Дом-музей Блок в Шахматово недалеко от Клина мы посещали тоже в 2001 году. Но я отношу рассказ об этом и о самом композиторе к путешествию «Северо-запад» 2004 года.
Итак, Александр Александрович Блок. Сначала читаю все его стихи в хронологическом порядке. Писать буду только о тех, которые произвели на меня впечатление.
Стихи сгруппированы в сборники.
- Ante Lucem (1898—1900)
1998 год.
Пусть светит месяц — ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, —
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
Ночь распростерлась надо мной
И отвечает мертвым взглядом
На тусклый взор души больной,
Облитой острым, сладким ядом.
И тщетно, страсти затая,
В холодной мгле передрассветной
Среди толпы блуждаю я
С одной лишь думою заветной:
Пусть светит месяц — ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, —
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
И в таком же духе еще пять стихотворений о любви, практически в одном формате.
О природе.
Полный месяц встал над лугом
Неизменным дивным кругом,
Светит и молчит.
Бледный, бледный луг цветущий,
Мрак ночной, по нем ползущий,
Отдыхает, спит.
Жутко выйти на дорогу:
Непонятная тревога
Под луной царит.
Хоть и знаешь: утром рано
Солнце выйдет из тумана,
Поле озарит,
И тогда пойдешь тропинкой,
Где под каждою былинкой
Жизнь кипит.
А это о грядущей разлуке.
Ловя мгновенья сумрачной печали,
Мы шли неровной, скользкою стезей.
Минуты счастья, радости нас ждали,
Презрели их, отвергли мы с тобой.
Мы разошлись. Свободны жизни наши,
Забыли мы былые времена,
И, думаю, из полной светлой чаши
Мы счастье пьем, пока не видя дна.
Когда-нибудь, с последней каплей сладкой,
Судьба опять столкнет упрямо нас,
Опять в одну любовь сольет загадкой,
И мы пойдем, ловя печали час.
Но любовь снова пробивается.
Ты, может быть, не хочешь угадать,
Как нежно я люблю Тебя, мой гений?
Никто, никто не может так страдать,
Никто из наших робких поколений.
Моя любовь горит огнем порой,
Порой блестит, как звездочка ночная,
Но вечно пламень вечный и живой
Дрожит в душе, на миг не угасая.
О, страсти нет! Но тайные мечты
Для сердца нежного порой бывают сладки,
Когда хочу я быть везде, где Ты,
И целовать Твоей одежды складки.
Мечтаю я, чтоб ни одна душа
Не видела Твоей души нетленной,
И я лишь, смертный, знал, как хороша
Одна она, во всей, во всей вселенной.
Поток стихов о любви к Ксении Садовской – первой любви Блока.
Но в итоге:
О, не просите скорбных песен!
К чему томиться и вздыхать?..
Взгляните: майский день чудесен,
И в сердце снова благодать.
А вам томиться — тратить время,
Живите, если жизнь дана,
И песни скорби — только бремя,—
Его не выдержит весна!
Иногда появляются белые стихи.
1899.
А это прямо призыв к революции:
Над старым мраком мировым,
Исполненным враждой и страстью,
Навстречу кликам боевым
Зареет небо новой властью.
Интересное стихотворение «Одиночество» о воспоминаниях у потухшего камина великого вождя, воина, которого оставили все.
Из отпылавшего камина
Неясный сумрак плыл и плыл,
Река несла по ветру льдины,
Была весна, и ветер выл.
Но тема любви не утихает. И образ Офелии постоянно в стихах.
Когда мы любим безотчетно,
Черты нам милого лица,
Все недостатки мимолетны,
Его красотам нет конца.
Но вот интересная мысль:
Между страданьями земными
Одна земная благодать;
Жив заботами чужими,
Своих не видеть и не знать.
Впечатление от картины Васнецова «Птица Гамаюн»:
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных.
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..
Интересно, как разнятся стихи 98 и 99 годов. В 98-м – восторженная влюбленность, а в 99-м – мрачноватые воспоминания и грусть-тоска. Посмотрим, что будет дальше.
1900.
Осенняя элегия.
1
Медлительной чредой нисходит день осенний,
Медлительно крутится желтый лист,
И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист -
Душа не избежит невидимого тленья.
Так, каждый день стареется она,
И каждый год, как желтый лист кружится,
Все кажется, и помнится, и мнится
Что осень прошлых лет была не так грустна.
2
Как мимолетна тень осенних ранних дней,
Как хочется сдержать их раннюю тревогу
И этот желтый лист, упавший на дорогу
И этот чистый день, исполненный теней, -
Затем, что тени дня - избытки красоты,
Затем, что эти дни спокойного волненья
Несут, дарят последним вдохновеньям
Избыток отлетающей мечты.
Прекрасно.
Несколько грустных стихов в духе этого:
Я шел во тьме дождливой ночи
И в старом доме, у окна,
Узнал задумчивые очи
Моей тоски. - В слезах, одна
Она смотрела в даль сырую.
