(ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ)
«Мёртвый дом»
Закончилась ночь, а с ней - и воспоминания. Наутро Марку вручили подобие матраса с подушкой и одеяло, застиранное до дыр, алюминевую миску, кружку и ложку. Ни простыни, ни наволочки.
Вместе с контролёром он шёл по длинному коридору с огромными железными дверями, грубо выкрашенными масляной краской в кроваво-красный цвет, и такими же огромными засовами на каждой из них. Контролёр с лязгом открыл очередную дверь (как долго потом будет преследовать Марка этот металлический лязг - сигнал опасности, сигнал беды).
Марк зашёл в большую камеру человек на пятьдесят, заполненную под завязку. Лишь пара нар пустовала. Мрачные серые не оштукатуренные стены, грубо забрызганные цементным раствором сверху донизу для того, чтобы писать на них было невозможно. Выщербленный бетонный пол.
Несколько тонких черных матрасов с такими же подушками лежат на грязном полу в ближнем к двери углу, рядом с ничем не огороженной дырой туалета. На одном из них - молоденький черноволосый паренёк в окровавленной майке и невыразимой печалью в широко раскрытых глазах.
В камере шум и гам, затихающий с лязгом открываемой двери и появлением новичка. Все взгляды впиваются в его особу. Явственный запах угрозы. Атмосфера угрозы обволакивает с головы до ног. Камера ждёт. От первого слова впервые вошедшего зависит его дальнейшая судьба в этом социуме.
- ЗдорОво! – отрывисто выдохнул Марк низким голосом, стараясь не выдавать волнения, с которым справиться так и не удалось. Слава богу - случайно поздоровался так, как здесь принималось. Не «Здрасьте!», не «Добрый день!» (какой он в тюрьме «добрый»?), а просто «ЗдорОво!». Можно еще: «Здорово, земляки!». А если бы поздоровался по-другому или промолчал, прошел бы дебильный обряд «прописки», который потом наблюдал не раз.
На стенке кое-как нарисована морда льва. «Прописываемого» подводят к ней и задают вопрос: «Ты КАК будешь со львом драться? До синяков? До крови? Или до смерти?». Выбирают обычно первые два варианта. И тогда под хохот камеры они должны молотить кулаками по морде льва на шершавой бетонной стене до синяков, или пока не изобьют руки в кровь. Оказывается правильный ответ: «До смерти.» Надо подойти, слегка щелкнуть пальцем нарисованного льва по лбу и сказать: «Убил. Он же мёртвый.» Глупость невероятная, но с такими идиотизмами ему придётся встречаться еще не раз.
- ЗдорОво! – вразброд ответили несколько здоровенных накаченных полуголых в татуировках парней, сидящих за длинным деревянным обеденным столом, и Марк сразу почувствовал: они здесь - главные. Троим было лет по двадцать. А один постарше, лет тридцати высокий крепкий коротко стриженный блондин с ярко-голубыми глазами и уголовным кодексом в руках буркнул, обращаясь к нему:
- Статья?
169-я, - ответил Марк.
Блондин нашёл в кодексе статью, прочитал:
- О, так у тебя до 12-ти рокив! Наш пассажир! (Как потом Марк узнал, в эту камеру отправляли только тех, кто совершил тяжкие и особо тяжкие преступления.) Очевидно блондин прочёл более тяжёлую, третью часть статьи, хоть на самом деле Марку светило только до 8-ми лет. Разубеждать его в этом не стал.
- Куда могу бросить вещи? - спросил он.
Блондин показал рукой на одну из свободных верхних нар. Марк разложил матрас, положил подушку, расстелил одеяло и залез наверх. Вытянулся на такой же железной сетке, как и в карантине. Матрас почти не смягчал её жесткость, проваливаясь в прямоугольные дырки между полосами железа.
А в камере творилось что-то невообразимое.
Мат-перемат, блатной жаргон – «феня», крики. Как грохот выстрелов - удары с размаху костей домино по деревянной крышке стола. Завеса дыма от сигарет и папирос. Кто-то затеял драку один на один, кого-то били двое. Кому-то куском ваты, вырванной из матраса, тихонько подобравшись, поджигали сзади майку, а когда тот в ужасе с визгом вскакивал, остальные сгибались от хохота.
В дальнем углу камеры, над теперь уже лежащим на полу тем самым молоденьким черноволосым пареньком в окровавленной майке, которого Марк, входя в камеру, заметил сидящим на матрасе у туалета, навис здоровенный зэк, а двое других загораживали его, чтобы не было видно контролёру. Но с верхних нар хорошо просматривалось, как здоровяк ударил паренька по рёбрам так, что тот свернулся, как гусеница, на которую наступили. А потом насильник приспустил брюки и заставил беднягу делать ему минет.
И каждый звук чужой боли раскалённым прутом вонзался в душу, жёг всё глубже и глубже. Время шло, а атмосфера в камере не менялась.
«Господи! Куда я попал?! Мёртвый дом», из которого писал свои записки Достоевский, просто пансион благородных девиц! Это даже хуже, чем можно было себе представить! Неужто это люди? Звери – ангелы по сравнению с ними. Да они же потеряли всё человеческое! И попробуй вмешаться - вон их сколько, уродов. Помочь - не поможешь, затопчут как щенка. Да я же тут с ума сойду... – душа корчилась, как фарш между ножами мясорубки, - это же просто ДЖУНГЛИ, человеческие ДЖУНГЛИ! И если здесь все время творится такое, то КАК мне ЭТО выносить ГОДАМИ?» - мысли ломили висок, а сердце всерьёз пыталось вырваться из груди на волю, - А я еще думал, что хуже того, что пришлось пережить в армии, уже и быть не может!»
Армия... Марк закрыл глаза и перед внутренним взором поплыли картины, унёсшие его в прошлое и избавившие от настоящего, выносить которое просто не было сил.
Марк отчётливо увидел себя в болтающейся на длинном худом теле гимнастёрке и тяжеленных, на размер больше, кирзовых сапогах.
АРМИЯ
Приглашение в музыкальный взвод
В воздухе разливались запахи мая и бравурные звуки «Прощания славянки». Подходило время пару лет послужить Отечеству. Однажды вечером, придя домой, Марк был огорошен услышанным от отца:
- Ты знаешь, к нам домой сегодня приходил капитан Кошкин, с сыном которого ты учился в их школе. Он набирает ребят для музыкального взвода воинской части в Шостке. А директор музшколы рекомендовал тебя. Капитан обещает: служба – «не бей лежачего». Играй на дудке, в отпуск каждые полгода, кормят на убой и опасности никакой. Но я ему сказал, что ты без Вити Белого не пойдешь. Он согласился взять и его. Так что ждите повестки.
Через несколько дней Марк и Витя уже топали в военный комиссариат оформлять необходимые документы. И вот - ее величество Судьба – за двести метров до военкомата встречают Леву Липовича – вылитого молодого Пушкина, музыканта от Бога.
