МАРЬЮШКИН ХЛЕБ
Уж вы, деточки мои хорошие, расскажу я вам сказку, сказку непростую. А вы слушайте да на ус мотайте. Ай, а усов-то у вас и нет ещё! Вот уж я сказала, так сказала, курам на смех. Вы, мои милые, главное – сидите тихо да слушайте внимательно. А то, бывает, в одно ухо влетает – в другое вылетает. А сказка тишину любит – только тогда она в самое сердечко попасть может.
Ну, так вот…
Жила-была в одной деревне девушка. И звали её Марьюшка. Хорошая была девица, пригожая, парни на неё заглядывались. Да только не это главным было: хлеб она умела печь замечательный. Мастерицей была знатной в этом деле. Многие у неё тот секрет выпечки хлеба пытались выведать, да только она всем отвечала:
- Нет здесь никакого секрета окромя доброты и чистоты сердечной. Меня ведь так ещё мама с бабушкой учили: всё, что с любовью сделано, людям много пользы принести может. А дедушка мой, так тот говаривал: «Ежли человек по призванию своему трудится, то даже людей исцелять может – вот какая сила в его деле заложена». Видать, призвание моё в этом – хлебушек румяный печь. Да и люблю я это дело!
А вы ведь, ребятки, знаете, что хлеб – это не просто еда. «Хлеб – это дар Божий», - говаривали наши деды да прадеды. А как в молитовке нашей молвится, помните? «Хлеб наш насущный дашь нам днесь». Непростые это слова, коли вдуматься. Мудрые люди знают – женщина, которая хлеб печёт, возвращается к своему роду и мужу своему помогает связь с родом его восстановить. Потому хлебушек всегда центральное место на столе занимает. А в Древнем-то Риме раб (то есть слуга по-нашему), который умел печь хлеб стоил 100 тысяч сестерций (это деньги у них такие были), а гладиатор (то есть воин по-нашему) – тот только 10 тысяч. Вот оно как!.. Не поняли ничего? Ну, да ладно, подрастёте маленько, я вам тогда и расскажу ещё разок. А пока, и правда, непонятно вам всё это. Слушайте дальше…
Хороший хлеб пекла Марьюшка, добрый. Бывало, встанет на заре, водицей колодезной умоется, волосы гребнем причешет да под косынку спрячет, чтобы ни один волосок в тесто не попал (а то вот срамота-то будет!), сарафан простой да чистый наденет, фартучком льняным подпояшется – и за дело. Тесто замешивает, а сама песенку поёт.
А что вы думали, ребятушки? Хлеб-то ведь всё это чувствует. Любит он руку хорошую да мягкую, хозяйку весёлую да певучую, такую, что как пташечка весенняя поёт-заливается за работой.
Словом, с большой добротой Марьюшка тесто замешивала да в печь отправляла – оттого и хлеб у неё всегда добрый получался.
Всё хорошо было у Марьюшки, всё ладилось: и хлеб удавался, и в доме чисто было, и скотина сытая-ухоженная, и в огороде урожай богатый был. Одного только в её доме не было – хозяина. Очень уж хотелось Марьюшке, чтобы этот человек добрым да светлым был, чтобы любовь да согласие царили в их доме. Очень ждала она, когда судьба сведёт её с таким человеком.
И вот однажды появился парень один в их деревне. Ваней его звали. И ведь, что замечательно, приглянулась ему наша Марьюшка. И он-то Марьюшке приглянулся. Да не просто приглянулся, а нежданно-негаданно полюбила она его всем сердцем, да так, что и сама не поняла, как это произошло. Просто свет какой-то в его глазах голубых увидала да и впустила этот свет в своё сердце. Полюбила и всё тут! Вроде парень, как парень, у них на деревне вон сколько таких. Ан нет! Он один теперь для неё только и был на всём белом свете. Как взглянет на неё, так сердце у Марьюшки прямо из груди вырывается. И будто чувство такое, что и сердце-то ей уже больше не принадлежит – оно будто в его, Ванечкиной, груди бьётся.
- Вот коли полюбил бы он меня, - думала Марьюшка, - то уж взамен мне и не нужно было бы ничего: ни лент атласных, ни каменьев самоцветных, ни соболей, никакой шелупони драгоценной. Мне бы и достаточно знать, что он меня тоже любил. Лишь моё сердце взамен на его.
Но не мог он ей того же в ответ сказать, потому как не один в их деревню приехал, а с невестою. Аграфеной её звали-величали.
- Да что ж, пусть так, - думает себе Марьюшка. – Что же мне мешает просто так его любить, коли на то пошло? Да и не надо ничего мне взамен. Лишь бы у Ванечки всё хорошо было. Будет он счастливым – и мне хорошо.
Ванечка меж тем каждый день за хлебушком добрым к ней заходил. Он ей улыбнётся, слово-два ласковые скажет – у неё и сердце радуется. И ведь, что любопытно, ребятушки, много парней она знала, а ни от одного из них так не светилась душа её.
Подружились они. Только вот стала замечать Марьюшка, что Ванечка всё чаще стал каким-то хмурым к ней за хлебушком приходить. Очи голубые его будто тучами заволокло. Спросила его тогда Марьюшка, мол, что случилось. Поведал он ей, что неладно его житьё-бытьё стало – дела никак не клеились, всё из рук валилось. А тут ещё и Аграфена его чудить стала: то ногти сидит красит, то волосы – словом, от зеркала не отходит да на него всё злится. Что ни сделает Ваня, всё не по ней.
Но Марьюшка-то мудрая была. Она его выслушает, хлебушком угостит – он и успокоится. Силушку-то хлеб её, знаете, какую давал! Всё-таки с любовью приготовлен был. Благодарен за это был ей Ванечка. Иногда даже жалел, что Аграфена его хлеб печь не любит.
- Вот бы, - думал он, - мне такую жену, как Марьюшка... Да куда там! Нет! Я же Аграфену уже сосватал. Как в глаза людям смотреть буду? Мы уж вроде давно порешили. Да и красивая она у меня.
Так бы и дальше всё оставалось, если бы… Если бы не полюбила его так сильно Марьюшка, Ванечку нашего. А свою любовь она во что вкладывала? В хлебушек, конечно.
И вот однажды решила она испечь такой хлеб, чтобы только с нею одной его Ванечка разделить захотел. Три дня, три ночи готовила она тесто – всю теплоту, нежность, ласку, доброту да красоту своего сердца вложила она в этот хлебушек. А в самую серёдку – Любовь. И ведь получился не хлеб, а просто диво-дивное, чудо-чудное! Никогда такого славного хлеба она ещё не пекла. Правда, утомилась очень, прямо с ног валилась от усталости. Но Марьюшка всё-таки взяла себя в руки, умылась-прихорошилась и стала ждать Ванечку.
Пришёл он, да только такой вид у него был, будто его батогами били. Заглянула в его глаза встревоженные Марьюшка, слово доброе сказала, улыбнулась и протягивает хлебушек свой. Поблагодарил Ванечка, отломил кусочек… А Марьюшка тут решила и водицы ему принести, чтобы сердце его успокоить да поговорить по душам.
Ушла она за кувшинчиком. А хлебушек-то в миг своё чудо и сотворил: Ванечка будто ожил – подобрел, посветлел, успокоился, сердце будто счастьем неведомым наполнилось. Подивился он этому чуду, схватил хлебушек – и домой, думает:
- Накормлю-ка я им свою Аграфену! Глядишь, подобреет да помягче со мной будет.
Вернулась Марьюшка, а Ванечки-то и след простыл. Так и не смогла она разделить хлеба со своим любимым. Опустилась она на лавку и горько заплакала.
Аграфена тот хлебушек, конечно, съела с великим аппетитом. Только не надолго хватило волшебства его. В аккурат через день снова стала она Ваньку своего гонять.