Я любовался без конца,
Как будто молодость былую
Узнал в чертах ее лица
Она взглянула. Сердце сжало..
Огонь погас - и рассвело
Сырое утро застучалось
В ее забытое стекло.
О судьбе поэта:
К ногам презренного кумира
Слагать божественные сны
И прославлять обитель мира
В чаду убийства и войны;
Вперяясь в сумрак ночи хладной,
В нём прозревать огонь и свет —
Вот жребий странный, беспощадный
Твой, божьей милостью поэт!
Усталость:
Полна усталого томленья,
Душа замолкла, не поет.
Пошли, господь, успокоенье
И очищенье от забот.
Дыханием живящей бури
Дохни в удушливой глуши,
На вечереющей лазури,
Для вечереющей души.
Последняя строка – сильно.
Стихи о Прекрасной Даме (1901—1902). В этом сборнике 130 стихотворений.
Но раскачивается он не скоро. Вот окончание только 11-го:
Не бред, не призрак ты лесной,
Но старина не знала фей
С такой неверностью очей,
С душой изменчивой такой!
В 1901 году летом Блок пишет чуть ли не каждый день сонеты.
За городом в полях весною воздух дышит.
Иду и трепещу в предвестии огня.
Там, знаю, впереди — морскую зыбь колышет
Дыханье сумрака — и мучает меня.
Я помню: далеко шумит, шумит столица.
Там, в сумерках весны, неугомонный зной.
О, скудные сердца! Как безнадежны лица!
Не знавшие весны тоскуют над собой.
А здесь, как память лет невинных и великих,
Из сумрака зари — неведомые лики
Вещают жизни строй и вечности огни…
Забудем дольний шум. Явись ко мне без гнева,
Закатная, Таинственная Дева,
И завтра и вчера огнем соедини.
В основном, у него грусть. Но бывают просветления:
Встану я в утро туманное,
Солнце ударит в лицо.
Ты ли, подруга желанная,
Всходишь ко мне на крыльцо?
Настежь ворота тяжелые!
Ветром пахнуло в окно!
Песни такие веселые
Не раздавались давно!
С ними и в утро туманное
Солнце и ветер в лицо!
С ними подруга желанная
Всходит ко мне на крыльцо!
И еще.
Но моя ворожба не напрасна:
Пусть печально и страшно "вчера".
Но сегодня - и тайно и страстно
Заалело полнеба с утра.
Я провижу у дальнего края
Разгоревшейся тучи - тебя.
Ты глядишь, улыбаясь и зная,
Ты придешь, трепеща и любя.
Две строки:
Молчу и жду тебя, мой бедный, поздний друг,
Последняя мечта моей души вечерней.
Стихи о прекрасной даме продолжаются:
Я жалок в глубоком бессильи,
Но Ты всё ясней и прелестней.
Там бьются лазурные крылья,
Трепещет знакомая песня.
В порыве безумном и сладком,
В пустыне горящего гнева,
Доверюсь бездонным загадкам
Очей Твоих, Светлая Дева!
Пускай не избегну неволи,
Пускай безнадежна утрата, —
Ты здесь, в неисходной юдоли,
Безгневно взглянула когда-то!
Но дам этих, судя по всему, довольно много:
Ловлю дрожащие, хладеющие руки;
Бледнеют в сумраке знакомые черты!..
Моя ты, вся моя — до завтрашней разлуки,
Мне всё равно — со мной до утра ты.
Последние слова, изнемогая,
Ты шепчешь без конца, в неизреченном сне.
И тусклая свеча, бессильно догорая,
Нас погружает в мрак, — и ты со мной, во мне.
Прошли года, и ты — моя, я знаю,
Ловлю блаженный миг, смотрю в твои черты,
И жаркие слова невнятно повторяю…
До завтра ты — моя… со мной до утра ты…
Но страсть сменяется волнами охлаждения:
Весенний день сменяла тьма,
Хладело сердце над могилой.
Я медленно сходил с ума,
Я думал холодно о милой.
И тихими мечтами рядом со спящей возлюбленной:
Я бодрствую, задумчивый мечтатель:
У изголовья, в тайной ворожбе,
Твои черты, философ и ваятель,
Изображу и передам тебе.
Когда-нибудь в минуту восхищенья
С ним заодно и на закате дня,
Даря ему свое изображенье,
Ты скажешь вскользь: "Как он любил меня!"
Но поэт знает о том, что она ушла к другому, и следит за ней:
И я, невидимый для всех,
Следил мужчины профиль грубый,
Ее сребристо-черный мех
И что-то шепчущие губы.
Но
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая — Ты.
Это все, что вошло в сборник «Стихи о Прекрасной Даме».
Стихотворения 1897—1903 гг, не вошедшие в основное собрание.
Отроческие стихи.
Пусть рассвет глядит нам в очи,
Соловей поет ночной,
Пусть хоть раз во мраке ночи
Обовью твой стан рукой.
