...Сорок первый год страшным горем обернулся. Станичники трудились, не покладая рук в колхозах, снабжая страну продовольствием, и ведать не ведали, что там, в Германии, Гитлер затевает супротив России и всего советского народу. Дети подросли, и Марфа в колхоз устроилась зерновые культуры убирать. А тут война...
Назавтра кубанцы на фронт подались: казаки ли, кацапы, все поднялись на защиту родины. Встречались, конечно, случаи, кое-кто из станичников, чтоб от мобилизации уклониться, больным сказывался. Вот и Комылоец глаза махоркой натёр перед медицинским осмотром, они красными сделались, слезились так, что бела света не видать. Трахому врачи признали и Комылойца дома оставили, а он, как немец в станицу вошёл, прислуживать ему кинулся. А те, кто в тридцатые годы в колхоз вступать отказались и из станицы бежали, хоть и поступили в Красную армию, да скоро в плен сдались, на родину воротились, полицаями стали.
Марфа и Ефросинья, как проводили мужчин, загоревали было, да только слёзы – слезами, беда на всех одна, а детей-то пятеро: Леониду – тринадцать, Валентину – шесть, Тасе с Валей по восемь, а Алечке всего-то три годика.
Во дворе вырыли окопы буквой «Г», чтоб от бомбёжек схорониться, натаскали туда соломы. Скоро гул зловещий поднялся, самолёты немецкие в небе появились. Старшая ребятня в окопы сбежалась. Марфа скорей в хату, Алечку спящую схватила да тоже в окоп, и в соломе заховала.
Детишки в небо со страхом глядели, а там наши советские лётчики подоспели, и давай биться с врагом. Загорелся фашист проклятый, ребятня обрадовалась и закричала во весь голос: «Ура!»
Евстропий письма с фронта присылал и фотокарточки с надписью на обратной стороне: «Горячо любящим родственникам: сестре Ефросинье, снохе Марфе; племянникам: Лёне, Вале; племянницам: Тасе, Вале и Алечке».
А Мария-то, жена Евстропия, не могла трудности осилить и от отчаяния ишь чего удумала: сынков уморить решила. Хотела заслонку в дымоход закрыть да из дому уйти, соседским бабам про то сказала. Николая, старшенького, Калачиха взяла, сестра Марии, а Серёжку, младенца (он и ходить-то ещё не умел), Марфа себе забрала до кучи.
Нет-нет, да и соберут Марфа с Ефросиньей посылку Евстропию, и табаку туда положат. Евстропий служил командиром отделения телефонного подслушивания в разведке, старшим сержантом, солдаты в подчинении. Он как посылку получит, весь табак по щепотке и раздаст, аккурат на одну цигарку каждому красноармейцу.
Тарас и Данило тоже связистами воевали, но весточек от них не было никаких. Изболелась душенька по мужу, ждала Марфа, надеялась: «Отец-то, Лука, и Гражданскую прошёл, и невредим вернулся. Даст Бог, и Данило воротится».
...Летом сорок второго и в Титаровку фашист заявился. Тасенька с Валечкой в центр как раз пошли, а по дороге танки гитлеровские едут, машин и мотоциклов видимо-невидимо. Пока девочки додому прибежали, немецкие солдаты уж во дворе. Офицера в хату на постой определили. Марфе орут: «Матка, млеко, яйки!», а она лишь плечами пожимает.
Кажный день ровно в двенадцать часов, отобрав у станичников в соседних дворах провиант, принимались фашисты яишню жарить, а досточки для костра с Марфиного крыльца отрывали, пока все не уничтожили. Марфа с Ефросиньей молча глядели, как вороги едят, пьют, гогочут. Кофе на Марфиной деревянной мельнице смелют, а дети потом куриными пёрышками выколупывают остатки, чтоб себе заварить.
Один немец по-нашему хорошо разговаривал. Он долго смотрел на шестерых детей, которые крутились около Марфы, потом спросил: «Дети все твои?»
– Да, – ответила Марфа.
– Это неправда. Вот эти твои, – фашист показал пальцем на Тасю, Валентина и Алечку, – а эти – нет, – кивнул он головой в сторону Серёжки и детей Ефросиньи.
