В поисках монашеского скита.
Уже два часа, петляя по лесному склону, мы поднимаемся всё выше по хребтику, восходящему к горному массиву Ачишхо. Тропинок никаких нет, но есть старые полузаросшие волоки, по которым в 60-е годы прошлого века стаскивали вниз стволы деревьев при лесозаготовках. Масштабы хозяйствен- ной деятельности, видимо, были весьма внушительными, поскольку волоки проделали глубокие канавы до скального грунта, напрочь уничтожив почвенный слой. Сколько лет прошло, а они так и остаются мшисто-голыми желобами под сомкнувшимися кронами светлых буков, кряжистых дубов и царственных каштанов. Кое-где волоки присыпаны старой листвой, но в целом здорово облегчают путь.
Становится совсем тепло, на ходу снимаю свитер и перекладываю его в рюкзак, стараясь не отстать от высокого Петра Васильевича, мерно нарезающего путь своими ногами-ножницами в коротких резиновых сапогах. Внутренний голос начинает поскуливать: «Зачем мы лезем в гору? Всё равно ничего не найдем! Во влажных лесистых горах жучки за несколько лет уничтожают любые деревянные постройки. Пожалуйста, вспомни что-либо такое, вызывающее прилив энергии и бодрости, стирающее тоскливо-привычный образ бессмысленной ходьбы по дорожке в фитнесе».
Вопрос не простой. Действительно, с тех далеких событий прошло почти сто лет. В Кавказских горах с конца ХIХ века жили несколько сотен монахов-пустынников, однако мы ищем вполне конкретного, того, кто прожил несколько лет неподалеку от Красной Поляны в скиту о. Даниила в верховьях реки Монашки — Олега Поля. Этот молодой человек поселился в здешней глуши в далеком 1924 году, чтобы ничто не отвлекало его от главного дела жизни — написания философского труда «Остров Достоверности», предназначенного указать путь к решению наболевших проблем российского общества и тем самым, возможно, избавить и всё человечество от бед.
Свой философский труд он написал, принял монашеский постриг, а позже стал иеромонахом — отцом Онисимом. Однако, по иронии судьбы и вопреки сомнительному «рукописи не горят», остался в памяти потомков в большей мере благодаря драматическим разломам своей короткой и трагической жизни, до краев заполненной любовью и слезами простой девушки — Валерии Лиорко. Волнующая переписка этих двух обожженных революционными потрясениями сердец, уникальная по своей глубине и накалу, сравнительно недавно заняла свое достойное место в русской литературе (Пришвина В. Д. Невидимый Град. 2003).
Как следовало из текста воспоминаний, от «Острова Достоверности» сохранился лишь черновой вариант трех глав первой философской части, неоцененной и неизданной полностью до сих пор. О других работах, посвященных экономическим про- блемам организации русской хозяйственной жизни, нам остался лишь скупой отчет следователя ОГПУ, к которому мы еще вернемся.
Вторая, внешне более спокойная часть жизни Валерии Дмитриевны, начнется в 1940 году, после того как она, пережив ссылку в северные края и добровольно-принудительный труд на строительстве канала Москва–Волга, станет литературным секретарем, женой и другом большого русского писателя Михаила Михайловича Пришвина. Не припомню другой такой истории, когда творческое взаимопроникновение двух литературно одаренных сердец принесло бы такие плоды.
С высоты сегодняшних дней очевидно, что Валерия Дмитриевна нашла свое истинное предназначение — быть для любимых мужчин-писателей источником вдохновения, делать их взгляд объемным, а понимание глубоким, соединять упорство со смирением и наделять смыслами самые безысходные ситуации.
По завещанию Михаила Михайловича, Валерия Дмитриевна написала «Невидимый Град» (закончен в 1962 г.) — автобиографические воспоминания о днях своей молодости, снабдив их многочисленными комментариями Пришвина, которые по сути дела открывают для нас нового Пришвина — философа. С учетом этого, особенно весомо звучат для нас его слова об Олеге Поле, как о человеке «...рубашку которого я недостоин носить». Это, конечно, сказано не о литературном наследии О. Поля, от которого сохранились только письма и фрагменты рукописей, а о судьбе-подвиге уже иеромонаха Онисима. Эта судьба, собственно, и есть главное символическое послание к нам о. Онисима, что, возможно, важнее всяких текстов, хотя и они безусловно интересны. Интересны прежде всего незамутненностью источника, из которого проистекают, поскольку его короткий жизненный путь есть прямая дорога общественного служения — через восхождение к Богу. Сам по себе феномен соединения в одной личности русского религиозно-философского мировоззрения с добровольной аскезой монаха-пустынножителя — настоящая редкость для большинства деятелей Серебряного века русской литературы и Золотого — русской философии.
