(ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ)
В марте 2022 года пЕрвая книга трилогии «Срок для адвоката (главы 1-14) вышла в издательстве АСТ.
Для тех, кто любит читать бумажные издания, приобрести ее можно в книжных магазинах Москвы и Санкт-Петербурга, а также заказать доставку по интернету.
Приятного чтения!
КНИГА 1
ДЖУНГЛИ
В тихом Херсоне
— Убива-ают! — отчаянный крик запыхавшегося цыганёнка пронзил знойную густую тишину старой цыганской мазанки, в которой Мария Михайчак только что прилегла вздремнуть после обеда.
— Скорее!... Вашего Борю!... У пивной бочки!... На площади... — надрывался пацан.
Этим криком, будто ураганом, Марию вынесло из дома и понесло по улице.
Её младшая ладная, гибкая дочь Надья, подметая пыльную грунтовку длинной цветастой юбкой, не отставала от матери. Вторая, старшая дочь Люба, беременная, с огромным животом, семенила за ними.
Подбежав к пивной бочке, они увидели троих широкоплечих аборигенов с испитыми лицами, остервенело вбивавших свои грязные ботинки в тело лежащего на земле парня, в котором, несмотря на кроваво опухшую физиономию, Мария сразу узнала своего сына Борю.
Стараясь кое-как прикрыть израненными руками окровавленную голову, катаясь по земле, он безуспешно пытался уворачиваться от ударов.
Не долго думая, Мария схватила валявшийся на дороге детский велосипед и с рёвом медведицы, спасающей своё дитя, бросилась на озверевшую троицу, нанося удары направо и налево.
Ярость матери отбросила нападавших от её сына, которого она сразу же стала пытаться поднимать, чтобы увести домой.
Мария не заметила, как один из подонков — рыжий приземистый — с расквашенным ею носом и раскрытым выкидным ножом в руке подходил сзади, намереваясь пырнуть её в спину.
Но зато его хорошо заметила шестнадцатилетняя Надья.
Вмиг, как дикая кошка, она прыгнула сбоку, повисла на уже занесенной для удара руке рыжего и изо всех сил впилась в неё зубами. А когда тот с коротким криком выпустил нож, она нагнулась, подхватила его с земли и в исступлении с размаху…
Удар — клинок, как в масло, вошел в разжиревшую от алкоголя печень гопника. Еще удар — в сердце.
Парень рухнул и остался лежать с ножом, торчавшим из его груди.
Смерть. Страшная и мгновенная. На миг все участники и свидетели драки застыли в оцепенении. А ещё через минуту их всех как ветром сдуло. Площадь опустела.
Но ненадолго. Уже через полчаса она заполнилась жителями посёлка. Тут же притащили откуда-то взятый ещё не обитый материей гроб, в который положили тело убитого.
И с этим гробом на руках толпа потекла к центру города, по пути всасывая в себя от всех пивных бочек и распивочных точек десятки и десятки таких же выпивох, даже толком не понимающих, что происходит.
— Смотрите, люди, что делают с нами цыгане!
— Цыгане режут нас, люди добрые!
— Нас убивают среди бела дня!
Неуправляемая, ревущая в несколько сот глоток орда, по пути разбивая ларьки и переворачивая одиноко стоявшие машины, заполнила площадь перед обкомом партии.
Испуганная власть даже не пыталась разобраться.
Она тут же объявила народу, что все без исключения цыгане будут сурово наказаны, а расследование начнется немедленно и будет взято на контроль лично прокурором области.
Это подействовало, как на быка — красная тряпка, как сигнал к атаке.
Бросив гроб на землю, бунтующая орава ринулась назад, расправляться с цыганами. Но те уже успели исчезнуть.
Тогда стали грабить и жечь цыганский посёлок, вымещая злобу на оставшихся беззащитными собаках и кошках.
ТРЕМЯ ЧАСАМИ РАНЬШЕ...
На площади, опустевшей после убийства, Люба, Мария и кое-как поднявшийся на ноги Борис все еще никак не могли прийти в себя.
Они со страхом смотрели то на труп, то на Надью, которая, опустившись на землю, обхватила голову руками и тихонько — даже не плакала — выла, не отрывая взгляда от мёртвого тела.
Первой опомнилась Мария — полная, с покрытым глубокими морщинами и слишком тёмным даже для цыганки лицом. В свои пятьдесят пять она смотрелась лет на десять старше.
Чувствуя уже привычную боль в левой стороне груди («Опять сердце...»), она, закусив губу, рывком подняла Надью на ноги и, скомандовав голосом, привыкшим к повиновению:
— Домой, все домой! Боря, а ты... идти сможешь? — тот кивнул, — тогда мухой за дядей Ромой, пусть едет к нам. Да поживей! — и первая посеменила по направлению к дому.
Добравшись до своей мазанки, она первым делом крикнула Любе:
— Корвалолу мне... накапай! — но, не дожидаясь ее и отодвинув вместе с Надьей, сундук в сенях, вынула четыре небольших доски пола и по лесенке, кряхтя, спустилась в холодный подвал.
Там скучали несколько мешков картошки с проросшими клубнями. Она развязала один, стоявший в ряду последним, толкнула и опрокинула его на земляной пол.
