Под первыми солнечными лучами, пробираясь сквозь плотные заросли камыша, над рекой таял серый утренний туман. По берегам реки раскинулось луговое поле с убегающими к горизонту луговыми травами, давно ожидающими своего сенокосного часа.
Александр Григорьевич Цветков отложил в сторону косу, снял резиновые калоши и, сбивая босыми ногами прозрачные слезинки утренней росы, прошёлся по прохладному зелёному ковролину. «Эхма, красотища!» – закряхтел он от удовольствия и под пение пробудившихся птиц с наслаждением вытянул вперёд руки и сделал несколько приседаний. Размявшись таким образом, он взял в руки косу и над округой зазвенели ровные звуки косовища, отдаваясь в соседнем лесу гулким раскатистым эхом.
Бывший механизатор колхоза «Светлый путь», он в свои шестьдесят с небольшим был подтянут, строен и не по возрасту энергичен. Мог дать фору своим молодым односельчанам в любой работе. Раньше, как и большинство механизаторов, он после изнурительного трудового дня, мог пригубить рюмочку-другую водки или местного самогона, но после сердечного приступа решил для себя: с этого момента ни капли спиртного. Не потому, что ему было жалко расставаться со своей жизнью – на мизерную пенсию колхозника он жил за чертой бедности и давно махнул рукой на своё нищенское существование – просто он не хотел, чтобы его жена Нина Матвеевна осталась одна, а ещё он очень любил свою кормилицу – корову Малышку, сено для которой он и пришёл накосить в этот ранний час.
Когда на луговом поле было скошено довольно-таки много травы, рядом с Александром Григорьевичем остановился огромный зелёного цвета внедорожник. Из салона вылез грузный, слегка лысеющий молодой человек.
– Старик, ты почему здесь сено косишь? – спросил он у Цветкова.
– Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, что значит почему? – вопросом на вопрос ответил Александр Григорьевич.
– Здравствуй, здравствуй, – скороговоркой и как бы нехотя поздоровался молодой. – Ты почему, я спрашиваю, здесь сено косишь? Это мой луг, я купил эту землю.
– Как это? – не понял Цветков.
– Вот так! – молодой выставил вперёд руку и стал энергично тереть большой и указательный пальцы.
– Так я всю жизнь на этом лугу сено косил, – удивился Александр Григорьевич, – и все жители нашей деревни здесь косили. Нам колхоз этот луг выделял специально для сенокоса.
– Всё, старик, нету больше твоего колхоза, теперь здесь всё моё.
– Как это ваше?
– Чудак-человек, – ухмыльнулся молодой – Тебе же русским языком говорят: купил я эту землю.
– А у кого же купили-то?
– У государства, дед. Так что, забирай свою косу и иди домой, некогда мне с тобой тут философствовать. У меня вон поля кругом засеяны свеклой и гречихой, надо рабочих проверять.
– И поля, стало быть, ваши?
– Мои. Здесь всё моё.
– А в лощине-то, у реки, мне можно покосить?
– Нет, лощина тоже моя.
– Да куда же вам столько сена? Раньше с одного этого луга всей деревне хватало!
– Что ты, старик, заладил как долдон: раньше, раньше. Всё – прошли ваши «совковые» времена, забудь.
– Стало быть, теперь ваши времена пришли?
– Наши, дед, наши. Ну ладно, всё, иди отсюда.
– Что-то мне лицо ваше знакомо. Вы, часом, не из Запрудовки будете, не из многодетной семьи?
– Часом, старик, часом.
– Ребят-то у вас много было, а вот который ты не узнаю. Как звать-то тебя?
– Юркой.
– Так ты старший будешь. А говорили, что тебя того… во время последней отсидки в тюрьме зарезали.
– Жив, как видишь, – засмеялся Юрий.
– А родители-то ваши – Николай Васильевич и Вера Ивановна – живы?
– Померли.
– Жаль. Хорошие люди были, честные и трудолюбивые, царствие им небесное. Так вы, выходит дело, всю округу купили?
– Купил.
– А где же, Юра, мне сена накосить можно?
– У меня выкупай. Будешь моим пайщиком, а я тебе подешевле продам, раз ты моих родителей знал.
– Это за сколько же?
– Другим десять метров на десять отдаю за пятьсот, а тебе отдам за четыреста.
– Для меня это, Юра, дороговато.
– Ну, тогда, старик, будь здоров!
Юрий уселся в машину и, развернувшись, поехал прочь. Затем, как бы вспомнив что-то, остановился и задним ходом подъехал к Цветкову.