И челнок пойдет, качаясь
В длинных темных камышах,
Ты прильнешь ко мне, ласкаясь,
С жаркой страстью на устах.
Пой любовь, пусть с дивной песней
Голос льется все сильней,
Ты прекрасней, ты прелестней,
Чем полночный соловей!..
Май 1898.
Но как-то пошли сообщения, что надо авторизоваться… Авторизовался, но появились сообщения, что данное стихотворение отсутствует в библиотеке Мошкова. Если таких провалов будет много, то придется искать какие-то другие источники ссылок.
Интересное окончание стихов:
Дыханием живящей бури
Дохни в удушливой глуши,
На вечереющей лазури,
Для вечереющей души.
Еще одна возлюбленная:
Не бред, не призрак ты лесной,
Но старина не знала фей
С такой неверностью очей,
С душой изменчивой такой!
За гранью прошлых дней.
Упоение любовью продолжается бесконечно:
Ловлю дрожащие, хладеющие руки;
Бледнеют в сумраке знакомые черты!..
Моя ты, вся моя — до завтрашней разлуки,
Мне всё равно — со мной до утра ты.
Последние слова, изнемогая,
Ты шепчешь без конца, в неизреченном сне.
И тусклая свеча, бессильно догорая,
Нас погружает в мрак, — и ты со мной, во мне.
Прошли года, и ты — моя, я знаю,
Ловлю блаженный миг, смотрю в твои черты,
И жаркие слова невнятно повторяю…
До завтра ты — моя… со мной до утра ты…
Разные стихотворения.
Очень много несуществующих, но вот первое (49-е) интересное из этого сборника за 98 год:
О, не просите скорбных песен!
К чему томиться и вздыхать?..
Взгляните: майский день чудесен,
И в сердце снова благодать.
А вам томиться — тратить время,
Живите, если жизнь дана,
И песни скорби — только бремя, —
Его не выдержит весна!
И еще за 99 год:
Я буду помнить те мгновенья,
Когда душа Твоя с моей
Слились в блаженном упоеньи
Случайно сплетшихся ветвей…
Интересная мысль:
Между страданьями земными
Одна земная благодать;
Жив заботами чужими,
Своих не видеть и не знать.
Воспоминания о прошедшей осени в начале нового столетия:
Как мимолетна тень осенних ранних дней,
Как хочется сдержать их раннюю тревогу,
И этот жёлтый лист, упавший на дорогу,
И этот чистый день, исполненный теней, —
Затем, что тени дня — избытки красоты,
Затем, что эти дни спокойного волненья
Несут, дарят последним вдохновеньям
Избыток отлетающей мечты.
А это осень 1902 года:
Мысли мои утопают в бессилии.
Душно, светло, безотрадно и весело.
Ты, прозвеневшая в странном обилии,
Душу мою торжеством занавесила.
Нет Тебе имени, Неизреченная,
Ты — моя тайна, до времени скрытая,
Солнце мое, в торжество облеченное,
Чаша блаженная и ядовитая!
Стихотворные переводы. Шуточные стихи и сценки. Шуточные стихи, написанные при участии А. Блока.
Читать не стал.
Стихотворения. Книга вторая (1904—1908).
Пузыри земли (1904—1905). 13 шт.
- Какая-то чушь собачья.
Разные стихотворения (1904—1908). 85 шт.
В основном, какие-то смутные стихи, с налетом мрачности. Вот, как исключение, некий намек на радость:
Но если ночь, встряхнув ветвями,
Захочет в небе изнемочь,
Я загляну в тебя глазами
Туманными, как эта ночь.
А вот стихи 1906 года. Блоку 26 лет, будто старик:
Прошли года, но ты — всё та же:
Строга, прекрасна и ясна;
Лишь волосы немного глаже,
И в них сверкает седина.
А я — склонен над грудой книжной,
Высокий, сгорбленный старик,—
С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
Да. Нас года не изменили.
Живем и дышим, как тогда,
И, вспоминая, сохранили
Те баснословные года…
Их светлый пепел — в длинной урне.
Наш светлый дух — в лазурной мгле.
И всё чудесней, всё лазурней—
Дышать прошедшим на земле.
Что же там такое должно было произойти? Неужели революция?
А вот обстоятельный ответ:
Люблю Тебя, Ангел Хранитель, во мгле,
Во мгле, что со мною всегда на земле.
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы — муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и не смею убить —
Отомстить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня…
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои — поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа…
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнем сожжено и свинцом залито —
Того разорвать не посмеет никто!
С тобою смотрел я на эту зарю —
С тобой в эту чорную бездну смотрю.
И двойственно нам приказание судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма — впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?
Вдвоем — неразрывно — навеки вдвоем!
Воскреснем? Погибнем? Умрем?
17 августа 1906
Однако, в это же время он вдруг обнаружил, что живет в России:
Так — я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах её лохмотий
Души скрываю наготу.