И сходил бы он опять за хлебушком добрым к Марьюшке, да только… Только исчезла она куда-то в тот же день. Как это случилось-приключилось, никто не ведал. Да только люди добрые поговаривали, что если бы Ванечка тот хлебушек, для них двоих предназначенный, Аграфене своей ненасытной не скормил, не пропала бы Марьюшка.
На том, детушки мои, и сказка моя пока что заканчивается… Знаю-знаю, хорошие мои, что в конце любой сказки добро всегда побеждает. Согласна я с вами, согласна. Может, и расскажу я вам, что дальше было. Но только не сразу. Ведь всё теперь только от Ванечки зависит. Он ведь у нас главный герой в сказке.
Ну, поживём – увидим, ребятушки…
ВАНЕЧКИНА ДОРОГА
Ну, вот, детушки мои, мы с вами и встретились, чтобы снова сказку послушать. Сказку послушать, да в чудеса и мудрость народную поверить. А что? Не зря говорят: «Сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок».
Так на чём мы с вами в прошлый раз остановились, ребятушки?... Правильно: пропала наша Марьюшка, а Ванечка… Вы ведь все, как один, ждёте-поди от нашего Ванечки поступков каких-нибудь да подвигов геройских? Правильно, на то она и сказка. Только ведь и сказки разные бывают…
Ну, так слушайте, мои хорошие, что дальше было.
С тех пор, как пропала Марьюшка, прошло месяца три. Подвигов никаких наш Ванюша и не собирался совершать, из деревни ни на шаг не двинулся, чтобы Марьюшку найти. Жил, как прежде… Загрустил только очень, затосковал. Всё у него, вроде, хорошо было, да только ныла душа его, болела, будто туман какой в груди распростёрся… Почему туман?.. А вы, ребятушки, пробовали когда-нибудь сквозь туман дорогу найти? Или докричаться до кого-нибудь сквозь туман? А как холодом туман окутывает? Как ручки-ножки леденит, знаете? Вот то-то и оно… До этого у Ванечки на душе всё ясно было и понятно, а теперь будто туманом заволокло, не зги не видно. Словом, потерялся наш Ванечка. Всё вроде то же самое делает: то дров наколет, то крылечко поправит, то матушке али соседям поможет, то Аграфену на ярмарку отвезёт – все рады-довольны. А он губами улыбается, а душой – нет. Болит душа у него и всё тут.
Вот ведь что за напасть такая! И куда ему от этой тяжести да от своих дум деться? От себя-то не убежишь.
Но, ребятушки мои, мир не без добрых людей. И вот однажды едет наш Ванечка на своей лошадёнке с поля, сено везёт. А навстречу ему старушка-нищенка. Страшная, как чума болотная, беззубая, на носу бородавка с орех размером!
- Подвези меня, внучок, до деревни.
- Отчего не подвезти, бабушка, садись, - отвечает ей с улыбкой Ванечка.
Человек, видать, она хороший. Ванечка таких за версту чувствует. Села старушка к нему в возок с сеном, поехали.
Путь был неблизкий, разговорились по дороге. Рассказал ей Ванечка и о жизни своей, и об Аграфене – невесте своей будущей. И про Марьюшку не утаил, потому как совестно ему было перед ней, на душе неуютно. Выслушала его старушка, а, когда к деревне стали подъезжать, говорит она ему:
- Ты, Ванечка, человек открытый, добрый, хороший. Душа у тебя чистая, но вот только ещё незакалённая.
- Как это «незакалённая», бабушка? Я ведь, считай, без отца вырос. Мамке сызмальства помогал: то избу подправлю, то лошадёнку подкую, то дров наколю, а то и целое поле пшеницей засею. Крепкий я.
- Да, знаю. Знаю я, внучок. Я ведь тебя насквозь вижу, всю судьбу твою, как на ладошке держу. Душа у человека закаляется по-другому совсем, через другие испытания.
- Как это?
- А вот так это. Узнаешь, когда время подойдёт. А пока возьми вот этот мешочек с зёрнышками. Не простые это зёрнышки, о волшебные. Разгрызёшь одно – зайца да кошку понимать станешь, другое – язык утки поймёшь, третье – сам у медведя или какой-нибудь улитки спросить что-нибудь сможешь. Держи.
Взял Ванечка мешочек у старушки, положил в котомку свою, обернулся, чтобы поблагодарить – глядь! – а старушки-то и след простыл. Вот чудеса! Только сено, на котором она сидела, так и осталось слегка примятым. Видать, не почудилось ему это.
… Я вижу, интересно вам стало слушать, ребятушки мои милые. Вон как глазки ваши любопытством загорелись. Прямо как звёздочки рождественские сияют. Радость одна смотреть на вас, хорошие мои!.. Дальше-то что было? А дальше…
Ванечка наш после встречи с чудо-старушкой призадумался: за какие такие заслуги она ему волшебный подарок решила сделать? И зачем ему понимать язык зверей и птиц?
Но ведь вы сами, ребятки, знаете, что любопытство – вещь непростая: коль интерес к чему возник, так тут уж не остановишь. Думал-думал наш Ванечка, глядя на волшебный мешочек с зёрнышками. А потом как-то вечером, когда все дела свои переделал, лёг он на лавку отдохнуть, а рядом с ним кошка Мурка комочком свернулась. Вот и решил Ванечка испробовать всё-таки на себе это чудо-чудное. А то, может, соврала старушка, никакие это не волшебные зёрнышки?
Взял он одно зёрнышко, пожевал немного и вдруг слышит:
- Ты его до конца разжевать должен и съесть. Не бойся, Ванечка.
Вздрогнул наш Ваня так, что чуть с лавки не свалился. А это кошка Мурка заговорила человеческим голосом!
- Мурка, ты что ли?!
- Я, хозяин.
- Ой, батюшки мои! Это что же, правда что ли? Зёрнышки-то и впрямь волшебные. Вот это да! Вот так старушка-нищенка!.. Постой, Мурка, раз уж ты теперь говорить можешь…
- Да я и раньше говорила, только ты меня не понимал.
- Ага… А теперь понимаю…
- Теперь ты всех понимаешь, хозяин. А что спросить-то ты у меня хотел?
- Спросить хотел я вот что… Ах, ты, репкина бабка, ядрёна каша… Всё позабыл… Все слова вылетели…
- Да ты не бранись, Ванечка. Лучше помолчи, подумай – вот и вспомнишь.
- А! Вспомнил! Спросить я у тебя, Мурка, вот что хотел: на кой ляд мне язык-то ваш понимать нужно? Мне и без этого жилось неплохо вроде бы.
- Вот именно, что «вроде бы». Это ведь не беда, что ты нас – зверей да птиц – не понимал. Беда в том, что ты самого себя-то не понимаешь, голоса сердца своего не слышишь. А теперь… Теперь мы тебе помогать будем, чтобы ты их тумана путь-дороженьку наконец-то нашёл да на свет Божий выбрался.
- Из какого такого тумана? Ты что, Мурка, с печки что ли головой вниз рухнула?
- Эх, Ванечка… Да из того тумана, в котором душа твоя заплутала.
- Вот оно как, - вспомнил он знакомое чувство. – А я думал, что ерунда это всё. Так, дурь, которую надо из головы выкинуть.
- Да какая же это «дурь», Ванечка? Это же душа твоя. Она живая! Мы же на свете белом по-настоящему живём лишь тогда, когда душа чувствовать может – нам она для этого Богом и дана.
- Эх, как заговорила ты, Мурка! – подивился Ванечка. – Да откуда же тебе, кошке, об этом ведомо?
- Это всем живым существам ведомо от рождения. Не тайна это вовсе, Ванечка. Только вы, люди, часто об этом забываете, не о том думаете. Ваши мысли ведь чаще всего какими думами наполнены? Где денег побольше заработать, хоромы попышнее отстроить, сундук сарафанами да перинами забить, корову ещё одну купить да покушать повкуснее…
- Правильно. Так все делают.
- Ой, Ваня, да где же правильно? А любовь как же? Для неё-то места в вашей душе человеческой и не остаётся совсем. Всё вещами да пустыми заботами забито. Любви ведь самое большое место должно быть уготовано.
