Предыдущая глава: http://proza.ru/2020/12/16/2033
«Дитя, выросшее во лжи, познает только ложь»
– Всё, что осталось от моего былого величия, это ты, Локи, – скрипучий голос Короля, огромной тенью замершего в просторном дверном проёме, разрезал тягостную, смолянисто-вязкую тишину.
Говорить больше не было сил. Лафей замолчал, пристально глядя на сына, и теперь глаза его были такими, словно он пытался достать до глубины его души. Он даже нагнулся, пытаясь заглянуть в лицо принца, чтобы увидеть его выражение. Однако, кроме кончика тонкого носа и острого подбородка, ничего не увидел. Юноша сидел, низко склонив голову, и отвечать явно не собирался. Просто пытался удерживать маску, чтоб не сорвалась.
В комнате повисла томительная пауза, налитая недоверием и предубежденностью.
Локи не знал, сколько прошло этого времени, сколько он уже сидит здесь, уставившись на нервно покачивающийся носок своего правого сапога, старательно избегая ищущего взора Лафея. Наконец, царевич расплёл скрещённые ноги, бесшумно поднялся, пересёк комнату и остановился у окна, крепко сцепив за спиной кисти рук в замок – не расцепить, не разжать. Он чувствовал тяжёлый, пронзительный взгляд отца, что, словно раскалённый воск, обжигая, стекал между лопаток, вызывая непреодолимое желание немедленно исчезнуть из-под его пристального, изучающего давления. Локи бездумно смотрел сквозь собственное блёклое отражение в стекле туда, где в густых, тёмных сумерках угадывались очертания далёких гор и стремительно летящие по небу тучи, то и дело закрывающие ночные светила Утгарда. Тишину нарушало лишь завывание холодного зимнего ветра в узких окнах замка, да шорох злых, колючих снежинок, царапающих стекло. Принц чувствовал, как такая же метель поднимается в нём самом, сковывая холодом внутренности. Раздражение, тесно переплетённое со злостью от немыслимой абсурдности происходящего, ни на минуту не оставляло его, а измотанное и отравленное тревогой тело готово было рухнуть на пол от усталости.
Тёмная ночь. Тёмные мысли. Тёмные дела.
Не решаясь нарушить тягостное молчание, Лафей просто разглядывал неестественно прямой, замерший у окна силуэт сына, отмечая его гибкую и статную фигуру, копну иссиня-чёрных волос, зловещий, острый, как бритва, блеск металла, вплетённого в его костюм, побелевшие от напряжения костяшки длинных переплетенных пальцев. Он отметил белёсый шрам, кривой линией расчертивший скулу и пересекающий тонкую верхнюю губу, глубокие серые тени, осыпавшиеся под горящими лихорадочным блеском глазами, на дне которых угадывались алые всполохи, что тысячелетиями принадлежали народу ледяных великанов. Лафей не хуже своего знал образ своих людей. В расе ледяных великанов не было красоты. Но Локи был красивым, прекрасным. Это была красота, что скрывается в блеске обнажённого клинка, в узкой, коварной морде молодого волка, во всех формах неласковой холодной зимы. Ни йотун, ни ас, ни ван – воистину, принц был странным, притягательным существом, замкнутым и отчуждённым, едва ли не холоднее и неподвижнее камня, укрытого снегами.
Лафей ждал его реакции, каких-то слов, не решаясь подойти, ибо было в безжизненно оцепенелой фигуре у окна что-то очень ломкое, хрупкое, острое – вот-вот сломается, рассыплется на миллионы ледяных осколков, так что не собрать вовеки. Лафей догадывался, что творится в душе принца, и знание это давалось ему вполовину не так легко, как хотелось бы. Он буквально физически ощущал, как что-то тяжёлое, когтистое держит Локи всё это время и терзает его изнутри, жалит ядом, когтями впивается в изнанку его кожи. И, может, впервые за всю свою очень долгую жизнь, в которой были и кровь, и боль, и горечь нескончаемых разочарований, безжалостный Король ледяных великанов молился.
