(ОСНОВАНО НА РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ)
Отец Марка хоть и происходил из крестьян, но основную часть своей жизни проработал сапожником в небольшом украинском городке Дубны. Имел обширную клиентуру не только потому, что хорошо чинил и шил обувь, но и потому, что был он необыкновенно добрым и светлым человеком.
В то время не существовали многочисленные сейчас фонды Милосердия. И уже будучи взрослым, Марк понял, что его отец – в единственном числе - был реальным, хоть и неформальным фондом милосердия в их городке.
Минимум раз в месяц, открывая дверь, Марк видел перед собой незнакомых людей с одним и тем же вопросом
- Простите, Захар Натанович здесь живет?
- Здесь. Проходите.
Отец поднимался навстречу незванным гостям:
- Я Захар Натанович. Что случилось ?
- На Школьной, старый Рабинович, Вы его знаете?
- Нет. Не знаю.
- Так он тяжело заболел. А родственников нет, ухаживать некому. Сказали люди, вы поможете.
- Понятно. Адрес ?
Отец тут же забирает половину денег из дома, обходит соседей, уважавших его и дающих кто сколько может. Нанимает сиделку, покупает лекарства – делает все возможное и невозможное, чтобы помочь незнакомому человеку.
Через пару месяцев снова звонок в дверь:
- Простите, Захар Натанович здесь живет ?
- Здесь. Что случилось ?
- На Загородной сегодня умерла одинокая старушка. Хоронить некому.
- Адрес ?
Порядок тот же: деньги из дому, сбор по соседям, организация похорон неизвестной старушки. И так несколько раз в год.
Марк понимал, что такая благотворительность, в первую очередь, была результатом потребности души. Производным трудно прожитой жизни. Отец никогда не задумывался, почему это делает. Это было как пить воду и есть хлеб.
Немаловажную роль в этом сыграла и его религиозность.
«И совсем не такая уж плохая штука – эта религия, - иногда размышлял Марк. – Нам столько лет внушали, что религия – опиум для народа. А на самом деле, ничему плохому она не учит. Только хорошему. Учит ты-ся-че-ле-ти-ями!»
Марк видел, что в этих актах милосердия отца всегда поддерживала и помогала мама - Глафира Марковна, работавшая медсестрой. А сына она назвала в честь своего отца, дедушки Марка, который прожил 87 лет.
Небольшого роста, крепко сбитый с голубыми глазами дедушка однажды рассказал Марку интересный эпизод, как в первую мировую войну он получил высшую солдатскую награду – Георгиевский крест, которым так гордился и он, и вся его семья.
Несколько месяцев подряд они кормили вшей в окопах. Ни вперед, ни назад. Дожди, ветра, холода, грязь, голод. Проклинали всех и вся. Настроение – убийственное. За триста метров от них - немцы в таких же окопах. Даже как-то привыкли к ним. И вдруг команда: завтра в наступление, в штыковую атаку, выбить немцев с их позиций.
Когда дедушка прибежал в землянку, то не нашел своей подушки: все уже были расхватаны. Солдаты запихивали их спереди под шинель, чтобы прикрыть грудь и живот от пуль. Пули, вращаясь, застревали в перьях подушек. Делать нечего, отыскал кусок толстой доски и приладил ее под шинель, чтобы защитить грудь если не от пули (доску прошьет легко), то хотя бы от штыка.
Ночь без сна. Еще даже не рассвело – команда: « В атаку ! Вперед !»-
Выскочив из окопов, побежали. Молча. До противника 300 метров. Смертельных метров. Атака была столь внезапной, стремительной и в полной тишине, что немцы даже не успели открыть огонь.
Они бежали, бежали, бежали, и этот бег казался бесконечным.
Бегущие солдаты вокруг дедушки падали, теряя сознание просто от страха. Страха простых людей, которым никогда не приходилось вонзать штыки в человеческое тело, убивать и слышать предсмертные хрипы. Людей, вдруг осознавших, что сейчас, в эту самую минуту, в этот миг, их самих могут пронзить вражеские штыки и пули, и это будет всё, конец - смерть, страшная и мучительная.
А дальше с дедушкой случилось что-то странное. Необъяснимое.