Выход книги В. Д. Пришвиной в свет состоялся в 2003 году, спустя сорок лет после написания. Это стало возможным лишь после того, как наша страна (по образному выражению В. Я. Курбатова, написавшего предисловие к «Невидимому Граду») окончательно переболела богоборческой ересью. Только после неудачной и крайне болезненной попытки построить государство, хотя и объединенное идеей справедливости и философией общего дела, но более скрепленное страхом, чем любовью. Более того, должно было пройти еще двадцать лет, чтобы многие осознали невозможность копирования чужого социального устройства, чуждых ценностей и идеалов. Глобальные тренды включают многолетние циклы. И на этот раз потребовалось сто лет, чтобы мы, оглядываясь назад, стали пристально вглядываться в развилку, которую прошли как-то не так...
Собственно, этот взгляд на события столетней давности и является основным содержанием этого моего текста, формат которого я обозначил словом «эссе» в малодушной надежде иметь право на фрагментарность и выборочную группировку тем и событий. В частности, я намеренно отказался от пересказа и комментирования всего того, что в книге «Невидимый Град» относится к жанру любовной переписки. Эта часть мемуаров, несомненно, самая значимая, удивительна по своему внутреннему накалу и по неизгладимости эмоционального впечатления. После прочтения ходишь несколько дней как будто погруженный в другую реальность, где все мысли о духовной стороне бытия, где естественна бытовая аскеза, а сам русский язык купается в христианских образах и фразах, как в чем-то исконном, первородном.
На мой взгляд, сам сюжет, когда Он принимает монашеский постриг для подвижнического общественного служения, ища в священных и философских текстах защиты от разгорающегося в сердцах обоих любовного пламени, а Она поддерживает его во всём, не находя для себя — в силу превратностей бытия — места рядом, является уникальным. Уверен, что он найдет своих писателей или сценаристов, тем более что все диалоги уже написаны превосходным эпистолярным языком самими участниками.
Лес становится прозрачнее — чем выше в горы, тем холоднее и тем отчетливей следы наступающего листопада. Волоки постепенно заполняются желто-коричневой листвой каштана, чьи фонтанчики всхлипывают под шагами моего спутника. Петр Васильевич по воскресеньям поет приятным тенором в хоре нашего храма, и когда хор спускается с клироса, окружая батюшку во время поминальной литии, особенно хорошо слышен его уверенный, правильно интонирующий голос. Оно и не удивительно: Петр Васильевич много лет проработал в Поляне директором детской музыкальной школы. Вспоминая об этом, он обычно морщится, давая понять, что функции администратора сильно отравляли его погружение в музыку, и какое счастье, что он наконец сбежал на пенсию от своего директорства.
Вообще, ментальное несоответствие руководителей и занимаемых ими должностей было приятным, на мой взгляд, феноменом старой Красной Поляны. Слишком небольшое население, мало тех, кто выучился и вернулся, — всё это порождало случайно-вынужденных начальников без барского окрика, без сановного вида, скорее, похожих на дежурных по поселку. Руководителями становились по людской просьбе- приказу, а не по личной жажде доминирования. Такое редко случается в городской толчее-суете.
Иду след в след по четкой борозде, оставляемой Петром Васильевичем, стараюсь не спрашивать: далеко ли еще? Да и чего спрашивать, на то оно и пустынножительство, чтобы не бегать в поселок каждый день то за солью, то за спичками. Отец Даниил, который был старшим в этом скиту святителя Николая, лишь дважды в год спускался в поселок, да и то, чтобы раздобыть молока для кошки, приблудившейся к ним рожать.
Ну что ж, пока дорога вьется, расскажу вам, дорогой читатель, кое-что из ставшего мне известным про живших здесь отшельниками почти сто лет назад. В основном, конечно, по книге вос- поминаний Валерии Дмитриевны, а также по другим источникам.
Калерия, имя тяжелое для жизни...
Калерией Валерию Дмитриевну нарекли родители по святцам, однако в своих воспоминаниях она больше называет себя Ляля, возможно, чтобы читатели не путались по тексту в обширных цитатах из писем близких людей, а возможно, что сама считала его именем тяжелым для жизни. Ученые деловито, мудрецы бесстрастно, а старцы с глубокой печалью указывают, что та высокая планка, до которой только и сможет достать дух человека, во многом зависит от глубины бездны, в которую ему пришлось заглянуть. Бездна открылась 18-летней Валерии в день, когда расстреляли горячо любимого отца, честного и благородного человека, вся вина которого состояла в наличии офицерского звания и службе в царской армии.