Картошка разбежалась по полу, и показался плоский увесистый свёрток, завернутый в голубую клеёнку. Мария подхватила его, выбралась наверх и быстро сунула его Любе.
— Что смотришь? Под юбки прячь. Под живот... Да поглубже. К тебе не полезут. Хотя... Всем уезжать надо. Ты, Люба, с детьми — первая... Своих и Борькиных возьми... ничего, влезете. Надью тоже. И давай в Николаев. К дяде Баро. А второй ходкой Рома нас с Борей и манатками отвезёт. Да смотри... всё, что мы собрали... у тебя теперь. Если с нами что не так... знаешь, что делать. Собирайтесь.
Кое-как, превозмогая боль, которая, как казалось, сидела в каждой клетке его тела, Боря доплёлся до дома дяди Ромы, но, не увидев во дворе старый голубой «Москвич», со стоном опустился на лавочку.
«Надо ждать, — подумал Борис, понимая, что он один сейчас — надежда и спасение семьи, — из города нужно рвать когти, как можно быстрее».
Прошел час. Наконец, долгожданный «Москвич» возник на горизонте. Борис поковылял к нему, опустился на заднее сиденье, быстро рассказал о происшедшем, и они помчались по направлению к дому Марии.
Примчались... Поздно...
После убийства на площади не прошло и десяти минут, как Лешка, по прозвищу Молдаван, один из тройки храбрецов, героически пинавших Борю, а по совместительству сексот участкового инспектора, добежав до двери его квартиры, громко забарабанил в неё, зная, что звонок не работает.
Разомлевший от жары и выпитой за поздним обедом водочки, участковый Тетеря, огромного роста и неподъёмного веса краснощекий лысый мужчина лет пятидесяти в новых синих трениках и неопределённого цвета майке открыл входную дверь, обитую коричневой кожей, протёртой в нескольких местах.
— Ты шо, черт нерусский, охренел? Ты б еще башкой своей дубовой постучал?
— Гражданин начальник, беда! Цыганы Борька, Надька и старая Мария нас побили! А Надька... Федьку Рыжего... замочила! — еле справляясь со сбившимся от бега дыханием, застрочил Молдаван, — насмерть убила! Хватать их надо! Сбежит цыганва!
Хмель мгновенно вылетел из круглой башки участкового.
«Убийство на моём участке... Конец квартала... Квартальная премия...» — первое, что промелькнуло в его голове.
— Ладно. Понял. Чеши! — Коротко кинул он Лёшке.
Тетеря закрыл дверь, подошел к телефону и позвонил начальнику РОВД домой.
Через две минуты милицейский УАЗик с ревом вылетел из гаража райотдела и, поднимая тучи пыли на никогда не знавших асфальта улицах поселка, помчался к дому Марии Михайчак.
Любе просто повезло. В тот момент, когда машина, въехавшая к ним во двор, резко затормозила, и из неё выскочили три милиционера с пистолетами в руках, она как раз забежала по нужде в покосившийся деревянный туалет, притулившийся в конце двора за сараем.
Она слышала крик матери и, рванувшись из-за сарая, увидела, как Надью и Марию повели к машине под конвоем. Уже садясь в уазик, мать оглянулась и, на миг встретившись глазами с Любой, кивнула: «Ничего, дочь... Я на тебя надеюсь...»
Цыганская жизнь — не сахар. И Люба, в свои двадцать два пережившая смерть двух мужей, умела собраться в нужный момент. Она не запаниковала, не упала в обморок. Вернувшись в хату и успокоив пятерых плачущих детей, деловито стала собирать вещи, необходимые для переезда.
Вскоре подъехали Боря и дядя Рома. Узнав о том, что мать и Надью увезли, Борис тут же засобирался уходить.
— Ты куда? Мать сказала, чтоб мы все уезжали.
— Я её не оставлю. Ну, Надья, понятно. А мать? Её-то за что схватили? Ты же знаешь, у нее сердце. Я им все расскажу. Всё, как было. И её отпустят.
— Её и так отпустят. Надье не поможешь. А мать отпустят. И если она сказала нам ехать, значит, надо ехать, — настаивала Люба.
И тут к удивлению Любы её невысокий, полноватый, всегда добродушный брат голосом, не допускающим возражений отчеканил:
— Молчи, женщина! Я — мужчина. Я решаю, что надо делать, а чего не делать. А ты забирай всех детей и ехайте в Николаев. Заберу мать — мы к вам будем.
Люба не успела даже открыть рот, как Боря исчез из хаты, как будто его и не было.
Люба
Солнечным майским днём в юрконсультацию к Марку Рубину, как снег на голову, свалился Юра Пригоров, чемпион по пивным баталиям в студенческом общежитии, где они когда-то вместе жили.
Теперь Юра был одним из лучших следователей в Николаеве — городе, где Марк уже три года работал адвокатом.
Они давно не пересекались, и Марк, радуясь встрече, предложил пообедать в небольшом кафе.
— Марк, а ты знаешь, какие байки мне про тебя долетели?
— От кого?
— От ребят с УВД по твоему району.
— И какие же? Лают, небось?
— Да не, наоборот. Говорят, что ты адвокат, который прёт напролом, не боится ни бога, ни чёрта! Или преувеличивают? — с хитринкой в глазах улыбнулся Юра.
