Всё началось с куклы
(иллюстрация из просторов Интернета)
Всё началось с куклы.
День был особенный. Сегодня Ренате исполнилось бы девяносто. Четыре года назад двадцать девятое февраля поставило точку в земной её жизни.
Теперь в комнате, где замерло всякое движение и лишь свет автомобильных фар двигался по наглухо зашторенным окнам, неслышно оседала вкрадчивая пыль на белый саван простыней. Они прятали разобранную в суматохе постель, громоздкий комод на гнутых ножках, широкое кресло возле окна и низкую скамеечку для ног с вытертой бархатной подушкой.
Круглый стол тёмного дерева, заваленный обыкновенно грудой лоскутков, кружев, пуговиц и прочей портняжьей мелочью, той, давней ночью был пуст. Егор торопливо подписывал бумаги, старательно отводя взгляд от санитаров, они сноровисто упаковывали очень длинное тело в чёрный пластик. После пришлось ещё заглядывать в комнату в поисках смертного Ренатиного приданого, но и тогда ничего не нарушало пустоту столешницы.
Прошло четыре долгих года.
Вновь было двадцать девятое февраля, бонусный и, по странной прихоти судьбы, день рождения Егора, двенадцатый по «високосному» и сорок пятый по обычному исчислению. Именинник был одинок, моложав, слыл человеком спокойным, знакомства заводил редко и осторожно, приятели считали его вещью в себе.
И после ухода Ренаты традиции високосного дня оставались неизменны: чай с мелиссой, свежая сдоба из ближней французской булочной, бутылка сухого красного вина. Но теперь Егор отмечал сорок четвёртый прожитый год один и – на кухне.
По ногам тянуло холодом.
Холодом тянуло из комнаты Ренаты. Этого не могло быть и всё-таки против фактов не поспорить: холодный воздух вольно гулял по квартире. На столе, прежде покрытом тонким слоем пыли, а теперь тщательно протёртом, лежало нечто продолговатое, завёрнутое в плотную обёрточную бумагу, перевязанную шпагатом. Окна, форточки и входная дверь закрыты, а сквозняк меж тем набирал силу, шевелил занавески, раздувал парусами, отчётливо прозвучали крики далёких чаек, рядом басовито прогудел пароход.
— Чёрт знает, что такое, — проговорил Егор озадаченно. Тотчас, как будто только того и ждал, зазвонил городской телефон. Сигнал длинный, междугородний. Егор бросился на звук. В ухо давила полная, абсолютная тишина: — Эй, шутник, отзовись! Молчишь? Дурацкие у тебя шутки!
Опустил трубку на базу, вернулся в комнату: свёрток никуда не думал исчезать. Упаковочная бумага не выглядела истёртой. Сквозняк мгновенно исчез, опали паруса штор, и чайки стихли как по команде.
С тугим узлом пришлось повозиться.
В свёртке, спелёнатая в серую холстинку, лежала кукла, таращилась пустыми глазницами в потолок.
—Так- так, разговор без голоса и кукла без опознавательных знаков. Ладно, какой день, такие и подарки, — руки между тем ощупывали найдёнку, крутили-вертели ноги и руки, поворачивали голову, — починим, залатаем, разрисуем. С костюмчиком будут проблемы. По костюмчикам я не спец, а Рената… Н-да… Заказчик, эй, где ты там? Оплата по карточке или наличными? Молчишь, ну и чёрт с тобой.
Возникшее чувство тревоги сошло не нет: всё, что можно потрогать, ощутить плотность материального мира внушали веру в то, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Даже на потери, казавшиеся безвозвратными. Из всех потерь Рената была самой безвозвратной.
Назавтра Егор встал рано.
Электрический свет создавал иллюзию солнечного дня. Работы предстояло с избытком: за четыре печальных года комната Ренаты обветшала, точно жило в ней многочадное семейство. Спустя пару часов в чистые окна заглянуло мартовское солнце. Теперь не стыдно и гостей пригласить.
Кукла никуда не думала исчезать.