- Дура ты, Мурка. Даром, что кошка! Ещё о любви рассказывать мне будешь! Поучи ещё меня! Я свою Аграфену знаешь, как люблю? Всё для неё делаю!
- А она-то тебя любит?
- А то ты не знаешь! Каждый день для меня наряжается. А ещё слова ласковые говорит. Коли не любила бы, не говорила бы.
- Бранится она часто.
- Бранится. И что? Как без этого? На то она и баба.
- А Марьюшка? Ей ты люб? Как думаешь?
- Да кто её знает? – помрачнел Ванечка. – Может, я ей и нравился. Не знаю. Что мне об этом думать, коли у меня всё хорошо? Вот как женюсь на Аграфене, и катись но всё…
- А знаешь, что, Ванечка, - тихо сказал Мурка, - думается мне, что и не знаешь ты, что такое любовь, хоть и говоришь, что любишь.
- Да ну тебя, Мурка! Вот ещё что удумала! Некогда мне. Видишь – дел по горло.
- Вижу. На лавке валяешься да со мной, с кошкой, языком чешешь.
- Отстань, - смахнул он Мурку на пол.
На том волшебные свойства зёрнышка старушкиного и закончились…
Но сказка-то наша, ребятушки, только началась. Вот прошёл ещё месяц. Ванечка наш уж о том вроде позабыл, но нет-нет, а вспомнит:
- Вот уж Мурка так Мурка! Вздумала меня поучать! Уж в чём-чём, в а любви мне советчики не нужны. Сам всё знаю!
Посмотрит на себя в зеркало, улыбнётся, прядь волос льняных поправит и, довольный собой, дальше идёт работать, деньги на будущую свадьбу с Аграфеной зарабатывать…
И не было бы у нас с вами сказки, деточки мои хорошие, если бы однажды судьба не завела Ванечку нашего в лес дремучий.
И, вроде бы, ничего поначалу не предвещало ни беды, ни напасти. Поехал Ваня, как обычно, в лес за дровами. Да только случилось всё в один миг: перед лошадью его прямо на тропинку, откуда ни возьмись, как выскочит волк! Лошадь на дыбы – и понеслась, как сумасшедшая! Волк за ней, и всё в чащу глухую.
Уж сколько он за ней гнался, одному Богу ведомо. Да только, когда упал волк на последнем издыхании, тогда и лошадь Ванечкина остановилась. Спаслись они от беды.
А как в себя пришли, огляделись вокруг – всё места незнакомые. А домой-то возвращаться надо. Подумал-подумал Ванечка да вспомнил про мешочек, что с волшебными зёрнышками. Уж по какой-такой неведомой причине он его с собой взял, сам не помнил, но рад был, что так получилось:
- Съем-ка я зёрнышко да расспрошу у птиц и зверья местного, как мне до своей деревни добраться.
Так и сделал. Съел, и тут же волшебные силы начали действовать. Да только дорогу до дома никто почему-то ему показывать не хотел.
- Ты бы не торопился домой-то, - проворчал ёж.
- Тише едешь, дальше будешь, - прошипел уж.
- Зачем тебе в деревню, коли любовь твоя совсем не там? – ошарашила его белка.
- Ты что такое там пищишь, рыжая?! – возмутился Ванечка. – Взяли моду: то кошка меня поучает, то белка! Да кто вы такие, чтобы учить меня!
- Мы, может, и никто, чтобы тебя учить, - прошипел уж, обвиваясь вокруг ноги Ванечки, - да только ты сюда для того и попал.
- А-ну прочь, гад ползучий! – чуть не раздавил его Ваня.
- Он прав. Не злись, Ванечка, - прощебетала с ветки сойка. – Наш волчок ведь не даром выскочил у тебя на дороге. Он не съесть тебя хотел, а подальше от шума людских мыслей тебя увести. Мешают тебе чужие мысли к своему сердцу прислушаться.
- Вы сговорились что ли все? – негодовал Ванечка, ломая от ярости сучья и ветки. – Да я вам сейчас устрою!
- Не кричи, хозяин, - неожиданно отозвалась его уставшая лошадь. – Видно, правду они говорят.
Тут уж Ванечка совсем опершил. Сел на пенёк, руки опустил, в себя прийти не может. А потом как закричит:
- Да чтоб вы все провалились со своими поучениями! И старуху с её зёрнами туда же! Не хочу я об этом думать! Отстаньте от меня все! Проваливайте, пока я вам не навалял!
- Ну, как хочешь, - ответили ему звери и птицы и занялись своими делами.
Лошадь его верная положила голову на траву и тоже замолчала, о своём задумалась.
Походил туда-сюда между деревьев Ванечка наш, наступила ночь. Ну, ночь так ночь. Лёг он тут же на траву, попоной накрылся и решил, что с утра отправится в путь, искать дорогу домой.
Ночью он спал беспокойно, ребятушки. Всё снилась ему Марьюшка, всё просила о помощи. И говорила будто, как в тумане, слов совсем не разобрать. Звери снились, тоже что-то говорили и тоже непонятно.
Как только солнце взошло над деревьями, Ванечка наш и проснулся. Поёжился немного – холодно, на траве роса ледяная. Взнуздал лошадь, и пошли они потихоньку меж деревьев.
Идут они, идут, да только лес всё гуще становится, всё темнее. Ни тропинки, ни дорожки.
- Эх, была-не была, - подумал Ванечка, - съем-ка я всё-таки одно зёрнышко. Чай, не бессердечное же зверьё лесное, выведут, небось, из чащи.
Так и поступил.
- Ой-ой-ой! – услышал тут же Ванечка. Звук тот будто бы из-под ноги его шёл. – Осторожнее!
- Ты кто?
- Я улитка. Не видишь что ли?
- Не вижу, - наклонился Ванечка пониже. – Ах, вот ты где!
Маленькая, почти незаметная среди упавших листьев улитка старалась ползти как можно быстрее, хотя получалось у неё это очень медленно.
- Не торопись, я подожду, - подбодрил её Ванечка. Он уже перестал злиться на говорящих божьих тварей. Да и что толку злиться, когда только они и могут ему теперь помочь.
- Спасибо, добрый человек, - поблагодарила его довольная улитка, как только доползла до желанного гриба. – А знаешь, что всегда говорила моя бабушка: «Смотри вперёд с надеждой, а назад с благодарностью. Смотри наверх с молитвой, а вниз с покаянием. И смотри внутрь со вниманием». Так что будь внимательнее, мил человек! Бывай!
- Постой, - спохватился Ванечка, вспомнив, что хотел узнать дорогу, но улитка уже спряталась в листве. Да и вряд ли она когда-нибудь доползала до его деревни. Поэтому кто-кто, а уж она-то ему точно не помощница в этом деле. И побрёл наш Ванечка дальше…
Ведь вы внимательно слушаете сказку, ребятушки? Слова-то улитки запомните, непростые они: «Смотри вперёд с надеждой, а назад с благодарностью. Смотри наверх с молитвой, а вниз с покаянием. И смотри внутрь со вниманием». Ванечка наш их мимо ушей пропустил, а вы мудрее будьте да запоминайте. Авось пригодится.
Меж тем дошёл наш Ванечка до полянки. А на полянке той зайчиха с зайчатами. Прыгают, пушистые, под солнышком, резвятся, хорошо им. Да так хорошо, что даже чужака не испугались.
- Какие у вас детки весёлые, - говорит наш Ванечка зайчихе.
- А что бы им не веселиться, коли солнышко светит да день такой чудесный, - отвечает ему зайчиха.
- Я, когда маленький был, тоже так скакал по двору да радовался.
- А сейчас?
- А что сейчас? Сейчас-то я уже взрослый.
- И не радуешься что ли?
- Радуюсь, почему же. Только по-другому… Да и нечему особо радоваться, забот по горло.
- Ой, какие же вы, люди, смешные да глупые порой бываете, - рассмеялась зайчиха.