Лёва вырос без отца, с больной матерью. Полуголодное детство, с 14 лет - основной кормилец в семье благодаря баяну: свадьбы, праздники, новогодние утренники - любые подработки. Они были знакомы, хотя никогда не дружили, и Лёва был на пару лет старше. К тому времени он играл в городских эстрадных оркестрах и владел чуть ли не всеми музыкальными инструментами.
- Привет ! Вы куда ?
- В военкомат, в музвзвод в Шостку.
- В музвзвод ? И я хочу. Мне тоже в этом году в армию.
- Пошли (эх, знал бы тогда Марк, чем ему это « Пошли» аукнется).
Так их троих и оформили в воинскую часть, охранявшую военный завод в Шостке, обязав через 10 дней прибыть на сборный пункт для отправки на службу.
Конец мая. Солнце по-летнему теплыми волнами заливает город. Проводы в армию – в квартире у Вити. Куча друзей, родители. Музыка, шум, гам, тосты.
Приехала из Харькова Валя. Специально проводить Марка.
Они сидели рядом. Её рука в его руке. Пили, пели, танцевали. Но сквозь угар веселой вечеринки ему вдруг показалось: Валя - другая. И провожала она его будто не по чувству, а по долгу. Взгляд доброжелательно спокойный.
- Показалось, - успокаивал себя, - иначе б не приехала.
И думать по-другому Марк не мог. Ведь он по-прежнему любил её, жил ею.
На следующий день их увозили в Шостку. И в последний момент прощания с родителями папа вдруг заплакал. Марк опешил: ведь его ждала приятная и легкая служба, всего лишь музыкальный взвод. Он впервые видел слёзы отца.
- Что случилось ? Это же только музыкальный взвод! Все будет хорошо ! – пытался он успокоить отца.
- Нет, сынок... Я чувствую, тебя ждет трудное, очень трудное время.
Это были пророческие слова. И в том, что отец обладал этим даром, Марк убеждался еще не раз.
Первый армейский день
Перед началом службы всех призывников ждал двухмесячный «Курс молодого бойца» в Учебном пункте, где обучали азам : стрелять из автомата, Уставу караульной службы, ходить строевым шагом, защите от химического нападения и т.д.
И когда их, троих новичков, привезли в палаточный лагерь, остальные призывники уже более месяца занимались и, главное, втянулись в ритм нагрузок. Трое дубенчан же были «свеженькими», только из-за провожального стола.
Нужно признаться, что последний год спортом Марк не занимался. Витя же сохранил наработанную за предыдущие годы форму: бегал и прыгал он отменно.
Сразу повели получать солдатскую форму. Выдали майку, трусы, ремень, гимнастерку, пилотку со звездочкой, брюки , портянки ( вместо носков), сапоги.
Марку достались сапоги на размер больше – нога болтается. Просит каптерщика-кавказца с усами, как у таракана, дать поменьше.
- Других нэт. Пару днэй потэрпишь, потом помэняю.
- Ну, – думает - может в армии так положено. Потерплю.
Витя, Марк и Лева попали в разные взводы в каждом из которых - три отделения по 10 солдат, и каждое отделение спало в своей большой палатке. Вечером занятия по изучению Устава караульной службы.
Проводит офицер, командир взвода. Дает задание выучить ряд правил, примерно на страницу текста. Время – 45 минут. Марк успевает выучить две страницы. Офицер начинает спрашивать. Марк поднимает руку и почти наизусть барабанит то, что только что прочитал. Офицер улыбается:.
- Мы одну страницу уже три дня мучаем, а ты две за 45 минут вызубрил ? Учитесь, лоботрясы.
В тот спокойный его первый армейский вечер, поглядывая на постриженных налысо ребят своего отделения ( Марка постригли позже), он чувствовал некоторое превосходство. По команде «отбой» улегся в солдатскую панцирную койку и заснул крепким сном, успев подумать: « А армия-то ничего. Ничего страшного.»
Марш-бросок
Следующее утро быстро показало, как же он ошибался!
Крик сержанта: « 30 секунд – подъем!!! На зарядку становись !» - выкинул его из койки. Все вокруг лихорадочно надевали брюки и сапоги, без гимнастерок выскакивали из палатки.
Их Учебный пункт располагался на стадионе. И зарядка началась с быстрого бега по 400-метровой беговой дорожке стадиона. Три круга. Пробежав два, Марк «сдох», хотел остановиться , но злой окрик сержанта и чья-то рука сзади, поддержавшая его спину, помогла продолжить бег. Оглянулся. Невысокий черненький крепыш кинул ему:
- Держись. Немного осталось.
Теплое чувство благодарности добавило силы и помогло добежать до конца. Позже Марк узнал, что это был Али Алиев, простой паренек из азербайджанского аула. Его добрый ангел. Он не раз еще выручит Марка.
После зарядки и умывания - быстрый завтрак. А потом им выдали противогазы и автоматы, подсумки с металлическими рожками для патронов и штыковые лопатки ( пристегнуть к поясному ремню).
- Мы куда ? – спросил Марк у воина, стоявшего рядом.
- Марш-бросок на стрельбище. 6 километров. Если кто отстанет, то весь взвод бежит еще километр вперед, а потом возвращается за отставшим. Благодарность тому - соответствующая. После стрельбы снова бегом домой. Те же 6 километров.
Мир покачнулся. Первый раз, без привычки, с тяжелым автоматом, противогазом, сумкой с двумя железными магазинами для патронов и штыковой лопатой пробежать 6 км в летнюю жару – казалось абсолютно нереальным.
– « Может будем бежать потихоньку ?» - успокаивал себя, но тут раздалась команда:
- Взвод, вперед, бегом марш !
И они побежали. Вернее, помчались. Да так, будто бежали стометровку.
- «Господи, они что, с ума сошли ?! Куда так быстро ? Мне и километр так не продержаться...» - мелькнула мысль. И еще: «Только бы не отстать, только бы не отстать...»
Пока бежали по городу, было еще ничего: взгляд выхватывал аккуратненькие белые домики с серыми шапками шиферных крыш и аллеи сквериков, почти как в его родном городе. А вот когда они углубились в редкий сосновый лесок с мягкой песчаной почвой, по которой бежать в два раза труднее, стало совсем плохо.
Удушающая жара, пыль выше глаз, заливаемых потом, который невозможно смахнуть, так как одна рука придерживает автомат за правым плечом, а вторая – противогаз за левым. Сердце пытается выскочить изо рта. Не позволяет пыль, забившая рот. Не пускает.
Автомат, вдруг превратившийся в пудовую гирю, то и дело тычется в бок, который и без того терзает колющая боль, будто сто иголок вонзились в него. Штыковая лопата бьет по ноге, а горящая нефть плещется под ступнями ног – сапоги-то не заменили.
Дикое желание остановиться хоть на миг тут же пресекается нечеловеческим матом сержанта и ударом приклада в спину. Пульсирующая в голове мысль: «Только бы не отстать, только бы не отстать...» - сменяется на: « Ты еще живой... Ты еще живой...».