Внезапно Локи услышал, как тяжёлые шаги раздались совсем близко и замерли где-то за спиной, утонув в громыхании его сердца. Царевич непроизвольно затаил дыхание, не находя в себе сил обернуться.
– Локи, – обдав сына стылым, ледяным дыханием, Лафей осторожно коснулся его плеча. – Скажи хоть что-нибудь, Мироздания ради.
Покрытая шрамами ладонь отца была такой ледяной, что холод проник даже сквозь плотную кожу камзола. Принц замер в предчувствии онемения и боли, но ничего не произошло. Вопреки сжавшему сердце ожиданию, рука йотуна, та рука, что беспощадно вонзала ледяные клинки в глотки асов и выводила в воздухе руны смертоносных проклятий, легко и естественно скользнула по его плечу успокаивающим прикосновением в убаюкивающей отцовской ласке.
– Занятная история, – Локи даже не шелохнулся, по-прежнему глядя невидящими глазами сквозь стекло. Голос его прозвучал сухо и безжизненно. В горле слипся клейкий, тошнотворный комок, тяжёлый и скользкий, мешающий говорить. Под языком было горько, как от не проглоченного вовремя лекарства. – Теперь некоторые события в моей жизни стали для меня более понятны.
Он немного помолчал, видимо, собираясь с мыслями. Расцепил сжатые за спиной руки, провёл ладонями по лицу, словно стирая с него видения прошлого. Вздохнул и заговорил.
– По достижении шести столетий каждый ребёнок Асгарда на празднике Перерождения* получал новое имя, своего рода титул, некое призвание, которое потом сопровождало его всю жизнь и даже после смерти. Чаще всего это оказывалась какая-либо стихия, род деятельности или черта характера. По закону вторые имена членов царской фамилии озвучивались публично и становились народным достоянием. Когда пришла пора моего брата, весь Асгард целый месяц праздновал наречение его Богом грома. На улицах были накрыты пиршественные столы, повсюду разносилась музыка, жители города ликовали, без устали прославляя старшего сына Одина, будущего наследника престола. – Локи поморщился, словно выпил горького лекарства. – Когда мне исполнилось шестьсот лет, я жутко волновался в ожидании раскрытия своего божественного титула, который должен был стать моим вторым именем. Мой отец... – Царевич на мгновение запнулся, но быстро сглотнул и продолжил. – Всеотец обрезал мои волосы и нарёк меня Богом лжи и обмана. Я не мог в это поверить! Младший принц Асгарда – Бог лжи! – Локи издал короткий полулихорадочный смешок и, словно стараясь успокоить самого себя, рассеянно прижал пальцы к искусанным губам. – Никто не устраивал пышного пира, подобного тому, когда праздновали имянаречение Тора. Да я и сам не желал быть центром всеобщего внимания и скрылся от позора в личных покоях своей матушки, мечтая, чтобы обо мне все забыли. Да, я не был пай-мальчиком, не любил подчиняться правилам, был азартным, любопытным, любил разыгрывать других, и порой мои шутки и насмешки не были такими уж безобидными... Но ведь я был всего лишь ребёнком. Почему же тогда меня не нарекли хотя бы Богом ловкости, озорства или хитрости? Мать пыталась успокоить меня, объясняя, что Один не видит разницы между умением создавать иллюзии, неотличимые от оригинала, и мастерством заставлять ложь выглядеть столь же неоспоримой, как правда. Но мне было хорошо известно, что отец считал меня коварным и скрытным существом, и его вечно раздражала моя любовь к уловкам и магии, которые он пренебрежительно называл «фокусами».
В Асгарде всегда относились к колдовству, как к занятию, более приличествующему женщинам, чем воинам. Для меня, знавшего, насколько страшной, могущественной и величественной может быть эта тонкая наука, подобное было странностью. Огромной и непонятной. Я всегда воспринимал магию, как оружие, как нечто, что поможет выжить, проложить дорогу к личному светлому будущему и уничтожит препятствия и врагов. И я недоумевал, почему сам Всеотец, достигнувший значительных высот в сейде, настолько чурается его.