- Вот уж! – захотел было обидеться Ванечка, но передумал. Ведь, и правда, глупо было бы человеку обижаться на зайчиху.
- Вы и взрослыми радовались бы почаще, и всё у вас хорошо было бы. Ты пойми, добрый человек, что от внутренней натуги своей да суровости ничего ладного сделать-то у тебя не получится. А от радости, когда на душе легко, всё ловко да складно будет.
- Не получается что-то у меня в последнее время радоваться.
- А ты песню пой, когда за дело какое-нибудь берёшься.
- Что? Какую ещё песню?
- Любую. От которой на душе будет хорошо. Просто напевай себе под нос, да и всё.
- Да не знаю я никаких песен. Забыл все.
- А ты вспомни… Может, пел кто-нибудь при тебе…
- Точно! Марьюшка песню пела какую-то… Как там было… Про голубей что-то…
- Ну-ка спой, Вань. А?
Ванечка подумал, повспоминал и запел:
Уж вы, голуби сизокрылые,
Вы летите вдаль к моему милому.
Положу во клюв вам полевой цветок,
Чтоб милёночка он от беды берёг.
На заре его я в поле сорвала,
Когда зелена трава под росой спала,
Когда солнышко лучом расписало небеса,
В час, когда душа сияет светлой верой в чудеса.
Так летите же скорей, божьи странники,
Передайте вы милёнку цветик маленький,
Чтобы знал мой милый, как люблю его,
Чтоб дорогу не забыл до дома моего.
А на последних словах песни Ванечка почувствовал, как у него слеза прямо из самого сердца покатилась.
Зайчата, пока он пел, тоже утихомирились, с мамкой рядышком уселись. Слушают, а у самих глазёнки так и блестят, слезой налились.
Допел Ванечка и замолчал. Лицо прячет, стыдно ему свои слёзы показывать:
- Эх, дурень я. Ты мне про радость, а я тут нюни распустил, болото развёл…
- Да ты поплачь, добрый человек. Со слезами и горечь выйдет из твоего сердца, светлее станет, как в чистой горнице.
Вздрогнул Ванечка от слов зайчихи. Показалось ему, будто это Марьюшка сказала. А зайчиха прыг-скок, как ни в чём не бывало:
- Ну, зайчатки, пора и нам с вами домой возвращаться.
Попрощалась зайчиха с Ванечкой, указала ему путь-дороженьку. Побрёл он дальше.
Дошёл до реки. Видит, сидят на берегу уточка с селезнем. Подходит к ним, дорогу спрашивает. Селезень ему тут же крылышком путь указывает. Ванечка даже обрадовался, что на сей раз зверьё ему ничего советовать не будет, а то он каждый раз чувствовал себя чуть ли не глупее зайца или улитки. А так как утомился немного наш Ванечка, то решил тут же, на речном берегу передохнуть немного да дух перевести. Уж больно долго шёл он по лесу.
Сидят, молчат. Хорошо им на солнышке – и Ванечке, и лошадке его, и уточке с селезнем.
- Как хорошо, что ты такой молчаливый, путник, - не открывая круглых глазок, тихо сказал селезень.
- А? – встрепенулся от неожиданности Ванечка.
- Тихий ты, говорю. Видать, как и мы, тишину любишь.
- Да я как-то об этом и не думал, - отвечает ему Ванечка. – Тишина она и есть тишина. Что тут такого особенного?
- Э-э, тишина – это великое дело, - с насаждением потянулся селезень, раскрывая свои крылышки. – Я уж не раз замечал, что вы, люди, тишину не особо любите. Вам бы всё шуметь. Вон у вас в деревне: что ни вечер – пьяницы бранятся, молодёжь песни орёт дурниной (а ведь песни-то можно и потихоньку петь, с душой), бабы ваши всё на мужей кричат, а те в ответ – ещё пуще да крепче, детишки пугаются крика этого, плачут. Нет, чтобы в тишине посидеть да на солнышко заходящее полюбоваться. Вы всё кричите да шумите. Будто тишины боитесь.
- Да? А я об этом и не думал никогда, - удивился Ванечка. – Вот ведь, выходит, опять я глупее утки оказался.
- Да что уж глупее, - посмеялся селезень. – Просто вы свои головы ерундой какой-то забиваете, а мы, утки, живём просто, без затей.
- Посидишь тут в тишине, когда у тебя такая Аграфена!..
- Знаем мы твою Аграфену, пролетали как-то над твоей деревней. Громче всех её слышно было, - вздохнула утка, глядя на селезня. – Ох, и тяжело тебе будет с ней, Ванечка.
- Ну, и подумаешь, что кричит. Все бабы кричат, все одним миром мазаны.
- Все да не все… Марьюшка, например…
- Марьюшка?... Ну да. Правда ваша. Она-то как раз вашу тишину любит…
И вдруг у Ванечки будто само с языка сошло:
- А знаете, что она мне как-то раз сказала: «Когда человек не знает тишины, то он может не услышать голос Ангелов»… Вот ведь, вспомнил… А ведь и не вспоминал я этого ни разу.
- Это от того, Ванечка, - говорит ему селезень, - что у души твоей совсем другая память, не как у головы. Это хорошо, что ты такие слова помнишь.
- Но ведь пропала она, наша Марьюшка, - вздохнул Ванечка.
Ничего не ответили ему утка с селезнем. А в тишине мысли у Ванечки, будто сами собой заработали, закрутились, как жернова у мельницы. Такое чувство на него снизошло, будто и правда с Ангелом беседу вёл…
А на самом-то деле, ребятушки, Ванечка впервые обратился к душе своей – к себе самому. Там и ответы стал искать на вопросы свои.
- Вот ведь оно как, - дивился Ванечка, размышляя, - Марьюшка ведь девушка, и Аграфена девушка. Вроде из одного теста должны быть слеплены. Ан нет! Я с ними-то по-разному себя чувствую. С Аграфеной я, как с царицей али принцессой какой, слуга верный. А с Марьюшкой – и не слуга, и не царь, и не воевода, и не боярин, да и не герой какой-нибудь… А кто я с ней?... Я с ней – просто я. Такой, какой есть. Я – Ваня. И ведь Марьюшка вроде не самая красивая, не самая богатая, а с ней мне хорошо и спокойно. Она смотрит на меня – я и без слов всё понимаю. Это уж точно не Аграфена, которую всё хвалить нужно за то, какую она ленту красивую в косу вплела, да как она бойко танцевала среди девчат. Мне с Марьюшкой и помолчать, и поговорить приятно. А Аграфена, как рот откроет, так только и остаётся, что молчать. Молчу, а у самого терпение уж через край, злоба чуть ли не из ушей лезет. Разве ей слово поперёк скажешь?... А ведь права была утка: женюсь на ней, так что же меж нами будет?.. Ох, ты, Господи! Что же я набуробил-то?!... Что же я об этом раньше не задумывался?...
Вот так думал наш с вами Ванечка, ребятушки. Вот такие мысли поселились у него в голове.
А меж тем дорогу продолжать надо было, в деревню возвращаться. Перешёл Ванечка реку и снова в лес вошёл. А лес-то опять тёмным стал да неприветливым.
- Видно, не ту дорогу указал мне селезень, - посетовал Ванечка.
И вдруг видит – медведь навстречу! Да такой огромный, что для него лошадь Ванечкина, как игрушка детская. Испугался наш Ванечка не на шутку, встал, как вкопанный, перекрестился и думает:
- Вот и смерть моя пришла! Ох, ты, Господи! Спаси и сохрани!
А медведь-то оказался медведицей!
- Эй, человек, не видал ты здесь моих медвежат? – спрашивает она у него совсем спокойно, без гнева.
- Они…они… та-та-там, - дрожит Ванечка.- Там, мо-может быть… В малини-ни-не… Я проезжал мимо… Там ветки шевелились… Ворчал кто-то…
- Спасибо тебе, добрый человек, - сказала медведица и тут же скрылась.
Не успел Ванечка в себя прийти да путь продолжить, как вернулась медведица. Да не одна, а с медвежатами.