Сознание потихоньку затуманивается. И, вдруг, необыкновенная лёгкость – подарок богов - кто-то сдёргивает с плеча автомат. Краем глаза видит, что это все тот же Али Алиев. Убирает с плеча «пудовую» тяжесть в последнюю секунду перед тем, как Марк уже почти падает на землю. Безмолвный смуглолицый азербайджанский ангел.
И снова бег. Без конца и без края. Без времени и расстояния. Бег и боль. Бег и боль. И – «Ты еще живой... Ты еще живой... Ты еще живой..» - продолжает зомбировать себя, благодаря чему почти дотягивает до стрельбища.
«Почти» - потому что метров за триста до финиша он все-таки отстал. Не мог бежать. Еле плелся, сжимая зубами губы от боли, а взмыленный, судорожно хватающий воздух взвод стоял и молча смотрел на него. Оглушительный крик офицера - командира взвода: « Почему отстал?!» - заставил вздрогнуть. Марк понимал: неправильный ответ и... хуже только смерть. Сам не зная почему, выдавил: « Ноги...».
- Снимите с него сапоги ! Ну, если соврал...
Марк бухнулся на землю, и кто-то стащил с него сапоги. Взвод вздрогнул. Белые портянки сапог превратились в кровавые тряпки - ноги были стерты до мяса.
- Поводите его по траве,- аж отвернулся офицер.
Двое крепких солдат подхватили Марка под руки и потащили к огневому рубежу. - « Лучше бы дали полежать... хоть пять минут»...
Но лежать некогда. На стрельбище надо стрелять. Первое упражнение - стрельба лежа с упором на локти. Довольно далеко перед ними черная мишень на белом фоне, на которой нарисованы круги, обозначенные цифрами. Самый центр – 10 очков, дальше по убывающей: 9,8,7,6,5 – черные круги заканчиваются и начинается белое поле – «молоко». Три патрона. Три выстрела. Попадешь в центр, выбьешь в сумме 26 очков - « отлично», 24 – «хорошо», 21 – «удовлетворительно». Меньше – «двойка».
Последние два года Марк с Витей увлекались стрельбой из воздушной винтовки в стрелковом тире дубенского парка. Стреляли регулярно и всегда возвращались домой с игрушками-призами.
А вот из автомата Калашникова – лучшего в мире автомата – стрелять никогда не приходилось. В день марш-броска он увидел его впервые. И если остальные солдаты уже месяц изучали, разбирали-собирали автомат, то Марк о нем понятия не имел. Не знал, как правильно держать автомат, стреляя лежа. Не знал, что у него есть предохранитель, не сняв который выстрелить невозможно.
И вот команда: «На огневой рубеж шагом марш !»
Солдаты по трое выходили вперед и ложились на землю. Перед каждым черно-белая мишень. Очередь Марка. Выходит вместе с двумя солдатами, каждый напротив своей мишени. Ложатся. Вместо того, чтобы держать автомат на весу на локтях, упирает рожок с патронами в землю. Ловит мушку в разъем прицела (как привык в Дубенском тире).
Команда: « Огонь». Нажимает курок. Рядом справа и слева бьют по ушам непривычно громкие выстрелы сослуживцев, а автомат Марка молчит. Опять команда: «Огонь!». Опять нажимает курок – тишина. Автомат не стреляет. Перед третьей командой успевает повернуться к солдату, лежавшему слева.
- Автомат... не стреляет ...?
- Предохранитель опусти – показывает воин на своем автомате ручку, которую нужно нажать вниз.
И тут команда: «Огонь!».
Еле успев поймать мушку в прицел и навести в центр мишени, Марк, сжавшись в один нерв, на выдохе трижды бьёт по курку, улетев к мишени вместе с пулями. Даже ударов в плечо приклада автомата – отдачи от выстрелов - не почувствовал. Фух! Отстрелялся.
Офицер и его помощник, старший сержант, подходят к мишеням, по очереди вызывая стрелявших в них солдат, и считают количество выбитых ими очков. Марк слышит результаты стрельбы и оценки каждого: в основном - «тройки», пара «четверок и одна «пятерка».
Последним вызывают Марка. Подходит на цыпочках (на всю ступню стать больно) и впивается взглядом в свою мишень. Сначала в «молоко» - ни одной пробоины. «Господи, даже в «молоко» не попал !»- стыд и страх перехватывают дыхание. И вдруг, как сквозь вату, гнусавый голос офицера:
« 9+9+10. ( 28 ! ) Хм, «Отлично». Молодец воин ! Бегаешь плохо, зато стрелять умеешь».
Еще не осознавая своей удачи, опять на цыпочках (стать на всю ступню невозможно) Марк вместе со всеми поплёлся к другому огневому рубежу: стрельба очередями.
На счет «двадцать два», отсекая два патрона сразу, надо попасть по деревянной в рост человека зеленой мишени, появляющейся на три секунды. Расстояние – 300 метров. Попадешь с первой очереди – «отлично», со второй – «хорошо», с третьей «удовлетворительно», не попал – «двойка».
И опять Марка вызывают последним. И опять взвод стреляет на «тройки», кроме одного, выбившего мишень с первого раза, но не попавшего в неё второй и третьей очередями.
Марк ложится на линию стрельбы. Снимает автомат с предохранителя. Снова упирает рожок автомата прямо в землю – устойчивость лучше, чем на весу, на дрожащих руках. Ловит мушку в прицел. Ничего не видит, и вдруг далеко, из под земли, встает зеленый фанерный силуэт человека. Нажимает курок, считая: «Двадцать два». Мишень падает. Попал с первого раза. Подходит офицер. Машет рукой оператору:
- Поднимите ему еще раз !
Опять встает зелёный силуэт. Еще очередь. Мишень падает.
- И еще раз! – командует командир взвода.
Третья очередь и третья мишень сбита. Три «отлично».
- Взвод построиться ! Рядовой Рубин, два шага вперед ! – кричит командир.
Марк не выходит – вылетает, не чувствуя горящих ног, с грудью, распираемой счастьем и гордостью.
- Лучше всех в 3-м взводе стреляет рядовой Рубин. Марш-броски для него отменяются. На стрельбище он будет ездить на машине, отвечать за оборудование: мишени, бинокли. А вам, троечникам, команда: « ГАЗЫ» !
Все быстро нырнули в противогазы, что в полуденной жаре было почти равно удушению.
- Взвод, по-пластунски, вперед !
И бедные сослуживцы Марка поползли в противогазах, считая секунды до команды снять их и снова бежать проклятые 6 километров по песку и лесу, подгоняемые прикладами и матом сержантов.
Стрельба была главным делом потому, что их полк охранял военный завод. Ну очень большой важности! Они даже не знали, что там производят. Но по тому, с какой скоростью редели шевелюры у восемнадцати-двадцатилетних парней, можно было догадаться, что изделия завода и их производство радиоактивны.
Вокруг завода посты на вышках вдоль взрыхленной контрольно-следовой полосы, за которой колючая проволока..