Надумали гитлеровцы баню строить для своих солдат и начали жителей сгонять на работу. Комылоец пошёл по дворам с немецким приказом, и, в первую очередь, к ненавистным переселенцам.
Марфа раз сходила, два, камни чижолые потаскала, а потом и говорит: «Не пойду боле, тех заставляй, кто ишо не был».
«Двадцать пять батигов захотила?» – взорвался немецкий пособник.
Как после этого не пойдёшь? Ведь забьют до смерти, а детушки без мамки останутся.
В течение полугода станица находилась под оккупацией, и бывшие кулаки почувствовали своё превосходство. Насобирала Марфа будыльев на колхозном участке, чтоб растапливать печь, разрешение получила, пришла забрать, а старая кулачка Козимиха уж всё погрузила на свою гарбу.
«Уйды, а то зарубаю, тэпэр наша власть, – замахнулась она на Марфу лопатой. – Понаихалы сюды, кацапы».
Прослезилась Марфа и пошла восвояси.
Воротился и бывший хозяин подворья. Он осматривал окрестности, а Марфа и Ефросинья, смекнув, в чём дело, заволновались: «Отберёт ли казак жильё, будет ли его продавать?» Увидев детей и выстроенный дом, хозяин выселения не потребовал, трошки успокоив баб тем, что пока продавать ничего не будет, а дальше – время покажет. Возможно, не рассчитывая на долгое пребывание немцев в станице, казак опасался возмездия.
После войны всех отобравших жилища у переселенцев осудили. Вызывали на допрос и Марфу. Представители власти интересовались, приходил ли к ним во время войны хозяин подворья, на что Марфа ответила: «Нет, не приходил».
Большинство станичников не поддерживало гитлеровский порядок. Бабы скрывали урожай, не сдавали хлеб в положенные сроки, мальчишки-подростки воровали детали от фашистской техники. Члены партизанского отряда освобождали пленных, заражали сапом вражеских лошадей, уничтожали германских солдат, офицеров, склады с горючим, захватывали оружие и боеприпасы, расклеивали листовки.
Во время облавы партизан искали повсюду. Дошла очередь и до Марфиного подворья. Фашист направил дуло автомата на Марфу, кивком головы заставил лезть в подвал.
Спужалась Марфа, как знать, что у вражины на уме, ссильничать может. Они с Ефросиньей, как немцы пришли, мужнины шаровары под юбки надевать стали, да веревкой на несколько узлов завязывать. А Фимка-то, молодая горячая казачка с их квартала, с немцем спуталась, да ишо по доброй воле, чижола нонче.
Преодолевая страх, Марфа спустилась по лестнице. Фашист кивнул на кадушку, в которой без труда мог бы спрятаться человек. Сняв крышку, Марфа достала солёный огурец и протянула немцу. Тот отрицательно качнул головой, и Марфа начала есть огурец сама. Опасались враги, что их отравят, потому и еду сами готовили, баб близко не подпускали.
В двух школах гитлеровцы госпитали устроили, а в третью, что располагалась дальше всех, детей моложе десяти лет ходить заставляли. Рабов хотели воспитать, твердили: «Нам нужны грамотные рабы». В классах по фашисту приставили за учителями следить, проверять, какие книги дети читают. Требовали слова о Ленине и Сталине зачёркивать или страницы вырывать.
Злее немцев румыны оказались, детей в школе избивали. Тасенька про пацанёнка Васю рассказывала, ему почему-то всегда доставалось. Поймают, измордуют и приволокут в класс.
А накануне Нового года фашисты раздобрились, ёлку нарядили и детям дали по кусочку чёрного хлеба, намазанного мёдом.
Пришёл к Марфе учитель из соседней станицы, от Данилы весточку принёс, обсказал, как они воевали и подружились. Учитель-то не выдерживал боёв жестоких, страшился разрывов снарядов. Как реку форсировать начали, красноармейцы вплавь пустились, кто разделся, а кто прямо в шинели, а он под шумок сбежал, дезертировал, в общем. Данилу звал с собой, вместе, мол, легче додому добраться. Но Данило ответил: «Деток у меня трое, не хочу, чтоб пальцами все в них тыкали, а меня трусом звали. Жене моей, Марфе, поклон передай, коль дойдёшь, перекажи, чтоб детей берегла, може ишо свидимся».