Не очень удачная серия БЖД-шек, надо признать. Размер между средним и большим – чуть больше полуметра. Взрослая. Стандартное тело: тонкая талия, аккуратная грудь, слишком крутые бёдра и слишком длинные ноги, прямые нейлоновые волосы невыразительного мышиного оттенка. Лицо. С лицом придётся повозиться. По полному ООАКу* Егор не работал, только реставрировал, восстанавливал исходники. Ну что же, первый раз как первое свидание, боишься только неизвестного. Да, стоит попробовать. Интернет в помощь.
Засада возможна с «тряпками».
Пошивом занималась Рената. Последние три десятка лет она неожиданно для себя перешла от человеческих клиентов к клиентам кукольным, переход получился удачным: контакты портнихи передавались из рук в руки. Заказы брала редко, к ней записывались в очередь. Последние годы Рената и сама стала походить на куклу: высохла, истончилась, кожа на лице собиралась в мягкие складки, губы, прежде полнокровные, съёжились до младенческого рта, и только ямочки на дряблых щеках напоминали прежнюю властную даму.
Егор смотрел на игрушечный индпошив скептически.
Первая кукла, с которой неожиданно пришлось ему работать тринадцать лет назад, была в состоянии плачевном, проще выбросить, чем восстановить. Хозяйка прижимала её к груди, судорожно вздыхала и роняла редкие крупные слёзы. Семейная реликвия, утраченная когда-то и найденная случайно на блошином рынке. Собственно, не кукла, а набор запчастей. Егор в тот год разводился, и просьба Ренаты пришлась кстати.
Он тогда долго провозился, полностью разобрал куклу и учился собирать заново, восстанавливая утраченные фрагменты, укреплял соединения рук-ног с туловищем, шлифовал, вставлял новые глаза, клеил ресницы, перепрошивал волосы. С волосами самая канитель и вышла: очень мешкотная и нудная оказалась работёнка.
Результат труда ошеломил.
Восстановленная кукла глядела на мир совершенно живыми глазами, даже померещилась набухающая слезинка в уголке века. Егор рассматривал дело рук своих и качал головой. Ерунда какая, игрушки для больших девочек, но удовольствие от работы и приятную уху похвалу клиентки вспоминал довольно долго.
— Смотри не влюбись ненароком, — Рената была серьёзна как никогда, — не успеешь оглянуться, как попадёшь в зависимость. Куклы бывают иногда…
— Нет, голубушка моя, — не дал договорить Егор, — просто так крепость не сдастся! У меня броня как у танка.
— И иммунитет, — добавила Рената тихо, чтобы внук не услышал.
Конечно, он услышал.
Иммунитет, помянутый Ренатой, Егор получил вследствие трудной, до безумных мыслей о суициде, любви к бывшей соседке. Женитьбу Егор считал самым большим счастьем, но и самой горькой ошибкой в жизни. Две страсти столкнулись в битве за первенство, никто не хотел уступать, и каждый друг другу старался доказать недоказуемое. Чья любовь сильнее, тот и прав. Проиграли оба, и оба пытались склеить трещину, но уступки друг другу выглядели чудовищной фальшью, хотя по сути фальшивыми не были.
Тянулась любовная лихорадка три бесконечных года, и закончилась только с расселением их двухэтажного флигеля, единственного, что осталось от некогда снесённого старинного особняка. Жена со своими родителями уехала в Марьину рощу, Егор с бабушкой – на соседнюю Мещанскую улицу, в двухкомнатную квартиру с очень удачной планировкой: комнаты оказались разделены коридором и санузлом настолько грамотно, что у приходивших иногда к Егору гостей женского пола создавалось впечатление однокомнатного жилья.
Через пять лет после разъезда супруги узаконили развод, вздохнули с облегчением и изредка встречались, обходя в разговорах острые углы. Каждый из них иногда ловил себя на мысли, что в теперешних условиях не отказался бы от более близких отношений, имея в виду отношения брачные, но никто не решился заговорить первым. Постепенно встречи перешли в стадию телефонных разговоров, с каждым годом более редких и, наконец, выродились в один-единственный, предновогодний. Осталось стойкое желание личного одиночества, если кто понимает такую человеческую прихоть.
Кукла смиренно ждала своего часа.
Проплакал капелями, протопал синими сумерками март. Ослепил голубым небом, долгим солнцем апрель. Защёлкал в ближних кустах майский соловей. Наступило лето.