Локи шумно, с присвистом, выдохнул. К горлу, пузырясь, подступил уксусно-кислый комок. Стало заметно, как, задыхаясь мелкими глотками, вздымается и опадает грудная клетка. На шее и заострившихся скулах выступили неровные, розоватые пятна.
– С тех пор надо мною стали посмеиваться, словно над неполноценным. Вокруг меня сразу же образовался липкий, грязный клубок слухов. И если сперва эти нескончаемые, безумно похожие друг на друга выдумки меня развлекали, то со временем стали похожи на оскорбления: во всём всегда оказывался виноват Бог лжи и обмана. От этих слухов становилось гадко на душе, будто кто-то макнул меня в грязь. Постепенно детская надежда и наивная вера в честность и благородство исчезли из моего сердца вместе с каждой прожитой ложью, с каждой несправедливостью, что вечно преследовали меня по пятам, не давая жить спокойно. Возможно, я бы так и считал себя несправедливо заклеймённым этим нелестным титулом, если бы не последние события в моей жизни. Кем же ещё я мог стать, как не Богом обмана, если ложь сидит во мне изначально. В самой моей сути. Она окружает меня с самого рождения и до сей поры – расчётливая и дальновидная!
Раздражение, наконец, затопило все остальные испытываемые им эмоции, отчего хвалёная выдержка принца затрещала по швам, грозя разорваться на тонкие, ничего не значащие нити. Локи развернулся, устремив на Лафея горько-зелёный взгляд, сжав губы и гневно раздувая ноздри.
– Ничего, – быстро проговорил йотун, словно пытаясь отговорить сына от пришедшей тому в голову мысли. – Это не так страшно, как кажется... Ложь и обман хоть и не так благородны, но иногда могут сослужить лучшую службу, чем безвозмездное, глухое великодушие.
– Ничего?! – Царевич почти задохнулся вырванным из горла дыханием. – Возможно, когда лгут во благо, то это не так уж и плохо. Но ложь есть ложь, она может быть украшена какими угодно обстоятельствами и оправданиями, но её суть остаётся неизменной!
Сквозь прозрачный лёд его лица проступило что-то тёмное, мрачное, болезненное. Он уже не пытался изображать холодную надменность, лишь пытался удержать маску, чтобы отец не увидел под ней его настоящего.
Но Лафей был достаточно чутким, чтобы увидеть боль, скрывающуюся на дне широко распахнутых глаз.
– Ты прав, безусловно, ты прав. – В голосе короля звучала скорбь – древняя и стылая, как льды Утгарда. – Моя ложь привела лишь к тому, что я потерял сына и надежду когда-либо вернуть его. И боюсь, мне не хватит ни времени, ни сил, чтобы искупить свою вину.
– Тебе не хватит на это времени, пусть даже впереди у тебя целая вечность, – с мрачным удовлетворением прошипел Локи, обжигая взглядом острым, словно кинжал, и холодным, словно зима. – Но я пришёл сюда не за душевным разговором... папа.
Лафей лишь едва ощутимо вздрогнул, услышав последнее слово, произнесённое с мрачно-глумливой иронией.
– Едва ли я смогу выразить словами то, что у меня на сердце. Но мне искренне жаль, что наша встреча состоялась при столь тяжёлых обстоятельствах, – грубый голос йотуна звучал всё тише, смягчённый искренним, тревожным беспокойством. – Я не в силах исправить урон, нанесенный многовековой ложью, и не прошу у тебя прощения. Я прошу только выслушать. Мне есть что предложить тебе, сын.
Царевич поднял на стоявшего в напряжённом ожидании великана удивлённый, насторожённый взгляд – так страшно и всё же изумительно было слышать, как много отцовских ноток было в голосе этого чудовищного существа, древнего и могущественного, таящего в себе невозможную, глубинную силу, страшного, в общем-то, существа, которое при этом называло его своим сыном. И только поэтому у принца получалось относиться к нему, как... ну, вообще хоть как-то относиться. Как-то соотносить себя с ним.