Заныло сердечко Марфино пуще прежнего: «Жив-здоров пока друг сердешный, а дале как? Господи, дай ему силушки бить немцев без жалости, и храни его от пуль вражьих, чтоб живым додому воротился».
...Зимой сорок третьего выдворили немцев из станицы. Побежали враги с казачьей земли, а многие полегли в ней, и поделом, люду-то сколько невинного сгубили. Вздохнули бабы с облегчением, встрепенулись, в победу пуще уверовали, бойцам нашим помогали, а тут и лето подошло.
Тасенька корову подоит, молоко в бидон сольёт, да раненым в госпиталь унесёт. Дежурный бойцам в кружки нальёт вровень с краями. А Тасенька пока стихи красноармейцам расскажет, кусочек сахара в угощение получит или хлеба.
Младшие дети вишни рвать кинутся, как созреют; Алечка в подол потрёпанного платьица складывает, а Валентин майку в портки заправит да за пазуху ягоды и бросает. К госпиталю прибегут, что в ближней школе, под окнами ходят взад-вперёд и кричат: «Дядь, вишни нужны?» Раненые мешочек к верёвке приладят, из окна спустят, дети ягоды туда насыплют и угощенья дожидаются. А бойцы-то знают, чем малышей порадовать, на той же верёвочке по кусочку сахара им направят.
С осени Тасенька с Валечкой в школу пошли и за год два класса окончили, третий и четвертый. В концертах для раненых участвовали, стихи про мирную жизнь читали да песни пели.
Марфа трудилась в полевой бригаде, убирала клещевину, из которой делали машинное масло. Четырнадцатилетний Леонид помощником тракториста работал, мужиков-то в колхозе пойди поищи.
Война к концу шла. Дали наши фашистам как следует да погнали с родимой земли-матушки аж до самого Берлина, чтобы впредь им, иродам, неповадно было.
Ефросинья на Тараса похоронку получила, убит, мол, в декабре сорок второго года, лежит в братской могиле хутора Гринёв Ростовской области. И Марфе горькая весть пришла, пропал Данило без вести в сорок третьем году, загинул неведомо где, и могилы не сыскать. Под обстрелами катушку с проводом таскал, связь налаживал, ежли обрыв случится, вот и настигла его вражья пуля.
Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года праздник-то какой случился, радость всеобщая! Бабы, дети кричали: «Победа! Победа!» да в центр по деревянному мосту бежали. А там уж толпа собралась на митинг.
Станичники, кто уцелел, начали додому вертаться. На войну три брата уходили, а обратно один пришёл, Евстропий, при медалях, живой и здоровый...
Марфа по Даниле убивалась, на извещение глядючи. Потрескавшимися рученьками голову обхватила, глазоньки горючие слёзы точили. Осиротели малы детушки, лишились отца-кормильца, самой Марфе придётся, надрывая живот, пахать, боронить, сеять, серпом жать, урожай сбирать да детей поднимать. «А може и не погиб Данило вовсе? – промолвила Марфа. – Вернётся ишо? Мёртвым-то его не видели»...
***
Назавтра – на следующий день.
Заховать – спрятать.
Кажный – каждый.
Яишня – яичница.
Вороги – враги.
Выколупывать – выковыривать.
Чижолые – тяжёлые.
Ишо – ещё.
Батиг – кнут.
Будылья – сухие стебли сорных растений.
Гарба – арба, телега.
Уйди, а то зарублю, теперь наша власть.
Понаехали сюда, кацапы.
Восвояси – домой, к себе.
Трошки – немного.
Спужалась – испугалась.
Чижола – в знач. ждёт ребёнка.
Нонче – теперь.
Кадушка – бочка.
Перекажи – передай.
Загинуть – погибнуть, пропасть, исчезнуть.
Сыскать – найти, разыскать.
Ежли – если.
Шибко – очень.
Сообчить – сообщить.