А вот потрясающие стихи о смерти матери (МАТЕРИ ВООБЩЕ):
Нет имени тебе, мой дальний.
Вдали лежала мать, больна.
Над ней склонялась всё печальней
Ее сиделка — тишина.
Но счастье было безначальней,
Чем тишина. Была весна.
Ты подходил к стеклянной двери
И там стоял, в саду, маня
Меня, задумчивую Мэри,
Голубоокую меня.
Я проходила тихой залой
Сквозь дрёму, шелесты и сны…
И на балконе тень дрожала
Ее сиделки — тишины…
Мгновенье — в зеркале старинном
Я видела себя, себя…
И шелестила платьем длинным
По ступеням — встречать тебя.
И жали руку эти руки…
И трепетала в них она…
Но издали летели звуки:
Там… задыхалась тишина,
И миг еще — в оконной раме
Я видела — уходишь ты…
И в окна к бедной, бедной маме
С балкона кланялись цветы…
К ней прилегла в опочивальне
Ее сиделка — тишина…
Я здесь, в моей девичьей спальне,
И рук не разомкнуть… одна…
Усталость.
Кому назначен темный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Он, как звезда, утонет в небе,
И новая звезда взойдет.
И краток путь средь долгой ночи,
Друзья, близка ночная твердь!
И даже рифмы нет короче
Глухой, крылатой рифмы: смерть.
И есть ланит живая алость,
Печаль свиданий и разлук…
Но есть паденье, и усталость,
И торжество предсмертных мук.
Город (1904—1908) 45 шт
Невозможно. Какие-то корявые, длинные стихи. Мрак и жуть.
Сходились, считая ступень за ступенью,
И вновь расходились, томимые тенью,
Сияя очами, сливаясь с тенями…
О, город! О, ветер! О, снежные бури!
О, бездна разорванной в клочья лазури!
Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!
Может быть , это и есть символизм? Для меня это – фигня!
Кого ты в скользкой мгле заметил?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел,
И храм открыт, как ресторан…
На безысходные обманы
Душа напрасно понеслась:
И взоры дев, и рестораны
Погаснут все — в урочный час.
Декабрь 1906
Из 45 стихотворений сборника – все фигня! Посмотрю, может, следующий сборник будет лучше?
Снежная маска (1907)
CНЕГА (17 штук)
Тоже какая-то чушь собачья:
И нет моей завидней доли —
В снегах забвенья догореть,
И на прибрежном снежном поле
Под звонкой вьюгой умереть.
Не разгадать живого мрака,
Которым стан твой окружен.
И не понять земного знака,
Чтоб не нарушить снежный сон.
МАСКИ. 14 шт.
Смотри: я спутал все страницы,
Пока глаза твои цвели.
Большие крылья снежной птицы
Мой ум метелью замели.
Как странны были речи маски!
Понятны ли тебе?— Бог весть!
Ты твердо знаешь: в книгах — сказки,
А в жизни — только проза есть.
Но для меня неразделимы
С тобою — ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки.
Не будь и ты со мною строгой,
И маской не дразни меня,
И в темной памяти не трогай
Иного — страшного — огня.
Но, в основном, фигня.
Фаина (1906—1908) 31 шт.
Войди, своей не зная воли,
И, добрая, в глаза взгляни,
И темным взором острой боли
Живое сердце полосни.
Вползи ко мне змеей ползучей,
В глухую полночь оглуши,
Устами томными замучай,
Косою черной задуши.
31 марта 1907
А это какой-то неудачный загул:
Когда гляжу в глаза твои
Глазами узкими змеи
И руку жму, любя,
Эй, берегись! Я вся — змея!
Смотри: я миг была твоя,
И бросила тебя!
Ты мне постыл! Иди же прочь!
С другим я буду эту ночь!
Ищи свою жену!
Ступай, она разгонит грусть,
Ласкает пусть, целует пусть,
Ступай — бичом хлестну!
Вольные мысли (1907) 4 шт.
Это какие-то длинные, нудные мысли, пришедшие на сестрорецком курорте.
Стихотворения. Книга третья (1907—1916)
Страшный мир (1909—1916) 19 шт.
Действительно, страшный мир. Все какое-то сумрачное, нереальное.
Чем ночь прошедшая сияла,
Чем настоящая зовет,
Всё только — продолженье бала,
Из света в сумрак переход…
Что-то знакомое:
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
Пляски смерти (5 стихотворений).
Тоже какие-то мертвецы, скелеты… И не 5 , а больше стихов. Неужели это когда-то нравилось?
Вот интересный образ:
Ты и сам иногда не поймёшь,
Отчего так бывает порой,
Что собою ты к людям придёшь,
А уйдёшь от людей — не собой.
Жизнь моего приятеля (8 стихотворений).
Второе:
То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож:
Сердце к правде порывалось,
Но его сломила ложь.
Какое-то самокопание, нудность.
