Наше Вам, Эдип
– Спорим, что я пересплю с нею! На что спорим?
Селиван снял со своего худого грязного запястья Сейку. Глаза его горели. Они всегда нехорошо горели, если речь заходила о женщинах старше его, и также внезапно гасли, когда в другое время речь заходила о сверстницах.
Автомобиль был готов. Его опустили вниз, и в просторном гараже вдруг стало тихо как в склепе. В этом джипе было что-то от священной коровы. Глядя, как он бликует лунными боками, хотелось не работать, а мечтать.
– На что спорим, что пересплю?
Автослесарь Величко вдавил окурок в пол, поднял его и положил в жестянку. После чего взял в руки часы и приложил к уху. Крохотное механическое сердце испуганно и быстро трепетало. Он вернул часы Селивану.
Если бы у Селивана было брюхо и груз лет, если бы землистому цвету прибавить бельевые пуговицы глаз, тогда бирка соответствовала бы багажному месту. Но странное «Селиван» принадлежало красивому юноше примерно двадцати трех-пяти лет. Тонкая и выразительная графика его лица была чужой среди железа, гари и битых авто. В мастерской он был гаишником: отворачивал и заворачивал гайки. Тонкое запястье, нервная шея, на которой пульсировала синяя дорожка сонной артерии. Это была внешность скрипача на крыше в лунную ночь. Кличка «Селиван» пришла к нему в детдоме, а приросла в малолетке.
– Спорим, пересплю!
В красивых его глазах метался плебейский азарт маньяка.
– Она же старая, – возразил Перемыкин, другой слесарь, всегда работавший в белой сорочке. Такая была у него фишка. И при этом было в нем что-то от мотыги.
– Я пробил ее по базе. – На лице Селивана гуляло хвастливое торжество, словно он уже переспал с клиенткой. – Ей сорок семь. Мой размер.
Величко горестно покачал головой и заглянул в чудные сирийские глаза Селивана.
– Она тебе в матери годится.
После освобождения из малолетки Селиван, чтобы не идти в армию, симулировал эпилепсию. Врач симуляцию распознал. Но тучный военком, сын морпеха, павшего при штурме Малой Земли, тоже заглянул в эти глаза. В них он увидел беду и тотчас распорядился выдать Селивану белый билет.
Селиван рассеянно надел часы на грязное запястье. Лавочница по имени Грета жестоко запала на Селивана. Ей тоже было за сорок, и держать магазины по всему городу требовало совсем других душевных качеств, нежели вышивание гладью по шелку. На подбородке у нее росли отдельные жесткие кольца волос. У нее был корпус грузчицы и голубиное сердце. Теми часами она хотела привязать к себе неугомонного и тревожного красавца Селивана. Она полюбила видеть сирийские его глаза во время утреннего кофе.
– Бизнесменша – не лавочница. Если не переспишь, отдашь свою косуху.
Злой человек по фамилии Величко за проигрыш хотел косуху. Все равно, что забрать душу. Нет – больше души. Когда Селиван надевал ее и садился на свой байк, он владел всем миром. Косуха была его единственным состоянием. В раздевалке она висела на плечиках как концертный фрак.
– Идет! По рукам! – в глазах Селивана шалил огонь. Он азартно сдавил руку Величко. – А что я получу, если пересплю?
Величко и Перемыкин переглянулись.
Кроме машин Селиван обожал спорить. С белым билетом в кармане он на спор ограбил аптеку, и угодил на два года за решетку.
– Что я получу, если выиграю?
– Отремонтируешь машину.
– Под ключ?!
Величко кивнул. Благородное лицо Селивана засияло. Он обожал машины, он ездил на байке, собранном на свалке. Если бы в зоне были автомобили, он выходил бы из зоны разве что на малый срок – сходить на волю как по малой нужде. Но автомобилей за колючкой не было – только учебники.
С треском открылась дверь кабинета Паленого – хозяина сервиса. В Чечне он горел в танке: правой стороной лица он прислонился к раскаленной сковородке войны. Наверно ему было больно, и по ночам этот рослый бесстрашный человек всхлипывает, вспоминая свой ратный труд. Он вышел из кабинета, чтобы уличить бригаду в бездельи. Всей последующей мирной жизнью он доказывал, что если бы он был бездельником, он прислонился бы к сковороде войны обеими сторонами лица.
