Из книги «Великие Посвящённые» Эдуарда Шюре:
(стр.352) «Иисус родился, по всей вероятности, в Назарете. В этом забытом уголке Галилеи протекало его детство и совершилось великое таинство христианства: расцвет души Христа. Он был сыном Мириам, называемой нами Марией, жены плотника Иосифа, галилеянки из благородного рода, присоединённой к секте Ессеев.
Возможно и то, что Иисус, благодаря случайности, родился в Вифлееме, но это придание входит, по-видимому, в цикл позднейших легенд, касающихся Святого Семейства и детства Христа.
Легенда окружает рождение Христа целой тканью чудес. Если в легенде встречаются порой и суеверия, она же покрывает собой психические истины, малоизвестные людям потому, что они превышают уровень обычного понимания. Из всей легендарной истории Марии можно вывести тот факт, что Иисус, ещё до рождения был посвящён в пророки глубоким желанием своей матери.
То же явление упоминается в связи со многими героями и пророками Ветхого Завета. Сыновья, посвящаемые таким образом своими материями, назывались Назареями.
По-видимому, первые христианские общины считали Иисуса сыном Марии и Иосифа, что можно заключить из того, что апостол Матфей даёт генеалогическое дерево Иосифа, чтобы доказать происхождение Иисуса от царя Давида.
Как у некоторых гностиков, так и в первых христианских общинах, Иисуса считали сыном Божьим в том смысле, как и Самуила. Позднее легенда, стремившаяся доказать сверх-естественное происхождение Христа, набросила на его рождение свой покров, сотканный из небесной лазури: историю Иосифа и Марии, Благовещение, вплоть до детства Марии в храме.
Если отделить эзотерический смысл от иудейского предания и от христианской легенды, можно прийти к следующему: воздействие духовного мира, которое участвует при рождении каждого человека, проявляется наиболее могущественно и осязаемо при рождении великого гения, появление которого совсем нельзя объяснить законом наследственности.
Это воздействие духовного мира достигает наибольшей силы, когда дело идёт об одном из таких божественных пророков, появление которых изменяет всю судьбу мира. Душа, избранная для божественной миссии, приходит из мира божественного; она появляется свободно и сознательно; но, чтобы ей возможно было действовать в земной жизни, необходим избранный сосуд. Необходим призыв матери высокой чистоты, которая всем настроением своего нравственного существа и всей жаждой своей души предчувствует, притягивает, воплощает в свою плоть и кровь душу Искупителя, действующего в мире человеческом как истинный Сын Божий».
Какой громадной по размерам энергетического поля должна быть душа, если она приходит из высшего мира. Как она может войти в плотное тело? Под энергетическим полем следует понимать энергоинформационное поле, определённый уровень сознания. К чему это я? А к тому, что ей нужно уменьшить это поле, чтобы войти в тело человека. Будет ли она при этом помнить, кто она?
«Таков глубокий смысл, затаённый в древней идеи о матери-девственницы. Индусский гений выразил его в легенде о Кришне. Евангелия от Матфея и Лука передают его с простотою и поэзией ещё более возвышенной.
«Для души, сходящей с неба, рождение есть смерть», сказал Эмпедокл за 500 лет до Рождества Христова. Как бы божествен ни был дух, раз он воплотился, он потеряет на время всякое воспоминание о своём прошлом; раз колесо телесной жизни захватило его, развитие его земного сознания совершается по законам того мира, в котором он воплотился. Он подчиняется силе элементов и чем выше его происхождение, тем более требуется усилий, чтобы восстановить свои небесные свойства и познать свою высокую миссию.
Души глубокие и нежные нуждаются в тишине, чтобы развернулись все их скрытые силы. Иисус вырастал в мирном покое Галилеи. Его первые впечатления были тихие, строгие и ясные. Родная долина, притаившаяся в горах, цвела идеальной красотой.
Сила еврейского воспитания заключалась во все времена в единстве закона и веры, а также в строгой организации семьи, подчинявшейся национальной и религиозной идеи. Отчий дом был для детства Христа подобием храма.
