5. Жизнь продолжается
Я перестала заниматься живописью и раздарила все кисти, краски, холсты и химикаты своим ученикам. Живопись поглощала всю мою энергию. Если днем я работала над картиной, то вечером становилась «никакой». Так было всегда. Теперь энергии на живопись не хватало и я занялась не менее интересным делом.
Теперь, наконец, очередь дошла до моих дневников, скопившихся за многие десятки лет. Жизнь моя была богата переменами мест, событиями и эмоциями, требующими выхода, и моим лучшим, верным собеседником стала бумага. Теперь, вытащив на свет чемоданчик с дневниками, я начала писать повести и рассказы, а мои друзья с Санкт-Петербурге отдавали их в печать в сборник «Русские страницы» и помещали в интернет. Когда-то в 90-х годах я начинала работать с дневниками. У меня было две печатных машинки: большая и портативная, был компьютер, подаренный соседом, когда он менял свой на новый. Я написала тогда свою первую повесть «Иранец», напечатала на компьютере. Но вскоре поняла, что испытываю неприязнь к «железкам» и выбросила и машинки, и компьютер. Что-то старое во мне упрямо сопротивлялось цивилизации. Потом был большой перерыв, всецело занятый живописью.
Теперь я разбирала свои дневниковые записи, раскладывая их по всему столу, и с большим увлечением писала. Приятно было знать, что мои вещи печатаются, а в интернет идут отзывы с призывом: «Не останавливайтесь, пишите дальше!».
Вечером, сделав необходимые дела по хозяйству, я смотрела телевизор. Сначала «Особое мнение», потом интересное перехлестывалось через край: животные, космос, изотерика, реинкарнация, немыслимые способности отдельных людей, древние цивилизации, войны планет, войны людей, цикл передач «Непознанное». Летчики-испытатели рассказывали невероятные вещи, происходившие с ними в то время, когда самолет покрывался плазменным свечением и о которых они ни с кем не делились на земле – боялись, что их спишут с полетов как ненормальных.
Один мой приятель говорил: « Я ничему этому не верю, а потому – мне неинтересно». Я считала такое заявление оправданием лености ума, ведь человек сам толком не знает того, чему он не верит. Сначала должна быть попытка познания, а уже потом – вера или неверие.
Мне было все интересно. Я всегда сетовала на то, что так мало знаю, как будто моя жизнь только начинается. Было много непонятного. Например, как могут уживаться понятия «справедливости» или «высшей морали» с тем, что жизнь всей природы, от насекомых до человека, построена на поедании слабых сильными? Или – «время» как четвертое измерение, признанное учеными – выше моего разума.
6. Труба
Близилась зима. Вспомнила, что ни разу не чистила трубу, а уже пора бы. Стала думать, где взять трубочиста. Думала неделю, другую и придумала, а что там такого сложного? – сама почищу. Оттащила свое ложе от печки и принялась за печные форточки. Засовывая в них по самые плечи руку со скребком, наскребла три полных ведра сажи. Теперь – труба.
Я нашла длинную жердь, прикрутила к ней скотчем метлу из свежих еловых веток. Теперь с этим сооружением надо было одолеть две четырехметровых лестницы: одну от земли до крыши, другую – по скату крыши. Вид у них был трухлявый – за восемь лет совсем состарились. Стараясь наступать на края ступенек и держа в одной руке шест, я благополучно поднялась до края крыши, перебралась на вторую лестницу и поползла по ней вверх, подволакивая шест с метлой. И тут началось. Каждая перекладина под моей ногой переламывалась. Хорошо, что лестница лежала на крыше и, держась за боковые основы, можно было продолжать карабкаться наверх.