— В каком смысле? Бога вообще-то почитать принято,— улыбнулся и Марк.
— Конечно, конечно. Я просто хотел сказать, что ты берешься за дела, от которых другие отказываются. И даже от телекамер не отворачиваешься!
— Это да. На журналистов внимания не обращаю.
— И что, от гиблых дел никогда не отказывался?
— Да брось ты, Юра. Мало что болтают. Бывало, и отказывался.
— Так, значит, все-таки бывало?
Марк кивнул.
— Ну например? — не отставал Юра.
— Как-то раз ко мне обратилась клиентка с просьбой защищать её брата. Мужик, уже отсидевший 8 лет за изнасилование малолетней, выйдя, женившись и имея троих детей, снова напал на двенадцатилетнюю девочку, ловившую рыбу на канале. Представляешь, сволочь?! Но она так сопротивлялась, что её шортики он смог стянуть только до колен. А потом, бросив на землю, забил её ногами до смерти и, чтобы скрыть убийство, швырнул тело в канал. Сначала признался, рассказал подробно, а потом стал всё отрицать. Ко мне пришла его сестра. Коллеги её как увидели, дернули меня в сторону и шепчут: «Марк, ну тебе везёт! С тебя поляна! Это ж богатейшая тётка в городе!»
— Посмотрел я постановление о привлечении его в качестве обвиняемого, и так противно стало... Отказал ей, короче. Так она пристала, как банный лист. Предлагала золотые горы. Я ни в какую. А моя коллега, пока я на обед ходил, обработала её по полной. Убедила, что поможет брату, и взялась вести это дело. Представляешь, дура! Я случайно оказался в областном суде на вынесении приговора. Как и предполагал — смертная казнь.
— А если человек заслуживает защиту, то мнение других мне не важно, —закончил Марк.
Юра довольно улыбнулся:
— Тогда нормалёк. Есть дельце прямо для тебя. Я уверен, что Мария, старая цыганка из Херсона, к тому же мать-героиня, мать двенадцати детей, которую обвиняют по 206-й части второй, твоей защиты заслуживает.
— А что, в Херсоне адвокатскую коллегию закрыли? Зачем ей николаевский адвокат понадобился?
— Понимаешь, в Херсоне это дело имело слишком большой резонанс. Там бунт был. Местные адвокаты отказались. Несколько цыганских семей сбежали в Николаев. На меня вышла Люба, дочь Марии, а я подумал о тебе. Встреться с ней, поговори.
И хоть Марк не обольщался насчёт образа жизни цыган: гадают, подворовывать, вытягивают на улицах и вокзалах из людей деньги обманом, хотя многие уже вели оседлый образ жизни, работая кузнецами, на заводах и особенно много в колхозах, но когда дело касалось отдельных людей, попавших в мясорубку следствия, ни национальность, ни род занятий для него не были важны.
Человек — в беде, и его нужно выручать.
— Мать-героиня и особо злостное хулиганство? Как-то не вяжется... Не звучит… Ну, хорошо. Пусть приезжают завтра в консультацию к одиннадцати часам.
— Спасибо, Марик. С меня бутылка. Будет нужна помощь, звони.
На следующий день точно к назначенному времени в здание юрконсультации, где работал Марк, вошла беременная женщина, на вид лет двадцати пяти, с большими карими глазами на довольно красивом смуглом лице, в яркой многоцветной и просторной цыганской одежде, не скрывавшей её огромный живот, золотых серьгах и таких же золотых браслетах на обеих руках.
Она вела за руку двух девочек-двойняшек, примерно лет пяти.
— Здравствуйте! Вы — Рубин? – спросила она.
— Проходите, присаживайтесь, — показал Марк жестом на стул.
— Меня Люба зовут, — присев, представилась цыганка.
— Очень приятно, Люба. Слушаю вас внимательно.
— А как рассказывать, коротко или подробно? А то рассказывать мне долго, если подробно, — печально улыбнулась она.
— У меня время есть. Чем подробнее, тем лучше. Главное, правдиво.
Её рассказ потряс.
Эмоционально, ярко и образно Люба нарисовала жуткую и беспросветную картину жизни цыганского племени в одном из посёлков Херсона на протяжении многих лет. Признаться, Марк даже не подозревал, чтобы в советское время такое было возможно.
На окраине города Херсона, что в полутора часах езды от Николаева, расположились несколько посёлков, которые называли «самозахват» или «самозастрой».
В этих посёлках хозяева кое-как слепили дома, домики или их подобие из самана, ракушечника, глины или фанеры. Кто-то со временем узаконил строение, а кто-то нет.
Один из таких полулегальных поселков был разделён надвое улицей. По одну сторону улицы жили цыганские семьи, по другую — полукриминальный сброд, которого в посёлке было большинство.
Весь город знал — они постоянно враждовали друг с другом. Эта вражда сопровождалась кровавыми драками. Иногда насмерть. И жертвами почему-то в большинстве случаев были цыгане. Ни правды, ни управы на распоясавшихся подонков найти было невозможно.
У Любы убили первого мужа, от которого у неё двое детей, а потом и второго, от которого она беременна сейчас.
Все жалобы в милицию оказывались у участкового, которого регулярно «подкармливала» и с которым постоянно выпивала шпана. Ни просьбы, ни слёзы не помогали. Виновные оставались безнаказанными. И такие случаи были не в одной семье.