– Я слушаю тебя, – Локи вскинул голову, вновь прячась за бесстрастной, холодной маской.
– Мой долг, как правителя, передать древний трон Утгарда достойному наследнику, который сможет продолжить длинную и непрерывную родословную Дома Высокой Зимы. Но если наследника нет, трон может достаться тому, кто бросит вызов Королю и победит его в честном бою. Мало кто из Властителей Йотунхейма умер в своей постели. Лучшие из лучших Короли и Принцы заслужили свою смерть с оружием в руках и кровью врага на языке. Каждый из них нашел развязку, о которой мог только мечтать.
Голос йотуна исполнился гордостью за своих предков, могущественных Титанов.
– Отцеубийство тоже входит в перечень добродетелей ваших Правителей? – Локи обнажил зубы в том, что должно было стать улыбкой, но губы его тут же гневно смяли усмешку в тонкую, как паучий шёлк, злую линию.
Лафей прикусил язык и замолчал, лишь ниже склонился к сыну так, что стали хорошо видны старые шрамы, избороздившие сильные плечи. Царевич встретился взглядом с потухшими, измождёнными тёмно-гранатовыми глазами, с горечью смотревшими на него из глубоких впадин глазниц.
– Мёртвые мертвы, и неважно, что принесло их смерть, – в низком, грудном голосе Короля сквозило горькое понимание того, что он напоролся на собственный меч.
Великан замолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил:
– Камень Бесконечности... Это было нечто совершенно необыкновенное. Необузданная энергия космоса. Он подарил моим предкам невиданное ранее могущество, дав возможность путешествовать далеко за пределы нашего мира. Но Судьба всегда требует плату взамен величия. Отцы моего отца – Бергельмир, Тривальди, Хрунгнир, Трудвангар, Хресвельг, Вафтруднир – все они заплатили страшную цену. Властные, жестокие и хладнокровные, безупречные в своем бессердечии и абсолютно уверенные в своих действиях, Короли думали лишь о приумножении силы и мощи нашего мира. Безумие созревало в них постепенно, день за днём, вытесняя страх, не оставляя места для таких чувств, как любовь, чувство меры и сострадание. Тьма и холод пустили корни в их душах, обвивая сердца ледяными цепями, и рано или поздно каждый из них соскользнул во мрак и хаос. Безумные Титаны... До сих пор я слышу их скорбные голоса в песнях Северного ветра.
– Почему ты не назвал себя в этом списке «безумных Титанов»? Или проклятие камня тебя не коснулось?
Лафей вздрогнул, услышав слова сына, что стекали, словно яд с отравленного клинка.
– Я принёс своему народу войну и истребление, окрасив земли Йотунхейма кровью его детей, – с трудом проговорил Король, хотя слова и рвали его язык в клочья. – Моя безумная гордость принесла народу лишь бесконечную осаду, позорное поражение без надежды на лучшие дни. Мне стыдно перед своими предками, ибо ни один из Королей не отдавал Асам столь многое, ни один не проигрывал войну столь великую. От окончательного падения во мрак безумия меня спасло лишь то, что Камень был украден Одином-Вором.
Никому, даже своему сыну Лафей не мог рассказать о жгучем чувстве вины, о притаившемся под сердцем раскаянии. О том, как невыносимо ему ощущать тяжесть Короны, что своими шипами впивается в его плоть. О том, что жизнь давно превратилась в полумёртвое существование, и он уже готов был собственной рукой перерезать её безвольную, слабую нить, если бы нынешний день не заставил его поверить в невозможное. Если бы не возродившаяся ныне крошечная надежда на то, что путы, в которых находился его народ и его мир, могут быть разрезаны рукой его вновь обретённого сына. Рукой Локи.
Жестокость Норн легка так же, как и их доброта.