Чёрная кровь (9 стихотворений).
Первое и дальше в том же духе:
Вполоборота ты встала ко мне,
Грудь и рука твоя видится мне.
Мать запрещает тебе подходить,
Мне — искушенье тебя оскорбить!
Нет, опустил я напрасно глаза,
Дышит, преследует, близко — гроза…
Взор мой горит у тебя на щеке,
Трепет бежит по дрожащей руке…
Ширится круг твоего мне огня,
Ты, и не глядя, глядишь на меня!
Пеплом подёрнутый бурный костёр —
Твой не глядящий, скользящий твой взор!
Нет! Не смирит эту чёрную кровь
Даже — свидание, даже — любовь!
2 января 1914
Возмездие (1908—1913). 17 шт.
Как-то легло на душу:
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твоё лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слёзы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты и;з дому ушла.
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла…
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Всё миновалось, молодость прошла!
Твоё лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
30 декабря 1908
И еще:
И мне, как всем, всё тот же жребий
Мерещится в грядущей мгле:
Опять — любить Её на небе
И изменить ей на земле.
Ямбы (1907—1914). 12 шт.
Установочное:
О, я хочу безумно жить:
Всё сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, —
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!
А это в начале 1914 года – предчувствие грядущего:
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Всё не смела в твоей отчизне, —
Дай гневу правому созреть,
Приготовляй к работе руки…
Не можешь — дай тоске и скуке
В тебе копиться и гореть…
Итальянские стихи (1909) 24 шт.
Так береги остаток чувства,
Храни хоть творческую ложь:
Лишь в легком челноке искусства
От скуки мира уплывешь.
Это во Флоренции.
Разные стихотворения (1908—1916). 25 шт.
Ничего.
Арфы и скрипки (1908—1916). 4 шт
Три послания всего 4 шт
Интересное окончание:
И, готовый на новые муки,
Вспоминаю те вьюги, снега,
Твои дикие слабые руки,
Бормотаний твоих жемчуга.
Мэри 18 шт
Через двенадцать лет 49 шт
Кармен (1914) 10 шт фигня
В одном из стихов есть строка:
«И целую тебя я в плеча.» хе-хе-хе
Соловьиный сад (1915) 7 шт Воспоминание о любви, начавшейся с походов с ослом. Ничего особенного.
Родина (1907—1916) 26 шт
В одном их стихов
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
Интересно, что у Бродского есть стих, начинающийся так же. Паразит.
Окончание стихотворения «Россия»:
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснёт в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
А вот пронзительное стихотворение о женской судьбе:
На железной дороге.
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали жёлтые и синие;
В зелёных плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блёклыми,
Её, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул — и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Да что — давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами,
Вам всё равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — всё больно.
14 июня 1910
А в конце сборника несколько стихов о начавшейся войне. Тревожные, но не очень.
О чём поёт ветер (1913) 6 шт
Далее я буду смотреть сборники из файла https://rusilverage.blogspot.com/2016/04/1917-1921_7.html :
Поэмы
ДВЕНАДЦАТЬ
- 1 Фигня.
- 2 Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни,
Кругом – огни, огни, огни...
В зубах – цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
- 3 Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови –
Господи, благослови!
- 4 Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчуг;м...
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая...
- 5 Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять ходила –
С солдатьем теперь пошла?
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
- 6 А Катька где – Мертва, мертва!
Простреленная голова!
Что Катька, рада? – Ни гу-гу...
Лежи ты, падаль, на снегу!
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
- 7 Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба –
Гуляет нынче голытьба!
- 8 Фигня.
- 9 Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
- 10 Шаг держи революцьонный!
Близок враг неугомонный!
Вперед, вперед, вперед,
Рабочий народ!
- 11 ...И идут без имени святого
Все двенадцать – вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...
- 12 ...Так идут державным шагом –
Позади – голодный пес,
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос.
Январь 1918
В общем-то, конечно, это частушки про революцию, причем, написанные глядя из окна. На улицу Блок если и выходил, то недалеко от дома и на глаза эти двенадцати не попадался. Почему при советской власти эта поэмка подавалась, как поддержка Блоком революции, неизвестно? С другой стороны, он ведь не уехал? Не уехал. Значит поддержал революцию.
ВОЗМЕЗДИЕ.
Поэма.
Пролог. – Мутно.
Глава 1.
Рассказ о 19 веке, как итог:
Тот век немало проклинали
И не устанут проклинать.
И как избыть его печали?
Он мягко стлал – да жестко спать...
…
Двадцатый век... еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
И дальше – рассказ о жизни Петербурга от екатерининских времен до конца 19 века и некоей семье, в которую внедрился какой-то хищный человек.
1911-1916, 4 июня
Глава 2.
Начата и не закончена. Вместо стихов – длинное пояснение:
«Не чувствуя ни нужды, ни охоты заканчивать поэму, полную революционных предчувствий, в года, когда революция уже произошла, я хочу предпослать наброску последней главы рассказ о том, как поэма родилась, каковы были причины ее возникновения, откуда произошли ее ритмы».