Добралась. Конек крыши покрыт оцинкованным железом. Стою, как канатоходец на канате. Край трубы – на уровне моего плеча. Чтобы засунуть метлу в трубу, надо сначала, ни за что не держась, поднять довольно тяжелый шест над головой и водрузить его над трубой метелкой вниз. Я проделала этот трюк с дрожащими коленками, кое-как затолкала елки в трубу и начала проталкивать их вниз. Шло очень туго – веник был великоват. Где-то через метр его застопорило – ни туда, ни сюда, хоть «караул» кричи. Долго тужилась, пытаясь сдвинуть метлу хоть куда-нибудь, упиралась руками о край трубы, используя их как рычаги. Совсем было отчаялась, как вдруг метла пошла вниз, обламывая ветки – мой поршень заработал.
Прочистив трубу, я вытащила шест и пустила его вниз по крыше, а сама села на крышу верхом и пригорюнилась. Поняла, что, собираясь лезть наверх, забыла взять с собой две важные, необходимые вещи: мобильный телефон и страховочную веревку. Смотрю сверху, как орел со скалы, вот только крыльев не хватает. Внизу улицы пустынны – ни души. Покричать некому, чтобы веревку забросили. Лестница сломана, крыша крутая – под сорок пять градусов. Если оборвется верхнее крепление лестницы, полечу вместе с ней вниз, а там перспектива плохая – стоит на столбах перекладина для сушки одеял, а дальше – железная бочка с водой.
Я не спешу: сижу, горюю. И вдруг со мной произошло нечто нереальное: я почувствовала себя легкой, быстро встала и на четвереньках, держась руками за боковые стойки сломанной лестницы и упираясь ногами в обломки ступенек и прямо в шифер, легко спустилась вниз, к нижней лестнице. Во время спуска я ощущала, как будто кто-то поддерживает меня, приподнимает, я не ощущала своего веса и ни о чем не успела подумать, так быстро все произошло. Оказавшись на земле, сказала спасибо Богу.
7. Знаки судьбы
О времени мы почти ничего не знаем, а то, что знаем, многим кажется фантастикой. Летчики рассказывают, что случается – попадают в «плазменные пространства, когда отключаются все приборы и секунды кажутся часами. Плазменные пространства тоже связаны с временем, т.к. невероятные случаи происходят с летчиками сверхзвуковых самолетов.
Из телепередачи о времени: судьба – это независимое переплетение времен: прошлого, настоящего и будущего. Опережая время, судьба дает нам множество знаков – предвестников будущих событий. Те, кому дано читать эти знаки, становятся ясновидящими. Интуиция – та же способность опережать время, предвидеть. Огромной интуицией обладали Рузвельт, Трумен и Черчилль. К примеру, Черчилль ни с того, ни с сего зашел на кухню и увел оттуда кухарку и рабочего. А через короткое время завыли сирены и бомба упала прямо в эту кухню.
«Против судьбы не попрешь» - гласит русская пословица, но если уметь читать ее знаки, можно смягчить ее удары. Споткнулся – подумай, туда ли ты идешь, не лучше ли вернуться. Мозг во время сна так перерабатывает знаки судьбы, что в снах человек получает больше информации, чем логическое осмысление. Вера в приметы – это предупреждение об осторожности.
Мне целыми сериями снились сны, иносказательно трактовавшие текущие события. Например, когда я оставила сыну квартиру и скиталась по разным дачам и лачугам Подмосковья, меня донимали сны о том, что я потеряла полностью память, заблудилась и не знала, как найти свой дом. Где я только ни бродила: и в развалинах древних храмов, и в каких-то подземельях и катакомбах, и среди людей в ярко освещенном метро. Бродила и не знала, где мой дом и как спросить у людей, где он. Смысл всех снов был один: я потерялась в этом мире.
Или другая серия снов о том, что моя бывшая подруга в образе черной пантеры крадется за мной. Я вижу ее, чувствую, что из ее желтых глаз исходит беда, но я не боюсь, беспечно шагаю по дороге. И так я видела сны об этой пантере, пока она в жизни не нанесла удар.
Не воспринимаю я предупреждение о плохом. Уже явно меня бьют, а я все не могу поверить, что кто-то может меня обидеть.