Цыгане всерьёз подумывали о переселении в другое место, а некоторые, в том числе и семья Любы, даже поставили дома на продажу. И даже цыганский барон, ничего не смог сделать, только разводил руками.
Несколько дней назад Люба чуть не умерла от страха после того, как её мать Мария спасла своего сына Борю от пьяных разбушевавшихся соседей, а её сестра Надья, предотвращая убийство матери, вонзила нож в сердце нападавшему.
— Закрыли сестру Надью. Статья — убийство. Арестовали маму Марию. Статья — особо злостное хулиганство. И даже брата Борю посадили — злостное хулиганство. Нападавшая на него пьянь «сделана» потерпевшими... — со слезами на глазах закончила Люба.
«Правосудие во всём своём блеске! Таким оно было. Такое и есть. Будет ли иным? Вряд ли... — пронеслось в голове Марка.
Слух о случившемся в Херсоне мгновенно перелетел через границы страны и достиг «вражеских» голосов.
И вот уже самый вражеский из них — «Голос Америки» — на все лады склоняет и спрягает «славную» советскую действительность, добавив немало седых волос руководителям Херсонской области, не говоря уже о тех наказаниях, которые посыпались на них из Киева и даже из Москвы (доложено самому Андропову!).
Не за сам факт убийства, а за то, что допустили волнения в городе!
Больше всего Люба переживала за мать, которая и так часто болела. Перенесла инфаркт. А в тюрьме здоровье уж точно не поправишь.
Марк заключил с Любой договор на защиту Марии, но это еще не всё.
То, что здесь передано вкратце, Люба рассказывала на протяжении двух часов, приводя многочисленные примеры физических и моральных обид цыганам на этой забытой богом окраине Херсона, где закон начинался и заканчивался на участковом милиционере, щедро подкармливаемом и делившемся со своим начальником РОВД.
Многочисленные попытки изменить положение жалобами в районную и областную прокуратуру успеха не имели.
Жалобы возвращались начальнику милиции и участковому. Реакция была соответствующей. Цыганам доставалось еще больше.
Слушая Любу, Марк не раз вздрагивал, как будто сам переживал все те ужасы, которые выпали на долю её семьи и соплеменников.
Будучи под сильным впечатлением от ее рассказа, он понял, что не сможет ждать долгих месяцев следствия, суда, обжалования приговора. Марк решил действовать немедленно.
Поэтому он тут же засел за написание пространной жалобы в Центральный комитет Коммунистической партии Украины на имя Первого секретаря ЦК КПУ.
Каждый тезис этой жалобы Марк подкреплял реальными фактами беззакония, творящегося в Херсоне и сообщённого Любой.
Писал, еще будучи во власти эмоций, и когда прочитал написанное своим коллегам, те одобрительно закивали головами:
— Молоток, Марк!
— Классно написал!
— Отправляй! Удачи!
На следующий день Люба привезла свидетельства о смерти двух её мужей и целую кучу прокурорских и милицейских отписок, а также справки о болезнях её матери Марии, копии которых Марк приложил к своей теперь уже документально мотивированной жалобе, которую Люба решила сама отвезти в Киев, в ЦК КПУ.
Если бы он только мог представить, к каким последствиям это приведёт!
Неожиданная встреча
Через некоторе время Марк решил навестить Херсонскую областную прокуратуру, чтобы отвезти ордер на защиту Марии.
В Херсоне Марк очутился впервые. Такой же зелёный, пыльный и жаркий южно-украинский город, но чуть поменьше Николаева.
Зайдя в прокуратуру, заглянул в кабинет, на двери которого висела табличка: «Начальник следственного отдела Верноруб», и, увидев пожилого небольшого роста мужчину, прилипшего к печатной машинке, спросил:
— Добрый день! Я адвокат из Николаева. Скажите, пожалуйста, кто ведет дело по цыганам?
Следователь поднял голову, оторвав взгляд от машинки:
— Владимир Мудко.
— Что? — чуть не подпрыгнул Марк, — а вы не знаете, он, случайно, не Харьковский юридический закончил?
— Случайно, Харьковский, — улыбнулся следователь.
— А где его кабинет? — спросил Марк, чувствуя, как у него каждая клеточка выбивает туш и пляшет от радости.
— По коридору налево.
— Благодарю! – кивнул Марк и поспешил дальше по коридору.
Вот и кабинет с табличкой: «Следователь по особо важным делам МУДКО В.Г.»
Марк смотрел на новенькую табличку, а видел картинки своего недавнего прошлого, видел себя — студента, пришедшего из армии, и своего институтского товарища —широкоплечего брюнета с уже лысеющей крупной головой и глубоко посаженными серыми глазами Володю Мудко.
Вспоминал...
Они учились в соседних группах, на лекциях сидели рядом, и все четыре года учёбы Володя представлял Марка своим другом.
Хотя вообще-то парень он был немного странный, и однокурсники его не любили. Большую часть времени он проводил в библиотеке, упорно изучая трактаты индийских философов, притом что юридические науки давались ему не очень.
Но это бы еще ничего, а вот то, что он потом пытался изображать из себя человека необыкновенного и разглагольствовать о своих «глубоких» познаниях индийской философии в студенческом общежитии (когда надо и когда не надо) ничего, кроме насмешек, у ребят не вызывало. Сначала безобидных, а потом всё обиднее и обиднее. И это вошло в привычку.