В первый раз возвращение в полк на машине спасло Марка – идти он просто не мог, но в то же время отлично понимал, что если будет ездить на стрельбище постоянно, а остальные сослуживцы- бегать этот мучительный кросс, они его возненавидят. Поэтому поехал на машине еще только один раз. В дальнейшем ноги зажили, и Марк бегал вместе со всеми.
Постепенно, хоть и трудно втягивался в будни учебной роты. Самым тяжелым оказалась физподготовка. Бегать, прыгать, полоса препятствий, отжимания, упражнения на турнике: подтягивание, подъем силой, подъем переворотом.
А у него (при росте под два метра) вес – семьдесят килограмм. Кожа да кости. Проблема. Конечно, не один он такой, но от этого не легче. Зато стрельба и политическая подготовка – главные предметы – только «отлично». Через пару дней Марк уже успевал вместе со всеми за 30 секунд раздеться вечером перед сном и за 30 секунд одеться утром.
Приближался день окончания учебы, принесения присяги на верность Родине и распределения по подразделениям: музыкальный взвод, взвод связи, хозяйственный взвод и семь рот по 100 солдат в каждой.
Караульная служба в ротах: через день выезжать из города на охрану военного завода. Второй, свободный от караула день - занятия на стадионе и в казармах те же, что и в Учебке.
Вме это время Марк с Витей были уверены: раз их брали только для муз. взвода, о том, куда они попадут, беспокоиться было нечего. Он был в другом взводе и они не пересекались.
20-е июня (присяга – 22 -го). Неожиданно их обоих вызывает начальник штаба полка подполковник Матросов – громадный с чапаевскими усами мужик. Умница и полиглот (через год его арестуют за издание на Западе антисоветской книжки).
- В общем, так, ребята. Послезавтра распределение. В музвзводе два места. На одно мы берем вашего земляка Льва Липовича, он на всех инструментах играет, а на второе... Я знаю, что вы друзья «не разлей вода» ( откуда узнал?), вот сами и решайте: кому в муз.взвод, а кому в роту. Тот, кто пойдет в муз.взвод пусть сочинит речь и выступит на присяге у Вечного огня. Народу будет много: родители, офицеры, весь полк.
Коротко и ясно. Выбор за ними. Ну, что ж, сели они с Витей вечером перед отбоем на лавочку, открыли банку сгущенного молока и началось:
- Ты пойдешь в музвзод.
- Нет, ты пойдешь.
- Это к тебе домой пришел капитан Кошкин.
- Не имеет значения, я тебя сюда притащил.
И так далее. Спорили до тех пор пока не съели всю сгущенку, и Марку в голову не пришла мысль:
- Витя, 22 июня у тебя день рождения! Муз.взвод – это мой тебе армейский подарок. От подарка не отказываются.
На том и порешили.
Через день на распределении, когда прозвучала фамилия «Рубин», и Марк строевым шагом подошел к начальнику штаба, тот, пожав ему руку, произнес:
- Третья рота. Ничего, Марк, послужишь немного в карауле. А когда освободится место в музвзводе, мы тебя переведем.
« Когда» так и не наступило. Не наступило никогда.
Третья рота
Учебный пункт, где Марк, Витя и Лёва проходили Курс молодого бойца, и казармы полка, в котором придется служить, были хоть и недалеко друг от друга, но за прошедший месяц о порядках, царящих в казармах новобранцы так ничего и не узнали. Ни плохого, ни хорошего. Информация не доходила. Поэтому, услышав, что попал в третью роту, Марк не испытал никаких эмоций.
Эмоции хлынули уже в первый день прибытия в казарму в расположение третьей роты.
Эта рота, как оказалось, была негласным «штрафным батальоном» их полка. Всех пьяниц, хулиганов, самовольщиков ссылали сюда. Во-первых, потому, что ее командиром был капитан Борщ, умевший и ладить, и держать в руках эту публику. Во - вторых, служба была самой тяжелой в полку. Людей не хватало, и вместо положенных 8 часов караула на постах, и в зимнюю стужу, и в летний зной приходилось стоять и по 12, и по 14 часов. Плюс расстояние между постами было самым большим: на пост и с поста топать и топать.
Марк попал во 2-й взвод из трех в роте, где царём и богом был заместитель командира взвода старший сержант Иванников. Нескладный, маленького роста, сутулый и белобрысый. Истерик с хриплым, но зычным голосом. Необразованный и невоспитанный. Садист и антисемит. Подарочек еще тот!
Он невзлюбил Марка с первой же минуты и эту «любовь» сохранил, пока не уволился. Особенно возненавидел после того, как буквально через неделю службы Марка назначили комсоргом роты, каковым до того был сам Иванников.
В полку, как и во всей Советской Армии, махрово цвела «дедовщина».
Все воины делились на категории. Салаги - солдаты, только призванные на службу. Абсолютно бесправные, ничего не знающие и не умеющие. Разных национальностей и из разных республик Советского Союза. Сплоченности – ноль. Обязаны выполнять любые требования «дедов» и сержантов.
«Дед» мог швырнуть салаге свои сапоги: «Три минуты почистить и доложить; койку заправить и доложить; белый воротничок к гимнастерке подшить и доложить...» Основная масса уборки в казарме и в караульном помещении падала на салаг.
«Черпаки» - солдаты, прослужившие полгода. Разливали еду по мискам. Не намного больше прав, чем у «салаг», но уже не прислуживавшие «дедам», хотя уборку делали тоже.
«Полудеды» - солдаты и сержанты, прослужившие год. К уборке не привлекались. По учебным тревогам на посты среди ночи не бегали. Как и «деды» ходили в увольнения в город.
И, наконец, «деды» - солдаты, прослужившие полтора года из двух.
Их положение фактически было даже выше сержантов, зам.командиров взводов, если те прослужили меньше. Это была дружная, сплоченная команда. Сплотили их общие муки и испытания в то время, когда сами были «салагами» и «черпаками», а также полтора года совместной службы в карауле и казарме, закалившие их физически.
Сплотила неписанная, но незыблемая традиция льгот и привилегий: в карауле, куда привозили еду в бачках, «деды» первыми наполняли свои миски, выбирая лучшие куски мяса. Они же делили сливочное масло и сахар: сначала в палец толщиной себе, остальное – сослуживцам. В результате такой дележки «салагам» доставалось по несколько ложек жидкого супа, а масло на хлебе чуть блестело пятикопеечной монетой.
«Деды» стояли в карауле на постах всего по 6 часов, а «салаги» за них - по 12. «Деды» как и «полудеды» ходили в увольнения в город: прогулки, танцы, мороженное, спиртное, девушки.
«Дедовщина» была выгодна и офицерам. «Деды» следили за порядком в казарме и в караулах лучше сержантов. Их боялись больше. Они могли избить и избивали молодых солдат за любые нарушения по службе, неизбежные в первое время по незнанию, непривычке или усталости.