– Ты тоже взошёл на трон, убив своего отца? – Локи оскалился злой ухмылкой, острой, как порез ножа.
На несколько мгновений воцарилась тишина, подобная наделённому собственным разумом зверю, который точно знает, как укусить побольнее.
– Я ненавидел Бельторна, – Лафей выплюнул это имя, будто горький яд, зрачки тёмно-гранатовых глаз сузились, как у змеи. – Язык не поворачивается назвать его отцом, хоть он и подарил мне жизнь. Хель забрала его раньше, чем я смог перерезать его чёрную глотку.
Бельторна называли Ужасом Йотунхейма. Властитель, полный ненависти и злобы, одержимый подозрительностью, недоверчивостью и страхом утратить свою власть! Ему повсюду мерещились заговоры, враги и наёмные убийцы. Он безжалостно расправлялся с преданными ему лордами, что стояли с ним плечом к плечу на войне, проливали за него кровь, под его знаменами посылали детей на смерть. Убивал, приносил в жертву, обманывал на протяжении всего своего правления, чтобы устрашить и заручиться преданностью оставшихся, превратить их в безвольных, дрожавших за свою жизнь марионеток. И, в конце концов, от королевского двора осталась лишь его семья да кости соперников. Но отец не доверял даже самым близким, считая, что сыновья постоянно злоумышляют против него. Он, словно Змей, кольцами обвился вокруг Дома Высокой Зимы, дотоле, пока двое моих старших братьев не погибли от клыков этого самого Змея, окрасив своей кровью холодные, острые ступени отцовского трона.
Бельторн был уже болен и стар, когда моя мать разрешилась от бремени мною – третьим и последним ребёнком. Я родился хилым и едва дышал. Вероятно, именно поэтому мою голову и не раскололи сразу же о ближайшую глыбу льда. Решили, что умру сам. Но я выжил. Я рос, постоянно ощущая свою ущербность, терпя проклятия и оскорбления своего отца, считавшего меня недостойным потомком великих предков. Ему доставляло удовольствие видеть каждый всплеск страха в моих глазах, чувствовать горькую испарину смирения, когда он подносил острый ледяной серп своей руки к моей обнажённой шее.
Я устал жить под давящей пятой невыносимой покорности, и с самого раннего детства моим единственным желанием было вцепится клыками в горло ненавистного родителя и смотреть, как каждый судорожный, окрашенный красным вздох вырывается из его разорванной глотки. Но моим чаяниям не суждено было сбыться, и Бельторн исторгнул свой дух, прежде чем я достиг того возраста, когда научился призывать ледяное лезвие в свою руку. Глядя на вытянувшееся в гробнице мёртвое тело, я испытал головокружительную радость от того, что в груди старого зверя замерло дыхание.
Тогда же я поклялся, что если Норны даруют мне сына, он никогда не познает от меня ни насилия, ни ненависти. Я сделаю всё возможное для того, чтобы мой сын достиг величия. Я стану, прежде всего, Отцом, а потом уже – Королём, и собственными руками проложу ему путь к вершинам.
Локи видел, что Лафей не лжёт. Ему, обманывающему слишком часто, чтобы не почувствовать обман в других, лгать было просто бесполезно. Он слушал его исповедь, испытывая противоречивые чувства. Этот йотун, называющий себя его отцом, всё также оставался для него невообразимо далёким и чуждым. Их жизни по-прежнему вращались по своим собственным орбитам. Но, несмотря на это, Локи всё более остро ощущал, как в тисках его сердца бьются две крови, два мира, два образа жизни.
– Ничто во Вселенной не даётся бесплатно, без жертвы, требуемой взамен. И сын, о котором я мечтал, Сокровище Йотунхейма, Драгоценность Дома Высокой Зимы был украден моим врагом, Одином-Обманщиком. Взращён в Асгарде – в этом логове напыщенных, самовлюблённых льстецов, воспитан в неведении о том, кто он есть и где его корни.
