Погружаешься в тему с головой и примерно на третий год, когда уже понятно, что возвращаться смысла нет, вдруг забрезжит свет, с каждым шагом все ярче, думаешь, вот она – награда за бессонные ночи, за все сомнения и страхи… а это глюк, за поворотом вновь темно. Первый раз ужасно, потом привыкаешь, – состояние как у Билла Мюррея во время танца с Энди Макдауэлл на карусели, тоже ведь думал: как удачно все складывается, еще немного, и моя. Когда смотрел первый раз, после пощечины, что влепила Энди Биллу, фильм пошел в жанре комикса – картинка за картинкой. Какая интересная находка режиссера, подумалось на выдохе, – комп тормозил, на титрах догадался.
Вот и реальность: вроде ускоряется, приглядишься, – тормозит. «Я в Риме родился, и он ко мне вернулся…» И ладно бы возвращался Древним Римом, нет – всякий раз приходит заложенное Суллой, и уже кажется естественным, что воплощение всех самых добрых фантазий начинается с проскрипций. Удивительная естественность «doctrine of ill-doing». Что если суть матрицы в этой доктрине, а сама доктрина – идеальный, гниде подобный троян? Идеален, ибо мал, заточен на порчу, не ведает стыда. Хоть весь счешись, пока от гниды не избавишься, все напрасно, и бубен не поможет. Одна и та же картинка в стиле Босха в формате тондо, вечное возвращение того же самого. Очень страшно, так страшно, что…
Для древних греков эротическое – имя божества. У Гесиода Эрос – одно из четырех первоначал, у орфиков он Протагон («перворожденный»), по слову Ферекида, Зевс, прежде чем создать мир, превратился в Эрос. И Августин, всякий раз перечитывая Первое послание Павла к Коринфянам, вот это: «…но любовь из них больше», – вспоминал то Гесиода, то орфиков, то Ферекида, а когда был в духе, всех сразу. Потому что мыслить отдельными частями не эротично и грешно (для греков грех – непопадание в цель). Но Августин родился в Риме, а вечный город не ведает стыда. Стоило фокуснику подбросить в христианство свой троян, оно стало историческим, очень страшным, таким страшным, что…