- Ты, я гляжу, заплутал, мил человек?
- Похоже, да, - ответил ей Ванечка.
- Ну, так пойдём, выведу тебя на тропинку. Ты ведь из деревни?
И повела она его через чащу.
- Первый раз вижу медведицу, которая на человека не нападает, да ещё и помогает, - говорит ей Ванечка.
- А что здесь такого, мил человек? Мы ведь все помогать друг другу должны. И любить.
- Ох, уж! – рассмеялся Ванечка. – Вот с медведями-то я ещё о любви речей не вёл! Вот умора!
- Да ты не смейся, глупый, - приструнила его медведица. – Нам, зверям, может, о любви ещё больше известно, чем вам, людям. Вы нас только услышать да понять не можете.
Замолчал тут Ванечка. Понял, что и впрямь глупо себя повёл.
- Прости, не со зла я это. Тут ведь порой внутри такое крутится, что уж и сам не знаешь, кто ты…
- Да не сержусь я, - так же спокойно ответила медведица.
- Ты, может, поможешь мне? – опустил Ванечка глаза в землю.
- Может, и помогу, коли смогу, - поймала снизу его взгляд медведица… и вдруг посмотрела, совсем как Марьюшка… Ванечка даже вздрогнул – нет, показалось!
- Скажи, - попытался он собраться с мыслями. – Вот настоящая любовь, какая она? Как её внутри себя распознать?
- А как? Настоящая любовь ведь всегда в нас. Её нам Господь Бог от рождения даёт, как самую главную награду и защиту. Всем даёт: и людям, и зверям, и птицам. Всему живому. Только мы, звери, просто так её принимаем и отдаём, а вы, люди, всё хотите, чтобы вам счастье на блюдечко с голубой каёмочкой положили, мол: я же такой замечательный, как же меня за это не любить! А ведь сначала самому нужно любить научиться, то есть отдавать свою любовь другим. Просто так отдавать, не прося ничего взамен. Запомни, Ванечка: сначала сердце должно научиться отдавать, уважать, прощать, не возвеличиваться, не унижать никого, а напротив ценить и видеть в человеке всё самое лучшее, не врать никому – ни людям, ни себе… Вот тогда-то, когда ты всё это сделаешь, мил человек, когда очистишь свою душу для простой любви, тогда её и обретёшь.
Много мудрых мыслей вложила в голову Ванечки медведица, на многое глазоньки ему раскрыла.
Так и дошли они до опушки леса, с которой была видна деревня Ванечкина. Поблагодарил он медведицу, поклон земной отвесил и пошёл к своему дому…
Вы, поди, утомились слушать-то, ребятушки. Долгая сказка у меня на сей раз вышла. Но ведь не закончилась она ещё, как видите. Звери Ванечке только путь указали, а душа у него ещё не закалилась. Да и Марьюшку где искать, он тоже пока не знал. Всё ещё у Ванечки впереди было. Так что мы с вами, детушки мои, ещё продолжим сказку слушать… Что? Зёрнышки? Это те, что старушка Ванечке дала?... Нет, их уж не осталось. Всё потратил, пока до дому добирался. Теперь Ванечке только сердце чистое поможет понять язык зверей да птиц. Да и себя самого. А что? Всё может быть, ребятушки. Всему научиться можно, коли очень захотеть.
ЛУЧШИЙ ЛЕКАРЬ
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Заждалась я вас, ребятушки. Новая-то сказка быстро испеклась, что пирожки в печке. И ведь, что удивительно, хорошие мои, мне и придумывать-то пришлось совсем чуть-чуть, а остальное будто само собой пришло. Ну, усаживайтесь поудобнее да слушайте. Начинаю…
Вот вернулся наш Ванечка в деревню. Домой заходить не стал, а сразу к матушке поспешил. А она его у околицы всё ждёт-дожидается. Все глазоньки просмотрела-проплакала: сердце-то материнское сразу беду почуяло, как Ванечка в лес ушёл.
- Сыночка, родненький мой! Вернулся! Живой! – запричитала матушка, едва завидев его в конце улицы. И как бросится к нему! Всё целует в льняную головушку да к груди прижимает. Аж соседи из своих домов повыглядывали.
- Да, живой, живой я, матушка, – засмущался Ванечка. – Всё хорошо. Идём в дом, а то вон люди смотрят, уши развешивают.
Пошли они в избу. Матушка на радостях стала хлопотать да обед на стол собирать. Ванечка наш тем временем лошадку свою распряг, напоил, почистил её. Всё же благодарен он был своей животине, что верным другом была. Пошёл да сам тоже умылся, одёжу почистил и к столу сел.
Матушка его подчует, а сама всё глаз с Ванечки не сводит:
- Ты кушай, сыночек, кушай. Голодный, поди. Ох, и напугал же ты меня, Ванюша. Я уж думала, коли к ночи опять не вернёшься, то по утру кликну мужиков деревенских да в лес пойдём, тебе на выручку.
- Ну, что ты, мама, – успокаивал её Ванечка, уплетая щи за обе щеки. – Видишь, хорошо всё. Что теперь об этом говорить-то?
Вздохнула матушка, улыбнулась. Только вот почуяла она сердцем, что в сыне её что-то изменилось. Как-то по-другому он себя чувствует, будто с душой его что-то сталось. Изменился он.
Мудрая была у Ванечки матушка, глаз у её был наблюдательный, ничего не утаишь:
- Ванюша, уж ты, сыночек, мне всё до конца расскажи. Вижу, не просто так ты в лесу том болтался. Ну?
И ждёт.
Уж кому-кому, а матушке-то Ванечка мог всё начистоту рассказать. Поведал он ей и про старушку-нищенку, и про зёрнышки волшебные, и про то, как ему звери да птицы в лесу напутствия давали да путь указывали. Подивилась, конечно, матушка, но всё-таки поверила:
- Сыночек мой милый, как же хорошо, что с тобой такое случилось-приключилось. Рада я за тебя, за душу твою, которой многое теперь открывается.
Поцеловала матушка Ванечку в высокий лоб, и в голове его будто сразу всё прояснилось. Вспомнил он вдруг про Аграфену свою: она-то ещё не знает, что он вернулся! Поблагодарил он матушку за хлеб-соль, попрощался да к себе домой стремглав ринулся.
Добежал до хаты, дверь распахнул, хотел было к невесте своей с объятиями кинуться… А Аграфена как зыркнет на него своим глазищами! Эх, злющая! Ванечку словно кипятком обдало от одного её взгляда.
- Аграфенушка, здравствуй, милая моя! Неужто ты мне не рада? Вернулся я. Всё хорошо.
- Хорошо?! А дрова, за которыми ты поехал, где? А кафтан где изодрал?
- В лесу.
- Ах, в лесу?! А люди-то другое говорят!
- Аграфенушка, я…
- Люди говорят, что не в лесу ты был, а Машку-пекаршу искать пошёл!
- Я?! – только и успел произнести Ванечка. И понеслись клочки по закоулочкам!
Ох, ребятушки, хорошо бы вам никогда не встречаться с такими, как Аграфена. Уж кричала она, кричала! Уж махала руками, махала! Уж такого понасобирала, таких грехов на Ванечку нашего понавешала, что он терпел-терпел, а потом не выдержал да и выскочил из избы, как ошпаренный. Всё тело от негодования огнём горит. И нет, чтобы ему сесть, воздух поглубже вдохнуть да успокоиться. Он к колодцу ринулся, набрал ведро ледяной воды да на себя как выльет!
Ох, ребятушки, что же в тот миг его не остановил никто? Разве ж можно было на голову разгорячённую воду ледяную лить? Это ж страшное дело, что с человеческим телом может статься!
Помутнело, потемнело в ту же секунду у Ванечки в глазах, круги тёмные замелькали, голову, будто тисками, сжало, закружилось всё – рухнул наш Ванечка оземь, как подкошенный. Ох, ты, горе горькое!