В глазах Лафея горела мука, он с трудом выговаривал звуки, что иглами оседали в горле. С отчаянием цепляясь взглядом за сына, он будто искал в нём если не поддержки, то хотя бы понимания.
– До нынешнего дня единственными моими спутниками были скорбь и боль, и я был уверен, что королевский род нашего Дома прервется на мне. Но Судьба распорядилась иначе. Норны явили свою доброту, вернув тебя, и я не буду сожалеть, когда они потребуют свою плату. И хоть ты пришёл в Утгард, повинуясь чувству мести и собственному тщеславию, я надеюсь, что ты достаточно мудр и сделаешь правильный выбор, следуя своему чувству долга. Ибо ты – Наследный Принц Йотунхейма. И я прошу тебя принять права на престол Древних Королей. Это мой дар тебе. Ты – мой Принц, мой Наследник, и ты достаточно силен для того, чтобы вынести ту ношу, что я прошу тебя принять на твои плечи. Ты станешь тем, кем пожелаешь стать – йотуном, сыном, Королём, Богом, несущей стеной Дома Высокой Зимы. Как камень, что первоначально был строителем отвергнут, в итоге стал краеугольным *.
Локи замер, не вполне доверяя тому, что услышал. Всю жизнь он мечтал стать царём и всю жизнь знал, что этому не суждено сбыться. И теперь его самое сокровенное желание могло осуществиться. Пусть не в Асгарде, а в этом, забытом богами, затерянном во времени и пространстве мире. Он точно знал, для чего рождён, хотя и понимал, какая пропасть лежит между ним и его истинным отцом. Трон Йотунхейма мог стать для него и заоблачной вершиной, и глубочайшей бездной.
Локи молчал, собирая под сердцем решимость, стараясь скрыть свою неуверенность под непроницаемой маской. Слова едва ли могли выразить всё то, что было сейчас у него на сердце. Он так долго ждал, чтобы осуществить свою месть, чтобы доказать своему не-отцу, что он не трофей, не один из этих синекожих монстров, что он ас до мозга костей и достоин лучшей доли, чем быть на побегушках у своего венценосного брата. Но почему-то сейчас эта мысль казалась ему какой-то детской, жалкой и беспомощной.
Принц с усилием распрямил уставшие плечи в ровную, твёрдую линию. Усмешка тронула его губы – горькая, острая. Никогда ему не сесть на трон Асгарда – царства, что долгие столетия было его пристанищем, его вожделенной мечтой, царства, что должно было когда-нибудь стать его наследием.
Локи всегда хотел стать кем-то большим, чем просто младшим принцем, кем-то большим, чем он есть, а если так, то нужно идти вперёд, отбросив страх, не думая о том, какая за это потребуется плата.
Все великие правители – искусные лжецы и притворщики, а ему в этом нет равных. И он постарается взглянуть на свои поступки иначе, чем на ложь самому себе.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* Праздник Перерождения – придуманный мною праздник у Асов, за основу которого я взяла древнеславянский праздник Пострижины, когда по достижении 12 лет мальчикам обрезали их длинные волосы, что символизировало переход из детского возраста во взрослый. Во время этого праздника мальчик получал «настоящее» имя – ибо имя, которое он получил при рождении, лишь защищало его от злых духов.
* Строчка взята из написанного в XII веке антифона крестоносцев, полное название которого Crucem Sanctam Subiit: «…Lapidem quem reprobaverunt aedificantes, hic factus est in caput anguli…», что в переводе означает: «Подобно камню, что строителем отвергнут, стал во главе угла…».
Фраза использовалась в Библии и несла метафорический характер. В данном контексте эта фраза не несёт в себе никакого христианского подтекста, просто я словами Лафея хотела сказать, что Локи, первоначально отвергнутый Йотунхеймом, может стать тем самым «краеугольным» камнем, который закладывают в основание строящегося здания, и который принимает на себя всю тяжесть будущего строения, в данном случае – в основу нового, возрожденного Йотунхейма. Стать его основой, его началом, его сутью.
Следующая глава: http://proza.ru/2021/03/17/2041