Вместо смеющихся фресок с фавнами и нимфами, украшавших атриумы греческих домов, какие можно было встретить в Тивериаде, в еврейских домах – над дверями и по стенам – развёртывались в строгих линиях начертанные халдейскими письменами изречения из пророков и из закона Моисеева. Но союз между отцом и матерью согревал и освещал эту суровую обстановку светом духовного единения.
Там Иисус воспринял своё первое обучение, там из уст отца и матери Он впервые узнал Священное Писание. С самого начала Его жизни, таинственная многовековая судьба народа Божия развернулась перед Его очами; Он знакомился с ней благодаря периодическим праздникам, торжественно справляемых семьёй посредством молитв, пения и чтения Святого Писания. В праздник Скинии строился шалаш из веток мирты и оливы на дворе или на крыше дома, в воспоминание тех незапамятных веков, когда патриархи кочевали со своими стадами. Зажигали подсвечники о семи свечах, развёртывали папирусные свитки и принимались за чтение свящённых историй.
Детская душа чувствовала присутствие Вечного не только в усеянных звёздами небесах, но и в этом семисвечнике, отразившем Его славу, и в речах отца, и в молчаливой любви матери.
Нетрудно представить себе ребёнка Иисуса среди сверстников, и то необыкновенное влияние, которое он имел на них и которое даётся преждевременным разумом, соединённым с чувством справедливости и активной доброты. Или в синагоге, где Он прислушивался к прениям книжников и фарисеев и где с юных лет сам упражнялся в своей могучей диалектики. Его с юных лет отталкивала сухость этих законников, которые до того погружались в букву, что изгоняли из неё всё духовное содержание.
Весьма возможно во время одного из тех путешествий, которые были в обычае у еврейских семей, Ему приходилось бывать и в одном из прибрежных финикийских городов, которые в те времена представляли из себя настоящие человеческие муравейники. Он мог издали видеть их храмы с приземистыми колоннами, окружённые тёмными рощами, из которых доносились плачевные звуки флейты, сопровождавших пение жриц Астарты. Их страстные звуки, острые как страдание, должны были вызывать в Его изумлённом сердце содрогание жалости и тоски.
Но как ни могущественно ложились впечатления окружающего мира на душу Иисуса, они бледнели перед высшей истинной его внутреннего мира. Эта истина раскрывалась внутри Его души подобно светозарному цветку, освещавшему Его внутренний мир, когда Он оставался один и внутренне сосредотачивался. И тогда люди и вещи, близкие и отдалённые являлись перед Ним как бы прозрачными, как бы раскрытые в своей интимной сущности. Он читал мысли, он видел души человеческие. Затем он различал в своём воспоминании. Как бы через лёгкий покров, божественно-прекрасные и сияющие существа, склонённые над Ним или собиравшиеся для поклонения духовному Свету, ослепительному по своей силе. Чудные видения преследовали Его во сне и становились между Ним и земной реальностью, вызывая в нём настоящую двойственность сознания. На вершине этих экстазов, которые поднимали Его всё выше и выше, Он испытывал порою как бы слияние с великим Светом. Эти чудные подъёмы оставляли в сердце Его невыразимую нежность и великую внутреннюю мощь. Он испытывал в эти минуты влечение ко всему живому, чувствовал себя в гармонии со всей вселенной.
Как же назвать тот таинственный Свет, который сливался с пребывавшим в глубине Его души светом и соединял Его со всеми душами невидимыми вибрациями? Не было ли это самим Источником душ и миров?
Он назвал этот свет Отцом Небесным.
Мистические летописи всех времён показывают, что духовные истины высшего порядка были познаны избранными душами не путём умозрения, но путём внутреннего созерцания под формой видения. … Екатерина Сиенская, дочь бедного красильщика, имела с четырёх летнего возраста необычные видения. У Сведенборга, человека науки, с умом уравновешенным и наблюдательным, появились в сорок лет, при полном здоровье, видения, которые не имели никакого отношения к его предыдущей жизни… Я (Эдуард Шюре) не ставлю эти явления на одну линию с теми, которые происходили в сознании Иисуса, но хочу лишь установить существование внутренних восприятий, независимых от физических органов чувств.