Марку стало жаль Володю, и он не раз защищал его, как бы взяв под свою опеку. Постепенно насмешки в адрес Мудко поутихли. И тот не упускал возможности выразить свою признательность, называя Марка своим «единственным и лучшим другом».
Эта признательность возросла во сто крат, когда однажды он сломал ногу и не мог ходить. И Марк, высунув язык, оббегал чуть ли не весь Харьков, пока не нашёл ему костыли.
Он в течение двух месяцев ежедневно носил Володе еду в комнату, пока тот не смог двигаться самостоятельно. И, конечно, после этого словами его благодарности можно было оклеить все стены их института.
Мудко был родом из Харьковской области, и, потеряв с ним связь после распределения, Марк был уверен, что Володя работает в своём родном краю.
Вот почему, услышав, что он здесь, в Херсоне, да еще и ведет дело по цыганам, Марк так обрадовался. С другом ведь работать и приятнее, и легче.
Тяжелый стук каблуков с подковками, разрубивший тишину коридора, оборвал воспоминания. Марк обернулся — вот он, Володька. Во всей своей красе! В модной оранжевой рубашке с короткими рукавами на черных кнопках и... с распростёртыми объятиями.
— Рубин, Марик! Вот это да!
Они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спинам. Наконец, прошли в кабинет.
— Ну, ты даёшь, Вовка! — радостно воскликнул Марк, — три года живём бок в бок, и не знаем об этом?! Не встречаемся семьями, не пьём водку, не ездим на рыбалку? Как же так, а? Я думал, ты в Харькове остался. А ты что, тоже не знал, что я в Николаеве?
— Марк, ты будто не знаешь, какая у нас загрузка. По пятнадцать дел в месяц. Я ребёнка своего почти не вижу. Да и не знал я, что ты тут, рядом. Тебя же в Западную Украину направляли, нет?
— Да. Но я на последнем курсе женился, жена из Николаева, поэтому перераспределили сюда. Ну, а ты как? Говоришь, ребёнок. Сын? Дочка? Сколько лет?
— Дочка. Два годика.
— А у меня сыну — четыре. Живёшь в Херсоне?
— Нет. В Белозерке. Час езды от Херсона.
— Так, ладно, и когда семьями встретимся? Хоть на твоей, хоть на моей территории?
— Запросто, Марик, встретимся, конечно. Вот чуть разгребусь с делами... — и вдруг без всякого перехода совсем другим тоном, — а ты по цыганскому делу приехал?
— Откуда узнал? — мелькнула мысль. — А, наверное, следователь сказал, у которого я о нём спрашивал.
— По цыганскому. Вот ордер на защиту Марии. Слушай, а что это тут у вас происходит? Женщина, мать-героиня, спасая сына, разгоняет шпану детским велосипедом, и за это вы её арестовываете и вешаете третью часть статьи 206-й?! Ну какое к чёрту особо злостное хулиганство? Как мог быть детский велосипед — «предметом, специально приспособленным для нанесения телесных повреждений»? До семи лет лишения свободы! Что за бред, Вова? Здесь вообще 206-й и не пахнет.
— Марк, ты многого не знаешь. Многого! Тут такая заваруха вокруг этого дела. Бунт же был! Народ обезумел от цыганского беспредела. Приказано с самого верха «топить» цыган по полной программе! К нам каждый день поступают десятки звонков от «трудящихся» города узнать, не спускаем ли мы дело на тормозах? Народ, Марик, крови хочет! Цыганской крови!
— Я понимаю. Но ведь ты же — юрист. Ты-то, Вова, хоть сам понимаешь, что Мария сидеть не должна?
— Я понимаю, но этого мало. Дело на контроле в прокуратуре республики. Я о нем докладываю прокурору области каждый день. А ты понимаешь, каким будет суд?! Телевидение, пресса! Да они тебя живьём сожрут вместе с твоей Марией!
Ну, телевидения и прессы Марк как раз и не опасался.
Ему уже не раз приходилось в ходе судебного процесса менять общественное мнение. Но тут случай особый.
Город пережил абсолютно новое для того времени явление — настоящий бунт горожан против цыган. Фактически поддержанный властями.
«А ведь он прав. После того, как западные голоса смешали с грязью, а украинская власть уже получила разнос из Кремля, конечно же, и прокуратура и суд будут под таким давлением, что шансов на победу у меня — раз два и обчёлся, — с горечью подумал Марк — и даже Верховный суд Украины мне не поможет. Он против воли Москвы уж точно не пойдёт».
— Послушай, Вова, но ты ж нормальный пацан. Мы же с тобой четыре года были — одна команда. Мария — старая больная женщина. И мы с тобой знаем, что она невиновна! Ну что, мы допустим, чтоб её посадили?! Да еще и на семь лет?!
Мудко встал из-за стола, подошёл к двери кабинета, открыл её и выглянул в коридор. Затем плотно прикрыл дверь, придвинул свой стул поближе и полушепотом произнёс:
— Cлушай, старик, Люба, клиентка твоя, предлагала мне кое-что, — и он продемонстрировал характерный жест, потерев несколько раз большой и указательный пальцы правой руки друг о друга. — Ну, я, конечно, её послал. Сам понимаешь, как цыганам доверять можно. Да и вообще...