Блок рассказывает о том, что происходило в 1910-х годах, о предчувствии большой войны. И в итоге он перемещает действие в Польшу: «В третьей главе описано, как кончил жизнь отец, что сталось с бывшим блестящим «демоном», в какую бездну упал этот яркий когда-то человек. Действие поэмы переносится из русской столицы, где оно до сих пор развивалось, в Варшаву – кажущуюся сначала «задворками России», а потом призванную, по-видимому, играть некую мессианическую роль, связанную с судьбами забытой Богом и истерзанной Польши».
Как-то этот сюжет не вдохновляет. Я дочитаю, конечно, до конца третью главу, но заранее говорю, что это фигня.
Глава 3. Так оно и есть. В основном, здесь льются слезы о мучения Польши под гнетом России.
1910-1921
Стихотворения.
Скифы.
Коронное начало:
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, Скифы – мы! Да, азиаты – мы, –
С раскосыми и жадными очами!
…
Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
…
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы – отныне – вам – не щит,
Отныне в бой не вступим сами!
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами!
30 января 1918
З. ГИППИУС. 1 июня 1918
Ерунда
ЗИНАИДЕ НИКОЛАЕВНЕ. Май, 1919
То же.
НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ. XI. 1919
То же.
СЦЕНА ИЗ ИСТОРИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ «ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА» XII. 1919
То же
И дальше тоже самое – какие-то обрывки, наброски.
Непонятно, он, вообще, что ли ничего не писал после революции?
Поиски в Интернете показали, что кроме того, что перечислено выше, ничего.
Только еще статья «Интеллигенция и Революция» 9 января 1918 года. Она написана, что называется, «по горячим следам», одновременно с «Двенадцатью», очень нервно, рывками – глубокие мысли и сравнения перемежаются с мелкими замечаниями, отвлекающими аналогиями. Местами кажется, что это завещание Блока, местами – просто какие-то склочные претензии.
Я после биографии сделаю конспект этой статьи.
А теперь биография Александра Блока (из Википедии):
Александр Александрович Блок родился 28 ноября (16 ноября по старому стилю) 1880 года в Санкт-Петербурге. Отец Александра Блока — Александр Львович Блок (1852—1909), юрист, профессор Варшавского университета, происходил из дворянского рода, его брат Иван Львович был видным российским государственным деятелем. Мать — Александра Андреевна, урождённая Бекетова, (1860—1923) — дочь ректора Санкт-Петербургского университета А. Н. Беке;това. Замужество, начавшееся, когда Александре было восемнадцать лет, оказалось недолгим: после рождения сына она разорвала отношения с мужем и впоследствии их более не возобновляла. В 1889 году она добилась указа Синода о расторжении брака с первым супругом и вышла замуж за гвардейского офицера Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттуха, оставив при этом сыну фамилию первого мужа.
Девятилетний Александр поселился с матерью и отчимом на квартире в казармах лейб-гренадерского полка, расположенных на окраине Петербурга, на берегу Большой Невки. В 1889 году он был отдан во Введенскую гимназию. В 1897 году, очутившись с матерью за границей, в немецком курортном городке Бад-Наугейме, шестнадцатилетний Блок пережил первую сильную юношескую влюблённость в 37-летнюю Ксению Садовскую. Она оставила глубокий след в его творчестве. В 1897 году на похоронах в Петербурге встретился с Владимиром Соловьёвым.
В 1898 году окончил гимназию, летом начинается его увлечение Любовью Менделеевой; в августе поступил на юридический факультет Петербургского университета. Через три года перевёлся на славяно-русское отделение историко-филологического факультета, которое окончил в 1906 году. В университете Блок знакомится с Сергеем Городецким и с Алексеем Ремизовым.
В это время троюродный брат поэта, впоследствии священник Сергей Михайлович Соловьёв (младший), становится одним из самых близких друзей молодого Блока. Первые стихотворения Блок написал в пять лет. В 10 лет Александр Блок написал два номера журнала «Корабль». С 1894 по 1897 год он вместе с братьями писал рукописный журнал «Вестник», всего вышло 37 номеров журнала. С детства Александр Блок каждое лето проводил в подмосковном имении деда Шахматово. В 8 км находилось имение Боблово, принадлежащее другу Бекетова, великому русскому химику Дмитрию Менделееву. В 16 лет Блок увлёкся театром. В Петербурге Александр Блок записался в театральный кружок. Однако после первого успеха, ролей в театре ему больше не давали.