Кукольное тело обрело гладкость, надёжность шарниров, но и только. Голова оставалась нетронутой. Егор иногда усаживался в кресло, устраивал длинные ноги на скамеечке, вспоминал живые глаза своей первой куклы, душа полнилась неясными томлениями, иногда играла с хозяином в поддавки, дразнила быстро мелькавшими образами, то чёткими, то смазанными, но схватить разумом эти образы никак не получалось.
Требовалась перезагрузка.
Требовалась пауза. Возможно и не пауза, а волевое решение упаковать куклу в родную холстинку и убрать в комод на гнутых ножках. На веки вечные. И уехать на море, сидеть в шезлонге под белыми парусами тента и глядеть на неспокойную волну, перекатывающую мокрую тёмную гальку. Познакомиться с длинноногой девушкой, точной копией томящейся в одиночестве куклы, по вечерам сидеть в знакомом кафе и слушать, как играет обычное для юга трио: две гитары и саксофон. Девушка напротив будет улыбаться и лениво потягивать красное французское вино, Егор – молчать, запоминать прекрасные черты, чтобы потом повторить их на кукольном личике.
Он проделал всё ровно так, как задумал.
Всё, кроме последнего пункта. Егор вернулся домой, девушка осталась на море, смотреть на другого и улыбаться, глядя сквозь тонкое стекло бокала. Девушки иногда появлялись в его жизни, но знакомства были необременительны и быстротечны, душу не тревожили, она жила в безмятежном покое, как бывает, может быть, только в раннем детстве. Душа знала избитую истину: тайное становится явным в свои сроки и торопить события не стоит. Лето закончилось привычным одиночеством.
Сентябрь слегка выжелтил кроны деревьев.
До большого листопада дело пока не дошло, а дворники уже гудели воздуходувками, поднимая тучи пыли. Иногда по вечерам Егор гулял по Цветному бульвару. Любимые с детства сретенские дворики обросли высокими заборами, шлагбаумами, подновились, обрели статусную солидность и превратились в неприступные крепости. Бульвар же предлагал доступные радости: благопристойные дорожки, втиснутые в низкие бордюры, множество длинных скамеек, посередине центральной аллеи располагались круглые площадки, одна из них, напротив цирка, радовала гуляющую публику россыпью бронзовых памятников.
Егор разглядывал клоунов, останавливался возле чемодана с тростью, шляпой и одиноким клоунским башмаком (одиночество башмака особенно волновало воображение), стоял несколько минут и поворачивал обратно. Вечерний воздух был мягок, влажен, дымчат. Плавала в нём горечь ухода и ещё что-то, может, тайные желания, похожие на летние облака в высоком синем небе. Возвращался домой, доставал из комода холстинковый свёрток, не разворачивая, укладывал на колени, и казалось ему, что кукольное тело становится мягче, теплее, податливее. Лицо же оставалось холодным. Пальцы ощупывали глазные впадины, лоб, нос и губы. Всё существовало само по себе, не было целого.
Первыми проявились волосы. Снами.
Егор срезал под корень длинные искусственные волокна, зачистил внутренность головы. Лысая кукла как будто дрогнула, сдаваясь. Выбор пал на мех ангорской козочки. Пришлось долго экспериментировать с красками для батика, пока не получился нужный цвет: светлый, с небольшим пепельным оттенком. Через неделю парик был готов: прошивать голову заново, не зная, хорош ли будет результат, дело рискованное. Кукла продолжала сопротивляться, но существовала уже с ней прочная связь, болезненная, как всякое необъяснимое.
Меж тем зарядили реденькие осенние дожди.
Прогулки по бульвару приобрели особенную притягательность. Не было праздных прохожих, и только печальные клоуны растягивали накрашенные губы в широкой улыбке. На ступенях цирка бодро толкались разноцветные зонты. Забавное зрелище. Обманчивое, как часто бывает обманчивой погода в середине октября.
Ребёнок вынашивается девять месяцев.
Егор установил для себя срок «родов»: в начале декабря кукла должна быть готова или кануть в небытие, а с ней и несостоявшаяся карьера мастера. Вряд ли ему нужна слава кукольника: Егор к этому времени был ай-ти специалистом топового уровня в крупной компании со всеми вытекающими. Квартира, машина и работа – что ещё желать для счастья? Потенциальные подруги жизни быстро понимали тщету тайных надежд. Появление странной куклы…последнее дельце, на которое делала ставку Рената (в этом Егор не сомневался ни на минуту): она могла всё и крайне редко проигрывала. Нужно так или иначе поставить финальную точку, а выходила пока нетвёрдая запятая.