Теперь, в Лесковичах, меня целый месяц донимали сны о том, что ко мне в дом заходят незнакомые люди, размещают свои вещи, спокойно обживаются, а меня не замечают, как будто меня вообще нет. В снах это были разные дома, разные незнакомые люди, но тема одна – меня выживают из дома. Это были сны-кошмары, и я жаловалась Валечке по телефону. Судьба явно настойчиво посылала мне знаки, множество знаков, но я была настолько бестолкова, что она потеряла терпение и так тряхнула и крутнула меня, что я потеряла сознание и очнулась в Москве.
Теперь расскажу, что произошло.
8. Разбитая пристань
Это случилось в декабре 2018 года. Я уже давно не выходила из дома, но тот день был для меня прекрасным: тихая, мягкая погода, небо припудрено жиденькой облачной вуалью. И чувствовала я себя лучше, чем обычно. Соблазн взял верх – я решила, что осилю поход в магазин за чем-нибудь вкусненьким. Взяла санки, палку для устойчивости и пошла. Вышла за калитку, за свой мосток, сделала два — три осторожных шага – и тут же, не уловив даже мига падения, оказалась лежащей на земле. Рука, уже ранее сломанная и зажившая, наотмашь ударилась об лед и, ощутив ужасную боль, я заскулила и покатилась спиной по припорошенной снегом дороге. На дороге никого не было, никто меня не видел. Собрав всю волю, я поднялась сначала на колени, потом встала, взяла санки и палку и кое-как потащилась домой.
Я стала стаскивать с больной руки куртку – хрустнули косточки и из рукава закапала кровь. От боли мутилось сознание – не было сил терпеть. Я не выдержала пытки, и, чтобы прекратить боль, включила газовые комфорки.
На столе лежали листы бумаги. В полусознании я попыталась что-то написать типа « Белорусы – я вас люблю», но тут вспомнила, что может зайти с сигаретой Саша, помогавший мне носить дрова и воду в дом, газ может от сигареты взорваться. На большом белом листе я крупно написала: «Осторожно, в доме газ». Хватило сил выйти и прикнопить записку к входной двери с внешней стороны на уровне глаз – не увидеть ее было невозможно. Я вернулась в дом и сразу силы оставили меня – болевой шок вырубил меня, как выключатель. Последнее ощущение – черный цвет, черная тишина без боли.
Валечка звонила мне четыре часа подряд, потом позвонила соседке Валентине Ивановне. Та пришла, сообщила Валечке об увиденном и проветрила дом. Внешняя дверь оставалась открытой, записка осталась на тыльной стороне двери, поэтому больше ее никто не увидел, да это уже и не нужно было. Валечка позвонила милиционеру и они примчались ко мне.
Я очнулась к обеду следующего дня. Надо мной – ярко освещенный белый потолок с грубыми балками и голос:
- Вы понимаете, где находитесь?
- Понимаю.
- Где?
- В реанимации.
- Правильно.
Сознание мое «плавало», то прояснялось, то плавно пропадало. В какой-то момент я попросила убрать боковые загородки на кровати, и мою просьбу сразу выполнили – мне захотелось сесть, свесив ноги с кровати. Потом - провал в памяти и затем вижу – Валечка. Она стоит в пальто и держит в руках два моих паспорта (русский и белорусский) и мою медицинскую справку томографии головы. Я делала томографию в диагностическом центре платно, за 400 рублей, две недели назад, это моя личная справка и почему без моего разрешения она здесь? К Вале подскочила какая-то девица, резко выхватила справку, быстро сделала с нее копию и вернула ее назад. Не знаю почему, но от этой манипуляции, похожей на воровство, ко мне впервые пришло ощущение предстоящей беды.
Откуда-то выскочил человечек в халате нараспашку. Круглая головка, беспокойные круглые глазки, как-то нелепо размахивает маленьким блестящим молоточком, словно не знает, куда его деть. Подбегает ко мне:
- Имя!
- Светлана Сергеевна.
- Полное имя!
- Лисицына Светлана Сергеевна.