Но в этот момент в парадный проем гаража вступила хозяйка внедорожника. Лицо Паленого приняло пафосное выражение, с которым на грудь обычно принимают медаль «За мужество».
Вчера, пригнав свой джип, хозяйка надменным взглядом избалованной женщины оглядела местность. Ей не понравилось, что автосервис находится в промзоне.
– Ну и место вы себе нашли, мальчики.
Смещенный рот Паленого виновато открылся:
– Не место красит…
– Вы так думаете?
Она смерила холодным взглядом того, кто был выше ее на голову.
– А попробуйте сесть на крашенную скамейку.
Паленый хохотнул в пальцы.
Женщины между сорока и пятьюдесятью бывают с изюмом. Но если двадцатилетняя хороша нерукотворной красотой весеннего луга, то женщина в угасающей своей фазе хороша красотой рукотворной – как ухоженная грядка. Она назвалась Марой Матвеевной. Накануне ее джип нуждался в ремонте.
Иногда Селиван работал призом: надевал косуху и выкатывал свой мотоцикл, похожий на механическую саранчу, чтобы довести почетных клиентов до центра города.
На Маре Матвеевне был надет пиджак песочного цвета, чтобы прикрывать громоздкий бюст, и брюки. Министерша с прической под мальчика.
Босыми стопами на высоких каблуках и в педикюре она прошла по грязному полу гаража и остановилась перед байком Селивана.
Паленый распорядился клиентку отвезти в центр города. Селиван уже был готов. Рядом с нею он выглядел эльфом.
Дама погладила сидение и устремила на Селивана сучий взгляд.
– Ты девушек катаешь?
Селиван солнечно улыбался.
– Они тебя обнимают?
Селиван сладко зажмурился.
– Девушек не люблю.
Мара Матвеевна села на заднее место мотоцикла и нежно прижалась к Селивану. В сложном ее возрасте у нее получилось грациозно и женственно.
Это было вчера, а сегодня Селиван заложил свою косуху, если не переспит с нею. Сегодня он рисковал потерять себя. Все-таки местная лавочница – не столичная бизнесменша.
Дама оглядела внедорожник. Паленый с улыбкой Копперфильда отворил дверцу отремонтированного джипа.
Глаза Селивана горели, когда она расплачивалась и садилась за руль. Паленый подозвал его.
– Сударыня… Юноша проводит вас, куда скажете. Возле автомойки часто стоит патруль ДПС.
Паленый умел быть галантным. Видно там, в Чечне учили не только ненависти и жестокости.
Селиван переминался с ноги на ногу, но душа металась как у зайца. От женщины исходил тонкий запах спиртного. У Дамы был свой праздник. Она критически заглянула в зеркало заднего вида.
– Это ты бегай от поста, а меня сопроводят.
Дама задумчиво оглядела Селивана, который уже сбегал в бытовку и вернулся в косухе.
– Ты меня вчера так хорошо катал на своем самокате. Наверно ты аномал?
Мара Матвеевна иногда выражалась туманно.
– Любишь женщин намного старше себя. Хочешь, я покажу тебя хорошему психоаналитику?
Селиван тряс головой.
– Не хочу.
Селиван сел на водительское место джипа. Слесаря Величко и Перемыкин отметили, что юноша смотрелся в джипе совсем не чужаком. Но рядом с сановитой пассажиркой что-то в нем было сказочное. От женщины пахло спиртным.
В тот вечер Селиван узнал, что Мара Матвеевна приехала из столицы к своему отцу. Здесь она родилась, была любима и стала счастливой матерью. А потом оставила семью ради пучины столичного бизнеса.
Селиван спор выиграл: переспал с клиенткой и отстоял косуху и себя. Но ремонтировать машину ему не дали. Сначала Селивану было не до нее. Целый месяц он жил в родовом гнезде Мары Матвеевны. Она видела его завидущие глаза не только утром, но и вечером и по ночам при свете розовой лампы. Розовый свет имеет свойство таить возрастные особенности женских кожных покровов.