— Взятку? — таким же полушепотом спросил Марк?
— Ну...
— Вот идиотка! Правильно, что погнал её. Нам еще этого не хватало.
— И я так думаю, — кивнул Володя.
Они еще немного поболтали, Марк оставил свой адвокатский ордер, и, договорившись созвониться и встретиться семьями, они по-дружески расстались.
Вторая встреча
Через пару дней в юридической консультации Марка снова появилась Люба Михайчак.
Она долго рассказывала, как еще две недели назад в Киеве попала на приём к Соловьёву, второму секретарю ЦК КПУ, вручила ему жалобу и попросила помочь, хотя на помощь эту она нисколько не надеется.
— Марк Захарович, я очень боюсь за маму. Боюсь за её здоровье. Она и дома-то болела часто. И она не выдержит... в тюрьме. Ну, попробуйте хоть что-то сделать. Если надо деньги, вы только скажите. Мы соберем.
— Люба, ты мне эти разговоры брось. Во-первых, ни я, ни следователь на это не пойдем. А во-вторых, деньги тут бесполезны. После бунта в Херсоне дело на контроле у прокурора области. Ты понимаешь, что это такое?!
— Я не понимаю, но... не важно. Если ничего не делать, то мама до суда не дотянет и защищать вам будет некого. Пожалуйста, ну придумайте что-нибудь! — умоляюще сложив руки, Люба просто сжирала Марка своими огромными темно-карими глазами.
Этот взгляд привораживал, втягивал в себя, и Марк невольно подумал о гипнозе, которым многие цыганки владели в совершенстве, успевая за пятиминутный разговор раздеть любого прохожего до нитки.
— Хорошо, Люба. Принеси мне оригиналы справок о болезни матери, копии которых мы прикладывали к жалобе в ЦК. Съезжу в Херсон еще раз. Заявлю ходатайство об изменении ей меры пресечения на подписку о невыезде в связи с плохим состоянием здоровья.
Враз просветлевшая Люба исчезла. А назавтра притащила Марку целый ворох справок из больниц и поликлиник, подтверждающих многочисленные болезни её матери.
Предварительно созвонившись с Володей, Марк через несколько дней снова встретился с ним в том же кабинете.
Первое, что он заметил, это совершенно убитое настроение своего друга. Коротко пожав Марку руку, он молча указал на стул напротив. Марк присел.
— Ты чё такой кислый? С женой поругался? — будто не замечая сухости приема, попытался шутить Марк. — Если «да», то ты ж помнишь: «день поссорит – ночь помирит».
Володя молча смотрел мимо него в окно.
— Слушай, я со своей никогда не ругаюсь, — решив, что попал в тему, продолжал Марк, — потому что всё равно будет так, как я молчу...
— Марк, завязывай шуточки, — вдруг взорвался Мудко. — Я только что от прокурора области. Задолбал он меня твоими цыганами. Ни одна собака признаваться не хочет. Или молчат, или несут какую-то пургу. А шеф из меня жилы тянет, да обратно в Белозерку загнать обещает. Ты с чем приехал? Что случилось?
— Смотри: вот мое ходатайство об изменении меры пресечения. Вот справки, подтверждающие наличие у Марии кучи болезней. Вот справка домоуправления в Николаеве о том, что площадь дома ее двоюродного брата позволяет Марии проживать с ним, и заявление этого брата с согласием на проживание сестры. У тебя есть все основания изменить ей арест на подписку о невыезде. Ну какой смысл гноить её в камере?
Мудко взглянул на Марка как на инопланетянина, только что свалившегося с неба.
— Марик, у тебя что, уши заложило?! Ты меня не слышал?! Тут уже четыре дня комиссия из ЦК КПУ работает. Прокурора области дрючат в хвост и в гриву! А он на мне отрывается. — Он нервно вскочил и зашагал по кабинету. — Да еще и эта клятая общественность... и пресса: «Вы там случайно цыган выпускать не собираетесь?» — А тут ты... со своими ходатайствами. Я понимаю, у тебя в адвокатуре в твоём Николаеве — всё класс. Наши заботы — по барабану. Только ты врубись, наконец, дело это не рядовое. И шея моя — в двух сантиметрах от веревки намыленной. Шаг — и нет меня. Тебе от этого что, легче будет?
— Вова, ну что ты сразу? Конечно, я и не думал тебя подставлять! Не чужие. Но и ты хоть немного на мою сторону стань: Мария-то невиновна! И ты с этим сам прошлый раз согласился. Ну, давай подумаем вместе, что можно сделать?
Мудко задумался, продолжая мерить кабинет шагами. Марк видел, что он постепенно успокаивается, и тоже молчал, ожидая решения. Наконец, Володя остановился напротив и медленно покачал головой:
— Не знаю, Марик. Честно, не знаю. Кроме того, что собирать всякие справки о болезнях, о наличии детей, ходатайства соседей, положительные характеристики, удостоверение «Мать-героиня» — ты сам лучше меня знаешь, что надо — посоветовать ничего не могу. И то, это тебе только уже в суде может пригодится. Да... и уйми ты уже, наконец, свою Любу. Задолбала меня: «Возьмите деньги, возьмите деньги. Скажите, сколько надо?». — Я б эту Любу давно уже закрыл, так на ней же висит куча малых детей и своих и чужих. Да еще и беременна, рожать скоро. Но в следующий раз я её точно закрою. Так и передай.