Дмитрия Михайловича Лиорко в июле 1918-го в Москве вызвали по повестке «для переписи», заключили под стражу в Таган- скую тюрьму, а тут как раз подоспело начало «красного террора» в связи с покушением эсерки Ф. Каплан на В. Ленина. Через месяц отец Валерии был расстрелян вместе с тысячами других таких же бедолаг, не подавшихся на юг в Белую армию, не чувствовавших за собой личной вины за прорванное революцией российское море гнева и слез. Он просто стремился выжить, пройдя все тяготы окопной жизни Первой мировой войны, приспособиться к новой жизни. Работал рядовым служащим в Статистическом управлении, радовался скромному, но мирному быту с любимой женой и дочерью, однако под общую раздачу всё равно попал.
Когда страна переживает глубокие метаморфозы, люди редко гибнут по персональной вине. Революционеры или контр- революционеры гонят народ для жертвоприношений молоху по обобщенным признакам: по социальной принадлежности, по языку, по окончанию фамилии, по графе в паспорте, по одежде, по выправке — по любому очевидному признаку, отграничивающему хотя бы приблизительно, но быстро и дешево, виновного или опасного «чужого» от близкого «своего». Больше всех достается самым достойным, людям чести и принципов, не разбегающимся по щелям от страха, привыкшим отвечать за себя и за других.
В такие бурные периоды истории общественному организму, видимо, необходимо найти эти признаки своих-чужих для замены у себя целого органа или функциональной системы — иногда сбрасывается хвост, как у ящерицы, а у социума часто меняется и голова (особенно когда защемили хвост). Не меняется только сердце. Если раскалывается сердце, народ умирает, остается только этнографический материал, населяющий территорию. Сколько мы видим таких следов прежних народов, заметенных ветром истории. Остается только понять, что есть сердце в нашем русском общественном организме, но об этом — в последующих главах.
Прошу прощения у читателя за подобные отвлечения, но все герои этого моего повествования страстно искали хоть какое-то удовлетворительное объяснение происходящего с ними и со страной. Однако осмысливание подобных глобальных общественных метаморфоз занимает годы и столетия, причем все последующие поколения выставляют свои, далеко не тождественные оценки происшедшего. Я, конечно, также вольно или невольно буду пытаться отыскать эти самые объяснения, уповая на прошедшее расстояние в сотню лет, с которого якобы лучше видно.
Смерть отца отделила жизнь нашей героини от розового беззаботного детства, переместив в черно-серую юность, лишенную ожидаемого романтизма, наполненную борьбой за существование, со слегшей от туберкулеза больной матерью на руках. Господь повел ее совсем другими тропками, смысл и значение которых можно понять, только обозревая полностью весь ее жизненный путь. Валерии пришлось бросить учебу на филологическом факультете Московского университета и пойти работать служащей в административный отдел Моссовета. Внутреннюю потребность в образовании удавалось заполнить посещением вечерних занятий в Институте Слова и в Вольной Академии духовной культуры. Там, под ширмой освоения ораторского мастерства, еще можно было учиться у выдающегося русского философа И. А. Ильина, прослушать курс истории религии Н. А. Бердяева, познакомиться с молодым преподавателем А. Ф. Лосевым. Профессор И. А. Ильин даже пытался оставить ее своей преемницей на кафедре, однако в 1922 году пароход для философов уже был подан к причалу.
С работой у Валерии также не ладилось. Закрыли ее детище — «Школу радости», где она отогревала музыкой и литературой опаленных революцией и гражданской войной разновозрастных беспризорников. Сначала переименовали в «Школу бодрости», а затем после детского бунта против очередного проверяющего, срывавшего с детей нательные крестики и иконки со стен, закрыли и ее. Таскали по комиссиям, занимавшимся чистками и поисками контрреволюционеров, чудом не расстреляли.
Сегодня, спустя сто лет, бесстрастный рациональный исследователь прежних времен скажет, что так и надо было, что страна готовилась к мощному напряжению производительных сил. Ей нужны были новые герои — энтузиасты, готовые терпеть бытовые невзгоды ради великих свершений, способные днем ставить трудовые рекорды, а по вечерам получать образование. Конечно, большая часть этого «бодрого» поколения 1920–1930-х годов рекрутировалась из прежних низших слоев населения, для которых революция предоставила невиданные прежде социальные лифты. Уже некому было думать и предостерегать, что этих «новых» не защитит традиция, не уберегут авторитеты, а новые кумиры заведут в тупик.