А очнулся – лежит он на лавке. Над ним матушка суетится, примочки всякие на голову кладёт. А Аграфена растерянно глазёнки в углу лупастит. Хотел было встать наш Ванечка, да только ноги-то его не послушались. Он ещё усилие сделал – снова ничего не вышло: ноги, как чужие, не двигаются и всё тут. Уж Ваня и так, и сяк пытался ногами пошевелить – всё бесполезно. Отказали у Ванечки нашего ноги-то!.. Да, ребятушки, случается и такое на свете белом: вроде и не старик, молодой ещё, а ноги-то не слушаются. Словно перемкнуло что-то в теле. Вот такая беда приключилась с нашим Ванюшей, деточки мои хорошие… Что?... Может, вода в том колодце не живая была, а мёртвая?.. Хорошая вроде вода была, все из того колодца пили да умывались – никто не болел. Да, и кто её теперь разберёт? Теперь уж о другом думать надо было: как Ванечку нашего спасать.
Поначалу матушка пыталась хворь его снять. Ведомы ей были и травы разные, и настои целебные. Да и рука у неё хорошая была. Бывало, со всей деревни к ней шли за советом, как болезнь какую победить… А тут… Хоть о стену бейся – ничто не помогало. Старалась-старалась, а всё никак сыну родному помочь не могла.
Потом батюшку из церкви позвали. Он над Ванечкой молитвы об исцелении читал-читал, а всё одно не помогало.
Тут уж и лекарей со всей округи приводили к Ванечке нашему. Каких только припарок, примочек, пиявок да снадобий они ему не приносили – лежит бревном добрый молодец. Не встаёт и всё тут.
Аграфена давно уж к родителям в свою деревню укатила: зачем мне, мол, жених-калека нужен?
Осталась рядом с Ванечкой в доме только кошка Мурка. Целыми днями, бывало, лежал Ванюша один-одинёшенек в избе на лавке. Кое-как выстругал себе из деревяшек костыли, да и на тех далеко не уйдёшь. Тяжело ему было.
- Что, Мурка? Выходит, теперь я только с тобой и могу поговорить, больше не с кем. Чего мурлычешь?.. Эх, жалко, не понимаю я тебя. А вот ты-то меня точно понимаешь, по глазам вижу.
А Мурка лежит у Ванечки на груди, свернувшись калачиком, и смотрит на него своими умными глазами, мурлычет.
- Я вот думаю, Мурка, почему же Господь Бог допустил такое со мной? Почему я обезножил?.. Видать, не туда я забрёл. Вот он меня и притормозил маленько, чтобы я не спешил да лишних шагов не делал. Чтобы полежал да подумал хорошенько, в какую сторону теперь идти… Только вот сколько же мне ещё здесь лежать? Когда же я на ноженьки-то свои встать смогу наконец?
- Когда кое-что в сердце твоём появится, тогда и излечишься, - услышал он вдруг старушечий голос.
Повернул Ванечка голову – глядь! – а это та самая старушка-нищенка в окошко к нему заглядывает. На улице, чай, лето было, жарко, окошко-то открытым стояло – вот она в него свою голову и просунула.
- Бабуля, ты что ли? – обрадовался Ванечка. – Вот уж не ожидал я снова тебя увидеть. Прошлый раз-то и поблагодарить тебя не успел, как ты исчезла быстро. Пригодились мне твои зёрнышки. Спасибо!
- Да на здоровье, внучок.
- А ты откуда опять взялась-то, бабуля?
- Да как откуда? Здесь я, в деревне вашей теперь живу, на самой окраине.
- Странно, как же я про это не знал? Я всю деревню знаю, всех и каждого…
- Вот, прослышала я, что беда с тобой приключилась, и что вроде никто помочь тебе не смог.
- Ох, бабуля, не смог никто, твоя правда, - горько вздохнул Ванечка. – Хоть помирай.
- Глупый ты! Зачем ты, такой молодой, смерть к себе призываешь? Тебе о другом думать надо.
- О чём же, бабушка?
- А ты слова-то мои опять мимо ушей пропустил?
- Да нет, вроде бы… А что? Какие слова?
- Да такие. Самое первое, что я тебе сказала? А?
- Не помню.
- Вот то-то и оно. Придётся напомнить тебе, Ванюша: лежишь ты сейчас и говоришь, мол, когда же ты, наконец, на ноженьки-то свои встать сможешь. А я тебе отвечаю: «Когда кое-что в сердце твоём появится, тогда и излечишься».
- Точно! Вспомнил… А что это «кое-что»?
- А ты подумай, Ванюша, головой-то своей.
- Сила что ли?.. Да где её взять сейчас? Или, может, вера? Да я и так вроде не неверующий – всё же крещёный, православный как-никак… А, может, цели какой мне в жизни не хватает?...
- Этак ты до морковкиной заговони гадать будешь, внучок. Ладно, так и быть, подскажу я тебе. Бабка моя ещё меня учила: «Коли хворь на тебя нападёт, зови врачей, но самое главное – зови того, кого ты любишь больше всего на свете. Потому как нет на земле лекарства более сильного, чем любовь».
- Выходит, что любовь – это лучший лекарь что ли, бабушка?
- А я тебе про что толкую?
- Вот оно что… - задумался наш Ванечка. – Бабушка…
Обернулся он опять к окошку, а старушки-то там уже и нет.
- Слыхала, Мурка? Нет на земле лекарства более сильного, чем любовь…
***
А пока Ванечка наш думу думает, мы с вами, ребятушки, ненадолго повернём время вспять и перенесёмся назад, почти в самое начало нашей сказки – в тот самый день, когда исчезла наша Марьюшка.
Так вот, ушёл наш Ванечка к себе домой, унёс хлебушек, что Марьюшка для них двоих испекла. Вернулась она – нет никого. Заплакала Марьюшка. Обидно ей стало, что вышло не так, как ей мечталось.
И вдруг, откуда ни возьмись, воробушек! Слетел откуда-то, сел на Марьюшкино плечо и как давай чирикать что-то на своём воробьином языке. Улыбнулась ему девица, слёзки свои утёрла, собрала в ладошку крошки, что от её хлебушка остались, и поднесла своему крылатому гостю:
- Кушай, мой хороший. Кушай, пташечка.
Клюнул воробушек одну крошку, другую, третью… А хлебушек-то этот непростой был! Вот и заговорила пташечка по-нашему, человеческим голосом:
- Спасибо тебе, красна девица!
Ахнула с испуга Марьюшка. Кто же такое мог подумать, чтобы воробей словом русским заговорил! Хотела было убежать наша красавица, а потом думает: «Куда же я из своего дома-то побегу?»
- И то верно, Марьюшка, - будто прочитал её мысли воробушек. – Ты не пугайся, что я с тобой по-вашему говорю. Это ведь всё твой хлебушек сотворил. Особенный он, силу большую имеет!
- Ой, матушки-батюшки! Неужто? Сроду такого не было, чтобы мой хлебушек такие чудеса творил… Да как же это вышло-то? Мука-то у меня вроде самая простая, от мельника нашего, дедушки Прохора. И водица тоже простая, колодезная…
- Верно. Всё верно говоришь, Марьюшка. Только главная волшебная сила его вовсе не в этом заключается.
- А в чём же?
- В том, что с особой чистотой в сердце ты этот хлебушек пекла, что любовь свою в самую серёдку положила. А любовь твоя настоящая, чистая, светлая… Мы тебя по всему свету искали, и вот, наконец, нашли.
- Ох, ты, Господи! Час от часу не легче!.. Ничегошеньки я не понимаю, милая моя пташечка… Кто меня искал? Зачем?!