И дальше: год рождения, место жительства, сегодняшнее число. Я отвечаю на вопросы и с гордостью про себя отмечаю, как четко работает моя голова – экзамен я сдаю на отлично. Но мой врач-невролог, больше похожий на шута, чем-то недоволен. Он широко ведет руку с молоточком слева направо – я исправно слежу за ее движением. И последнее:
- Закройте глаза и дотроньтесь пальцем до кончика носа.
Я посмотрела на свою руку: на локтевом сгибе мне введены в вену и закреплены пластырем две толстые иглы для дальнейшего введения в кровь каких-то препаратов. Я в полусне послушно закрываю глаза и сгибаю руку. Иголки колят, руку дальше сгибать больно и мой палец останавливается, указывая куда-то в пространство за голову. Тут впервые круглое лицо с глазами-пуговками засияли и «врач» закричал:
- Вот видите?! Видите?! А ну повторите еще раз!
Я покорно повторяю с тем же результатом и начинаю слабо сознавать, что он радуется плохим результатам. И тут он вдруг резко приближает свое лицо в упор к моему и спрашивает:
- А кучи записок на Вашем столе – это не признак сумасшествия?
- Нет, - отвечаю я.
- А признак чего?
- А признак того, что я – писатель и «записки» - это материалы к двум незаконченным повестям, дневники. Там в доме есть книги с моими изданными произведениями, можете убедиться.
- А какую записку Вы написали на столе в прихожей?
- Не помню.
- Напрягитесь, хотя бы примерно о чем там?
- Наверное, о любви (я не добавила – к белорусам).
- Ха-ха-ха-ха! – (он понял по-своему).
Я окончательно поняла, что передо мной не врач, врачи так себя не ведут, Но я опять куда-то «уплыла».
Я лежу на кровати и слышу, как за поворотом стены мужской голос что-то читает, а женские голоса вскрикивают в ужасе. В тексте периодически мелькает моя фамилия. Мимо проходит врач-реаниматолог. Он не смотрит на меня, а идет как-то боком – спиной ко мне и садится за стол тоже спиной ко мне. Я обращаюсь к нему:
- Скажите, может я достаточно окрепла и меня можно выписать домой?
- Выпишем, только не домой, а в другую больницу.
Я соображаю, что «другая больница» - это «сумасшедший дом», и говорю:
- Но когда я вернусь из другой больницы, мой дом уже разграбят и дрова украдут.
Он, не оборачиваясь:
- Поймите, от меня ничего не зависит.
Я поняла, что крышка захлопнулась и все дальнейшие слова бесполезны.
Снова провал. Потом ощущаю, что стою и на меня напяливают верхнюю одежду: мою грязную рабочую телогрейку, маленькую синтетическую шапку-ушанку зэковского вида. Моя левая рука вся в гипсе – от кончиков пальцев до плеча, плохо лезет в рукав. И окончательно очнулась, когда, бережно поддерживая, меня вел в машину молодой человек в погонах, Валя совала в дверь машины узелок с вещами первой необходимости: мылом, расческой и т.д. Машина – грязный холодный фургон, снаружи закомуфлированный под «скорую помощь». Я шучу:
- Смотрите, как бодро я забралась в машину. Вам не кажется, что я – герой?
Конвоир улыбается:
- Кажется.
Ехали долго: сначала до города, потом через весь город, потом за город.
Большой больничный городок. В регистрации грозная тетя грубым голосом спрашивает:
- Будете себя хорошо вести?
Я не поняла:
- Что?
Она еще громче и грубее кричит :
- Вести себя будете хорошо?
- Конечно, - отвечаю я, после установленных процедур оказываюсь в большой палате.
Палата «наблюдательная». Отсюда больных с «хорошим поведением» переводят в другие палаты. Из этой палаты можно выходить только до туалета и столовой. У входа – два наблюдателя сидят в мягких креслах круглосуточно. У меня – мягкая чистая постель у окна.
На второй день – обход. Ко мне подошла заведующая отделением в окружении большой свиты врачей. Приятное лицо, спокойный приветливый взгляд. Она присела напротив и участливо, как старой знакомой, сказала:
- Ну, рассказывайте, что с Вами произошло.