В тот вечер падал с неба первый мокрый снег.
Было поздно, время подбиралось к одиннадцати. Дул ветер, качал чёрные мокрые деревья. Егор стоял у окна, за спиной его лежала кукла, обёрнутая в плёнку, пока ещё лысая голова готовилась к преображению. Рядом, как пыточное орудие покоился в контейнере ручной гравёр. Листы наждачной бумаги ожидали своего часа. На экране ноутбука выстроились ряды кукольных мордашек на любой вкус. Похожие на людей лица, холодные и безупречные, ни одного изъяна, ни одной «неправильной» изюминки. Единственно возможный вариант по-прежнему не был выбран.
Неожиданно стало темно.
Ноутбук продолжал работать от аккумулятора, на экране появилась подвижная картинка. И вновь потянуло холодом, как будто открылась входная дверь. Егор метнулся в прихожую, но с полпути вернулся назад, к светящемуся экрану. Экран показывал Цветной бульвар в режиме реального времени. Крупными хлопьями летел снег, одинокая цепочка небольших следов тянулась вглубь аллеи.
Следы постепенно оплывали, превращались в едва заметные углубления.
Хлопнула входная дверь, мелькнули стены зданий, металлические конструкции эстакады. Егор очнулся, едва не врезавшись в бронзовую клоунскую спину. Остановился, переводя дух. Выровнял дыхание. Медленно огляделся.
Снег прекратился внезапно.
Стало тихо. Неслышно проехал в сторону Садового кольца синий троллейбус. Единственный пассажир глядел из занесенного снегом окна как из иллюминатора. Зашипел и взлетел сноп искр на стыке проводов, и опять вернулась тишина. Возле цирка происходило какое-то движение. Хлопнула дверца. Пару раз чихнул и завёлся мотор. Бронзовый Никулин усаживался на водительское сидение. Рядом с машиной застыла женская фигура под пёстрым ярким зонтом.
Егор замер.
Шумно втянул воздух, сделал стойку, как собака, высматривающая дичь. Пёстрый зонт шевельнулся, охотничий инстинкт сработал: Егор бежал молча, жалея тратить силы на ненужное. Конечно, он не успел. Автомобиль фыркнул, облако дыма вылетело из выхлопной трубы. Всё, что удалось заметить, это светлые волосы и влажно блеснувший глаз, тонкую кисть руки, удерживающую пушистый мех возле горла. На месте исчезнувшего автомобиля остался тёмный сухой прямоугольник, рядом – два таких же тёмных и сухих следа от башмаков. Вокруг было бело и пусто.
Свет больно ударил по глазам.
Инстинктивно зажмуриваясь, Егор увидел боковым зрением на экране ноутбука отъезжавший – тот самый – автомобиль и себя – серой тенью. Кадр длился мгновение и быстро сменился картинками кукольных лиц. Полчаса ушли на уговоры не валять дурака, но успеха дипломатия разума не имела. Входная дверь была заперта, куртка – мокрая, с ботинок натекла небольшая лужица.
— Рената… эти твои игры, — Егор прислонился к стене, съехал вниз, обхватил голову руками. — Мне почти сорок пять. Да, нет семьи и нет детей. Это так. Но это – моя жизнь и она мне нравится! Вот такая – нравится! Мне хорошо, слышишь! Я счастлив, да!
Он почти кричал, вытирая кулаками сухие глаза. Замолчал и сидел долго, потом встал и пошёл в ванную. Ледяная вода студила сложенные ковшиком ладони, и страшно было взглянуть в зеркало.
— Бессмысленно всё это. И смешно. Когда-нибудь я даже вспомню и посмеюсь. Но не сегодня.
Быстро прошёл в дальнюю комнату, старательно отворачивая взгляд от стола, захлопнул ноутбук и отправился спать.
Ночью ему снился пёстрый зонт и лицо незнакомки.