И вот Марк, худющий книгочей, из родной атмосферы музыки и стихов, КВН-ов, концертов и Голубых огоньков, обласканный аплодисментами и теплом друзей, совершенно не готовый к такому жуткому физическому и тем более моральному напряжению, попадает в атмосферу полукриминального «штрафбата» с его волчьими «законами»-традициями, где любой сержант или «дед» может ежечасно вытирать о тебя ноги. Взбунтоваться – налетит вся стая, и от здоровья останутся лишь воспоминания. А солдаты его призыва, еще даже толком не познакомившиеся друг с другом, на помощь не придут. Каждый сам за себя.
Став комсоргом, Марк сразу взялся за комсомольскую работу, которой Иванников никогда не занимался. Впервые стал проводить комсомольские собрания роты и отдельных взводов. Он задумал и начал подготовку совместного с городским техникумом праздничного в честь Дня Советской армии вечера за пределами части, что давало возможность выходить в город, не дожидаясь разрешения идти в увольнение.
Должность комсорга роты дала ему некоторые преимущества. Отношение «дедов» было иным. Обидное «салага» в его адрес не прозвучало ни разу.
Зато сержант Иванников сделал все, чтобы небо Марку с овчинку показалось. Понимая, что тронуть комсорга роты, к которому благоволят «деды», он не смеет, Иванников принялся медленно уничтожать его «по Уставу».
Видя, что Марк силой не отличался, сержант заставлял до изнеможения подтягиваться на турнике, пока Марк с него не падал. Заставлял ползать по-пластунски в противогазе, даже когда взвод отдыхал, пока и противогаз и глотка не забивались песком. Уборка – мытье полов – в огромной комнате, где спали все 30 человек их взвода, в основном падала на Марка.
Но дни в казарме были еще «цветочками». Хоть поспать 8 часов и поесть нормально удавалось. Что такое «ягодки», Марк узнал в карауле, куда они ездили через день. Охранять завод.
Первый день на посту. С полудня и до 4-х часов дня.
На высокой деревянной вышке Марк осматривает свой участок. Сначала очень внимательно, через час – спокойнее, еще через час становится скучно.
Лето, погода прекрасная, солнышко. Приятный ветерок освежает лицо. За колючей проволокой приветственно помахивает зелеными ветками близлежащий лес. Марк начинает петь песни. Громко, во весь голос – кругом-то никого. Так и пропел до смены караула все, что знал. И первый раз служба на посту показалась ему совсем не тяжелой. Правда проголодался. Время обеда давно прошло.
Приходит в караулку и бегом в столовую вместе с четырьмя сослуживцами, тоже пришедшими с постов. Настроение – слона бы съел, не задумываясь. Получает свою миску жидкого супа. Проглотил. Второе –три ложки картошки. « А мясо ?» - « Не выслужил еще мясо хавать, молодой
еще!» - скалится Иванников во весь рот, полный гнилых, никогда не знавших щетки зубов – «Деды» мясо съели».
Компота тоже не хватило. По-прежнему голодный выпил кружку воды и только лег на койку, как дикий крик Иванникова:
- Караул, в ружье ! На одиннадцатом посту нападение. Тревожная группа Рубин и Гульмамедов ( еще один азербайджанец из его призыва). Время - двадцать минут, проверить и доложить! Получить оружие ! Бегом марш !
И помчались они с Керимом с автоматами на плечах, как сумасшедшие, потому что за двадцать минут добежать до 11-го поста было нелегко, а за опоздание – наряд. Примчались. Гимнастерки – хоть выжимай. Хватают трубку телефона:
- Товарищ старший сержант, докладывает рядовой Рубин, на 11-м посту происшествий не обнаружено.
- Ладно. Через двадцать минут чтоб были в караулке.
И снова мчатся, хватая ртами остывающий от дневной жары воздух и мысленно проклиная Иванникова за «плотный» обед и послеобеденный «отдых».
« Ну, теперь-то хоть полежу немного...» - облегчает существование мысль.
Не тут-то было. Не успели сдать оружие, новая команда:
- Рубин, «плавать» в столовой, Гульмамедов – в спальне.
«Плавать» - хорошее словечко. Сержант выливает на пол столько ведер воды, сколько ему захотелось. Выдает щетку и мыло. И вот они «плавают» до изнеможения, драя пол щеткой и мылом, а потом долго собирают воду и насухо протирают пол другой тряпкой. Глупейшее занятие. Вполне достаточно было бы вымыть и высушить полы шваброй. Но нет. «Чтоб служба медом не казалась!» - любимое выражение «дедов» и сержантов.
Итак, Марк пришел с поста. Пообедал, сбегал в тревожную группу, «поплавал» в столовой. Поужинал: каша и чай. Только прилег, снова команда:
- Наряд на 9-й пост получить оружие!.
И снова на пост. С 20 до 24. Вернулся в 0-30. Сразу «плавать», в этот раз подольше. Затем провалился в глубокий сон. Крик Иванникова: « На 8-м посту нападение. Тревожная группа Рубин, Алиев!»- снова бросил в ночную тьму. Бежать легче – не так жарко, но после изматывающего дня и часового сна быстро таяли силы. В норматив скорости не уложились, и вернувшись в караульное помещение снова должны были «плавать», «плавать» и «плавать».
В 7 утра только заснул, а в 7-30 снова подъем на пост с 8 утра – до 12 дня.
И так почти каждый день, когда служба была в карауле. Поспать удавалось урывками, дай Бог, часа три в течение суток, что для восемнадцатилетнего парня было равносильно пытке сном. И потому не раз проверяющие сержанты находили молодых солдат, уснувших на постах. Засыпали и сидя, и стоя, и ночью, и днем, что считалось грубейшим нарушением караульной службы, за которым следовали и наказания по Уставу, и обязательное избиение «дедами»..
Самим «дедам», да и «полудедам» спать на постах не возбранялось. Кто ж их накажет. Наоборот, сержант по телефону разбудит и предупредит: идет проверять офицер.
На следующий день они оставались в казармах, и это было не намного легче. Правда, еда и сон – в норме. Но и здесь Иванников находил любой предлог, чтобы армия для Марка стала хуже каторги. Особенно зверствовал на физической подготовке, заставляя по десятку раз до потери пульса преодолевать полосу препятствий, до крови обдирая бока и набивая синяки. После этого хотелось только одного - умереть.
Солдатские будни
Через несколько месяцев такой жизни Марк превратился в настоящий прозрачный скелет. Постоянно катастрофически хотелось спать. Постоянно катастрофически хотелось есть. Все сны о еде.
Общаясь с другими солдатами, он узнал, что есть посты, откуда ночью, рискуя попасть под военный трибунал, солдаты проникают в охраняемый завод, находят в рабочих столовых еду и с ней возвращаются на пост. Не поймали – повезло. Поймали – тюрьма. Дважды попадая на эти заветные посты, бросить их и пойти внутрь объекта, не рискнул. И лишь на третий раз сила голода подавила разум.
Осень. Ночь. Ветер с завыванием мрачно рвет ветви чернеющих деревьев. С автоматом и боевыми патронами, Марк пролезает под колючую проволоку и, прячась за деревьями, выходит к небольшой рабочей столовой.