До сих пор я не ощущала никакого нервного напряжения, находясь словно в легком дурмане, а тут вдруг прорвало: слезы ручьем полились по моим щекам. Вся палата затихла, а я говорила:
- Это был не врач, такие врачи не бывают, врачи не издеваются над больными. Кто это был? Он что – лычки на старухе заработать решил, или это был садист, или националист? Кто это был? Только не врач. А реаниматолог? Как он мог меня недолеченную, в полусознании, отдать кому-то? Это же все равно, что хирург отдаст кому-то недооперированного. Как он мог? Его что – купили или запугали? Он ни разу не посмотрел мне в лицо. Мне стыдно, что я плачу, я очень не нравлюсь себе такая. Пожалуйста, приведите меня в порядок.
Врач ласково улыбнулась:
- Конечно, поможем. Все будет хорошо.
Позже ко мне подошла медсестра и попросила снова рассказать о том, что произошло. Она сказала, что мне верят и ко мне очень хорошо относятся, и что она тоже сделает для меня все, что сможет.
Уже на третий день меня перевели в самую лучшую палату на четыре человека (остальные палаты были очень большими, многоместными). Еще несколько дней я ходила с опухшими о т слез глазами – душа не могла успокоиться. А потом я почувствовала, как мне здесь хорошо. Тепло, светло, вольный режим. Мои «сокамерницы» помогали мне с моей гипсовой рукой принимать каждый день душ. Я играла по пять минут в день в настольный теннис (несмотря на запреты медсестры), в шашки, потихоньку знакомилась с людьми, смотрела, как одна больная писала картины, и у меня создалось впечатление, что в этом отделении больных почти нет, а большинство – это потерпевшие крушение. Каждый раз перед раздачей обеда за столами воцарялась тишина ожидания, и в этой тишине я видела перед собой ряд таких трагических глаз, что на них больно было смотреть – здесь все были подранки.
Дни проходили в спокойном, чем-то занятом режиме, медперсонал внимательный к любым просьбам и доброжелательный. Два раза в день - посещение больных родными и знакомыми, каждый вечер – телефонные переговоры, игры, телевизор, прогулки по длинным коридорам.
Валечка приезжала ко мне в такую даль, привозила дорогие конфеты, варенье, мороженое – я все раздавала (здесь все делились гостинцами, особенно с тем, к кому никто не приезжал). Первый раз она приехала в неурочный час, и нам дали свидание на пять минут, она рыдала глядя на меня; второй раз – я ее рассмешила, успокоила и мы хорошо пообщались часок. А в третий приезд она нанесла мне такой неожиданный удар, что я долго не могла опомниться Удар в самое сердце!
- Светлана Сергеевна, - сказала она, - не обижайтесь на меня, но я Вас из этой больницы забирать не буду. Меня дважды вызывали в следственные органы на допрос и сказали, что у Вас серьезная черепно-мозговая травма, несовместимая с нормальным состоянием человека, что Вы сумасшедшая и очень опасны для людей. Они сказали, что если я приеду за Вами, или сделаю хоть одну подпись, забирая Вас, то понесу серьезную ответственность. Мне дали почитать одну бумагу, я своими глазами видела распоряжение социальным службам приготовить для Вас «социальную койку», Вас отсюда хотят забрать и поместить в хоспис.
(Я впервые от Вали услышала, что при выписке отсюда нужны подписи и сопровождающие).
- Валечка, что ты говоришь? Даже если меня грозят упрятать куда-то, ты не приедешь, чтобы забрать меня отсюда? Спасти?
- Не приеду. У мен сын… , я боюсь. И еще они сказали, что настоятельно порекомендуют хозяину не сдавать Вам больше дом, так как это опасно.
Я спросила, привезла ли она мне лекарства, она ответила:
- Да, привезла, но отдам только врачу, все по закону, я буду делать все только по закону.
Она выглядела более сумасшедшей, чем любые больные нашего отделения. Я еще до конца не осознала происходящего и потянулась к ней «чмокнуться» на прощанье, но она со страхом в глазах отшатнулась, как будто я хотела укусить ее.