Сон был яркий, и это всё, что осталось в памяти. События рассыпались на фрагменты и таяли без следа. Такое случилось впервые, обычно от сновидений оставалось хоть какое-то событийное послевкусие, но не нынешний чистый лист. Как будто сон был чужим, попавшим к Егору по ошибке, и кто-то, поняв это, нажал клавишу delete.
Рабочий день прошёл в плотном режиме.
Предпоследний месяц года как последний рубеж в битве: начальство торопило завершить проекты по максимуму. В новый год с чистой совестью, так это провозглашалось на ежедневных сеансах связи. Что ж, начальству виднее, оно смотрит вдаль. Егор же, не отвлекая внимания от хлеба насущного, всматривался внутрь себя, слушал себя и пытался понять, что же такое с ним происходит. После вчерашнего приключения осталось уверенность в том, что всё будет хорошо. Что именно хорошо – неважно.
Всякую свободную минуту Егор торопился к кукле.
Гравёр работал шумно и был довольно тяжёл: руки с непривычки быстро уставали, но двигались как будто сами по себе, осторожно снимая толщину слой за слоем. Егор слабо представлял конечный результат, но решил подчиниться провидению, ибо спорящий с такими силами – безумец.
К вечеру стол был завален большим количеством полиуретановых опилок, иной раз становилось страшно, не уйдёт ли всё в отходы, но толщина поверхности как будто за ночь прирастала, давала возможность экспериментировать до тех пор, пока не получится то, что дОлжно.
Лицо обретало себя.
Мягкий овал подбородка, высокие скулы, едва заметная вздёрнутость носа. Лоб немного широковат, но внешность не портил. Непривычная форма глазной впадины: нижняя линия от переносицы сначала шла горизонтально, затем отклонялась чуть вниз, делала у виска вверх крутую дугу и возвращалась в исходную точку, снижаясь постепенно. Чуть нависающие веки, стеклянные глаза и длинные ресницы – образ получился живым, но всё-таки кукольным.
«Тряпки» шить не пришлось, они лежали во всё том же комоде на гнутых ножках. Приданое, пронеслось в памяти, когда Егор распаковывал бумажный свёрток, младший брат того, что появился на столе девять месяцев назад. В свёртке – кружевное бельё, светло-серое платье с поясом и кружевным воротником, серебристые туфельки на каблуке и даже в маленькой атласной коробочке серебряная цепочка и тонкий браслет. Здесь же, в замшевом мешочке лежали кукольные глаза. Мягкого медового цвета, они появились весьма кстати, впрочем, это везение, видимо, входило в программу, и немецкий стеклодув много лет назад, получив заказ, сработал на совесть. Рената, Рената…
Неожиданно быстро удалось расписать лицо, было ощущение, что рисовать приходилось по уже готовому черновику. Знакомый мастер сделал кукле стильную причёску, выстриженные каскадом пряди легли полупрозрачной вуалью на лоб и шею.
Неумолимо-жёсткая предопределённость действий выводила из равновесия
Десять дней пролетели как один миг. Кукла сидела на опустевшем круглом столе, подогнув под себя ноги. Руки сложены на коленях, голова слегка наклонена – ни дать ни взять примерная домашняя девочка. Егор внимательно разглядывал дело рук своих. «Роды» прошли в положенные сроки, но что дальше? Вопрос оставался пока без ответа.
Никто не хотел открывать тайны.
Кукла заняла комнату Ренаты. Прежде, чем зайти, Егор некоторое время стоял перед дверью, не решаясь повернуть дверную ручку. Войдя, быстро оглядывал сидящую на столе фигурку и всякий раз казалось, что она переменила позу. Такие поддавки: мы играем в наши игры. Собственно говоря, кукла была ему безразлична, но не давали покоя медовые глаза. Он их уже видел, а когда и где, вспомнить не мог. Чёртова кукла глядела на мастера и улыбалась. Когда напряжение стало нестерпимым, позвонил бывшей жене.
Они встретились в маленьком кафе.
Кроме них, других посетителей не оказалось, и это Егор счёл за хороший знак. Разговор сразу не получился, долго молчали и не глядели друг другу в лицо. Он знал, что бывшая жена вышла замуж, у неё растёт дочь, и дочери уже семь лет. И хотя рана всё ещё не затянулась, был рад видеть сидевшую напротив женщину.
