- Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?
- Чего?
- Остаться с тобой.
- А знаешь, чего хочу я?
Внимательные, золото-карие глаза смотрят, ожидая ответа.
- Чтобы у тебя не было жены.
Глаза становятся яснее, приобретают трезвость. Губы – в тонкую нить.
- Знаю. Эгоистично. Но и я не святая Мария.
Разочарованный вздох. Обиделся? Да нет, для человека, который мучает сразу двух женщин, обидчивость – роскошь. Несмотря на жестокость, которую я ему вследствие собственной слабости приписывала, глаза его по-прежнему оставались тёплыми и влюблёнными.
- Чаю хочешь?
Кивнула, плотнее кутаясь в плед. Приложила руку ко лбу – похоже, температура поднялась.
Он вышел, тихо затворив за собой дверь.
Все звуки смолкли, комната погрузилась в тишину и полуночный мрак. Обессиленная, я ждала. Чего-нибудь плохого. Я привыкла ждать плохого. Например, звук закрывающейся входной двери. С грохотом падающего сердца. Желания сдохнуть.
Я ждала, что он не вернётся. Ни с чаем, ни без него. Ведь это было так логично. Это было бы правильно.
Я все знала с самого начала.
Начальник технического отдела, Вышгородский Александр Сергеевич, он часто помогал нам с разного рода техникой – молодым практиканткам финансового отдела. На десять лет старше, он понравился мне сразу. Высокий, светловолосый, крепкого телосложения, с удивительно доброй улыбкой и ужасно неподходящими к этому светлому лицу тёмными глазами. Поначалу это были тёплые, дружеские отношения, не лишённые намёка на нечто большее. Но тогда казалось – и казалось правильно – что это ни к чему, что мы слишком разные, слишком чужие...
А потом – банально – случился новогодний корпоратив. Под всеобщее веселье, в разговоре, который начался ни о чём, а окончился поцелуями и жаркими объятиями, мы наконец-то признались друг другу в чувствах.
И в очередной новый год мы вошли отчаянно влюблёнными, мерзко возбуждёнными, не сводя друг с друга горящих глаз, не размыкая трясущихся от страсти рук. Тогда мы не отдавали себе отчёта в том, что все дальнейшее время будем пытаться избежать огласки наших тайных и тошнотворно-сладких отношений.
- Тебе с сахаром? – доносится с кухни.
Сглатываю набежавшие слёзы – не ушёл, тут, рядом, на расстоянии пяти метров от спальни до кухни.
- Градусник где у тебя лежит? – снова глухой голос из-за тонких стен. Меж тем мне кажется, что он доносится до меня из другого мира, словно сквозь вату.
Не отвечаю.
- Как тебя, стерву, терпеть?! – спросил он однажды.
Мы тогда сильно поругались. Его сын заболел, и он не смог приехать помочь мне с ремонтом, который растянулся на полгода и к тому времени вызывал только скверные эмоции. Он, конечно же приехал, но гораздо позже. И вот он стоит, со шпателем в руках, на нём перепачканная краской белая футболка, и смотрит на меня глазами смертельно больного человека.
- Ну если я такая стерва, зачем меня терпеть? Дверь там. – киваю в сторону прихожей.
- Мне уйти?
- Не знаю, сам решай. Хотя, как мы видим, с принятием решений у тебя сложно.
Шпатель летит в стену. И моё сердце вместе с ним.
Расходились мы часто. Всё из-за моего глупого ожидания, что он решится и выберет. Выберет меня. Или её. Нет, всё-таки меня. В вязких, болезненных ломках я просила его только об одном – уйти. И он бы ушёл насовсем, если бы я не бежала следом. И он не выдерживал. Оставался. Любил. Бил словами. Мучил нежностью. Испытывал на прочность долгим отсутствие. Возносил на небеса долгожданными встречами.
Как часто я твердила про себя, словно молитву, одни и те же слова: «Решись. Выбери меня. Брось её. К чёрту сына. К чёрту его мать.» Но ничего не происходило, а я не решалась произнести это вслух.
Вечно ожидающая чуда, я теряла себя в этих обременяющих чувством стыда и боли отношениях, с той же неизбежностью, с какой тонул Титаник. Я знала с самого начала – это история с плохим концом. И все это время, каждую минуту, ждала. Ждала конца и закономерного освобождения. Вот только одного я не учла.
Освободить себя могла только я.
Плед не грел. Кожа горела. Внутри всё полыхало.
На кухне гремел чайник. Хлопали дверцы. Потянуло сигаретным дымом.
Звуки снова стихли.
«Ну вот сейчас он докурит и точно уйдёт» - пробежала параноидальная мысль.