На дверях огромный замок. Обдирая ногти и пальцы, выдирает гвозди, придерживающие оконное стекло. Вынимает стекло. Сбрасывает солдатский ватник и в одной гимнастерке с автоматом протискивается внутрь. Удары сердца, стиснутого леденящим страхом, отзываются в воспалённом мозгу, превратившемся в сплошной гудящий колокол.
Шарит в темноте. Наконец, находит в углу на полу пол-миски сметаны. Одним духом выпивает и облизывает, почти сдирая зубами верхний слой алюминия со дна миски. Легкий шум снаружи. Бросается в оконный проем, хватает с земли свой ватник и бегом обратно на пост. Фух! Кажется пронесло. Проверка пришла только через час.
Через пару недель повторяет маневр. На этот раз подворачиваются две черствые, позеленевшие от плесени буханки хлеба. Пока вернулся на пост, давясь, сгрыз их, даже не очистив от плесени.
Говорят, самый сильный побудитель к действию это – страх. Голод – сильнее страха. Особенно, когда тебе восемнадцать.
И чем тяжелее, чем труднее была служба, тем чаще, улучив любую минутку, Марк писал письма домой. Родителям. Дубны, их крохотная двухкомнатная квартирка, прежняя жизнь теперь казались ему недостижимым раем, погружаться в который даже мысленно, в письмах и воспоминаниях – было огромным облегчением. Не познав плохого, не узнаешь цену хорошему. Первый раз это Марк понял в армии.
Комната, где располагался музвзвод, была рядом с казармой его роты, и они часто вечерами встречались с Витей Белым, делились своей, теперь такой разной, жизнью, письмами из дома. Витя, как и весь музвзвод не ходил в караулы. Их караулы – репетиции духового оркестра в клубе. Ну и солдатские науки те же, что и у Марка.
К концу первого полугодия службы солдаты сдавали экзамены по всем дисциплинам, и это была очень важная проверка. По её результатам судили о работе офицеров, поэтому солдаты должны были костьми лечь, но «прыгнуть выше головы» и пройти проверку хорошо.
Свою первую проверку Марку удалось сдать на «Отлично». И награда: красивый блестящий знак «Отличник боевой и политической подготовки» с повышением в должности ( из «стрелка», стал «старшим стрелком»). Получил ручной пулемет, который освоил не хуже автомата. Дружба со стрельбой продолжалась.
Перевод
Продолжалась и его комсомольская работа. По итогам полугодия Марк был признан лучшим комсоргом полка и вызван к начальнику политотдела, который, торжественно пожав ему руку, сказал:
- Ну, воин, проси чего хочешь.
Он, очевидно, ожидал, что Марк попросит отпуск домой, или, в крайнем случае, неделю внеочередных увольнений в город. И как же подполковник удивился, когда услышал:
- Переведите меня из второго взвода в первый.
Офицер, насупившись, помолчал.
- Сержант Иванников ??? – спросил он. Марк кивнул.
- Хорошо. Сегодня же и объявим.
Непередаваемые радость и облегчение. «Неужели этот кошмар: постоянное ожидание с замиранием сердца мерзкого стука каблуков с подковами Иванникова, его белые от ненависти глаза и его хриплый крик:
« Тревожная группа Рубин и Гульмамедов в ружье! На 11-м посту нападение, двадцать минут выяснить и доложить !» - все это останется в прошлом ?! Неужели я буду нормально служить ?!» - еще не верил Марк.
Но в тот же день это стало реальностью. В первом взводе так же занимались боевой и политической подготовкой. Так же «через день – на ремень» ездили на посты в караулы. Но насколько разной была атмосфера в этих двух взводах одной роты.
Да, у «дедов» были те же привилегии. Да, солдаты так же мерзли на постах зимой, и изнывали от жары летом. Но между сержантами и солдатами, между «дедами» и « салагами» не было злости, не было ненависти, и был порядок. Спокойные ровные отношения и требования, не опускавшие тебя «ниже плинтуса»: никто не «плавал» и не бегал ночью в тревожную группу. Днем – иногда. Редко. Марк даже стал потихоньку набирать вес.
Каждый день перед отбоем всю роту выводили на вечернюю прогулку по центральным улицам города. 9-30 вечера. Темно. Во многих домах свет погашен, завтра рано вставать: родителям на работу, детям в школу. И вот в ночи раздается мерный грохот сотен сапог и в такт им песня в сто солдатских глоток:
« Послушны автоматы,
Машины держат ряд.
Когда поют солдаты,
Спокойно дети спят !».
В домиках то тут, то там начинают вспыхивать окна. Очевидно, родители малышей, которым эта песня «помогала» спокойно спать, благодарили их, солдат, как писал Тарас Шевченко: «незлым, тихим словом»...
Отпуск
А вскоре у Марка произошли два знаковых события. Одно хорошее, а другое ...
Их полк был небольшим и никогда не славился спортивными успехами среди других полков внутренних войск Украины и Молдавии. А Марк никогда не занимался биатлоном: бегом со стрельбой. Но поскольку стрелял он только на отлично, и, благодаря сержанту Иванникову, стал бегать, как лось, его в срочном порядке обучили стрелять из винтовки для биатлона и отправили на чемпионат войск МВД.
И вот старт. Все побежали, Марк тоже. К первому рубежу стрельбы примчался отнюдь не первым. Увидел, что его соперники бегают штрафные круги за промахи в стрельбе.
Марк стреляет. Сто процентов попадания. Бежит дальше. Через некоторое время отбегавшие штрафные круги соперники догоняют и перегоняют его, но на следующем огневом рубеже картина та же: они бегают штрафные круги, а Марк сбивает все мишени.
«Вот это везуха! Не иначе как стрельбы дома в тире и в армии помогли...» - успел подумать перед последним этапом.
И на этом этапе гонки, он собрал в кулак всю свою волю, все силы и рванул так, что открылось второе дыхание, и на этот раз перегнать его не удалось никому. Чемпион внутренних войск Украины и Молдавии!
К счастью победы добавилось неописуемое счастье награды: отпуск домой на семь суток. И это в полку, где отпуск давался только за задержание диверсантов, пытавшихся проникнуть на военный завод.
И вот автобус мчит Марка в родной город. Прекрасный летний день, прекрасное настроение и жгучее желание увидеть родных и, если повезет, любимую Валю.
« В крайнем случае, рвану на тройку дней к ней в Харьков. Вот обрадуется!» – и в воображении Марка замелькали картины их будущей счастливой встречи.
Сильные желания материализуются (иногда – к сожалению).
Марк выходит из автобуса и доходит до центральной площади городка.
И первым же знакомым человеком, идущим ему навстречу, оказывается... - ОНА, его любимая. Да только не одна, а за ручку с тем же школьным хулиганчиком Вовкой Дороховым. Гром! Молния! Ноги приросли к земле.
Издалека Валя с Дороховым сначала не узнали Марка в статном солдате в парадной форме с малиновыми погонами и продолжали приближаться. Вот и они, и Марк поравнялись с белоснежным монументом, изображающим прикованного к скале Прометея и орла, клюющего печень героя.
