
Только под махорку коробочку было решено не использовать до лучших времён. Закопали её там же, где ждали своего часа и другие припасы.
До возвращения немцев Вася уговорил своих перебраться в погреб к тёте Варе. Мама и бабушка никак не могли понять зачем это нужно. Пришлось во всём сознаться. Мама начала было ругаться:
– Что ж ты натворил?! Ведь хватятся, заметят пропажу. На кого подумают? На нас. И что тогда делать?
Вмешалась бабушка:
– Мария, и вправду надо уходить. Немцы-то не станут виноватого искать – всех за едино расстреляют.
И Емельяновы ушли.

Любопытство и смелость маленького Васи чуть не принесли беду в семью. Но трагедия всё же случится, только позже. А тогда украденные мальчиком боеприпасы, наверняка спасли от разрушения не один дом или мост. Кто знает, для какой операции готовили их немцы.

В канун Рождества бабушка всё чаще вздыхала:
– Не прогонят немцев к празднику Христову. Так и будем в погребе ждать первую звезду.
Вася не очень понимал, о чём она говорит – о боге ни в школе, ни дома разговоров не вели. Поэтому просто в очередной раз сбежал из погреба.
Немного подумал, чем сегодня заняться, и отправился в Кульнево. Там жил закадычный друг Вася Жохов. Немного покатались на салазках. А потом отправились в Детчино, посмотреть, что делается в центре. Только вышли из Кульнева, увидели, идущую со стороны пионерлагеря огромную колонну пленных красноармейцев.
– Смотри, сколько наших взяли, – прошептал один Вася другому.
– Ага. Человек пятьдесят будет.
– И не боятся, что убегут или побьют их, – сверкнул глазами мальчишка в сторону немецкого конвоя.
– А чего им боятся? У них же автоматы, а наши совсем без ничего.
– Так-немцев-то… Раз, два, три… Всего шестеро.
– И что? Как дадут очередью…
Друзья перестали перешёптываться, молча рассматривали идущих.
На некоторых были одеты полушубки. Но большая часть шла в одном исподнем. Проходящие мимо женщины кидали солдатам картошку или кусок хлеба. Спешили пройти мимо быстрее, потому что немцы начинали ругаться, направляя автоматы прямо на женщин.
Васе очень хотелось пойти за колонной, выяснить, куда ведут наших пленных. Но было страшно. Переминался с ноги на ногу, размышляя, позвать друга, или всё же не ходить. Спас положение, откуда ни возьмись, появившийся Шурка:
– Домой пошли. Мать зовёт.
Вздохнув, Вася распрощался с другом и отправился в погреб слушать мамины вздохи и бабушкино бормотание да многозначительно переглядываться с Шуркой, прикидывая, как лучше использовать украденное у немцев.
Долго раздумывать об этом братьям не пришлось – началось наступление Красной Армии. Всё время пока раздавались взрывы и стрельба, Мария из погреба никого не выпускала. Лишь когда наступила тишина, они выбрались на верх и, поняв, что немцы ушли, перебрались в бабушкин дом.
Мария собралась на колодец. Вышла на улицу и ахнула:
– Наши идут!
Вернулась, чтобы обрадовать своих. Все выбежали за калитку.
Из-под моста в сторону Детчина двигалась небольшая группа красноармейцев – человек восемь. Вася побежал навстречу:
– Наши! Ура! Наши!
Один из красноармейцев двигался, как-то тяжело.
– Раненый? – спросил Вася, подбежав к солдату.
– Замёрз. Под мостом под лёд провалился.
– Ага. Там ледок тонкий всегда, потому как быстрина.
Его отвели в дом. Усадили к печке-голландке:
– Грейся, родненький!
С момента освобождения Детчина прошло всего пару дней, а в селе уже развернули госпиталь. К нему постоянно подвозили новых раненых, а из него часто выносили умерших солдат, которых хоронили здесь же поблизости.
Несмотря на то, что немцев отогнали не так уж и далеко, Детчино радовалось мирной жизни. Взрослые возвращались к оставленной на период оккупации работе, детвора, пока не заработала школа, навёрстывала упущенные зимние развлечения. К привычным добавились новые: поиск снарядов и патронов. Часть мальчишки сдавали командирам, а часть уносили в лес, чтобы посмотреть, как они взрываются. Вечерами получали дома нагоняи от матерей за опасное занятие, клятвенно обещали больше этого не делать, а утром начиналось всё сначала. Не сданное оружие и боеприпасы прятали, где могли: на чердаках, в сараях и даже в поленницах. 