- Да ты не волнуйся, Марьюшка. Я тебе сейчас всё по порядку расскажу. Слушай. Далеко на Востоке живёт наш Великий Султан – Повелитель птиц. И вот не так давно это случилось, как заболел он. Да так сильно и внезапно, что испугались мы, защебетали, застрекотали, закаркали, заухали, загоготали… Но он собрал нас и сказал, что есть, оказывается, одно средство, как ему помочь – о том в древнем пророчестве было сказано. Надо, мол, собрать по зёрнышку пшеницы со всех мельниц, какие только есть на земле. Трудно это было, но мы, птицы, справились. Принесли ему эти зёрнышки. Повелел Султан перемолоть их в муку – перемололи. И последнее, что нужно было сделать – это найти девушку-мастерицу, которая умеет не просто хлеб печь, а может всю свою любовь в него вложить. Вот тогда-то наш Султан и выздоровеет.
- Выходит, что девушкой этой я что ли оказалась?
- Ты, Марьюшка.
- Презабавно всё это, милый воробушек. И что же мне теперь делать? Я, конечно, рада была бы, если мой хлебушек исцелить кого-нибудь смог. И не важно, Султан это или простой человек. Да только живёт-то он, наверное далеко очень. Сроду я про него не слыхивала. Да и пташек всегда вольными считала. Зачем вам Повелитель? Ох, и забавно всё это!
- Ну, забавно или не забавно, только вот что я тебе скажу: велено мне было тебя найти – нашёл, велено доставить – доставлю. Как ночь на землю опустится, и луна на небо взойдёт, выходи в чисто поле. Великий Султан пришлёт за тобой. Только, чур, никому об этом не сказывай, ни словечка не говори. Никто не должен знать, куда ты путь держишь. Так Султан велел.
Ночью Марьюшка, как и условились, вышла в чистое поле. Вокруг тишина. Только ветер травы колышет да песни свои поёт заунывные. Вспомнила тут Марьюшка снова про своего любимого Ванечку, сердце так и защемило:
- Как же я ему ничего не сказала-то? Он, поди, завтра придёт да переживать станет, коли меня не найдёт… Ой, да что я? С чего бы ему переживать-то? У него ведь Аграфена есть… Любит он её… Нет уж, лучше вообще об этом думать не буду. Улечу в дальние края, как пташечка, может, и на сердце легче станет, по-другому жизнь повернётся-закружится…
Вдруг шум-гам-тарарам! Прямо с небес к Марьюшкиным ногам спустился орёл с крыльями золотыми да с пернатой свитою.
- Садись, - говорит, - на меня, Марьюшка, да держись крепче за уздечку!
Удивилась Марьюшка: орёл-то, как лошадка, запряжён был, всё чин-чинарём, всё по порядку, как принято в их деревне. Только у них в деревне лошадей запрягали, а тут Султан орла запряг. Вот чудеса!
Взобралась Марьюшка в седло на спину орла златокрылого, а он её как поднимет в небеса-то! Страшно – жуть как! Зажмурилась Марьюшка, сердце-то у неё из груди чуть не выскочило. Но спустя некоторое время она немного попривыкла, открыла сначала один глазок, потом другой: вокруг темень жуткая, не зги не видно. Где земля? Где небо? Одни лишь звёзды вокруг сияют-переливаются да луна круглобокая рядом плывёт.
Летели они, летели… А как светать стало, так Марьюшка глазам своим не поверила – красота-то какая перед ней открылась!
Солнце, будто яблоко наливное, румяное из-за гор вставало. Облака от него во все стороны расходились да переливались, будто перламутровые. Горы, туманом лёгким покрытые, стояли, словно богатыри невиданные, что ногами в землю вросли, а головой небо подпирают, - царственные, могучие, молчаливые.
- Господи, красота-то какая! – ахнула наша Марьюшка.
- А-я, а-я, а-я… - разнеслись вокруг эхом её слова.
И будто бы пробудилось всё вокруг: туман росой на землю опустился, задышала земля, засверкала миллионами капелек серебристой росы. Из-под росы трава поднялась, встрепенулась, качнулась на свежем утреннем ветерке. И от травинки к травинке будто волна зелёная побежала. Из этой волны вынырнули цветы красоты невиданной. Раскрыли они свои бутончики, повернули к солнышку, и полилось вокруг их дивное благоухание. Пташечки песенки свои запели. Душа возрадовалась!
- Никогда я ещё утро в небесах не встречала, - не могла прийти в себя Марьюшка. – Велики творения твои, Господи! Спасибо тебе за это утро! Я будто родилась заново. Чудо-то какое!
А меж тем показался на горизонте и дворец Великого Султана: весь из белого мрамора, в окнах мозаика всеми цветами радуги переливается, и везде колонны да арки диковинные. Никогда ещё Марьюшка такой красоты не видывала!
Опустился златокрылый орёл прямо перед дворцом. Встретили Марьюшку придворные… То ведь, на удивление её были не птицы, а самые настоящие люди… Да я и сама дивлюсь, ребятушки! Вроде Султан Повелителем птиц себя величает, а при дворе ему служит человек, а не птица... Да оно-то, если вдуматься, и понятно: крылья только в небе и нужны, для земной жизни они мало приспособлены, а вот умелые людские руки что во дворце богатом, что в доме простом завсегда необходимы…
В общем, слушайте дальше, детоньки мои милые. Повели придворные Марьюшку во дворец к Великому Султану. А там!!! Ох, и не рассказать, не пересказать мне вам, какая красота там была! У Марьюшки аж дух занялся. Она и представить себе не могла, что человек может жить во всём этом великолепии. В деревне-то у них всё просто было: вот изба о четырёх углах, вот печка да лавочка, вот стол да сундучок, а вот дверь да окошко. А тут что не комната – то сокровище, что не стул – всё будто лучшими в мире мастерами сделано. Даже полы, и те узорами выложены из каменьев самоцветных. Словом, Марьюшка наша только охала да ахала от восхищения. Так и привели её к Великому Султану.
Увидела его Марьюшка и все восторги свои разом забыла: лежит перед ней самый обычный человек – худенький, болезненный, бледненький. Лежит на огромной кровати, на шёлковых простынях, среди золотом расшитых подушек. Вроде всё, как правителю положено, а сам-то самый обычный. Никакого трепета и волнения, как придворные его, Марьюшка перед ним не испытывала. Ей, наоборот, что-то так жалко его стало.
- Подойди ко мне, - повелел ей Султан.
Подошла к нему Марьюшка поближе, взглянула в глаза его, и сразу же поняла, почему придворные его так побаиваются – у него ведь всё в глазах отражается: царствуют там гордыня, высокомерие да нрав крутой.
- Бедный ты человек, - подумала Марьюшка, глядя в его глаза. – Видно, тяжко тебе приходится с самим собой совладать. Кричишь, поди, да гневаешься по пустякам. Сколько гадостей в себя вобрал – вот и захворал от этого. Жалко мне тебя. Но уж я постараюсь добрый хлебушек тебе испечь, чтобы у тебя на душе хоть чуточку посветлее стало. Может, и впрямь поможет… Не знаю…
- Значит, ты и есть та самая Марьюшка? – спрашивает у неё Султан.
- Я.
- Хорошо. Я рад, что ты соизволила прибыть ко мне во дворец. Мои люди уже приготовили на дворцовой кухне всё, что тебе нужно. Иди, тебе всё покажут… Нет, стой! Не забывай: мне нужно, чтобы ты каждый раз хлеб пекла с любовью.
- А я без любви и не умею, - улыбнувшись, ответила ему Марьюшка и подумала: «Охо-хо… Уж не знаю, помогу ли я тебе, Султан, или нет. Хлеб-то мой я с любовью ко всем людям делаю, а тебе, видать, нужно, чтобы тебя одного любили».
В тот же день испекла Марьюшка хлеб для Великого Султана. Напекла она хлебов много, чтобы не только ему, но и всем придворным и всем птицам, что во дворце жили, хватило. Все сразу же полюбили Марьюшкин хлебушек, благодарили её.
Только Султан не выздоровел, разве что повеселел немного да помягче стал.