Они встретились взглядами, и Марк снова, как и прежде, нырнул и утонул в безмятежном зеленом океане ее любимых глаз. Страх, вспыхнувший в них, дал ответ на все его вопросы.
В тот же миг белый орел, оторвавшись от печени Прометея, слетел с монумента и острым клювом пронзил сердце Марка.
Эта рана не затянется и через несколько лет, а шрам от нее останется навсегда.
Дорохов бросился бежать, а у Вали, как и у Марка, ноги словно приросли к земле.
В полк он вернулся уже другим человеком. Горе предательства свернуло его душу в скатку. Он настолько замкнулся в себе, в своих переживаниях, что даже с Витей они практически перестали встречаться и разговаривать, как раньше. В тот период ему никого не хотелось пускать в душу.
Побратимы
Как же нудно и тягостно ползут часы и минуты на постах в ожидании смены караула. Постепенно привыкаешь к тому,что есть много постов, где никогда ничего не происходило и ничего не происходит, внимание притупляется. И с минуты прихода на пост начинаешь ждать, когда же придет смена. Песни все перепеты, мысли – передуманы. Пробовал сочинять стихи, не идут. За полтора года службы – ни одной песни, ни одного стиха не придумал.
Но зато у Марка появились два побратима: Толик Лятифов и Бахадур Фейзуллаев. Оба из Баку. Толик – лезгин, косая сажень в плечах, красавец, интеллигент. Учился в архитектурном, прервал учебу и загремел в армию. Бахадур – немногословный, с лицом и достоинством азербайджанского шаха, спортсмен, девятый брат в большой семье.
Они втроем надрезали пальцы, капнули кровь в чашку с чаем и каждый по глотку выпили ее. По обычаю древних скифов и кавказских горцев. Побратимы. И не только на словах.
Однажды в караульном помещении зимой сломалось отопление. Холодина жуткая. И в этот же день Марк заболел. Температурил. Еле доплелся с поста и рухнул на койку, не раздеваясь, стуча зубами от холода, закутавшись в жиденькое одеяло. Долго не мог заснуть, но потом все-таки сон сморил его . Проснувшись, почувствовал неожиданно приятное тепло. Два одеяла - Толика и Бахадура - укутывали тело поверх его одеяла, а сами они спали в по-прежнему выхоложенной комнате, скорчившись и прикрывшись матрасом. Прямо на полу, в углу без одеял, тесно прижавшись друг к другу.
Марку стало жарко. Только в такие минуты можно по-настоящему оценить настоящую дружбу и понять: нет предела доброте человеческой.
Служба продолжалась в общем-то как и раньше: тягостно и скучно, но в ней появились новые светлые моменты. Как-то постепенно Марк сблизился со своим земляком Левой Липовичем. Музыкальный взвод, в котором они с Витей служили, часто посылали работать на кухню. Шустрый Лева сумел найти общий язык с поварами и, зная, как не хватает еды в караулах, стал по возможности подкармливать Марка: то мясом в кашу, то лишним стаканчиком какао, а то и белым хлебушком с маслом. Они часто встречались в казарме, мечтали об увольнении и будущей жизни «на гражданке». 19 лет, все еще впереди. Вся жизнь.
«Бунт»
Однажды в октябре воскресным вечером Марк стоял часовым у знамени полка.
Это был день увольнений в город и некоторые пошли на танцы в парк. Но большая часть солдат оставались в казарме. Местные городские парни в принципе презирали девушек, которые принимали приглашения солдат потанцевать и ...не только. Иногда вспыхивали драки. Не особо опасные, так как солдатский ремень с тяжелой медной бляхой – довольно весомый аргумент в подобных спорах. Но в этот день случилось непредвиденное.
Вечернюю тишину в казарме вдруг взорвал душераздирающий крик со двора: « Наших в парке блатные порезали!Насмерть !» Крик был такой силы, что прорвался и сквозь окна, и сквозь стены здания. Даже Марк, стоявший в глубине комнаты, в карауле у застекленного футляра знамени полка, услышал его.
И вмиг, как будто этого ждали, из казармы на строевой плац, как горох посыпались на ходу одевающиеся солдаты из разных рот, в основном «деды» и «полудеды», человек сто.
Дежурный офицер и не пытался остановить этот неуправляемый поток возмездия, хлынувший из казармы разрушающим плотину половодьем. Уже на улице кто-то из сержантов крикнул: « В колонну по три! Ремни на руку! В парк бегом маррш !!!» - и удаляющийся грохот двухсот солдатских сапог был ему ответом.
Пока добежали до парка, танцы уже закончились. Погибших солдат к тому времени увезла «Скорая помощь».
Встретилось несколько подвыпивших цыган. Измолотили их, оставив лежать на аллее парка.
ЧТО произошло потом, ЧТО высвободило из потайных уголков души человеческой темное звериное нутро и желание всех и вся крушить на своем пути? Солидарность военного племени в чувстве мести или безысходная замкнутость мужского сообщества? Разъедающая душу тоска бесконечных дней и ночей на постах в караулах? Численное преимущество и безнаказанность? Скорее всего, всё вместе. Как писал Пушкин:«Бунт –бессмысленный и беспощадный»! Лучше не скажешь.
Солдатская, серая в ночи, лава медленно текла назад в казарму. Они бежали по вечерним улицам города, по скверам и площадям, и их ремни жалящими змеями взлетали и опускались на каждого гражданского, встречающегося на их пути: женщин и мужчин, стариков и подростков.
28 человек были избиты. Некоторые очень сильно. Один умер от удара медной бляхой в висок.
Все так страшно и...глупо.
Потом шло следствие. Оно длилось несколько месяцев. На долгие годы в тюрьму ушли двое гражданских, порезавшие солдат в парке, и около десятка солдат, особо отличившихся в избиении невинных.
И слезы родителей, навсегда потерявших своих детей, слились в один ручей со слезами других родителей, чьи дети, получившие от 5 до 15 лет заключения, может быть тоже не вернутся домой. В тюрьме ведь всякое бывает...
Казус
Однажды Марку все-таки пришлось убежать в самоволку.
В этот день в казарме почти никого не было: рота отправилась в караул, а его командир оставил заканчивать комсомольскую бумажную работу.
Около двенадцати часов дня. Спокойно пишет, мечтая о неумолимо приближающемся обеде. И вдруг - голову надвое раскалывает молния - дикая, нестерпимая зубная боль. Боль такой силы, что разум отключился напрочь. Камнем скатывается со второго этажа во двор. Выход из части охраняется двумя дежурными солдатами и офицером. Через них не пройти.
Вихрем подлетает к высоченному забору, за которым город, и почти в беспамятстве непостижимым образом буквально перелетает через него на оживленную улицу. Ноги со скоростью света несут в никуда, потому что где находится дантист, он понятия не имеет. Не иначе влечет высшая сила: прямо перед глазами вывеска: «Зубная поликлиника».
