слеза радости

я искал. трущобы эти были весьма велики, весьма первозданны и глубоки. там, в отверстиях, зияли места, места для богов. я ублажал их своим чревом, я им писал письмА, что содержали в себе мою душу, мое бесконечное тело. в сумерках я хохотал, над дикостью своей хохотал, сличая вопросы и ответы и умножая правду в своих очах. в сумерках я становился виднее - и письма лились из откровенных стогов, и заря занималась внутри сердца, и чрево звонило в колокола, отодвигая момент марева. под спудом было мое божество, оно, подобно ослу, работало на господина. из божества я взирал - своими тяжелыми очами. из очей я выходил, чтобы подышать этим проклятым зрелищем, чтобы внимать этим треклятым кортикам гнева. так я становился смелее, и жар очей был для меня факелом, и боги удивлялись моему безумию, снимая кару с моих плеч. в когтях мироздания я был - такой пьяный от зари, такой негодный в этом размножении. такой негодный, такой ни на что негодный, неприспособленный к желанию, к нимфам света, к розгам времени. ни на что не годный - таким я предстал пред всемогущей силой, таким меня чуть не зарезали смиренной годиной, и плоть ликовала моя под этим чудотворным ножом. таким факелом я блистал, не узнанный, не опороченный светом, не пригодный для воскресения, не отчаявшийся в своем забытьи. смелее я рос навстречу этому гонению, и горы вопреки смирялись  под гнетом силы, и стальные узы роковую кинули смерть под ноги. она ухмылялась своими ножами, прыгала в беготне, и дыры от глаз протягивала в моем трезвонящем соитии. из правды я вылезал, как из утробы, и черви ели мое золото, и герои придумывали для меня судьбу, чтобы я хотя бы жил, рожденный. в песне были мои сугробы - повести моего тела. из диких глубин я выходил - непонятый, непризнанный самим собой, не подумавший о вечности в воздухе власти. шевелилось что-то в очах, что-то в них зарождалось. может быть слеза - да, слеза радости, радости жить этим проклятым бытием, и восторгаться его злокозненным величием!