В 1903 году Блок женился на Любови Менделеевой, дочери Д. И. Менделеева, героине его первой книги стихов «Стихи о Прекрасной Даме». Известно, что Александр Блок испытывал к жене сильные чувства, но периодически поддерживал связи с различными женщинами: одно время это была актриса Наталья Николаевна Волохова, потом — оперная певица Любовь Александровна Андреева-Дельмас. Любовь Дмитриевна тоже позволяла себе увлечения. На этой почве у Блока возник конфликт с Андреем Белым, описанный в пьесе «Балаганчик». Андрей Белый, считавший Менделееву воплощением Прекрасной Дамы, был страстно влюблён в неё, но она не ответила ему взаимностью. Впрочем, после Первой мировой войны отношения в семье Блоков наладились, и последние годы поэт был верным мужем Любови Дмитриевны.
В 1909 году происходят два тяжёлых события в семье Блока: умирают ребёнок Любови Дмитриевны и отец Блока. Чтобы прийти в себя, Блок с женой уезжают отдохнуть в Италию и Германию. Благодаря итальянским стихам Блока приняли в общество, которое называлось «Академией». В нём, помимо Александра, состояли Валерий Брюсов, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский.
Летом 1911 года Блок снова едет за границу, на этот раз во Францию, Бельгию и Нидерланды. Александр Александрович даёт негативную оценку французских нравов. Неотъемлемое качество французов (а бретонцев, кажется, по преимуществу) — невылазная грязь, прежде всего — физическая, а потом и душевная. Первую грязь лучше не описывать; говоря кратко, человек сколько-нибудь брезгливый не согласится поселиться во Франции. Летом 1913 года Блок опять едет во Францию (по совету докторов) и снова пишет об отрицательных впечатлениях: Биарриц наводнён мелкой французской буржуазией, так что даже глаза устали смотреть на уродливых мужчин и женщин… Да и вообще надо сказать, что мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну — Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питьё (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остаётся на дне)…
В 1912 году Блок писал драму «Роза и Крест» о поисках сокровенного знания провансальского трубадура Бертрана де Борна. Пьеса была завершена в январе 1913 года, понравилась К. С. Станиславскому и В. И. Немировичу-Данченко, но драму так и не поставили в театре.
7 июля 1916 года Блока призвали на службу в инженерную часть Всероссийского Земского Союза. Поэт служил в Белоруссии. По собственному признанию в письме матери, во время войны его основные интересы были «кушательные и лошадиные».
Революционные годы. Февральскую и Октябрьскую революции Блок встретил со смешанными чувствами. Он отказался от эмиграции, считая, что должен быть с Россией в трудное время. В начале мая 1917 года был принят на работу в «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств» в должности редактора. В августе Блок начал трудиться над рукописью, которую он рассматривал как часть будущего отчёта Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» (№ 15, 1919 г.) и в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» (Петроград, 1921).
Октябрьскую революцию Блок сразу принял восторженно, но как стихийное восстание, бунт. В январе 1920 года от воспаления лёгких умер отчим Блока генерал Франц Кублицкий-Пиоттух, которого поэт называл Францик. Блок забрал к себе жить свою мать. Но она и жена Блока не ладили между собой. В январе 1921 года Блок по случаю 84-й годовщины смерти Пушкина выступил в Доме литераторов со своей знаменитой речью «О назначении поэта».
Болезнь и смерть. Блок был одним из тех деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать на её пользу. Однако негативное отношение к Блоку со стороны некоторых руководителей культуры привело к тому, что он остался под конец жизни без материальных средств и умер от голода.
Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918—1920 годов Блока, зачастую вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях. Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость — Блок описывал своё состояние того периода словами «меня выпили». Этим же, возможно, и объясняется творческое молчание поэта — он писал в частном письме в январе 1919 года: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…». Тяжёлые нагрузки в советских учреждениях и проживание в голодном и холодном революционном Петрограде окончательно расшатали здоровье поэта — у Блока развилась астма, появились психические расстройства, зимой 1920 года началась цинга.
Весной 1921 года Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало Политбюро ЦК РКП(б). В выезде было отказано и вместо этого было постановлено «поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока». Луначарский отмечал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его». Ряд историков полагал, что В. И. Ленин и В. Р. Менжинский сыграли особо негативную роль в судьбе поэта, запретив больному выезд на лечение в санаторий в Финляндии, о чём, по ходатайству Максима Горького и Луначарского, шла речь на заседании политбюро ЦК РКП(б) 12 июля 1921 года. Выхлопотанное Л. Б. Каменевым и А. В. Луначарским на последующем заседании политбюро разрешение на выезд было подписано 23 июля 1921 года. Но так как состояние Блока ухудшилось, 29 июля 1921 Горький просит разрешение на выезд и жене Блока как сопровождающему лицу. Уже 1 августа разрешение на выезд Л. Д. Блок подписано Молотовым, но Горький узнает об этом от Луначарского только 6 августа.