Я испугалась, очень испугалась. Я уже убедилась, что «они» могут все. Если с такой легкостью упекли в дурдом и отстранили от меня единственную подругу, то запросто могут упрятать в компанию догнивающих стариков в хоспис или еще дальше, так, что потом концов не сыскать. Мама моей бывшей подруги дважды пыталась сбежать домой из хосписа, но это — невозможно. Я все время думала: за что со мной расправляются? Я могла подозревать только политику – мою переписку и телефонные разговоры. Больше никакой «вины» я за собой не находила. Не находя себе покоя, я обратилась к врачу во время обхода:
- Моя близкая подруга отказалась сопроводить меня отсюда домой при выписке и делать какие-либо подписи. Ее убедили, что я – опасная сумасшедшая. Что в этом случае со мной будет?
Врач засмеялась:
- Не беспокойтесь, Вам при выписке не нужны будут никакие подписи и сопровождающие. Мы Вас выпишем – и Вы будете абсолютно свободны.
Я не поверила:
- Абсолютно?
Она подтвердил:
- Абсолютно.
Но мой страх не унимался. Очень кстати меня разыскала по телефону подруга из России и я попросила ее срочно дозвониться до сына и моей двоюродной сестры и сказать, чтобы в день выписки они обязательно забрали меня.
Потом ко мне на допрос приехал погонник, который привозил меня сюда. Нас отвели в отдельную комнату. Он положил на стол очень толстую папку, набитую какими-то бумагами – мое «Дело». Я, в общем-то, не поняла, зачем он приехал. По его просьбе я написала заявление о том, что в деревне меня никто не обижал, никто на меня не нападал, что руку я сломала по неосторожности, поскользнувшись на льду по пути в магазин, что претензий к милиции у меня нет и от любых экспертиз отказываюсь. Парень этот был мне симпатичен и все казалось, что он или ждал моего вопроса, или что-то хотел сказать, но не решался. Вместо слов, он стал медленно листать папку и все время придерживал листы на многочисленных фотографиях моего дома, будто в воздухе повисло слово «дом», «дом». Но до меня ничего не дошло. Задним числом я себе удивилась: почему не спросила, за что меня «судят», не за то же, что я не вытерпела боли.
Но Валечка! Зачем и чем ее так запугали, что она с легкостью предала меня? И почему никто из «органов» ни разу не спросил у меня самой, что со мной произошло? Меня вообще игнорировали в этом деле.
Из рассказов Валечки я поняла, что следователи сразу провели обыск в моем доме и подобрали улики под свою версию, далекую от фактических событий.
Версия у них такая: ни в какой магазин я не ходила. Страдая депрессией, я отравилась газом, упала и сломала руку. Обилие «записок» на столе говорит о моем сумасшествии. Подтверждение всего – записка – прощальная записка с благодарностью к белорусам за добрый приют. Эта записка была написана давно после одного разговора с Валечкой. Мы говорили тогда о том, что, к сожалению, жизнь так коротка и время бежит так быстро. И я добавила, что тем более, нам надо ценить каждый Божий день, не унывать и радоваться тому, что у нас – мир, что нас не сносят бушующие во всему миру тайфуны и не смывают с земли паводки. Наша жизнь прекрасна! Валечка с улыбкой соглашалась. Я всегда старалась подбодрить ее, и это мне удавалось.
Придя домой, я написала эту благодарственную записку (не после же смерти ее писать), составила на Валечку завещание на все мое имущество и заверила его юридически. Завещание лежало на тумбочке у окна (на виду), а записка завалялась на диване. Я много болела и мне шел девятый десяток; так что, на случай, я сделала необходимое и успокоилась. Еще я сказала Валечке, соседкам-сестричкам, сыну и многим другим, что когда умру, хочу быть похороненной на нашем Ахромеевском кладбище, в стране, неотделимой для меня от Родины.
Вот эту давнишнюю записку сыскари сразу увидели и прилепили к текущему делу.
Следующая страница: http://proza.ru/2021/02/11/992