Он абсолютно потерял ощущение реальности. Его подхватила и понесла вперед неведомая сила, рождённая единственной целью - выжить и победить. Победить во что бы то ни стало! Ибо он не помнил, в деталях что и как делал сам. Не помнил, кто и что делал с ним Он стрелял, колол и бил прикладом в серую массу немцев, время от времени возникавших перед ним. Он абсолютно не помнил ни своих мыслей, ни своих чувств. Скорее всего, было только одно всепоглощающее чувство – смесь ярости и страха, которое сжало, спрессовало в ноль все его мироощущение. Но, к счастью, не его волю.
Потому что когда дедушка пришел в себя, то все уже закончилось, а он, хоть и был ранен, но остался жив. Они победили, заняли позиции немцев, хоть больше трети его товарищей осталось в той земле навсегда.
А в почти расколотой доске, которую дедушка засунул под шинель и в самой шинели, насчитали 12 крупных дыр от ударов штыками и кинжалами. Поэтому командиры, решив, что он расправился с двенадцатью врагами, представили его к высшей награде Российской империи – солдатскому Георгиевскому кресту, который он благополучно и получил.
Прошло семнадцать лет.
1933-й год сдавил удавкой голода Украину, Поволжье и другие районы Советского Союза. Не обошел он и Полтавщину, где в то время проживали дедушка с семьей: женой, дочкою и сыном.
В крошечной однокомнатной хатке лежали в лёжку дедушка и его дети: пятнадцатилетний сын и восемнадцатилетняя дочь.
В доме уже целую вечность не было и крошки хлеба. Тихо, чисто, мертво. Силы встать, двигаться тоже не было. Повернув голову, Марк-старший смотрел на умирающих детей, и крохотные слезинки одна за другой ползли по его впалым пожелтевшим щекам.
И только бабушка еще кое-как могла передвигаться. Время от времени она подносила мокрую тряпку к лицам детей, выжимая капли воды в их полуоткрытые губы.
Вот она подошла к мужу, их глаза встретились, и вдруг мысль, как молния, пронзила дедушку:
- Крест... - прошептал он, - крест...
Бабушка сразу все поняла. Она знала, как любил и берег её муж самую почетную солдатскую награду, как дорожил ею. Но сейчас...
Она не осознавала, как сумела откинуть потрескавшуюся неподъемную крышку и вытащить Георгиевский крест из необъятных глубин старого деревянного сундука, на котором обычно спала.
Собрав оставшиеся силы, бабушка, пошатываясь и опираясь на крючковатую палку, заковыляла к небольшому базарчику, располагавшемуся недалеко от их дома.
Мысль о том, что в её в дрожащих руках сейчас не просто крошечный кусочек серебра, а целых три жизни самых дорогих для неё людей: дочери, сына и мужа, неудержимо влекла ее вперёд, в атаку на голодную смерть.
И она победила!
Домой бабушка вернулась с большим куском сала и мягким караваем хлеба. Разделенные ею на крохотные кусочки эти дети Георгиевского креста уберегли от уже нависшей гибели всю их семью.
И в их сердцах, и в памяти он навсегда остался с ними - Георгиевский крест.
Каждый раз вспоминая эту семейную историю, Марк думал, а попади он в подобную переделку – смог ли бы он справиться со своим страхом или слабостью, и проявить себя так же, как его любимые дедушка и бабушка? Вопрос...
Следственный изолятор (тюрьма).
- Приехали, гражданин адвокат! О чем задумались? Скоро у вас будет достаточно времени для размышлений, - с ехидцей прервал воспоминания Верноруб.
Машина въехала в Херсон. За окнами замелькали сначала беленькие частные домики, а потом и многоэтажки. Марк вернулся в действительность. И тут же ощутил, как череп стиснуло, словно стальными тисками – вот-вот треснет.
И сквозь них просочилось осознание: «БОЖЕ! ЧТО ЖЕ СО МНОЙ ПРОИЗОШЛО?! Я - успешный и уважаемый адвокат. Семья, любимый сын, друзья, любимая работа, любимый город – все это превратилось в прах? В ничто? А впереди? ЧТО впереди? – в воображении со всех сторон к нему приближались и рушились на него мрачные стены тюрьмы, которую не раз приходилось посещать на свиданиях с подзащитными. - Я не хочу этого «впереди»! Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! НЕ ХОЧУ...». Сила вмиг появившегося желания уйти из жизни, разрастаясь, заполняла всё больше и больше, а потом вдруг взорвалась так, что он и вправду стал исчезать из этого мира. По телу заметались миллионы мурашек. Его медленно свело судорогой ... И - тьма... Тьма... Уже не ощутимые - тишина и кромешная тьма.