— Со мной произошла странная история, — слова выталкивались натужно, — очень странная. Даже невероятная.
Она ждала продолжения, не помогала.
— Ты помнишь мою Ренату?
— Смеёшься? Разве можно её забыть? Такая глыба, последний осколок исчезающей породы. Ренату забыть невозможно. Она очень хорошо ко мне относилась.
— Она любила тебя. Иногда казалось, что любила больше, чем меня. Я обижался. Молча.
— Но признавал, что она права?
Егор кивнул, разве бабушка не хотела оставить внука в надёжных руках? Когда я уйду, начинала она в последний год, а он обнимал её и смеялся, так много он не смеялся больше никогда.
— Это тебе подарок. От бабушки.
Вынул из пакета свёрток в красивой обёрточной бумаге. На пакет бывшая всё время с интересом посматривала, и Егору хотелось, чтобы она задала вопрос. Не дождался. Упряма, как и прежде.
— Ренаты? — уточнила бывшая. Он раньше никогда не называл Ренату бабушкой. — Ой…
— Я же говорю, что странная история со мной. И с куклой этой.
— Не хочешь ли сказать, что… неужели Рената?
— Вообще-то работа моя, а идея… идея, пожалуй, да, ты угадала.
Кукла теперь сидела на краю стола, свесив ноги, наклонившись вперёд и опираясь ладонями о поверхность столика.
Егор смотрел на обеих девочек и понимал, почему он сделал то, что сделал. И женщина, и кукла были, как будто слеплены из одного теста, невероятно, как это не пришло ему в голову раньше? Непохожие внешне, они дополняли друг друга, и одна продолжала другую, сливалась с ней в одно целое. То самое целое, которого так не хватало кукле, а теперь вот нашлось.
— У меня такое чувство, что я где-то видела…
— Куклу?
— Да нет, — досадливо отмахнулась бывшая жена, — я видела эти глаза, они мне знакомы. Но откуда?
— Глаза? И у тебя тоже? — он быстро повернул куклу к себе, — ты права! Глаза! Конечно глаза! В том сне… я вспомнил!
— Сон? Какой сон? Егор, куда ты?
Но он вопроса уже не слышал.
…Комната Ренаты встретила холодом: в ней не стало тепла живой жизни. Егор касался привычных вещей и не узнавал их, они были как будто оставленные прежними хозяевами за ненадобностью.
— Она ушла, вот теперь она ушла. Ушла. Они обе ушли, — он повторял и повторял это слово, оно шуршало, шипело, натыкалось на стены и рассыпалось в мягкую беззвучную пыль, — и это не изменить. Пыль, духота и тлен…
Задыхаясь, Егор выбрался из ничейной теперь комнаты, притворил дверь. Старая жизнь закончилась, новая пока не начиналась. В тот вечер он безобразно напился. Наутро проснулся легко, с ощущением начала нового пути. Куда и с кем, будет видно.
За несколько следующих дней комната избавилась от всего, что выглядело ненужным. От Ренаты, кроме стола и портрета, писаного маслом известным художником, остались только альбомы с фотографиями. Всё остальное ценности для памяти рода не представляло. Покойная смотрела одобрительно на преображение бывшего земного жилища. Она теперь была свободна, как никогда раньше, и, похоже, одобряла внука. Жизнь в неполные сорок пять не заканчивается, ей ли этого не знать.
Новый год надвигался как цунами.
Уже вовсю работали ёлочные базары, город прихорашивался, кокетничал, словно красотка перед смотринами. Декабрь дарил буйство цвета, света, блёсток фейерверков, помпезных конструкций, арок, огромных пустотелых шаров на площадях. Всё это великолепие обещало невероятное по масштабам действо. Невозможно спрятаться от разноцветья огней за плотными шторами, бесцеремонное нахальное праздничное торжество выглядывало из-за всех углов, с каждой, пригодной для новогодней вакханалии, плоскости.
Оставшиеся дни до Нового года Егор гулял по вечернему городу. Теперь безумная иллюминация не вызывала раздражения, наоборот, любые мелочи приводили в восторженное состояние, даже нестерпимая по абсурдности широта размаха городскими властями подготовка к встрече праздника. Едва заметное движение стрелки часов, смена цифр на электронном табло – всего лишь ритуал цивилизации современных папуасов, вообразивших себя... Упакованный как подарочная коробка, в ленты и бантики ЦУМ, ГУМ в гирляндах ярких лампочек, пешеходные Никольская и Камергерский, увешанные нитями ёлочного дождика и – толкотня, радостные лица, предвкушение.