Влетает в полную людей приемную, рвёт дверь в кабинет врача, падает в кресло, из которого именно в этот момент поднимается очередной пациент и, почти теряя сознание от боли, орёт: «Рвите! Скорее!!!».
Укол. Рывок. Всё. Зуб исчез. Боль тоже. Боже, какое блаженство...
Пару минут наслаждается таким выстраданным счастьем. Еще в эйфории медленно поднимается, благодарит врача и выходит на улицу, провожаемый сочувственными взглядами ожидающих.
Возвращается в часть. Подходит к забору, чтобы лезть обратно, смотрит на его высоту и останавливается.
- Приехали, - мысли с ужасом бьют по мозгам с силой, почти равной только что пережитой зубной боли, - да я же НИКОГДА и НИКАКИМ ОБРАЗОМ такой забор не перелезу. Даже если за «самоволку» получу тюрьму – не перелезу. Нереально! Что ж, надо сдаваться.
Заходит на проходную, четко отдает честь дежурному офицеру, не глядя на него, и, будто так и надо, не задерживаясь ни на миг, проходит во двор полка.
Его никто не останавливает (?), не спрашивает документы (?). Непостижимо. Это было второе чудо. Первое – космический перелёт через забор в город.
Цыганка
В августе Марка направили в Киев на совещание комсоргов внутренних войск Украины и Молдавии. В парадной форме с маленьким чемоданчиком он сел в вагон начальника поезда, идущего в столицу Украины.
В его купе сидела цыганка лет тридцати в национальном наряде с двумя детьми.
Мальчик лет десяти спал на верхней полке, она же с грудным ребенком на руках сидела на нижней, напротив Марка.
Вечер. Мерный неторопливый ход поезда. Монотонный стук колес.
Глаза цыганки начинают слипаться, но она тут же раскрывает их, борется со сном. Молчат. Очередная остановка поезда. Проснулся и громко заплакал ребёнок. Цыганка, полуобернувшись от Марка, только приоткрыла грудь, чтобы покормить его, как дверь купе резко распахнулась и в него ввалился высокий с приличным пузом явно выпивший мужчина лет тридцати, в футболке, спортивных штанах и со спортивной сумкой в руках.
- А этот цыганский табор что, в моём купе ехать будет? Слышь, чавэла, давай-ка быстро линяй в другое купе. И выводок забирай, - заполняя купе самогонным перегаром, прорычал «спортсмен».
Глаза цыганки округлились от испуга:
- Но ведь это наши места. Мы купили на них билеты... – пролепетала она.
- А мне наср...ть и на твои билеты и на тебя. Я вместе с цыганвой в одном купе ехать не собираюсь. Ты поняла?
- А я никуда не собираюсь идти, - оправившись от первого испуга, уже более твёрдо ответила цыганка. Если тебе не нравится, ты и иди в другое куп... – она не договорила, потому что в этот миг тяжелая спортивная сумка вошедшего обрушилась на голову женщины так, что, коротко крикнув, она откинулась назад на полку, выронив ребёнка, которого, упавший на колени, Марк успел подхватить уже у самого пола.
Времени думать не было, и стоя на коленях, с синеющим от крика младенцем на руках, Марк, подавшись сначала корпусом вправо в противоположную сторону, резко что было силы ударил влево, впечатав свою голову в низ живота «спортсмена». Охнув, тот отлетел прямо в проём открытой двери купе, и зацепившись за порожек, грохнулся назад, в коридор, ударившись головой о стенку вагона ниже оконного стекла.
Не давая ему опомниться, вскочивший Марк вбил свой тяжелый солдатский сапог в его пьяную рожу. Раз и другой. Кровь, хлынувшая ручьём из носа, прочертила алый путь на белой полосе ткани посреди коврика, проходящей через весь коридор вагона.
Упавший со стоном рывком перевернулся на живот, закрыв голову руками. Марк сорвал с себя солдатский ремень и уже намотал его на руку, но в этот миг его крепко схватили за руки и оттащили в сторону.
Это был начальник поезда вместе с двумя милиционерами, которые остановили драку. Почти час ушёл на написание протокола и взятие объяснений у Марка и цыганки. На следующей остановке хулигана сняли с поезда и до конца пути они ехали спокойно.
- Ой, солдатик, спасибо тебе, родной ! Чем я тебя отблагодарю ? Давай погадаю. Денег не надо. Я у тебя в долгу.
Конечно, ни в какие гадания Марк не верил, о чем мягко и вежливо ей сообщил.
Но цыганка оказалась настойчивой. И вот уже она держит его руку в своей, смотрит, проводит по линиям ладони пальцем, что-то шепчет про себя. Довольно долго. Отпускает руку.
- Что я тебе скажу, солдатик?
Бог тебя оберегает. Жить будешь долго.
Многих людей от беды спасёшь, а вот себя уберечь не сумеешь.
В деньгах нуждаться не будешь.
В женщинах счастлив не будешь.
Счастлив будешь в работе, детях, внуках и друзьях.
Детей будет много. Но не скоро. Заботиться будешь обо всех.
Как это всё разглядела цыганка по линиям солдатской ладони в вечернем поезде, неторопливо бегущем в столицу Украины? Загадка. В тот момент Марк не поверил ни одному её слову. Хотя в искренности и благодарности не сомневался.
В нос неожиданно ударил тошнотворный запах камеры. Запах дыма, пота, боли и еще чего-то, выворачивающего душу.
Лежать было невмоготу. Марк спустился вниз, а затем присел на лавку у стола рядом с мужиком, спросившим ранее, какая у него статья.
- Саня, - вальяжно первым назвался тот, - а тебя как кличут?
- Марк.
- Откуда сам?
- Из Николаева.
И в это время железная форточка в двери с грохотом распахнулась – принесли обед. Первыми подошли и протянули свои миски Саня и его команда – «семья» – как принято там называть. Потом остальные сокамерники.
Марк не спешил. А когда получил свою порцию жидкой баланды, иначе эту рыбную похлёбку со специфическим тюремным запахом и не назовёшь, увидел, что места за столом больше нет.
- МаркО, - вдруг услышал он окрик Сани, - иди сюда, – Саня подвинулся и Марк втиснулся в освободившееся пространство.
Рядом все с аппетитом шумно хлебали суп, но он есть не мог и не хотел, хоть не ел уже вторые сутки. Подвинул свой кусок хлеба Сане. Тот, уплетавший с супом огромный бутерброд с копчёной колбасой, вернул хлеб назад.
- Не переживай, МаркО. Трудно только первые десять лет. Потом привыкаешь, - мрачно пошутил он.
В это время раздался жуткий металлический лязг. Дверь распахнулась, и вошедший контролёр прокричал:
- Рубин! На выход. С вещами!
Уже через пять минут Марк очутился в маленькой чистой тихой камере на четырёх человек. Двухъярусные нары. И всего один сокамерник - мужик лет пятидесяти, широкоплечий, небольшого роста блондин. Улыбнулся и, помогая расстелить матрас, представился: «Николай».
Продолжение следует...