Первое ощущение, после того как очнулся - мокро... отвратительно мокро. Вся одежда - рубашка, пиджак - хоть выжимай. И стойкий запах пота. Его пота. Возвращению к жизни Марк был обязан врачам больницы, случайно оказавшейся на пути в тот момент, когда он потерял сознание и куда его занесли на руках.
А молодой организм пожертвовал десятком литров пота и почти всем запасом сил, имеющихся в нём до отключки. Потому что из больницы назад к машине его тоже почти несли. Еле передвигал ватными ногами.
Да, нужно признать, что к такому удару он оказался не готов.
«Люба – Люба... Как она могла? Как там следователь сказал: «Цыганка нам уже всё рассказала. Во всех деталях и подробностях»? Сколько я её знаю? Меньше месяца. А что я о ней знаю? Да ничего! Да, она страстно хотела спасти свою мать. Но, видно, услышав от Володи о предложении взятки, решила одним махом убрать и следователя, и меня, показав свою лояльность органам и таким образом облегчить участь своей матери? Цыгане ведь психологи еще те! Так разводят людей на улицах и вокзалах, что те им сами отдают всё до последнего гроша. И Люба, мастерски сыграв на самых тонких струнах души, сначала заманила в этот капкан, а потом и сдала. И меня и Володьку. Володя, наверное, тоже арестован, и его заставили признаться. Они на это мастера! Иначе, откуда бы они узнали, что половина денег у меня дома. Я должен спасти хотя бы его! - неожиданно вспомнилась маленькая голенькая доченька, сидящая на крыльце Володиного дома во время их последней встречи, - что будет с ней и с его женой?!» – терзался Марк, позабыв о своей семье.
И к моменту первого допроса решение было принято. В кабинете Верноруба он сразу попросил ручку и бумагу, сказав, что обо всем напишет сам.
- На чьё имя писать заявление?.
- На имя прокурора области Михаила Ивановича Пасюка, - ответил Верноруб.
- А где сейчас Владимир Мудко?
- В соседнем кабинете. Его допрашивают. Он даёт показания.
Сердце, ударов которого Марк после приступа вообще не слышал, загрохотало залпами «Катюши»: «Боже! Угробил Вовку! Нужно срочно что-то делать!»
- Вы только учтите: Я пишу признание, но Мудко ни в чём не виноват. Он отказался принять деньги. Я, уходя из дома, бросил их в угол коридора. Он этого не видел. – Со всей возможной искренностью зачастил Марк.
Верноруб и его коллега переглянулись. В их взглядах читались и недоумение, и ирония. «Не верят...» - понял он.
- Поверьте, я говорю правду. Мудко ни в чём не виноват. Я признаю, что предлагал взятку, но он её не принял. Отказался. – настаивал Марк.
- Ладно, Рубин, вы пишите. Суд разберется, кто виновен, а кто не виновен.
Ручка дрожала в руке, но теперь уж не от волнения, а от слабости, и корявые буквы вытанцовывали на белом листе бумаги признание, упорно отводя от Владимира Мудко угрозу обвинения в получении взятки.
Уверенность в том, что цыганка Люба предала его, лишила Марка способности сопротивляться и попытаться хоть как-то обелить себя. Адвокат, всегда находивший самые невероятные пути оправдания или смягчения участи всех своих подзащитных, оказался бессилен защитить самого себя.
Когда Марк закончил писать, Верноруб продублировал суть заявления в официальном протоколе допроса и, взяв эти два документа, повёл Марка на второй этаж в кабинет прокурора области Михаила Пасюка, где отдав документы своему шефу, пошептался с ним и вышел из кабинета.
Михаил Иванович Пасюк, худощавый подтянутый мужчина с густой шевелюрой и довольно правильными чертами лица, лет на пятнадцать старше Марка, сидел за столом и читал заявление и протокол допроса. Минут десять в кабинете висела тишина, изредка прерываемая жжужаньем осы, безуспешно пытавшейся пробурить головой оконное стекло.
Наконец прокурор закончил читать и соизволил поднять глаза.
Перед ним стоял, опираясь на спинку стула, высокий худощавый с впалыми небритыми щеками парень лет двадцати пяти. В глаза бросился его высокий лоб с небольшой шапкой черных, чуть вьющихся волос, прямой тонкий с небольшой горбинкой нос, полные еще юношеские губы. Его лицо желто-землистого оттенка в тот момент было бы похожим на лицо мертвеца, если бы не огромные карие глаза под густыми чуть вразлёт черными бровями. Влажные и выразительные - они отчётливо отражали всё, что таилось в глубине его души. И Пасюк отчетливо разглядел в них отчаяние и безнадёжность.
