Жили- были дед да баба. Познакомились они на помойке, куда повар фашистский очистки картофельные да другие отходы от еды выбрасывал. Осторожно, крадучись, чтобы на глаза немцам не попасться, они выбирали детскими, костлявыми пальцами что- то похожее на еду. Вдруг их глаза встретились.
- Ты кто?- грубовато и уверенно спросил мальчишка.
- А чё? – дерзко ответила вопросом на вопрос худая, но проворная девочка.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, не отводя глаз.
- Витька,- сказал мальчик и протянул руку.
- Танька, - после лёгкого замешательства ответила девочка, и в глазах её, погружённых в голубовато- синие голодные круги, мелькнуло что- то вроде доверия.
Теперь они всегда были вместе, а в пятьдесят втором, когда Таньке исполнилось восемнадцать, они поженились. Сейчас на двоих им было сто семьдесят три года. Каждое утро дед, придавая голосу бодрость и здоровье, осторожно подходил к кровати бабки и сдержанно – ласково говорил:
- Танюха, вставай! Каша – готова!
Но бабка, не открывая глаз, охала, тихонько кряхтела, словно выбираясь из глубокого подполья. Потом, продолжая всё так же охать, начинала протирать глаза. Всё походило на замедленную съёмку. Наконец она, слегка улыбнувшись, говорила:
- Витюш, может, один? Что - то сил нет. Есть совсем не хочется.
- Ну, ну, ну, - решительно говорил дед и начинал традиционную зарядку. – Руки – вверх! Руки – в сторону, - приговаривал он и своими руками разводил бабкины руки, потом делал зарядку для ног, сгибая и разгибая в коленях её ноги.
И бабка поднималась, одевалась не спеша, причёсывала свои волосы, которые из косы, когда – то толстой и упругой, превратились не то что в редкую седину, а в лёгкий, воздушный пушок. Позавтракав, они вместе садились на диван и смотрели телевизор. Им интересны были другие страны, другая природа, другие обычаи, - сами- то за всю жизнь нигде не побывали. Вот и восполняют теперь. Бабка незаметно кладёт голову деду на плечо, прикрывает глаза.
- Умру я скоро, Вить… Силы тают как вешний снег… Ты это… сильно не переживай.
- Ничего, Таня, старое дерево скрипит, да живёт. Вот и мы с тобой…
Дед, приобняв свою бабку, погладил тихонько то, что когда - то было шикарными волосами и продолжал:
- Ты младше на год, должна этот год прожить после меня, а то нечестно будет, когда молодой – то туда уйдёшь. Вот так - то мы и выровняемся годами.
Такие разговоры были для них привычные, и они повторялись озо дня в день. После телевизора вдвоём суп сварят, вместе посуду вымоют, дома что приберут. Между делом разговоры ведут разные:
- Ох и страшная ты, Танюха, была там, на помойке, - хихикнет дед.
- Ой! А ты всегда красавец был. Ольга- то соседская того и гляди: приберёт тебя, как я туда - то уйду. Да и что с меня взять сейчас: старая, страшная развалина. А, дед?- говорила бабка, а сама за старика своего печалилась. Как он без неё - то будет? Дыхание у неё перехватывало от боли за Витю своего, с которым она в мире и согласии прожила почти семь десятков лет.
А дед подхватывал:
- Да ты чем дальше, тем всё интереснее да краше. Вот сейчас зиму отлежишься, отсидишься возле плеча моего, энергией моей подпитаешься, а тут и свет – солнышко скоро, тепло придёт. Лето! Ох и заживём мы опять с тобой. Только ты смотри, не будь изменнницей! Сначала я должен уйти, место там присмотреть, о тебе перед Богом словечко замолвить. Любила – де меня, заботилась о семье, людям помогала, никогда никому дурного слова не сказала. А ты год после меня живи, а то и более. Как договаривались! Никогда между нами недомолвок да неисполнений не было, а уж этот уговор, последний, должен быть выполнен.
Разговоры такие и серьёзными, и шутливыми не назовёшь, но от них у бабки в глазах чуть заметные искорки загорались, и сила, хоть и слабенькая, по рукам и ногам разливалась. И сядут они рядышком. Весну с летом ждать. Всё, что говорит дед, так и будет! Всё у него всегда правильно, всё верно да крепко.
Вечером бабка и себе, и деду постель сделает. Вместе - то как? Кричит дед ночами да стонет, да руками во сне по подушке бьёт. Вот и расходились они по своим кроватям. Бабка – с большим облегчением: день ещё один прожит, рядом дед – её надежда, сила, опора. А дедка, всегда весёлый и бодрый на вид,- чаще и чаще чувствовал, как силы его исчезают. Ещё бы! Его энергия теперь на двоих тратилась! А засыпал он только после Танюши: оберегать её сон, её дыхание, её покой – это главное, чем он сейчас жил… Знал дед, чувствовал завершение своего земного цикла. Знал также, что его Танюшка, единственная, неповторимая, с которой они ни разу не разлучались с того самого сорок третьего, его Танюшка никогда не улыбнётся больше ни ясному утру, ни ясному дню! Не улыбнётся, оставшись без него… Сам же он, всеми силами цепляясь за жизнь (не ради себя, ради любимой своей), тихо покинул этот мир ранним весенним утром, когда уже и снег почти весь сошёл и местами стала трава молоденькая пробиваться. Каким это утро к бабке пришло – это только одному Господу известно! Сердце у старухи словно кто коркой ледяной крепко стянул да сжал так крепко, что панцирь этот ледяной местами треснул и его мелкие осколки остро впились в без того ноющее сердце!
Через год бабка умерла…