В чашке дымился раствор пахло травой травами полем и входом в хижину ветхой материей падающей вокруг сухих палок – хижина была кверху острой и внизу широкой и в ней стояли стул и лежанка и стол на котором и готовила старуха. Пахло солнцем и пылью и дурманило травяным туманом от чашки и кружилась голова и в Тите просыпалось странное сильное и становилось внизу такой же палкой деревом крепкой ногой жалило царапало мучило и рвалось наружу…
Строчка побежала вниз, в траву, змейкой, извиваясь. Она была живой и спускалась по ножке стула. Он сидел прямо перед входом в хижину и в груди все жгло, как когда он увидел Агнию или когда старик сказал ему, что есть ради чего жить или когда старуха впервые взяла его внизу живота и он ощутил освобождение и брызнул мед кровь сказала она тогда.
И когда старуха открыла ему глаза на рождение и его тайну.
А теперь она спала внутри хижины ветхой как сама старуха и она была хижиной и лежанка ее была хижиной и он был хижиной в которую он входил и входил в старуху и она говорила что когда он научится входить в нее он войдет в производство и потом появится жизнь и того кто родится заберут от производства и заберут от него и так оно и бывает – тот кто рождается не знает ни мать и отца (старуха не говорила этих слов она боялась) а старик говорил он ему открыл тайну на то почему мы появляемся то не сказал как а старуха показала как но не назвала это
И внутри так жгло так пекло что нужно было это выплеснуть и ему хотелось все это как-то оставить как мед в старухе как надежду в старике он хотел если бы знал как это назвать и как это сделать – чтобы слова которые в нем мысли которые в нем стали вдруг снаружи стали как бы отдельно от него брызнули как мед или как эта странная влага в уголках глаз
Его руки сжимались и пальцы ка к будто тоже сжимали что-то что могло бы помочь ему создать бутылку старик тогда сказал что раньше пили из книг а писали бутылки или наоборот – потому что раньше можно было все называть как есть и писать книги и пить бутылки и входить в производства и украшения если они звали тебя и говорили люблю
Вот он освободился от чего-то мучительно жаркого и чистого и грязного в себе и был пустым но так хотелось снова наполнить этот мир словами и тем что внутри и снова хотелось освободиться и мир был как когда старуха раздвинула перед ним ноги и ввела его в себя и как мир когда он увидел сквозь квадратики Агнию среди производств и вдруг в нем что-то стала собой
И когда он пришел на остров спасать старика и тот сам ему сказал когда надо будет ты сделаешь мне операцию а раньше это называли – убьёшь
Но убить жить умереть любить родить войти – кто придумал и поменял все слова и кто знает какие из них правильные и есть ли такие слова чтобы они стекли вниз и проскользнули по сухой земле извиваясь и уползи в мир жалить или прятаться от жары или греться на камен или вползать по шероховатой коре по стволу до неба
Он не был болью. Но боль была им. Она вошла в него, то ли боль, то ли старуха. Или он вошел в ее, то ли в боль, то ли в старуху. И понял. Что боль и радость одно, когда они не ты и ты. И когда кто-то на тебе и в тебе. Но потом это уйдет. А останется – операция и наставник, который скажет, принеси мне часть старика. Или старухи. Потому что только так ты спасешь их – причинив боль. Боль – это радость, скажет наставник, но сейчас они понимает. Что старуха н а нем ион в старухе – не радость, но и не боль.
Старик это называл жизнью и говорил, что жизнь больше. Чем слова о ней.
А сейчас старик спасен – он сам взял нож и отрезал тебя о себя. А потом Тит пошел к старухе и она сказала – ты не спас, ты убил старика. Но он так хотел – он хотел, чтобы ты остался. Теперь ты постепенно станешь стариком. Не сейчас и не со мной. Но чтобы познать Арию. Ты познаешь меня. Боль и радость, вход и выход. И она села на него.