Предвкушение!
Сны, тягуче-томительные, втягивающие в водоворот событий уходящего года, событий, которые никогда не повторятся, да это и к лучшему: будущее прекрасно неизвестностью. Неизвестность сулит открытия. Открытия порождают судьбу. Человек либо принимает судьбу как данность, либо борется с ней, не соглашаясь с отведённой ему ролью.
Егор ожидал развязки.
Вспоминая весь прожитый год, день за днём и месяц за месяцем отчётливо понимал, что новая судьба возрождалась вместе с куклой, вызревала и принимала форму и суть. Вечный зонт, который держала Рената над внуком, теперь выпал из ослабевших рук, и нужно принимать эстафету. Играть в прятки с судьбой не получится. Разбирая осиротевшую комнату, остро, до спазмов, ощутил безнадёжное сиротство и полное одиночество. Не должен быть человек одинок, если ему есть, чем поделиться. Дело тут вовсе не в материальном, если кто в этом понимает.
Тридцать первого числа встал поздно.
Долго лежал, беспричинно улыбаясь. День был светлым, несмотря на серое небо, и это был ещё один благоприятный знак. Знаки нанизывались как бусины, были они почти несущественны, как сегодняшний светлый день, но подбирались Егором с тщательностью такой же, как он работал над программами и всеми, прошедшими через его руки, куклами.
Бывшая позвонила после полудня:
— Привет. Как ты, в порядке?
— Здравствуй. Нормально. Как там кукла?
— Я… в общем, пока народу не показывала. Пожадничала, да?
— Ну, я предполагал такое. Слишком хорошо тебя знаю.
Они помолчали. Тень прежней жизни мягко касалась сердца.
— Теперь ничего не изменишь. Даже если сильно захотеть. Ты тогда про чьи-то глаза говорил, я не поняла. И сбежал так неожиданно, — и не удержалась: — Как ты живёшь? У тебя кто-то… появился?
— Да. Думаю, да. Ты иногда доставай куклу, она не любит темноты. И одиночества.
— Всё будет хорошо. С наступающим!
— Спасибо. Тебя – тоже.
Шампанское ожидало выхода, как дебютантка ждёт за кулисами первого выхода на сцену. На круглом – том самом – столе два прибора. Пахло мелиссой и свежей выпечкой из ближней французской булочной. Зеркала сияли, паркет блестел, холодильник прятал в недрах вполне съедобные яства. Хозяин всего этого великолепия медлил, сидел в прихожей на банкетке при полном параде. Голова была пуста, руки холодны, сердце едва подавало признаки жизни.
Пробило одиннадцать.
Сердце заколотилось в рёбра, щёки вспыхнули, глаза заблестели. Егор быстро оделся и вышел на улицу. Он ни разу с того самого вечера не был на Цветном бульваре. Аллея пустынна, как и прошлый раз. Он прошёл до развилки и свернул на правую боковую дорожку. Остановился напротив здания цирка.
Было тихо. Неслышно проехал по противоположной стороне синий троллейбус. Одинокий пассажир смотрел в окно. Троллейбусы несколько месяцев как отменили, но Егор ничему не удивлялся, новогодняя ночь полна сюрпризов. На фасаде цирка две лошадки в плюмаже и узорных сёдлах опирались передними копытами в красный круг с буквами. Входные двери темны, и пусты широкие ступени, ведущие к ним.
Возле бронзового автомобиля стоял недвижно бронзовый Никулин.
Егор отвернулся. Налетел внезапно снежный заряд крупными мягкими хлопьями, закрутился вихрем и умчался вдоль бульвара, заметая мигающие гирлянды. Огни завертелись, смешались со снежинками, превращаясь в яркий пёстрый зонт.
Егор сделал шаг навстречу…
Егор сделал шаг навстречу.
* Английская аббревиатура ООАК (One Of A Kind) на русский переводится как «единственная в своем роде». Искусство создания неповторимого образа кукол, так сказать "вдыхание жизни" в серийное производство .