Когда у нас с одной стороны дома уже утро, то на другой - совсем ещё темно. И пока день только-только закипает на медленном огне рассвета, ночь степенно и неспешно убирает звёзды до вечера на ледник. Лишь стаявшая до месяца луна не желает скрываться, и, растекаясь понемножку по тарелке неба облаками, делается всё тоньше, прозрачнее, пока не исчезает вовсе.
Хорошо бы, чтобы точно так же терялись в складках времени детские страхи, а не донимали нас, постоянно напоминая о себе. Радует лишь, что, об руку с ними, как с ночью день, идут радости, простые незамысловатые и таинственные детские радости. Об одной из них я вспоминаю каждый новый год.
А было мне... Да нет, не могу даже предположить, сколько мне исполнилось лет, но никак не меньше четырёх, ибо я уже год, как читал всё, что только попадалось на глаза, и уже понемногу начинал понимать, для чего делаю это.
Время было непростое, родители, как не старались, не могли этого скрыть, и мы быстро взрослели. Предугадывая наперёд сетования про несхожесть обстоятельств, соглашусь лишь, что сложным оно было, разумеется, не для всех, но мы жили очень бедно. Однако, балансируя на грани голода, отдавая должное лишнему... совсем нелишнему куску хлеба, мы радовались друг другу, каждому новому дню, да иначе понятой, не раз читанной книге.
В канун нового года мать достала с антресолей старую, похожую на детскую пирамидку, пластмассовую ёлку и коробку с игрушками. Ветки новогоднего деревца и колючие кусочки ствола, попеременно надевались на металлический прутик одна за другой, и, едва макушка была пристроена, оказалось, что ель почти что в два раза выше меня ростом. Покуда мы с матерью доставали из коробки игрушки и развешивали их, отец с улыбкой наблюдал за нами, а как только большая часть украшений нашла своё место на ветвях, он встал и поднял ёлку повыше, водрузив на табурет, который в обычное время служил нам обеденным столом.
- Чтобы праздника было больше! - Сказала мать, потрепав по макушке меня, а потом и ёлку.
Я был совершенно согласен с нею, ибо понимал, что новогоднее убранство берегут вовсе не от моих посягательств. С нами вместе пережидал трудные времена пёс, который съел однажды целую сковороду жареной картошки. Еда предназначалась для всех, но собака не ограничилась своей частью, а слизала содержимое, стоило хозяевам лишь на минутку отвернуться от импровизированного стола.
Когда я укладывался спать, на душе было так славно, что, позабыв про голод, я, против обыкновения, не попросил у матери кусочек хлеба с солью и подсолнечным маслом. Задремал также - необычно быстро, но всё же чувствовал, как лежу и улыбаюсь во сне.
А наутро...
Обычно я просыпался рано, и тихо читал в постели, прислушиваясь к дыханию родителей. Но в этот день проспал. Предчувствие новогодних радостей, ещё неведомых мне, бередили душу, хотя я не помню, чтобы ждал какой-то особенной еды или подарка. Просто-напросто желалось удержать в себе подольше это бесценное ощущение праздника, и, кажется, больше ничего.
- Сыночек, просыпайся! Сегодня вечером мы будем встречать Новый Год! - Мама будила меня, нежно прикасаясь ладонью ко лбу. - Заспался ты нынче, переволновался вчера. Ну, хорошо, что температуры нет. Вставай скорее, умывайся.
Прежде, чем открыть глаза, я ещё сильнее зажмурился, чтобы вновь увидеть нашу замечательную ёлочку во всей её красе, как можно ярче, и почувствовал необычный пряный, праздничный запах. Медленно-медленно приоткрыв веки, я заметил на книжной полке рядом с ёлкой вазу, доверху наполненную яркими оранжевыми комочками. Именно их пористые щёки издавали столь восхитительный аромат. Мандаринов до того дня я не пробовал, но сразу узнал по картинкам из книг.
Перехватив мой удивлённый взгляд, мама улыбнулась:
- Поешь овсянки, и сразу можешь приступать. Это всё тебе!
- Мне?! Нет! - С горячностью отказался я. - Мы подождём до вечера и станем есть все вместе, втроём. А пока... пусть они так пахнут, хорошо?
Я знал маму с самого своего рождения, поэтому понимал её лучше, чем она сама, и в тот час сразу же догадался, с каким трудом ей удаётся не расплакаться, поэтому отвернулся, сделав вид, что занят книжкой, чтобы она могла уйти плакать в ванную.
Тогда, точно как и теперь, у нас не было телеприёмника, и мы ждали наступления нового года, глядя на будильник, папа завёл его специально на двенадцать часов ночи. И вот, когда он, наконец, прозвенел, мама протянула мне мандарин:
- С Новым Годом, сыночек! - И зачем-то добавила, - Кушай осторожно...
- Там косточки? - Спросил я.
- Наверняка... - Загадочно ответила мама, и вдвоём с отцом они стали наблюдать за тем, как я впервые в жизни снимаю шкурку с мандарина.
Стоило разломить его на дольки, как в середине обнаружилась свёрнутая в трубочку записка. Раскрыв её осторожно, я прочёл: «В прихожей тебя поджидает сюрприз».
Я побежал в прихожую, и увидел небольшой свёрток, рядом с которым лежал ещё один мандарин, внутри которого тоже оказалась записка.
Переходя из одного угла квартиры в другой, я собирал свёртки и мандарины, читал записки, разворачивал нехитрые подарки, а родители в это время глядели на меня во все глаза, прижав губы зубами, чтобы не разрыдаться. Они были так счастливы, что у них есть я... Но сидели, прижавшись друг к другу, как два воробушка, и мне их было отчего-то ужасно жаль.
Говорят, что мандарины - символ богатства, любви и счастья. Может, для кого-то это и так, но, лично для меня то будет верно лишь только в том случае, и до той поры, пока в самом их центре, под рыхлой пахучей кожурой я вновь и вновь смогу отыскать свёрнутую в трубочку записку от мамы. И, чтобы, когда я стану её читать, родители видели моё лицо, да сидели рядышком, тихо-тихо, как воробьи...