- Ох, какой же ты еще молодой, Марк Захарович, - с удивлением и иронией проговорил он, - а знаешь ЗА ЧТО ты будешь сидеть?
- ... За посредничество...
- Нет, - ухмыльнулся прокурор, - сидеть ты будешь вот за что...
Он открыл верхний ящик своего стола и перед Марком легла... копия ЖАЛОБЫ, которую он написал и отправил с Любой в Центральный комитет Коммунистической партии Украины.
- Ты, хлопчик, чуть мою карьеру не угробил. По крайней мере, притормозил. И надолго. Меня ведь только-только назначили прокурором области. А я такого не то, что тебе, я бы и брату родному не простил. Ты понял??? Так что сидеть тебе для начала, сколько суд даст, а потом мы еще что-нибудь придумаем...
Прокурор нажал невидимую кнопку, и в кабинет вошли два милиционера.
- В следственный изолятор, - коротко бросил Пасюк, и, повернувшись к Марку - а у тебя, адвокат, вернее «бывший» адвокат, теперь будет достаточно времени подумать, на кого можно жалобы писать, а на кого нельзя.
Зэк
Милиционеры: офицер и сержант сопровождали Марка в машине-автозаке в его новый «дом». По пути офицер пробовал шутить:
- Не расстраивайтесь, товарищ адвокат. Всё проходит. Раньше сядете – раньше выйдете. И в тюрьме люди живут.
Отвечать не хотелось. Потрясение сменилось торможением. Ни мыслей, ни чувств. Мозг замер. Спал.
Его завели в здание изолятора и подвели к окошку, где офицер предъявил документы, а сидевшая внутри женщина стала оформлять задержание. Закончив, она выдала какую-то справку офицеру. Тот положил её в полевую сумку, повернулся к Марку и неожиданно заорал:
- Что стоишь, ЗЭК гребаный! Пошёл, сука! Пшёл! – он махнул рукой на дверь, у которой его уже ждали контролёры изолятора.
Марк оцепенел, в ужасе глядя на офицера:
«Неужели это ТОТ ЖЕ человек, который двадцать минут назад вежливо и с сочувствием успокаивал меня в автозаке???» И, словно в озарении, он понял: великий и единый советский народ тоже делится на касты. И он сейчас из высшей касты рухнул в низшую. Из «товарища адвоката» стал - «зэком».
Зэк - слово, вызывающее у людей, живущих на свободе, только два чувства: презрение и страх. Марк вспомнил, как у него самого что–то вздрагивало в душе, когда попадал в компанию человека, о котором говорили: «Он сидел». Чем-то неведомо опасным веяло от таких людей.
И это несмотря на то, что ему нередко приходилось общаться с подзащитными, бывшими под стражей, и даже участвовать на выездных заседаниях суда в колонии. Очевидно, уже генетически было заложено представление о тех, кто попал в заключение, как о людях, побывавших в другом, почти потустороннем мире. Страшном, неестественном. И вот в одно мгновенье Марк тоже стал частью этого мира.
Отчаянным усилием воли подавил в себе рвущийся наружу протест и, как на смерть, поплёлся к ожидавшим его «ангелам» в зелёной форме с малиновыми погонами на плечах.
День отсидел в карантине – пустой камере, где рама кровати была перехвачена решёткой из темно-зеленых железных полос. Ни матраса, ни подушки, ни одеяла. Своеобразная пытка: ни лечь, ни повернуться.
Мысли – одна страшнее другой – роились в голове, а картины будущего рисовались всё мрачнее и мрачней.
« Как же так? Как я, избранный уже после трёх лет работы в «золотую десятку» адвокатов области, попался на такую простую провокацию полуграмотной цыганки?! Пожалел людей, об изворотливости и хитрости которых был столько наслышан, хоть и не сталкивался с ними лично. А себя, свою семью, сокурсника и друга Володьку, его семью – не пожалел. Что будет с ними? И зачем я принял ничем не оправданный риск и поверил незнакомой по сути женщине. Сам себя сунул в капкан, выход из которого даже не просматривается...» - казнил себя снова и снова.
Часы тянулись бесконечно. Мозг, взорванный арестом и всё это время кипящий в поисках выхода, катастрофически нуждался в торможении. Марк закрыл глаза, и перед его взором, поплыли счастливые картинки его детства и юности.
Продолжение следует...