И это тоже правда, как и то, что перед «бывшими» во весь рост вставала труднейшая духовная задача — не озлобиться, простить, найти свое место в новых реалиях, достойно принять всё уготованное судьбой, набираться «бодрости» вместо ожидания «радости» и, тем самым, слиться со страной. Многим это удалось. Об этом, собственно, вся эта книжка — как по-разному, но достойно решали ее герои свою главную жизненную задачу.
Когда на долю человека выпадает столько трагедий, сколько хватило бы с лихвой на несколько драматических судеб, его психика, чтобы не взорваться, обязательно должна найти выход, а душа обрести некий смысл в происходящем. Отцы Церкви говорят, что Бог никогда не посылает человеку больше испытаний, чем он в силах вынести. Как сказал когда-то один из них: «Зачем Господу грузить и испытывать слабого, он и так еле держится. Ему нужны сильные, закаленные в страдании, а замысел Его в происходящем ты отыщешь сам, позже».
В 1922 году Валерия стала общаться с известным духовным писателем М. А. Новоселовым, на квартире которого часто соби- ралась православная молодежь. По его совету она съездила в Зосимову пустынь к старцу иеросхимонаху о. Алексию (Соловьеву), благословившему ее иконой св. Иоанна Предтечи на аскетическую жизнь. С того времени она всё глубже погружается в церковную жизнь, вступает в Братство ревнителей православия о. Романа Медведя при храме святителя Алексия в Глинищевском переулке.
Из воспоминаний Валерии Дмитриевны:
«По требованию о. Романа я писала дневник. Все развлечения, светские книги, искусство, знакомства — всё от- пало, потому что перестало привлекать и казалось убогим... Церковное искусство открывалось мне по мере вхождения в храмовое богослужение, посещение храма стало моим единственным “развлечением”. Я поняла, что лучшие образы светского искусства отсюда. В богослужебных и библейских текстах поражали объемность художественных образов, смелость противопоставлений, богатство ассоциаций, иными словами — глубина поэзии.Так проходило время. Серое
ситцевое платье. Никаких украшений. Строгий пост. Раннее вставанье: в 6 утра начинается обедня, а оттуда прямо в Центросоюз. Вечером со службы прямо в церковь либо домой, где собираются друзья для совместного изучения какой-либо книги. Зимой 1923/24 года в наш подвал приходил и Иван Васильевич Попов, которого мы нашли по завету Ильина в Троице-Сергиеве. Великий знаток староотеческой литературы — патристики, курс которой он нам и прочел, и скромнейший человек; впоследствии погиб в лагерях».
Шло время, Валерия расцветала, за ней уже постоянно следовал мужской хоровод в надежде, что она выберет достойного. Такова традиция, так делают все: сыновья ищут похожую на мать, а дочери — похожего на отца, даже если отрицают это вслух. Однако внезапная, преждевременная смерть близкого человека сильно всё меняет, и дело здесь не только в том, что жалко, что мог бы еще жить да радоваться, и не в том, что «как же мы будем без тебя!» Одно из самых тяжелых последствий подобной утра- ты — это глубинное, подсознательное научение риску возможной расплаты за любовь: чем больше любишь, чем сильнее привязан, тем глубже бездна горя может открыться.
В такой ситуации каждый оказывается на развилке. Один может принять решение никогда так больше не страдать. Тог- да слезы высохнут, душа свернется в комок и закапсулируется, а реакцию будут вызывать только физиологические стимулы. Другой же решит, что будет любить несмотря на возможную потерю, расширит круг тех, о ком необходимо заботиться, на- учится отдавать, не требуя ничего взамен. Тогда, возможно, Господь наполнит его благодатью — единственным бальзамом на подобную незаживающую рану, а душа его поднимется в такую высь, где смерти нет.
Но оказывается, что и на этой развилке можно заблудиться, особенно если общественное сознание забито разного рода теориями, разновидностями духовного блуда, на которые так щедры смутные времена. В предреволюционной России, внутренне отпавшей от веры и сохранившей только живописную религиозную обрядность, не было недостатка в таких свободных экспериментах с традицией. Одни, «высокодуховные», публично жили втроем, выдумывая «третий завет», другие предавались хлыстовским оргиям, а третьи искали спасения в вегетарианстве или примитивной общине. Надо отметить, что вся философия, разработанная человечеством за предыдущие три тысячи лет, не смогла им помочь, подтвердив убожество отвлеченных построений, не способных выручить в трудную минуту на развилке судьбы. Более того, сформировавшиеся в ее недрах схоластические представления раскололи сознание человека на душу и тело, на высокое и низкое, и противопоставили одно другому. Должен сделать это замечание, поскольку в наше время трудно найти мотивы и как-то объяснить всё то, что будет происходить с героями «Невидимого Града» дальше.