Марк понял. Больше ничего он от друга не добьётся. «Не вовремя приехал. Совсем не вовремя», — с сожалением подумал он. И, пообещав поговорить и припугнуть Любу, расстроенный отправился домой.
Рубикон
Вернувшись в Николаев, Марк постарался забыть о разговоре в прокуратуре Херсона.
До окончания предварительного следствия было еще много времени, и он окунулся в другие дела. Но вскоре его вновь отыскала Люба. А затем напомнила о том, что Марк хотел бы забыть.
— Марк Захарович, я была на допросе у следователя. Что же вы сразу не сказали, что вы с ним вместе учились и что он ваш друг, — набросилась она на него. — Вы же можете реально помочь моей маме. Только вы!
— Люба, я обещал тебе, что сделаю всё возможное, и это обещание я сдержу. Но только, как у нас говорят, в рамках закона. Это понятно?
— Да причем тут закон, маму спасать надо! Мы готовы на всё!
— Люба, езжай домой, и с разговором на эту тему ко мне даже не подходи!
Она, обиженная, ушла, и Марк решил, что вопрос исчерпан. Но плохо же он знал цыган.
На следующий день у дверей юрконсультации нарисовалась Люба с целым выводком своих и чужих детей, облепивших ступеньки и оккупировавших коридор.
— Марк Захарович, ну будьте вы человеком! Вы же с Мудко друзья. Ну что вам стоит? — твердила она, улучив момент, когда он освобождался от очередного клиента.
— Люба, не мешай работать. И не трать своего времени. Сказал, нет, значит, нет!
Но она, как безумная, не слушала его и продолжала уговаривать, не обращая внимание на его нежелание с ней общаться. И так чуть ли не каждый день.
Наступили выходные. Приятный субботний день.
Жена с сыном гуляли в парке, а Марк после обеда стал собираться на рыбалку. Оделся соответственно, приготовил снасти и наживку. Выйдя в коридор, уже закрывал за собой двери на ключ.
И вдруг звонок. Прозвени он на пять секунд позже или не будь его любопытство столь гипертрофированным, возможно, судьба сложилась бы по-другому.
Но... произошло так, как произошло. Марк вернулся в квартиру и поднял трубку. Душераздирающий крик и плач пронзили душу:
— Марк Захарович, спасите, спасите нас! Вы у нас единственная защита! Если в вас есть хоть что-то человеческое! Вы знаете, где мы живём. Пожалуйста!
Это срочно! — голос Любы захлёбывался в рыданиях, раздались короткие гудки,
напрочь отключившие его способность соображать.
Уже через минуту Марк как был в рыбацкой одежде, так и помчался в такси по направлению к посёлку, где у своих родственников жили цыгане. Пару дней назад пришлось краем уха услышать, что у каких-то николаевских цыган произошёл конфликт с цыганами херсонскими. Большая драка, поножовщина. И первое, что в тот момент он подумал: прибывшие из Херсона Люба с семьей попали в эту переделку. Её вопль «Спасите!» звучал неподдельно искренне. Так мог кричать только человек в крайней для жизни ситуации.
Подъехав к небольшому беленькому домику, Марк увидел, что беременная Люба с кучей детей ждут его у калитки. Выйдя из такси, он направился к ней, но она, раскинув руки, уже бежала навстречу.
Не успел он открыть рот, как Люба бросилась к нему, крепко обхватила за плечи и, прижавшись своим огромным животом («Боже, еще ребенка задавит!»), затараторила сквозь слёзы:
— Сегодня в Херсоне, в прокуратуре... видела мать... она при смерти... еле шевелит губами... попрощалась со мной... Марк Захарович, она не доживёт до суда! Следователь — ваш друг и верит он только вам. Я вас умоляю... У вас тоже есть мать... Представьте, что это ваша мать — при смерти, и чтобы спасти её вам нужно всего лишь какие-то деньги передать... например, врачу через меня. А я бы не соглашалась... И что бы вы тогда? Ведь речь идёт о жизни и смерти. Смерти матери! — и на зелёной рыбацкой рубахе Марка, к которой она всё это время прижималась, расплылось тёмное пятно её слёз.
Внезапные объятия Любы, её живот, прижатый к нему, слёзы, ручьем струившиеся из глаз и этот прерываемый рыданиями из глубины души полный неподдельного горя монолог —перевернули душу, и Марк отчётливо представил себя и свою маму.
«Конечно же, в такой ситуации я бы вырывался из собственной кожи, чтоб только спасти её. Что может быть важнее спасения матери?! И Люба сейчас делает то же самое, — скользнула мысль, — её мать невиновна. Семь лет тюрьмы угробят её. За что? За то, что спасала от смерти своего сына? А кто спасёт её?»
— Ладно. Неси деньги... — неожиданно, словно со стороны, он услышал свой и в то же время, чужой, голос.
«Всё... Рубикон — позади», — мелькнула мысль.
Лицо Любы вспыхнуло от радости, а ручеек слез мгновенно высох. Она жестом пригласила его войти в дом.
Марк впервые попал в цыганское жилище и был немало удивлён его удручающей неустроенностью: некрашенный в желтых пятнах дощатый пол, облезлые, местами ободранные аляповатые зеленые обои, старенький деревянный стол, буфет с покосившимися дверцами и две лавки на кухне, на которых сидели двое мужчин в потертых штанах и цветных шелковых рубахах навыпуск, а также два мальчика–подростка.
Все они, несмотря на разницу в возрасте, курили, и дым стоял такой, будто сгорела табачная фабрика. В большой комнате весь пол завален тюфяками и красными стегаными ватными одеялами. Ни одной кровати, шкафа или иной мебели.
«Вот тебе и цыгане. Сами — в золоте. Тысячами ворочают. А быт и удобства им вообще не важны?» — удивился про себя Марк.
— Здесь пять тысяч, — быстро вернувшись, уточнила запыхавшаяся Люба, вручая завёрнутый в газету пакет, — половину отдадите сразу, а другую, когда следователь уже поможет маме, — напутствовала она.
Марк, взяв деньги, бросил взгляд на куривших мужчин, которые, неторопливо беседуя на своём языке, делали вид, что происходящее их совсем не интересует.
Он молча положил пакет в карман, а затем отправился на улицу ловить такси.
Вечером позвонил Володе, пообещав назавтра приехать к нему домой.
Рыбалка сорвалась... И не только рыбалка...
На следующий день, прихватив бутылку водки, Марк отправился в гости к другу.
Знал бы он, чем эта встреча закончится…
Хмурое утро
Мозг взорвался от надрывающей барабанные перепонки сирены дверного звонка. Веки запаяны клеем. С огромным трудом разомкнул их. Утро. На часах 6-00. Значит, поспать удалось всего четыре часа.
Валерия тоже проснулась и испуганно смотрела на дверь.
Невероятным усилием вырвав себя из мягких объятий постели, с полузакрытыми глазами, даже не спросив: «Кто?» («Скорей бы заткнуть проклятую сирену...»), открыл замок.
В квартиру один за другим мимо него просочились двое в штатском и двое в милицейской форме. Первого узнал сразу. Это был Верноруб, тот самый начальник следственного отдела, у которого он спрашивал, кто ведет цыганское дело и где кабинет Мудко.
— Рубин Марк Захарович? — тон вопроса — выстрел в голову.
— Да, а в чём дело? — спросил он, хотя уже всё понял.
Верноруб показал постановление на обыск и сразу предложил:
— Марк, давайте по-хорошему, чтоб мы вам тут все полы в квартире не ломали. Где вторая половина денег Любы?
Марк молчал. Частыми и гулкими ударами ухало сердце.
— Молчать нет смысла. Цыганка нам уже всё рассказала. В деталях и подробностях. Есть и другие свидетели. Где две с половиной тысячи рублей? — нажимал Верноруб.
Марк вспомнил курящих цыган в доме Любы в момент передачи денег. Отметил, что следователю известна точная сумма — две с половиной тысячи — и понял: уходить в отрицание бесполезно.
«Против моих показаний – показания Любы, её родственников, деньги, которые они все равно найдут. Да и Володю они расколят, если уже не раскололи. Он подтвердит передачу денег. Выхода нет...» — молнией пронеслось в мозгу.
И поскольку особо прятать деньги он не собирался, молча показал на антресоль. Пакет с ними можно было просто достать рукой, что Верноруб и сделал.
— Зовите соседей, понятых, — кивнул он милиционерам. Они исчезли и вернулись не скоро — народ еще спал.
Пересчитали деньги, переписали номера купюр — все две с половиной тысячи рублей были на месте. Потом произвели беглый обыск. Обернувшись к Марку, Верноруб взглянул на настенные часы, которые показывали 9-00 и, как будто между прочим, бросил:
— Одевайтесь, Марк Захарович. Вам придется проехать с нами.
Одевался второпях. При этом не заметил, как воротник его синей рубашки зацепился одним концом за воротник серого рабочего костюма, а второй конец воротника торчал вверх, словно крыло мотылька.
Обнял жену. Вдохнул её запах. Посмотрел в глаза. В них — немой вопрос и кричащий ужас.
Его под руку вывели во двор и усадили на заднее сиденье одной из двух машин, на которых приехали Верноруб и его команда.
— Всё... конец, — мелькнула мысль, — за что? Пытался спасти попавшую в беду женщину? Чужую боль чувствовал сильнее своей? Ведь потому и пошел в адвокатуру. За то, что пытался быть таким, как отец..?
Перед взором Марка возникло родное лицо отца: «Эх, папа, папа! Что я натворил?! Я знаю, как беспредельно ты меня любишь. Как переживаешь за любой пустяк, происходящий со мной. А тут... Я даже не могу представить, что будет с тобой, когда узнаешь, что я арестован. Молю только об одном: Боже, дай тебе силы пережить это!»
Вдруг всё вокруг исчезло. Нет ни машины, ни сдавивших его с обеих сторон милиционеров, нет никого… Всё исчезло, кроме отца, смотрящего ему глаза в глаза…
Продолжение следует...
Дорогие читатели!
Это моя первая повесть, и я буду признателен за Ваше впечатление о ней.
Благодарю заранее!