Натянув на себя дополнительно ещё и одеяло, я уткнулась в подушку лицом. Господи, исчезнуть бы. Тело трясло крупной дрожью, оно словно кричало мне «Видишь! Это ты! Это всё ты! Это всё из-за тебя! Давай же, сделай это! Руби, режь, жги все нити! Сейчас самое время! Я устало! Ты устала! Он нам больше не нужен!»
- Я знаю, - простонала в подушку, - Но как? Как мне это сделать?
Собственный голос расплывался, распадался на молекулы, растекался ядом по постели, казался чужим…
… спасительный сон накатывал, словно прохладные волны в жаркий день. Сон?.. Остатком бодрствующего сознания, который жар ещё не успел поглотить, я услышала знакомую мелодию. Телефон. Не слушающимися руками нащупала трубку в складках одеяла. «Папа». Нахмурилась вспоминая. Точно, мы же собирались встретиться.
- Да, пап, - выдыхаю в трубку охрипшим голосом.
- Наташка, привет, - родитель, как всегда, бодр.
-Пап, я сегодня не смогу.
Чувствую, как слёзы предательски жгут кожу.
- Дочь, ты заболела что-ли? – озабоченный родной голос.
- Немного, - откровенно лгу, кусая край наволочки.
- А, ну отдыхай тогда. Ты только скажи, о чём поговорить то хотела? Мне показалось, ты вчера расстроенная звонила. Всё в порядке?
Молчу, боясь разреветься ещё сильнее. Глубокий вдох. Выдох. Ещё раз. Решаюсь:
- Да я спросить хотела… Совета… Как думаешь, где можно дрель хорошую купить? – «Эх, была не была, пусть так, чем правду»
- Ого! Дочь, ну у тебя и вопросы к старику! Ты мне отродясь таких не задавала! – посмеивается папа, - Ты там что, ремонт затеяла?
- Не, пап, это маме. Ты ж знаешь, она к жизни совсем не приспособлена.
Впиваюсь ногтями в ладони.
- Да уж, мать твоя … - осекается, и ворчит, - А всё почему? А потому, что ушла от нормального мужика в своё время к пианисту своему вшивому, вот и мучается теперь! Говорил я ей «Лена, ты пожалеешь о своём решении!» Любовь у неё, видите ли! Это, доча, кара такая, между прочим! Семью твоя мать разбила, чужую сломала, вот и сидит теперь у разбитого корыта, как та старуха! Это разве семья, когда мужик дрель купить не может?
Улыбаюсь сквозь слёзы – это ворчание я слышу уже пятый год.
За стенками стучат чашки по столешнице, и мне отчаянно хочется крикнуть в трубку «папочка, забери меня отсюда!» Но знаю – у отца гипертония, сердце слабое. Нельзя.
- Ты, дочка, смотри, ошибок матери не повторяй, - добавляет он серьёзно, и у меня замирает сердце, - Не шутки это. Чужое брать нельзя.
Чувствую, как страшно ноет под левым ребром.
- И это… знаю я магазин один, так уж и быть, посмотрю вам дрель.
- Спасибо, пап, - хриплю задыхаясь.
Жму отбой. Захлёбываюсь.
Тону.
Врач в белом халате, большой и грозный, возвышается надо мной.
- Да у неё температура сорок. Давно болеет?
- Ну, наверное.
- Что значит «наверное»? Температура до этого поднималась? Вы муж или кто?
Молчание.
- Да поставьте вы свой чай. Берите листок, записывайте. Постельный режим. Много тёплого питья. «Ремантадин» по одной таблетке утром и вечером. При температуре – «Нурофен». Если станет хуже, срочно скорую и в стационар оформляйтесь. Всё ясно?
- Да, спасибо.
Шаги. Щелчок. Шаги.
Смотрю на стоящего передо мной мужчину. В замешательстве он переминается с ноги на ногу. Вид у него отстранённый, взволнованный.
Чувствую, как температура после укола стремительно падает. И вместо жара по телу разливается непривычная и облегчающая пустота.
- Я в аптеку сбегаю. Подождёшь? —находит он, наконец, что сказать, и тянется за свитером.
- Саш, – зову я тихо.
- Да.
- Саш, я не хочу больше ничего ждать.
- Так я быстро, одна нога тут, другая…
- … Нет, Саш, ты не понял. Я совсем ничего ждать не хочу. Ни чая, ни таблеток, ни тебя.
Говорю, и чувствую, как уголки губ тянутся вверх. Как всё живое, к солнцу.
- Наташ, ты серьёзно? – золото-карие глаза смотрят растерянно. А внутри них я замечаю уголёк скрытого ликования.
- Ты свободен, Саш. – объявляю тихо, и добавляю, - Я свободна.