Однажды Вася решил подкинуть в печку дров. Не заметил, что к чурке примёрз запал. Как только закинул дрова в печку, раздался сильный хлопок. В это же мгновение руку полоснула сильная боль. Такая, что вокруг стало темно. Ничего не понимая, не слыша собственного крика, натыкаясь то на стол, то на косяк двери, прижимая к груди раненую руку, Вася метался по кухне, пока вдруг не выскочил на улицу. Морозный воздух немного привёл его в чувство. Настолько, что глаза вдруг снова увидели свет. А вместе с ним испуганное лицо мамы. Её рот открывался, словно она что-то говорила, только Вася не слышал ничего. Мария перетянула раненую руку сына полотенцем, почти силой усадила ено в санки, и побежала. Возле госпиталя надрываясь заголосила:
– Помогите!
Старалась перекричать Васю. Но их и так уже заметили, бежали навстречу.
Марию дальше дверей не пустили. Васю занесли в операционную. Он не почувствовал, как на лицо положили маску, просто провалился в темноту. Очнулся в коридоре. Санитарка, увидев, что он открыл глаза, улыбнулась:
– Проснулся? Сейчас доктора позову.
Вскоре на краешек кровати присела женщина в белом халате:
– Ну что, больно или уже терпимо?
С трудом разлепив ссохшиеся губы, Вася хрипло ответил:
– Терпимо.
– Ты не обижайся на меня – пальцы спасти нельзя было.
Вася удивился: «Как это нельзя спасти? Я же чувствую их. Вот же они». Ему даже показалось, что он пошевелил ими. От этого боль усилилась, но превозмогая её, заставил себя поднять перебинтованную руку. Удивлённо разглядывал просочившуюся кровь на том месте, где должна начинаться кисть. Снова попытался шевельнуть пальцами. Получилось или нет, не понял – боль обожгла. Он вскрикнул, опуская руку.
– Я знаю, – снова заговорила доктор, – тебе кажется, что чувствуешь пальцы.
Вася отвернулся, боялся разреветься.
– Так у всех бывает. Это нормально. Но всё-таки придётся учиться жить по-новому.
Зажмурив глаза и стиснув зубы, Вася молчал. В голове крутилась одна мысль: по-новому – это значит без руки.
– Я сделала, что смогла. Разделила конец косточки надвое. Теперь всё будет зависеть от тебя: захочешь, научишься работать этой рукой, будто у тебя на ней есть два пальца.
Вася повернулся, посмотрел, как доктор соединяет и разъединяет большой палец с четырьмя остальными.
– Это не мало. У других и этой возможности нет. 
Заметив, что взгляд мальчика начал понемногу меняться, перевела разговор:
– Там мама на улице плачет. Сможешь её успокоить? – заметив удивление в глазах Васи, объяснила. – Переживает за тебя, боится, что духом упадёшь. Позвать её?
Вася утвердительно кивнул.
Через некоторое время Мария сидела рядом с сыном. Чтобы не разрыдаться, молчала. Просто гладила его по плечу. Вася, борясь со сном, пробубнил:
– Мам, ты не плачь. Докторша сказала, что рука будет работать. Она там чего-то сделала такое, что я смогу… смогу… – и заснул.
Подкараулив доктора, Мария бросилась к ней:
– Спасибо вам, Тамара Николаевна!
Та жестом остановила её:
– Несколько дней мальчик пробудет у нас. Больше нельзя. Потом будете приходить на перевязки, а лучше договоритесь с Анной Карловной, чтобы ходила к вам домой, – взглядом показала на женщину, склонившуюся над одним из раненых. – Вон она. Доверьтесь ей: опытная, и руки золотые.
Через неделю Вася был дома. Бабушка хлопотала около него и приговаривала:
– Даст Бог, врачиха хорошая попалась. Может и обойдётся всё.
– Конечно, обойдётся, ба! Мне не какая-нибудь врачиха операцию делала, а военврач медицинской службы. Сама Тамара Николаевна!
– Ну, ежели сама, тогда об чём разговор, – улыбнулась бабушка. 
Месяца три Вася просидел дома. Первое время рука болела так, что об улице он и не думал. Но чуть полегчало, затосковал:
– Хоть возле дома погуляю.
Мама и бабушка кричали в один голос:
– Хватит, нагулялся! Теперь чего штопать врачиха станет? Голову, если только!
– Слыхал, чай, про Ларионова? Туда же захотел?
Вася понуро опустил голову. Жалко было друга: «Да кто же знал, что эти патроны могут так рвануть, что насмерть убьют? Мне-то, видать, ещё повезло, руку только оторвало». А мать не успокаивалась:
– Или тёзку своего вспомни, Васю Качаева! Спину всю посекло осколками. Не спина, а решето теперь у мальца. Всё твои друзья, и дела у вас одни и те же. Так что сиди дома. Или вон с Тамарой да Лидой на поле иди.
Копать мороженую картошку Вася не любил. Но есть хотелось, и он отправлялся с сёстрами в поле. Оставался дома, лишь когда рука ныла особенно сильно. Только и тогда не сидел без дела. У многих в округе немцы растащили не только тёплые вещи, но даже и одеяла. Вот Мария Васильевна и нашла для себя дополнительный заработок. Сговорившись об оплате, стегала людям одеяла. Вася помогал раскладывать вату. Дело, конечно, не хитрое, но надо выложить всё ровненько, а то будет в одном месте пусто, а в другом толстый комок. За работу расплачивались продуктами. Кто мороженой свеклы принесёт, кто картошки. Один раз даже мукой рассчитались. Это был настоящий праздник.
Но к лету Вася вырвался из-под контроля мамы и бабушки. Истосковавшись по воле, пропадал на улице с утра до ночи. Иногда по своим мальчишечьим делам, а иногда отыскивая что-то съестное для себя и семьи.
Однажды набрели с мальчишками на заброшенную пасеку. Сами достать мёд не смогли бы. Стояли, прикидывали, как лучше поступить. За взрослыми бежать? А вдруг в это время ещё кто-то сюда придёт? Самим лезть в улей? Страшно. Пока размышляли, подошёл солдат из той части, что на отдыхе рядом стояла:
– Чо, пацаны, медку захотели?
– Ага. Только, как достать его…
– А вот мы щас… Ну-ка подсобите.
– Чего делать-то дяденька?
Под руководством солдата достали соты.
– Вот эти здесь ешьте, – протянул каждому по куску, – а это домой несите.
Пока мальчишки расправлялись с сотами, расспрашивал, чьи, да где живут. Потом попросил:
– Вы Гришу-то Степанова, небось, знаете? Привет ему от меня передайте. Скажите, мол, брат поклон прислал.
– Так вы местный? – удивились мальчишки.
– А то, как бы я про эту пасеку-то знал, – усмехнулся солдат.
Прощаясь, сговорились, когда снова придут за мёдом, и побежали домой. Через три дня вернулись. Прождали солдата до вечера, тот так и не пришёл. Уже потом мальчишки узнали, что он погиб. В лесу пряталась группа немцев, попавших в окружение. Вот с этой группой и завязался бой. Солдата, что доставал с мальчишками мёд, ранило. До медсанбата он не дотянул.
Мария твёрдо решила возвращаться в Таурово. Надеялась, если будет поближе к разорённому дому, то вечерами да в редкие выходные сможет как-то восстановить его. Не сама, конечно, разве осилит она брёвна таскать. Но и нанимать кого-то лучше, если сама будет рядом. А пока жила вместе с детьми у тех, кто приютит, то у Винокуровых, то у Симонихи, то ещё у кого.
К весне 1943 года голод был уже не таким нестерпимым, но и совсем не оставлял. Теперь в семье Емельяновых было двое работников. Вася не совсем понимал, для чего брат разгружает песок на станции, но это была работа и прибавка к их скудному пайку. Поэтому, когда в Детчине недалеко от железнодорожного моста через реку Суходрев расположился ещё один госпиталь , местная детвора обрадовалась – появилась надежда на дополнительный кусок хлеба, а может и тарелку супа. Каждый день не ходили – боялись, что прогонят, если зачастить. А вот когда в госпиталь фильм привозили, они туда бежали задолго до начала. Видели, как местные мужики помогали переносить раненых от вагонов в госпиталь. Хотели тоже помогать, да кто же им разрешит таскать тяжёлые носилки. Дома они не сидели без дела. По хозяйству трудились наравне со взрослыми. Тоже было не легко. Но тут всё-таки живые люди. Да ещё и раненые. Поэтому сердобольные санитарки и медсёстры просто кормили детвору и отправляли смотреть кино. В эти часы Вася даже забывал, что идёт война, так было спокойно и радостно на душе.
Где находился отец во время оккупации, Вася не знал. Видел его только один раз, уже после того, как немцев выбили из села. Отец пришёл навестить Васю, когда узнал, что сыну руку оторвало. Разговор тогда не получился, они поссорились. Отец ушёл, громко хлопнув дверью, и больше о нём не слыхали. А сегодня мама пришла домой расстроенная. Кто-то предал ей записку. Как Григорий Иванович смог её переслать, навсегда осталось тайной. Но зато теперь было известно, что его посадили. Кто-то написал на него донос.
Вася вспомнил, как над ним кружил немецкий самолёт и сыпал бумажками. Он и сам тогда их насобирал полные карманы. Потом раздавал мужикам для самокруток да маме на растопку сколько-то отдал. Что в них было написано, Васю не интересовало. Мама, мельком глянув на текст, швырнула разом всю пачку в печь. Он удивился её не экономности, но промолчал. А сейчас подступил с расспросами:
– Это за листовки отца посадили? За такие же, что ты в печке сожгла?
Мать молчала. Вася задумался, стараясь вспомнить что-то хорошее об отце. Не получалось. Не любил он его. Даже не уважал. Но представить его немецким пропагандистом, а значит предателем, никак не мог. Но ведь зря не посадят! Вася снова подступил к матери:
– За что его посадили? Он, что враг народа?
Мария Васильевна вздохнула:
– Да какой из него враг? Думаю, отомстил кто-то. Подвернулся удобный случай, вот и донесли.
– За что отмстили? – не унимался Вася.
– Да мало ли… Скольких он раскулачил!? Вот кто-то и припомнил.
– А зачем он раскулачивал?
– Работа у него была такая.
Вася напрягся:
– Мам, а тебя не посадят? Ты тоже эти листовки читала?
– Ты что ль донос на меня напишешь? ¬– взъерошила Мария Васильевна волосы сына. – Я почитала да в печь их бросила, а он, небось, в карман припрятал, для табака сберёг. Вот кто рядом был тогда, тот и написал.
– Кто был?
– А я почём знаю…
Мария Васильевна хорошо помнила тот момент. Она как раз с колодца шла. Всё произошло у неё на глазах: вот кучка мужиков у соседнего дома окружила её мужа, вот соседка идёт навстречу… «Да разве можно детям её имя назвать! Только кроме этой бабы решиться на такое некому. А всё же вдруг я ошибаюсь», – думала Мария Васильевна, комкая записку. 
Григорий Иванович Емельянов вернулся в родные места только через семь лет. Жил скромно. Печать врага народа не позволяла устроиться на хорошую работу. Добро бы только ему. Для его детей многие двери тоже были закрыты. Да что там двери! Если случалось что-то из ряда вон выходящее, первыми таскать по инстанциям начинали именно Емельяновых. Потому что на крючке у советской власти в этой округе была именно их семья. 
Конечно, времена тогда были такие, что против партии и правительства выступить никому бы и в голову не пришло. Но в году примерно 1975-м, случилось всё же событие, попортившее много нервов этой семье. Какой-то «умник» на железнодорожной насыпи, так чтобы было видно из окон проезжающих поездов, выложил деревянными чурочками надпись «Ленин – враг народа!»
Досталось тогда не только братьям и сёстрам Емельяновым. Их жён и мужей тоже долго вызывали в различные кабинеты. Оставили в покое, только поняв, что обиды на власть эта семья не держит, живут и трудятся, как и все советские люди, на благо Родины.
Василий, например, работая зоотехником, находил время для спорта. Сборная футбольная команда Детчина, которую он организовал и был не только капитаном, но ещё и тренером, не последняя в области. Команда пять раз подряд стала чемпионом Калужской области.  Да что там область! Даже в Белгород ездили на первенство республики.
Реабилитировали Григория Ивановича только в 1995 году. Когда ему это было уже не важно. Да и дети его к тому времени дожили до пенсии. Они и сегодня вспоминают о прожитых годах без обид и упрёков судьбе. Только как заклинание повторяют: «Лишь бы не было войны!»