Зима-женщина не для слабаков. Она дана нам для ощущения крайностей. Она вся – возможность счастья. И в ней можно задохнуться, пропасть.
Мы с писателем Кукенгейзером уважаем зиму.
Иногда мы ездим смотреть ее на Русский Север. И для значительности называем это этнографическими экспедициями. Мы умеем долго дышать этой зимой и долго идти по ее полям пешком. Кроме того, мы научились конструировать разговоры с местными жителями так, что на х.й нас посылают не сразу, а выслушав.
В таких путешествиях мы не ищем смыслов и не делаем выводов, просто радуемся тому, что вот дали поглядеть на то, что от когда-то шумной и могучей жизни осталось. Без соплей. Хотя зимой это почти невозможно.
Вот пошли мы как-то в одно селение, оставляя за собой ямки следов. Походили по селу и не встретили ни одного человека. Снег пах сиренью. И тут приехала хлебовозка. Не проехала, а именно, что приехала. По прямому назначению – хлеб привезла. Чудеса там делаются просто, можно сказать, на коленке.
- Иди, спроси, - сказал напарник, может, быть они в Ошевенск поедут. Хотя куда им еще ехать? Дальше-то дороги нет.
Таганский писатель Кукенгейзер не любит договариваться с простым народом. Не привык.
- Да, ладно, -говорю я, - дойдем.
- Хорошо тебе, ты лыжник, - стал давить на жалость Кукенгейзер. – А я, между прочим, человек столичный, изнеженный. И потом, не забывай, что я из этих, которым шестьдесят плюс. А еще я нытик.
Никто не удивился нам, как будто туристов тут – вот только автобус отъехал.
- Мальчишки, - сказала продавец на правах хозяйки авто, - куда ж я вас посажу-то? Если только в будку.
- Да, да,- почти закричал Кукенгейзер, -нам только туда и надо, в будку. Мы вам оттуда песни петь будем.
- Он в консерватории учился, -подтвердил я.- По классу виолончели.
Залезли мы в будку, сели на ящики. Водила захлопнул дверь и стало темно. Всю дорогу мы и правда орали песни. Пахло хлебом, нас подкидывало, мы смеялись, сбивались и начинали снова.
У магазина, напротив гостевого дома, в котором мы жили, нам остановили. Я спрыгнул, чтоб запечатлеть Кукенгейзера. Он лыбился.
- Не выходи из образа, - говорю. – Пой.
-Че петь-то?
- Ну, как че? А на черной скамье, на скамье подсудимой. Там сидит его дочь и какой-то жиган.
Потом мы взяли в магазине пирогов, еще теплых. В доме у нас оставалось немного спиртного.
- Щас как напишу в свой писательский блокнот про наше приключение, - угрожал Кукенгейзер.
Но после выпитого, лег на кровать, включил телевизор, который не показывал, долго и затаенно слушал передачу "Давай поженимся".