– Не вздумай, старик, сено, что накосил, домой забрать без моего разрешения. Зимой cпалю его у тебя, так и знай, – проговорил Юрий и, закрыв дверку машины, рванул с места.
Дома Александр Григорьевич всё рассказал жене.
– Да не может такого быть, чтобы он всю землю в округе скупил, – отрицательно замотала головой Нина Матвеевна, – это он тебе всё наврал. Ты сходи в правление колхоза и узнай.
Посёлок, в котором Александр Григорьевич не был больше двух лет, печально поразил его своим разорением и неухоженностью. Заколотили досками здание бывшего медпункта, зиял дырами вместо окон хозяйственный магазин. Какие-то шабашники, как понял Цветков, выходцы из Средней Азии, разбирали на кирпичи бывшее общежитие для молодых специалистов, рядом с которым с оторванной воротиной и брошенной поржавевшей сельскохозяйственной техникой, зарастала травой машинно- тракторная станция. В здании бывшего правления колхоза размещался теперь продовольственный магазин.
– Дочка, а где же теперь правление колхоза? – осторожно спросил Цветков у молоденькой продавщицы.
– Теперь его нет, а здесь уже давно магазин.
– А где же власть поселковую найти, к кому же теперь обращаться по всем вопросам?
– К Юрию Николаевичу Соловьёву все обращаются. Вы подождите, он скоро должен подойти. Это его магазин.
Покивав головой, Александр Григорьевич вышел из магазина. Как бы в насмешку, перед его взором предстала ржавая вывеска с сохранившейся надписью названия бывшего колхоза «Светлый путь». «Вот и привели нас по светлому пути в тёмные казематы капитализма», – с грустью подумал Цветков и, вздохнув полной грудью, зашагал прочь. Сзади магазина бойко шла стройка жилого дома. За возведённым кирпичным забором работал автокран, который поднимал строителям на третий этаж добротный красный кирпич.
– А кто же это строится-то? – спросил Александр Григорьевич у незнакомого человека.
– Так это Пупок себе дом новый строит.
– Это кто ж такой Пупок?
– Ты что с луны свалился? Это – Юрка Соловьёв.
– Ну, что тебе в правлении сказали? – вопросом встретила жена Александра Григорьевича.
– Нет больше никакого правления, – после долгого молчания ответил Александр Григорьевич, – и колхоза больше нет.
– Как это нет? – не поняла Нина Матвеевна.
– Вот так, – нету; теперь Пупок у нас власть.
– Кто? Какой ещё Пупок? Какую-то ты ерунду мелешь, ты что, выпил что ли? – заглянула Нина Матвеевна мужу в глаза.
– Да не пил я, не пил, – проговорил Александр Григорьевич и в подтверждение своих слов с шумом выдохнул ртом воздух в лицо жены.– Власть нынешняя – Юрка Соловьёв, что мне косить не разрешил, и есть Пупок. Уголовник, всю землю скупил в округе: и луга, и поля! Я на этой земле всю жизнь ишачил, хлеб для людей выращивал, на комбайне пыль днями и ночами глотал, а теперь этот… щенок меня с этой земли прогнал, как собаку паршивую, – у Александра Григорьевича на глаза навернулись слёзы, руки сжались в кулаки, – его это земля, видите ли! Помещик, мать его!
– Ты успокойся, – тихо проговорила Нина Матвеевна, – криком делу не поможешь. В район ехать надо в администрацию. Там люди умные – разберутся, что к чему.
Над луговым полем, то взлетая высоко в небо, то камнем падая к земле, летали стрижи и ласточки. Зависнув над полем в бездонной синеве неба и кувыркаясь через голову, пели жаворонки, с надменным гудением, переливаясь слюдяными крыльями, перелетали от цветка к цветку в поисках нектара пчёлы. От лёгкого дуновения ветерка качались из стороны в сторону колокольчики, незабудки и васильки, словно сопротивляясь ветру, с надменной горделивостью стоял розовый иван-чай, а напротив низко кланялся до земли степной ковыль.
А вдоль поля, по просёлочной дороге, заложив за спину сильные натруженные руки, шёл старик. Он шёл к руководству района, чтобы пожаловаться на несправедливость. Он, по своей стариковской доверчивости и по крестьянской доброте, наивно полагал, что сидящие в высоких кожаных креслах и бестактно демонстрирующие всем на своих руках перстни и печатки новые русские руководители выслушают и поймут его. А поняв, призовут к ответу зарвавшихся, и отдадут ему, политое потом и кровью, его стариковское поле.