Марьюшка и на следующий день хлеб пекла, и ещё, и ещё, и ещё… Время бежало быстро, неделя за неделей. Работа в руках у Марьюшки спорилась. Только вот думы о Ванечке родимом её никак не покидали. С каждым днём она всё больше и больше по нему тосковала. Куда ни пойдёт, что ни делает – всё о нём думает. Глаза закрывает, а Ванечка перед ней, как живой, стоит: так и хочется ей провести ладонью по его головушке кудрявой, в глаза его окунуться, как в воду родниковую, голос его услышать. Так и хотелось ей крикнуть: «Ванечка, милый мой! Где же ты? Скучаю я по тебе, ненаглядный мой, очень скучаю!» Но не могла она этого сделать: и далеко он был, да и невеста у него была…
А меж тем Великий Султан всё не поправлялся. Вроде всё по пророчеству было: и мука волшебная, и девушка-мастерица, хлеб добрый печёт, любовь в сердце бережёт.. Да только не помогало ничего.
И вот однажды вызывает к себе Великий Султан Марьюшку и говорит ей:
- Я тебе приказывал хлеб с любовью печь. Приказывал?
- Да.
- Выходит, что мало любви вкладываешь! Мало!
- Да вы не кричите на меня. Я дело своё знаю.
- Тогда почему слова пророчества никак не исполняются? Может, не любишь ты меня, Великого Султана?
- Я Ванечку своего люблю. А вас я просто уважаю… И жалею немного.
- Жалеешь? Как это? Не надо меня жалеть! Я Великий Правитель, мною восхищаться надо! И любить!
Но, как не кричал Султан, ничуточки не испугалась его грозного вида Марьюшка. Только почувствовала, что вот сейчас ему и надо всю правду сказать:
- Вот вы требуете, чтобы вас любили. А сами-то кого-нибудь любите, кроме себя?
- Как это? Зачем? – опершил Султан. Вот уж чего-чего, а этого он никак не ожидал услышать.
- Зачем? А это самое главное. Сначала надо самому любить научиться. Любить других, не себя. Понимаете? Ведь, чем больше отдаёшь любовь, тем богаче становится твоё сердце.
- Нет, не понимаю. Если я что-то отдаю, то у меня этого уже нет. Оно мне уже не принадлежит.
- Это можно с предметами так делать, с вещами. С яблоками, например. Было три яблока, одно вы отдали, и у вас осталось два яблока, то есть на одно меньше. Но с душой всё по-другому. В ней ведь столько богатства скоплено: доброта, сострадание, человечность, мудрость, любовь. И всё это живёт и множится именно тогда, когда делишься с людьми, отдаёшь. А когда только самого себя любишь, то это уже не любовь совсем. Нет в ней той чудодейственной силы. Понимаете вы меня?
- Постой, так, может, пророчество не исполняется потому, что меня не любит никто по-настоящему?
- Ну, вот ничегошеньки вы и не поняли. Я вам про что втолковать пытаюсь? Сначала вы сами любить научитесь.
- А мне надо, чтобы меня любили! Меня! Меня одного! Я что, не достоин любви что ли?
- Да вы не гневайтесь, Султан. Гневом вы всё равно ничего не добьётесь.
- Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Никто не смеет перечить Великому Султану!
- А я вам не перечу. Я вразумить вас пытаюсь и говорю, как есть.
- Нет, нет и нет! Не согласен я с тобой!
- Я, кажется, знаю, чем вам помочь, - попыталась достучаться до сердца Султана Марьюшка. – Прошу вас, выслушайте меня. Я ведь понимаю, как сильно вам хочется, чтобы вас любили. Но ведь любовь нельзя принудить силой. Она сама приходит. Нужно только, чтобы вы сами готовы были впустить её в своё сердце. А для этого вам нужно изгнать оттуда гордыню и самолюбие. Они сейчас хозяйки в вашем сердце. К вам обязательно придёт любовь, если вы сами того захотите.
- Не придёт! Не придёт! Кому я нужен? – не слушал её Султан. – Я больной и немощный! Уходи! Не хочу тебя видеть!
- Я сейчас уйду. Но только, пожалуйста, дослушайте меня до конца. Умоляю!
Султан старался не слушать её, но Марьюшка говорила так спокойно и уверенно, что волей-неволей её слова проникали в уши Султану:
- Зухра! Вы её помните? Она служит у вас во дворце. У неё ещё две чёрные косы, тугие и блестящие, как две змеи. И глаза у неё очень красивые, тёмные-тёмные. Когда она на вас смотрит, то в них будто звёзды сияют. Это все во дворце уже давно заметили. Она надевает для вас свои самые лучшие одежды. А вечерами она собирает своих подруг и поёт песни, которые сама сочинила. Это песни о любви. Она поёт их так проникновенно, что все, кто слушают их, плачут. Зухра любит вас. По-настоящему любит.
- Это правда?
- Чистая правда. Простите, Султан, может, я и не имела права открывать вам эту тайну. Просто мне очень хотелось, чтобы вы знали, что совсем рядом есть человек, который вас любит.
- Как ты сказала, зовут эту девушку?
- Зухра.
- А почему я об этом раньше ничего не знал?
- Потому что вы были слишком заняты собой… Только прошу вас, не требуйте никаких объяснений от бедной Зухры. Придёт время, и она сама откроет вам свои чувства. Ведь с любовью нельзя обращаться грубо. Она как чуткий цветок, который нужно оберегать и заботиться о нём.
- Но тогда как же мне поступить? Посоветуй.
Марьюшка задумалась. Султан ждал.
- Я, кажется, знаю, что делать, - наконец вымолвила Марьюшка. – Давайте поступим вот как: Зухра часто к нам на кухню заглядывает. Я могу научить её печь хлеб, раскрою ей все нехитрые секреты. И очень скоро она сможет угостить вас своим собственным хлебом. Хлебом, в который она сможет вложить всю свою любовь. А ведь настоящая любовь такой силой обладает, что ваша душа непременно преобразится, а из тела хворь уйдёт. Любовь – это же самый лучший лекарь! Только и вы помягче будьте, слушайте, что вам сердце ваше подскажет.
Султан всё-таки смирил свою гордыню и сделал всё, как Марьюшка посоветовала. А спустя некоторое время – о чудо! – он и впрямь почувствовал, как хворь отступать стала, как любовь Зухры его преобразила.
Очень быстро пошёл он тогда на поправку, и счастья его, скажу я вам, ребятушки, не было предела! Совсем другим человеком Султан стал, когда открыл сердце своё для любви. И тут уж, не знаю, хлебушек ли из волшебной муки помог, или всё-таки любящее сердце Зухры чудо сотворило? Только понял Султан, как велика может быть силы любви.
- Как отблагодарить мне тебя, Марьюшка, - спросил он её, когда впервые после болезни смог наконец выйти в сад к своим любимым птицам в сопровождении своей любимой Зухры.
- Отпустите меня домой, там Ванечка, - только и сказала Марьюшка.
- Что ж, отправляйся в родные края! Будь счастлива! Спасибо тебе!
И волшебный орёл тут же подхватил её и понёс на своих лёгких золотых крыльях в родимую деревню.
***
Опустил златокрытый орёл Марьюшку ровно у её крылечка. А Марьюшка наша, как почувствовала под ногами сыру землю, так бегом к Ванечке побежала. А он-то её ждал! Сам не знает почему, но ждал! Только о ней и думал! Бросилась она к нему, лежачему, обхватил он её своими руками – слов не могут найти от счастья! Вот так и встретились они наконец, ребятушки мои хорошие.
Ну, а уж потом-то Ванечка быстро на поправку пошёл. Марьюшка ему во всём помогала. Да и сам он много усилий прикладывал, чтобы хворь победить. Любовь-то сколько силушки может дать человеку!
Вылечился наш Ванюша да стал ещё крепче прежнего. Обвенчались они с Марьюшкой и теперь уж не разлучались ни в горе, ни в радости. Всегда рука об руку шли, рядышком, в любви и согласии.
Вот и сказочке моей конец, ребятушки. Вы уж вспоминайте её почаще, особливо, как подрастать станете. Может, потом сами её своим деткам да внукам расскажете. Ведь сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок!