Сон-трава
«На острие» (избранное)
легенда из книги
ISBN 978-5-9708-0718-7
Бабка Матрена, громко охая, согнулась в три погибели над куртиной сон-травы. Шевеля губами, она стала произносить заговор прежде, чем срезать яркие голубые цветы. Весенние первоцветы адонис, сон-трава, степные ирисы обладали чудодейственной силой, при помощи которой можно было поставить любого хворого на ноги. Матрене шел уже восьмой десяток лет, но она еще была крепкой старухой, которую уважали и боялись станичники. Да если бы не судьба, пригнувшая ее тяжким грузом к земле, она многим молодым могла бы показать, как на земле работать надо. А теперь вот хоть и силы есть да горюшко горькое надломило ее словно камышинку ветром. Не может она распрямиться.
Наконец, ее скрюченные тяжким трудом руки нащупали опушенный стебель цветка, и она невольно залюбовалась его красотой. Куртина сон-травы была единым букетом, составленным самой природой, здесь все было к месту. Срежь один цветок – нарушиться гармония не станет единства между красотой цветка и окружающими растениями. На следующий год вырастут новые цветы, новые травы, степь останется той же, только это уже будет все другое.
Матрена, глубоко вздохнув, срезала несколько цветков. Налетевший ветер качнул стебельки цветов, словно они прощались навсегда с оставшимися и приветствовали ее. Пристально глядя на куртину, она поклонилась в пояс. Перевязав цветы льняной ниткой, Матрена положила их в небольшой мешочек, который был почти полностью заполнен целебными травами. «Пора домой» решила она и, шаркая ногами, пошла по знакомой ей тропинке к станице.
Весеннее солнце молодое, яркое, жгучее своим светом и теплом делиться с каждым, кто попадается ему на пути, придавая ему силу и уверенность. На пригорке желтым цветом зацвела чилига – любимое место обитания мышей да ящериц, а иногда и гадюк. Вроде бы растеньице невзрачное, а чилиговые веники были в каждом доме и двор подмести, и зимой снег с валенок смахнуть. Как без них, польза и человеку и степным обитателям. Все в этом мире и к месту, и ко времени. Наблюдай, запоминай, все впрок пойдет. Так рассуждая, Матрена добрела до своей избенке стоящей на краю станицы. Время и избу не пожалело. С годами крыша просела, стены потрескались, бревна почернели, на северной стороне кое-где появился мох. Только вот забор да ворота, сделанные из лиственницы, никакие невзгоды не брали – словно только вчера были поставлены.
Матрена подошла к дому и присела на крыльцо, которое во всех казачьих домах выходило не во двор, а прямо на улицу. Станичники ходили через крыльцо, а ворота были нужны для сельскохозяйственных нужд. Солнце нагрело своими лучами не струганные доски. Сидеть было одно удовольствие после долгой ходьбы, да и боль в сердце понемногу отпускала.
Вся жизнь у Матрены прошла в станице Озерной. Помнит, как приехали они в крепость на новой пограничной линии. Степь кругом, ни кустика, жара как в бане, на песке босыми ногами стоять нельзя. Ребятня вприскочку, в полуденный зной устремлялась к единственному спасительному месту реке Кумак. Здесь по берегам открывался совсем другой мир: кое-где росли плакучие ивы, серебристый тополь, в тени которых можно было укрыться от палящих лучей. Скинув с себя одежду, можно было окунуться в прохладные воды реки. Вот где была истинная радость жизни. Подростки и ребятня прыгали с берега в воду, плавали, кто, как мог, кто по-собачьи, а некоторые в размашку или на спине. Стоял визг, смех, а иногда и рев малолетних, которых ради забавы бросали в воду, чтобы они учились плавать. Радужные брызги разлетались во все стороны. Прямо земной рай: ни забот, ни присутствия взрослых, заставляющих выполнять работу по дому и нянчить младших братьев и сестер. Это была пора золотого беспечного детства, от которого остались радостные воспоминания, как о беззаботном счастливом времени. А впереди юность самая тревожная пора, когда формируются взгляды, строятся отношения между молодыми людьми, которые в дальнейшем повлияют на судьбу человека.
Матрена в этом возрасте была редкой красоты казачка. Высокая, крепкая, с белым лицом, темными блестящими глазами, черная тугая коса до пояса, вздернутый носик, алые сочные губы, ямочки на щеках, придававшие задорный вид, который бывает, свойственен только детям. На ее губах всегда блуждала улыбка. Девушка производила неизгладимое впечатление на окружающих. Когда Матрена шла летящей походкой по улице, многие невольно оборачивались ей вслед – кто с любовью, а кто и с завистью. Не каждая девушка расцветает таким ярким цветом в свои восемнадцать лет. Но каждому свое. Её вот природа одарила и умом, и красотой, и здоровьем. Первая красавица станицы нравилась многим лихим молодым казакам, и они старались оказать ей свои знаки внимания. Кто как мог. Некоторые шутками, другие на вечерних гуляньях сочиняли частушки, а иные пытались руки распускать. Но не тут-то было.
Известный в станице любитель молодых девок Петр попробовал на одной из вечеринок прижать Матрену к себе и получил такого «леща», что отлетел на край завалинки. А наследующий день об этом узнала вся станица. Рука у Матрены была тяжелая. У Петра от пощечины щека опухла так, что стыдно было показаться на улице. Несмотря на конфуз, который с ним произошел, Петр решил покорить сердце красавицы. Нигде он ей проходу не давал. Родители купили ему новую форменную одежду, которая ему была очень к лицу, в ней он щеголял по улицам станицы. Многие молодые девицы тяжело вздыхали, когда он проходил мимо. Петр и его дружки были отчаянные драчуны. Заводилой был Петр. Надо сказать, дрался он мастерски. Силой бог его не обидел. Одержав победу в очередной потасовке, он хвастался, создавая о себе славу храбреца, что ему все нипочем и если придется воевать, то уж он точно заслужит георгиевский крест за совершенный подвиг.
Рядом с домом Матрены стоял дом зажиточных казаков Кожаных. У них был всего один сын Николай, тогда как в других семьях было по десять-двенадцать детей. Кожаны имели небольшой участок земли под посев зерновых и участок сенокосных угодий. Землю в станице давали только на родившихся мальчиков, так как казаки получали основной доход от земли. В сравнении с другими казаками семья Кожаных жила скромно. Николай был старше Матрены на три года. Николай стал заглядываться на соседку. Девушка вызывала в нем бурление чувств. Если ее случайно увидит, так долго успокоиться не может. Однажды, после встречи с Матреной Николай зашел в свой двор, а там отец Кондратий только что телегу сухих дров. Кровь у Николая бурлила и приливала к щекам, сердце бешено колотилось, в висках как будто молоточки стучали. Возбужденный, он взял в руки топор и за несколько часов переколол все дрова, сложив их у стенки сарая. Кондратий, прилегший отдохнуть после обеда, вышел во двор и глазам своим не поверил: телега была пуста, дрова лежали на отведенном для них месте. Кондратий почесал затылок и задумался, что это за чудеса. Обычно они вдвоем с сыном за день управлялись, а тут раз и все готово. Кондратий был казак умный, имел большой жизненный опыт, он решил: «Сына надо женить, что ему в перестарках ходить. Вон его одногодки уже все семьями и детьми обзавелись». Довольный своим решением, он позвал Николая в избу чай пить. «Умаялся, небось, на солнцепеке дрова колоть, успели бы и завтра вдвоем» обратился к сыну Кондратий. Но ответа на свое обращение не получил. Николай, молча, поднялся на веранду, и они пошли пить чай. Жена Кондратия Степанида пекла пироги. Аромат свежей выпечки разносился по всей избе, приятно щекотал ноздри. Румяные пироги лежали на столе, не хватало только чая. Кондратий сказал Степаниде: «Ты мать нам самовар приготовь, а то от твоих пирогов такой дух идет, что отведать бы самый раз, а то слюной изойдешь». Степанида вышла во двор, поставила самовар. А Николай снял с себя мокрую от пота рубаху, помылся у рукомойника, переоделся в чистую одежду и сель рядом с отцом. Но вот незадача, не знал Кондратий с чего начать разговор о главном. И он решил схитрить.
Когда Степанида принесла самовар, и все собрались за столом Кондратий разломил пирог. Янтарная начинка из яблочного повидла и неповторимый аромат сдобы приготовленной с любовью Степанидой, вызвал желание насладиться изысканным вкусом. Все молча стали, есть пироги, которые таяли во рту, запивали ароматным чаем с запахом мяты и чабреца. Кондратий сделал вид, что поперхнулся, прокашлявшись, сказал: «Мать, тут я вот с дровами и совсем забыл, что когда ехал домой, бабка Лукерья попросила тебя срочно зайти, дело у ней к тебе какое-то имеется. Может срочное». Степанида встала, накинула на голову платок и вышла из избы. С чего начать разговор – только одна мысль и крутилась в его голове. Наконец, он решился: «Николай, а не присмотрел ли ты какую девицу замуж позвать. Год в этом году будет урожайный, колос крупный, влаги много, зерном соком наливается, да на заливных лугах на нашем участке сена достаточно накосим, чтобы корову, да и лошадь приобрести. Вот урожай уберем, да и свадьбу сыграем. Как думаешь?» Знал Кондратий, что не просто будет дать ответ Николаю. Хоть и молодой он был, но с изъяном. Случилось ему с отцом два года тому назад в стычке на границе участвовать. Шальная пуля повредила ему жилу на ноге. С того времени так он полностью и не оправился. Рана затянулась, ходить стал, припадая на правую ногу. Пробовал по вечерам с молодежью гулять, но время было мирное парней красивых было много, кто за хроменького пойдет, когда от кавалеров отбоя нет. Походил, походил, да и бросил. Сам Николай парень видный, обладал недюжинной силой, но вот хромота, да скромность, не позволяли ему познакомиться с бойкими на язык казачками. Время шло. Казачки его возраста замуж повыскакивали. А он вот теперь еще и на соседку красавицу глаз положил. Люба она ему, но как к ней подойти, он и сам не знает. Огонь девка обожгла его сердце. Покоя он лишился, а отцу что сказать не знал. Сжал пальцами край стола, они аж побелели. Сказал тихо: «Время надо подумать» - и вышел из-за стола. Зашел в горницу, смахнул с глаз набежавшую слезинку. Помолился на образа: «На все воля божья. Отец этот вопрос не решит надо самому пробовать. В сражении смерти не испугался, а здесь вот растерялся». Решил, будь, что будет. Вот пойду сегодня вечером гулять вместе с молодежью, а потом провожу Матрену до дома, по пути же. Надев новую рубаху поверх брюк, расстегнув верхнюю пуговицу, перекрестившись, вышел из дома и направился к Никольской церкви, расположенной на самом высоком месте в центре станицы.
Церковь была стержнем всей жизни каждого с рождения. Когда крестили младенца, на него сходила божья благодать. Многие младенцы, когда их окунали в купель, улыбались, получив защиту от Господа. Вера каждого, соблюдение заповедей Божьих позволяли сохранить нравственную чистоту, победить недуги, найти утешение в старости. Никольская церковь славилась огромным колоколом. Он весил двести пятьдесят пудов и был отлит на заводе Демидова. Уникальный звон колокола волнами окутывал станицу, отгоняя всю нечисть. Взрослые казаки, услышав звон колокола, если шли, невольно останавливались, поворачивались лицом к церкви и крестились. В душе наступало истинное умиротворение, и отступали тревожные мысли. Взгляд на события менялся, в душе зарождалась надежда на благополучный исход. Заканчивался жизненный путь отпеванием усопшего, прошедшего все испытания, выпавшие на его долю. Кто выстоял, благодаря вере, а кто поддался искушению, но выбор был у каждого, по какой дороге пойти – или нести смиренно крест судьбы, или, ища обходные пути жить, нарушая заповеди Божьи. Каждому воздастся по делам его и каждый в конце обратиться к Богу, если будет воля Божья, возможно сможет и покаяться в вольных и невольных прегрешениях.
Николай бодро шагал в сторону церкви, где обычно на площадке собиралась молодежь: парни и девки прежде чем разбрестись по своим улицам, устроиться на завалинках, походить с гармонью по улицам, а то и подраться. Драка была одной из распространенных забав молодежи, которая всячески поддерживалась старшими. Дрались улица на улицу, иногда один на один, но довольно часто на праздниках и на свадьбах. В драках иногда принимали участие вместе с молодежью и женатые казаки. Правил особых не было, вход шли и кулаки, и колья, а иногда здоровые мужики и оглобли пускали в ход. Была поговорка: «Какая же это свадьба, если драки не было». Так, что выходя вечером из дома, любой парень мог вернуться с синяком под глазом. Такие вот были традиции в казачьих станицах.
Николай на всякий случай посматривал по сторонам, чтобы сориентироваться, откуда можно было ожидать неприятностей. Но все было спокойно. Он шел мимо прямоугольных рубленных из лиственницы изб, накрытых тесовыми досками или железными крышами с большими верандами во всю длину дома, множеством окон и резными ставнями. Дома стояли друг от друга на расстоянии. Казаки жили зажиточно, имели полуподвальные помещения, где хранили муку, крупы, соления, припасы на зиму.
Николай здоровался с сидящими на ступеньках веранд и завалинках станичниками. В центре станицы он увидел группу парней и направился к ним. Подошел, поздоровался. В центре стоял Петр, откинув чуб, и скривив губы, он сказал: «А ты что это с печи слез, молодость, что ли вспомнил». Сверстники Петра громко захохотали. Николай ответил: «Тебя молокососа забыл спросить, что мне делать». Повод был - можно было и подраться. Петр подошел вплотную к Николаю, толкнув ладонью в грудь, сказал: «Проваливай с нашей улицы, иди на свою, там и сиди со стариками, а тут тебе делать нечего, прошло твое время, девки наши. Своих прозевал, чужих не тронь» - и наотмашь ударил Николая в челюсть. Николай даже не шелохнулся, только опустил ниже голову и, что есть силы, ударил обидчика в лоб кулаком. Петр оторвался от земли и плюхнулся на спину в грязную вонючую лужу, а перед глазами у него стали вспыхивать яркие молнии, как будто попал в сильную грозу, потом поплыли радужные круги и наступила полная темнота. Одногодки Петра смотрели на своего предводителя, совершившего полет в лужу, где поднимались со дна и лопались пузыри. Петр дернул ногами и затих. Минуту спустя друзья поспешили на выручку Петру. Когда его бледного и облепленного грязью подняли из лужи, неожиданно появились молодые девки. Одна из них сказала: «Свинья грязь найдет» - и все громко рассмеялись, рассматривая оглушенного ничего не соображающего Петра. «Вы его ребятки в баньку отнесите, а то, как бы, не пропал, лето же» - и опять раздался звонкий смех. Петр не соображал, его сильно мутило. Лучший друг Петра Федор сказал Николаю: «Ну, ты нам еще попадешься, мы это так не оставим» - и потащили обмякшее тело Петра домой. На крыльце дома сидел дед Ефим, куря глиняную трубку. Видя процессию несшую тело внука, сказал: «Вроде бы и войны нет, а уже раненных несут». На крыльцо вышла мать Петра – Фросья и запричитала как над покойником. Дед Ефим вынул трубку изо рта и, прицыкнув на глупую бабу, сказал: «Не та пошла молодежь, гляди ветром, что ли с ног сбивает. А у нас ветра сильные, если молодых начнут таким почетным эскортом домой доставлять, что же нам старикам тогда делать». И, обращаясь к Фросье, добавил: «Ты чем выть, лучше бы фельдшера позвала, пусть посмотрит на этого Анику-воина» - и раскурил потухшую трубку.
Николай пришел домой, сел под образа и призадумался, а тут еще отец зашел в горницу и сказал: «Что-то ты сын рано с гулянья пришел». Николай ничего, не ответив отцу, вышел на улицу. Свет полной луны заливал двор бледным светом, раздавался лай собак. Николай спустился с веранды, подошел к цветущему кусту черемухи в палисаднике. Горьковатый приятный запах отвлек его от тяжелых мыслей. Постояв и успокоившись, он решил пройтись до конца улицы. Вдалеке он увидел девичий силуэт, подумал, что это Матрена идет домой. Перешел улицу и пошел ей навстречу. Встретились на перекрестке. Матрена вначале испугалась, так как сразу соседа и не признала. Но разглядев, что это Николай, ее сосед, с которым она, когда еще была ребенком бегала на речку, играла в лапту, в выбивалы, успокоилась. Когда Матрена выросла, она только здоровалась с ним при встрече. Не ровня он ей был. Да и как-то привыкла - сосед. Это как что-то обыденное и интереса у тебя не вызывает. Это как в жизни: растет сирень в палисаднике, проходишь, каждый день и не замечаешь. Наступит месяц май, и крупные сиреневые гроздья покроются мелкими цветами. Невольно остановишься и залюбуешься – красота та, какая, а воздух – не надышишься. И пока сирень цветет, она привлекает внимание взрослых и девок, которые ломают веточки сирени и ходят с ними вечером по улицам, а иногда и ставят букеты дома. Пройдет май, отцветет сирень, и люди начнут любоваться белым кипеньем яблонь, которые словно невесты окутаны цветами. В свое время и на Николая многие молодые казачки обращали внимание высокий, работящий, широкоплечий, с приятными чертами лица. Да вот уж очень был стеснительным и не разговорчивым. Пока он собрался с понравившейся ему Нюркой познакомиться, ее уже сосед уговорил под венец идти.
Очередь его пришла, в наряд на редут ехать, границу охранять, а там стычка произошла казачьего разъезда с нарушителями границы, его в ногу и ранило. Привезли его на редут, ногу перевязали, да на телеге с сопровождением отправили в станицу. Ранение было тяжелое, полгода лечила его бабка Лукерья разными травами. Жизнь то спасла, но нога не стала сгибаться, и ходил Николай, прихрамывая по деревне как старый дед, только без батожка. На всю жизнь запомнился ему настой сон-травы, которым Лукерья его поила. Боли были такие, что криком кричал, спать по ночам не мог. Приходила бабка Лукерья приговаривала: «Вот выпей касатик настой сон-травы так тебе и полегчает». Выпьет чашку отвара, боль постепенно покидает измученное тело, сознание обволакивает какое-то чувство полета, все кружится и сверкает как в новогоднюю ночь и наступает внезапный провал в сознании, будто в яму упал, открываешь глаза – на дворе утро. В открытое окно слышно чириканье воробьев, воркование голубей. Встает Николай голова ясная, жить хочется. Что уж за состав лекарственного зелья делала Лукерья Николай и не знал. Однажды, он спросил Лукерью: «Чем это ты меня поишь?», а она и говорит: «Сон-травой, милок сон-травой».
Со строевой службы Николая списали подчистую, как инвалида. Пока он лечился да восстанавливался девки-яблоньки, погодки его все замуж и повыходили. Краснобаев то среди казачков много было, да и девок цвет короток, не успеешь вовремя замуж выйти, облетит цвет, все мимо проходить будут, не обращая внимания. Так уж выходит, что некоторые по большой любви выходят, некоторые за богатство, другие по глупости, а иногда, чтобы в девках не остаться. Вот и Николай жениться вовремя не успел, возможно, родители и подыскали ему бы в жены казачку его возраста. Но на грех влюбился он в неровню соседку Матрену, с которой вот теперь встретился на перекрестке и не знал, что сказать.
Матрена завела разговор первая: «Что это ты Николай не спишь?». Николай ответил: «Да вот полнолуние, луна в окно светит, разве уснешь». «А ты бы занавеску задернул, она бы тебе и не мешала. Или ты куда-то собрался?» - спросила она. «Может, какую молодуху завел?» Николай замялся и невнятно промолвил: «Дык понимаешь, раз не спиться, решил вот по улице пройтись свежим воздухом подышать. Вижу, ты идешь». Да не подумавши, сказал: «Увидел тебя, обрадовался и подошел». Матрена со смешком спросила: «Чему это ты сильно обрадовался? Ведь днем сегодня здоровались иль, поди не помнишь, как мой дед, который тем и занят, что свою трубку ищет». От этих слов Николая бросило в жар. Язык онемел, а ноги приросли к земле. А Матрена продолжила: «Но раз уж так обрадовался, то проводи меня до дому». И гордо подняв голову, направилась к дому. Николай шел рядом, сердце учащенно билось в груди, ладони были мокрые, будто только в рукомойнике помыл, а вытереть позабыл. Не разговаривая, дошли до дома. Матрена остановилась у палисадника с цветущей сиренью. Николай встал рядом и не отрывал глаз от девичьей фигуры. Он был счастлив, как никогда. Наконец, он сказал: «Сирень то в этом году цветет как никогда буйно» - и замолк. Матрена, еще немного постояв, сказала: «Николай пошли по домам, а то нас комары живьем съедят». Она буквально взлетела на крыльцо, хлопнула дверью и скрылась из глаз. Николай стоял словно истукан. Полез в карман, достал трубку, раскурил. Облачка дыма отогнали надоедливых комаров, не заметил, как стало светать. Пора домой. Перешел через дорогу, постоял на крыльце, посмотрел с тоской на дом Матрены и пошел спать.
Утром его разбудил кот, который где-то ночью блудил и теперь устраивался на ночлег, издавая громкое мурлыканье, удобно устраиваясь под рукой у Николая. Только кот затих, вошел отец и сказал: «Вставай Николай. Поедем в луга, посмотрим место для стана. А то в жару в степи весь потом изойдешь». Перекусив на скорую руку, собранную Степанидой на столе еду, запив чаем, перекрестившись на образа, запрягли в телегу Буланого и выехали со двора. Николай, сидя в телеге, думал о предстоящем сенокосе. Работа тяжелая. Вымотаешься на ней пока всю делянку выкосишь, а тут еще комарье. Луга заливные, после разлива по берегам остается множество луж, в которых выводятся тьма комаров. За день умаешься, придешь на стан, а там ложку до рта донести комары не дадут, норовят в рот попасть. Спать ляжешь, так они, где открытый участок тела найдут, сразу кусают. Тело все чешется. Немного от них спасает дым, если бросить в костер сухой навоз да сухую траву. Комаров меньше стает, за то дым глаза ест. Хорошо еще если стан разбит на возвышенности, тогда если есть ветерок, то их в сторону сгоняет. Получается вместо сна сплошная пытка. Всю ночь промучаешься, а чуть свет на делянку пора. По первой росе уже косить начинать, а их проклятущих в траве не намного меньше. Сенокос дело ответственное. Здесь и сила нужна и смекалка. Не только косой махать приходиться, но и траву сгрести надо вовремя, чтобы не пересохла, да скирды правильно поставить, а главное завершить каждую так, чтобы летний дождь не промочил, сено вмиг сопреет. Потому как Илья-пророк любит похулиганить – в яркий солнечный день, откуда невозьмись набежит тучка, сверкнет молния, громыхнет гром и с неба, как из ведра прольет дождь. Неправильно завершенные скирды и промокнут, а солнышко жаркое выглянет, и сено почернеть успеет, пока его с делянки привезут. А прелое сено никому не нужно. Вот поэтому и поехали отец с сыном выбрать место для стана и к воде поближе и на возвышенности, чтоб ветерком обдувало, да определиться, где скирды ставить, чтобы удобнее было вывозить.
Николай повернул голову и увидел на холме куртинки синих цветов очень ярких по краям они синие, а внутри ярко-желтые. Телега, ехавшая по степной дороге, сильно тарахтела. Николай толкнул отца ладонью в плечо. И когда тот повернул к нему голову, спросил: «А что это за цветы?». Отец ответил: «Сон-трава это сынок. Сколько себя помню, всегда глаз весной радует. Только вот скоро отцветет». На обратном пути Николай попросил отца остановить телегу и нарвал букет красивых цветов с опущенными стеблями. Понюхал, но они ничем не пахли. Отец неодобрительно хмыкнул: никогда казаки цветы не рвали, правда, слышал от одного солдата, что в городе девушкам цветы будто бы дарят. Как-то он их называл. Вспомнил, кажется, название у них странное – розы. Да ну их эти цветы. Вот только зачем Николай сорвал. Кроме бабки Лукерьи, которую за глаза называли ведьмой, никто в станице цветы не рвал и домой не носил. Странно, подумал он, что же Николай с ними делать будет.
Приехали к ужину, распрягли коня, телегу откатили на место. Отец пошел к рукомойнику, а сын пошел в дом взять белье, чтобы до ужина попариться в баньке. Весь день мужики были в поле, умаялись на жаре, да проголодались. Степанида выставила на стол наваристый мясной борщ с красной свеклой, изрядно приправленный жирной сметаной, да пироги с начинкой из перьев молодого лука с яйцами, винегрет, да свиное сало с прослойками мяса. Нарезала свежий испеченный хлеб и позвала к столу. Николай вышил из бани весь красный, как вареный рак, выпил холодного квасу и подсел к столу. Первую ложку зачерпнул отец, а за ним мать и сын. Ели молча. Во время еды разговаривать было не принято. Наевшись досыта, каждый занялся своим делом. Мать стала мыть посуду, Кондратий чинить сбрую, а Николай собираться на улицу.
На улице стемнело, и Николай незаметно вышел из избы, боясь пропустить момент, когда Матрена выйдет из дома. Подойдя к ее палисаднику, он одну руку держал за спиной, чтобы никто из глазастых прохожих не увидел букетик цветов, который крепко сжимал Николай в правой руке. Скрипнула дверь, Матрена спустилась по ступенькам с веранды и очутилась рядом с Николаем. От неожиданности она вскрикнула: «Ты кто?!». Но увидев, что это Николай усмехнулась и спросила: «Что тебе надо?». Николай, молча, протянул трясущуюся руку с букетиком. Матрена посмотрела, понюхала и сказала: «Эка невидаль, на холмах их полно растет» и бросила их на землю. «Еще казак лихой, нашел, что девушке подарить. Лучше бы красные бусы, а то траву. Я тебе, что корова какая-то» - и фыркнув, прошла мимо Николая. Уши Николая горели, будто к ним сковородку приложили. Опустив плечи, смачно плюнув, он пошел домой. Сел на веранде, остыл и пошел спать.
Николай за делами по хозяйству забыл о драке с Петром, а зря. Петр оклемавшись, решил, если один на один он с Николаем не справится, так его надо проучить вместе с дружками Матвеем, Ильей и Семеном. Вчетвером они Николая проучат, будет ему неповадно за Матреной бегать, да и за свое унижение отомстит. Довольный задуманным планом, он решил подкараулить Николая у дома. Только свечерело, Петр с дружками спрятались за палисадником избы Николая и стали ждать. Раздались шаги, из-за палисадника вышел Николай. Первым на него бросился с колом, заранее выдернутым из плетня соседней избы, Матвей. Николай, услышав шаги за палисадником, перед ударом успел повернуть голову. Удар пришелся по носу, кровь ручьем хлынула на рубаху. Николай не успел, и подумать, как Петр нанес ему кулаком, с зажатой в нем фунтовой гирькой, удар в челюсть. Не смотря на то, что в быту Николай был смирным, драться не любил и никого не обижал, но как говорят и мышь бросается на кошку, когда бежать некуда. Правда это или нет, но Николай пришел в ярость. Коротким и точным ударом кулака в приоткрытый рот Петра он нанес удар и выбил ему все передние зубы. С размаху ударом левой руки он ударил в грудь Илью, а Семен бросился бежать так, что только пятки сверкали в темноте, сапоги же остались валяться на месте драки. Прикрыв ладонью нос, Николай побрел домой. Зайдя в избу, подошел к рукомойнику и стал смывать кровь из носа. Услышав шум, из спальни вышла Степанида, зажгла лампу и запричитала: «Убили, убили!». Вслед за ней вышел отец, сказал: «Не ори! Неси из колодца холодной воды, да пару полотенец» и добавил: «Со мной еще и не такое бывало». Николай, вымыв лицо, лег на лавку. Под голову ему положили высокую подушку, на лоб холодное полотенце. Через некоторое время кровь остановилась, а вот нос распух, и дышать было трудновато. Наутро картина была совсем неприглядная: опухший нос, синяки под глазами, теперь на улицу недели две показываться не стоило.
Дел по хозяйству было много. Время пролетело незаметно. О ночном приключении напоминал только искривленный нос. У других участников драки тоже особых проблем не было, за исключением зачинщика драки Петра, который лишился передних зубов. И весь его щегольской вид сразу поблек. Казачки сразу потеряли к нему интерес, ведь своим красноречием Петр очаровывал молодых девок, а тут рот не откроешь как восьмидесятилетний старик. Да и красивое лицо изменилось. Верхняя губа запала. Петр стал стесняться своего вида. Вскоре он женился на соседке Насте и переехал в другую станицу.
Николай съездил в город и купил крупные ярко красные коралловые бусы и ждал момента, чтобы подарить их Матрене. Но наступила сенокосная пора. Они всей семьей выехали в поле на стан, в избе осталась лишь одна бабка Пелагея смотреть за хозяйством. Месяц на сенокосе пролетел незаметно. Свою делянку скосили и соседям помогли. Вывезли сено вовремя, до начала июльских гроз. Закончив заготовку кормов, можно было двором и избой заняться. Пристроить сарайчик для свиней, крышу поправить, забор из плитняка местами пришел в негодность, так что времени свободного не было. Работы всегда невпроворот, только успевай, поворачивайся. Летом день год кормит. Не успеешь оглянуться, как уже и хлеб убирать надо.
Николай, приехав с сенокоса, решил, пора Матрене сделать подарок. Да вот никак не удавалось встретиться с ней. У них семья была большая, одиннадцать детей, мать с отцом, да дед с бабкой. Матрена была старшей из детей, на ней лежала вся работа по дому. Да и в поле приходилось работать наравне с мужчинами. На заготовку сена и то целых полтора месяца ушло. Николай решил съездить на своем коне Буланом, посмотреть, как зерно наливается. Выехал затемно, проскакал вдоль заливных лугов и увидел, как косяк станичных лошадей какие-то всадники гонят в сторону границы. Николай сорвал со спины карабин и помчался в погоню. Но косяк уже было не догнать, а выстрелы могли только вспугнуть конокрадов. Тогда он решил скакать напрямую через холм в станицу поднять станичников, чтобы перехватить нарушителей границы угнавших косяк. Только выехал он на вершину холма как раздался выстрел, карабин выпал из рук и из разбитого пулей нагрудного кармана посыпались крупные красные бусины, а пробитое сердце остановилось. Перепуганный конь понес седока, упавшего на гриву и мертвой хваткой схватившего поводья, к родному дому. Конь буквально подлетел к воротам. Матрена увидела, как соседский конь подскакал к воротам и на землю с его спины упал всадник. В ее груди что-то екнуло и она со всех ног бросилась к упавшему. Ужас охватил ее. На земле лежал Николай в рубахе залитой кровью. Из разорванного пулей кармана выкатилась красная бусина и лежала на зеленой траве. Все поняла Матрена и диким голосом запричитала. Упала перед телом Николая, слезы ручьем потекли из ее глаз. Из дома выбежали Кондратий и Степанида. Внесли в дом тело Николая. Услышав крик Матрены, прибежали соседи. Станичники организовали погоню и сумели отбить косяк. Николая хоронили всей станицей с воинскими почестями.
Только потеряв Николая, Матрена поняла, как сильно любила она соседского парня. В ее сердце, как у яблони, только зрели бутоны любви, которые вот-вот должны были раскрыться. Нелепый случай оборвал жизнь полюбившегося ей Николая. Матрена тяжело заболела. Целую неделю она лежала, не вставая с кровати, не принимала еды. Родные думали, что не жилец видно Матрена. В субботу вечером зашла к ним бабка Лукерья, осмотрела Матрену: глаза ввалились и потухли, волосы поседели, лицо ее подернулось морщинами. Перед ней лежала не цветущая красавица, а старуха, прожившая долгую тяжелую жизнь. Посмотрев на убитых горем родителей Матрены, она сказала: «Возьму я ее к себе, попробую выходить». На что они сразу согласились, у них появилась хоть какая-то надежда. Лукерья взялась за лечение Матрены с сознанием дела, используя знания и накопленный опыт. За год Лукерья сумела поставить Матрену на ноги. Молодость взяла свое, силы вернулись, только вот былой красоты не осталось, да сердце часто стало болеть, нет, нет, да и прихватит.
Однажды вечером, когда сидели за чаем, Лукерья сказала: «Одна я осталась, кто погиб, а кто и своей смертью умер, хворая. Родителям своим ты не подмога, а только обуза. Оставайся, живи у меня. Дом большой, места хватит. Научу я тебя премудростям людей лечить, хотя дело это не благородное. В глаза говорят одно, а за глаза другое, но видно каждому свое. Редко когда за хорошие дела спасибо скажут. Главное, людям, которые обращаются, помогать будешь, а там Бог рассудит, кто прав, кто виноват. Каждому воздастся по вере и делам его» - на том и порешили. Заметила Лукерья, что Матрена часами сидит, уставившись на красную бусину, и слезы непроизвольно текут из ее глаз. Обняла ее за плечи и сказала: «Забыть ты его не сможешь, да видно не судьба вам быть вместе была. Тут слезами не поможешь, не вернуть его, а вот бусину пришей с обратной стороны кофты, поближе к сердцу. Она душу твою согреет, да и сердце так беспокоить не будет. Тепло его души навсегда с тобой останется. Искренне любил он тебя, да вот подступиться к тебе не знал как. Слишком гордая ты была. Пока мы здоровы, молоды, красивы, больше о себе думаем, чем об окружающих. Гордыня – главный грех, многих она и погубила. Надеемся сильней, красивей, здоровей, богаче всех остальных быть, ан нет, Господь каждому испытание посылает, чтобы гордынюшку то усмирить, да не каждый его вынести сможет. Что на твою долю выпало, то и с достоинством неси до конца своих дней. Когда кому и у кого, где родиться, где и как кому умереть, не мы выбираем. Потому не надо чужую судьбу на себя примерять, все равно не налезет. Смирение, вот, что главное в этой жизни. Поверь мне, вот уже девятый десяток доживаю, всякого насмотрелась. Не завидуй другим. Жизнь их может не слаще твоей будет. За все платить приходиться, если не самим, так их близким». «Возможно, она права» - подумала Матрена. Лукерья продолжала: «Весной давай на Николину гору сходим, где он смертушку принял, да полюбуемся на куртинки сон-травы, которыми весь холм будет усыпан. Он каждый год будет дарить тебе свою любовь, которую высказать при жизни не смог. Посидишь, поплачешь, порадуешься, что он тебя помнит, и каждый год такую красоту тебе посылает и на сердце легче станет, что ты не одна, а где-то есть тот, кто тебя любит».
Так и повелось с тех пор. Как только появятся первые куртинки сон-травы, идет на Николину гору Матрена, посидит, поплачет, полюбуется голубыми цветами, словно глазами, смотрящими в самую душу, вспомнит светлый образ Николая, сорвет несколько цветков, принесет в избу, высушит их и положит за икону. И каждый день молиться за упокой души невинно убиенного Николая. На душе легче становиться, будто рядом он с ней, и ничто и никогда разлучить их не сможет, когда они снова встретятся. А это обязательно произойдет. В это она твердо верит, поэтому и живет пока на этой земле, принося пользу людям, смирив гордыню и выполняя божьи заповеди, не надеясь на похвалу и ни обращая внимание на упреки. Каждый сам судья своим поступкам и строже этого судьи, чем совесть человека нет, не было и не будет в этом мире.