Через месяц эльф Маре Матвеевне надоел: разговорами о машинах и мотоциклах, презрением к сверстницам, неопрятностью. Чистку зубов и мытье ног ему заменяла косуха. Бизнесменша не хотела отстирывать его белье и носки от жесткого солдатского запаха, который тянулся по комнатам как бельевые веревки. Такого любовника лучше держать на расстоянии звонка по мобиле. Мара Матвеевна не любила в доме кошек и собак.
Знать бы ей, что она тоже надоела Селивану. Одно дело – спор и пища плоти, другое – стойкая связь и блуждание по затхлым лабиринтам души российского женского бизнеса. Селивану надоели разговоры о продажах, презрение к мужикам, которые, по мнению дамы, не знают ни женщин, ни настоящего дела. Селивану надоело выслушивать ее ритуальный плач по не сложившейся семье. Ему надоели отношения старослужащего и первогодка.
Вечером Мара Михайловна решила рассказать Селивану о расторжении отношений. Но она промахнулась: Селиван опередил ее. Вместе с ним из квартиры исчезли пять тысяч евро и кое-какая ювелирка.
Селивана нашли на следующий же день. Нашел его бывший муж Мары Матвеевны. Он держал в городе бригаду вышибал. С двумя быками он пришел туда, где прежде ночевал Селиван: в раздевалку автосервиса Паленого. Тот уважал его за любовь к железу и бездомное прошлое.
Экс муж сам был похож на быка. Величко, Перемыкин и Паленый, выяснив цель визита, держались почтительно. Быки забрали у Селивана деньги и вещи Мары Матвеевны. Селивана они не били: его хрупкая фигура рядом с быками выглядела как сено. Но экс муж хотел преподать урок на правах старшего. Он взял косуху – висела в раздевалке на плечиках как концертный фрак подлунного скрипача – и ножом изрезал ее на ленты. Муж любил показывать окружающим остроту своего лезвия.
Шальная, виноватая улыбка гуляла по лицу Селивана, когда он встречался глазами с коллегами. Но в подвижном теле Селивана жил подвижный ум. Он не был безучастен. По уходе «наставника» юноша из кучи железного хлама вытащил полосу рессоры старой Волги – железо той поры имело много боевых достоинств. Улыбка потухла.
Весь оставшийся день на наждаке он точил полосу, придавая ей воинственные очертания. Величко, Перемыкин и Паленый каждый на свой лад рассказывали, как они понимают значение статей уголовного кодекса РФ. К утру кинжал был готов. Селиван воспроизвел модель, виденную в детстве: в деревне мужики в соседнем дворе забивали свинью.
На следующий день, подкараулив обидчика, на глазах большого стечения свидетелей Селиван одним единственным проникновением в мягкие ткани обрезал нить его жизни.
На суде коллеги Селивана узнали, что на самом деле никакой он не Селиван. Что у его изящной наружности есть достойное заглавие: Сева, Всеволод. Тот суд вообще был щедр на сюрпризы. Например, что Мара Матвеевна оказалось не просто любовницей Севы, а его мамой. Она специально приехала в город найти сына. Однако дела бизнеса и молодой любовник мешали заняться ей этим делом вплотную.
Следующий сюрприз был из разряда чудес Копперфилда. Сына Севу сдал в детдом оставленный Марой Матвеевной муж и отец Севы по крови, которую он пролил, получив ножа из старой ленты рессоры от Волги.
На суде, завершая, адвокат все так красиво подвел, что, дескать, Севу тянуло к зрелым женщинам, так как в детстве он не "дополучил" материнской любви. Кажется, это сообщение учли как легкое смягчающее обстоятельство.
Женщины в зале плакали и клялись в душе не бросать мальчиков на произвол судьбы. Грета обливалась слезами, видя свои часы теперь уже на вымытом запястье Севы.
О т а в т о р а. Маленькие города имеют то преимущество перед большими, что близкие люди в них постоянно мозолят друг другу глаза. Это помогает избежать многих несчастий и возможных неприятных казусов.
© Copyright: Никей, 2005
Свидетельство о публикации №205051500106