Это чувство единства с Богом в свете Любви – вот первое великое откровение Иисуса. Оно освещало всю Его жизнь и давало ему непоколебимую уверенность. Оно сделало Его кротким и непреодолимым, оно сделало из Его мысли сверкающий щит, из Его слова – огненный меч.
Первым сильным толчком является для Иисуса Его первое путешествие в Иерусалим с родителями, о котором говорит Лука. Этот город, гордость Израильтян, был в то время центром еврейских национальных стремлений. Доставшиеся на его долю страдания служили лишь к воспламенению умов. Можно сказать, что чем более умножались Иерусалимские могилы, тем более вырастала надежда.
Под управлением Селевкидов и Маккавеев Иерусалим подвергался жестоким нападениям. Кровь текла потоками: римские легионы превратили улицы Иерусалима в бойню; массовые распятия на крестах оскверняли окрестные холмы, представляя чудовищные зрелища. После стольких ужасов, после всех унижений римского владычества, после разгрома синедриона и приведения роли первосвященника к роли дрожащего раба, Ирод, словно по какой-то иронии, восстановил иерусалимский храм в большем великолепии, чем он был при Соломоне».
С действием каких сил такой ход истории человечества связан? Двух противоположных.
«И всё же Иерусалим оставался по-прежнему священным градом. … Увидеть Иерусалим и храм Иеговы было мечтою всех евреев, в особенности с тех пор, как Иудея сделалась римской провинцией.
Душу Иисуса должно было объять тягостное чувство, когда Он впервые увидел раскинувшийся на горе, подобно мрачной крепости, город с его грозными стенами, когда Он увидел у его входных ворот римский амфитеатр Ирода, башню Антония, господствующего над храмом и римских легионеров с пиками в руках, наблюдавших с вершины городских стен.
Он увидел великолепие его мраморных портиков, под которыми фарисеи разгуливали в роскошных одеяниях; Он прошёл через двор язычников и через двор женщин; он приблизился вместе с толпой израильтян, к двери Никанора и к балюстраде, за которой виднелись священники в торжественных одеяниях, фиолетовых и пурпуровых, сверкающих золотом и драгоценными камнями, которые служили перед святилищем, приносили в жертву козлов или быков, окропляли народ их кровью и произносили одновременно благословения. Как мало походило это на храм Его грёз, на небо Его сердечных упований…
Затем Он спускался в народные кварталы нижнего города; Он видел там нищих, изнурённых голодом, лица с печатью страдания, со следами пережитого во время последних войн, во время казней и распинаний. Выходя из тех или других ворот города, Он блуждал по каменистым долинам, где находились каменоломни, рыбные садки и гробницы царей, которыми, словно могильным поясом, был окружён Иерусалим. Из скалистых пещер появлялись от времени до времени сумасшедшие, выкрикивающие проклятия против живых и мёртвых.
Затем, спускаясь по широкой лестнице к источнику Силоамскому, глубокому как цистерна, Он видел у краёв его жёлтой воды толпы прокажённых и паралитиков со страшно-обезображенной кожей. Непреодолимое влечение должно было притягивать Его к ним, и глядя на них, Он должен был испытывать всю чашу их страданий. Одни просили у Него помощи, другие молчали, потеряв надежду, третьи, отупев от страданий, казалось, уже перестали сознавать что бы то ни было.
«К чему этот храм и эти священники, эти гимны и жертвоприношения – должен был думать Иисус – если они не в состоянии облегчить, хотя бы часть этих страданий? И тогда весь этот поток человеческих слёз, вся скорбь этих отверженных и этого города, этого народа и всего человечества проникли в Его сердце, и Он постиг, что должен расстаться с тем блаженством, которым не мог поделиться с другими. Эти молящие, полные отчаяния взгляды не могли уже изгладиться из Его памяти. Мрачная спутница, страдание человеческое, сопутствовала Ему и говорила: я более не покину Тебя никогда.
Он уходил полный глубокой грусти и смертельной тоски, и когда возвращался к светлым вершинам Галилеи, из глубины Его сердца вырвалась мольба: Отец Небесный!.. Я хочу знать, Я хочу исцелять, Я хочу спасать!»
Кто способен был понять этих людей? Тот, кто чувствовал чужую боль, как свою.