Оказавшись в тяжёлом материальном положении, поэт серьёзно болел и 7 августа 1921 года умер в своей последней петроградской квартире от воспаления сердечных клапанов, на 41-м году жизни. За несколько дней до смерти по Петрограду прошёл слух, будто поэт сошёл с ума. Накануне смерти Блок долго бредил, одержимый единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Однако поэт умер в полном сознании, что опровергает слухи о его помешательстве. Перед смертью, после получения отрицательного ответа на запрос о выезде на лечение за границу (от 12 июля), Блок сознательно уничтожил свои записи, отказывался от приёма пищи и лекарств. Как свидетельствует В. Ф. Ходасевич, «Блок умирал несколько месяцев…Он умер как-то „вообще“, оттого, что был болен весь, оттого, что не мог больше жить. Он умер от смерти».
Александр Блок был похоронен на Смоленском православном кладбище Петрограда. Там же похоронены семьи Бекетовых и Качаловых, включая бабушку поэта Ариадну Александровну, с которой он находился в переписке. Отпевание было совершено протоиереем Алексеем Западаловым 10 августа (28 июля ст. ст. — день празднования Смоленской иконы Божией Матери) в церкви Воскресения Христова.
Любовь Дмитриевна умерла в 1939 году в Ленинграде. В 1944 году прах Блока и его жены были перезахоронены на Литераторских мостках на Волковском кладбище.
Семья и родственники. Родственники поэта проживали в Москве, Санкт-Петербурге, Томске, Риге, Риме, Париже и в Англии, среди них:
• Блок, Иван Львович (1858—1906) — дядя, российский государственный деятель, самарский губернатор.
• Блок, Георгий Петрович (1888—1962) — племянник, писатель и переводчик, в 1926 году — секретарь Соликамской геолого-разведывательной партии, находился на поселении в Соликамске.
• Бекетова, Ксения Владимировна — троюродная сестра, жила в Санкт-Петербурге.
• Енишерлов, Владимир Петрович — троюродный племянник, главный редактор журнала «Наше наследие».
О творчестве (тоже из Википедии):
«Начинал творить в духе символизма («Стихи о Прекрасной Даме», 1901—1902), ощущение кризиса которого провозгласил в драме «Балаганчик» (1906). Лирика Блока, по своей «стихийности» близкая музыке, формировалась под воздействием романса. Через углубление социальных тенденций (цикл «Город», 1904—1908), религиозного интереса (цикл «Снежная маска», Изд. «Оры», Санкт-Петербург 1907), осмысление «страшного мира» (одноимённый цикл 1908—1916), осознание трагедии современного человека (пьеса «Роза и крест», 1912—1913[22]) пришёл к идее неизбежности «возмездия» (одноимённый цикл 1907—1913; цикл «Ямбы», 1907—1914; поэма «Возмездие», 1910—1921). Главные темы поэзии нашли разрешение в цикле «Родина» (1907—1916).
Парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного вообще характерно для всего творчества Блока в целом. Это есть отличительная особенность и его психической организации, и, как следствие, его собственного, блоковского символизма. Особенно характерным в этой связи выглядит ставшее хрестоматийным классическое сопоставление туманного силуэта «Незнакомки» и «пьяниц с глазами кроликов». Блок вообще был крайне чувствителен к повседневным впечатлениям и звукам окружающего его города и артистов, с которыми сталкивался и которым симпатизировал.
До революции музыкальность стихов Блока убаюкивала аудиторию, погружала её в некий сомнамбулический сон. Позднее в его произведениях появились интонации отчаянных, хватающих за душу цыганских песен (следствие частых посещений кафешантанов и концертов этого жанра, в особенности, оперных представлений и концертов Любови Дельмас, с которой у Блока впоследствии был роман). Особенностью поэтического стиля А. А. Блока является использование метафоры. Метафорическое восприятие мира он сам признает за основное свойство истинного поэта, для которого романтическое преображение мира с помощью метафоры — не произвольная поэтическая игра, а подлинное прозрение в таинственную сущность жизни в виде катахрезы, переходящей в символ. Новаторским вкладом Блока является использование дольника как единицы ритма стихотворной строки.
С Блока начинается решительное освобождение русского стиха от принципа счета слогов по стопам, уничтожение канонизированного Тредиаковским и Ломоносовым требования метрического упорядочения числа и расположения неударных слогов в стихе. В этом смысле все новейшие русские поэты учились у Блока.
Октябрьскую революцию Блок пытался осмыслить в своей не похожей на всё предыдущее творчество поэме «Двенадцать» (1918). Это яркое и в целом недопонятое произведение стоит совершенно особняком в русской литературе Серебряного века и вызывало споры и возражения (как слева, так и справа) в течение всего XX века. Как это ни странно, но ключ к реальному пониманию поэмы можно найти в творчестве популярного в дореволюционном Петрограде, а ныне почти забытого шансонье и поэта Михаила Савоярова, «грубоватое» творчество которого Блок высоко ценил и концерты которого посещал десятки раз. Если судить по поэтическому языку поэмы «Двенадцать», Блок по меньшей мере сильно изменился, его послереволюционный стиль стал почти неузнаваемым. Видимо он испытал на себе влияние человека, с которым в последние предреволюционные годы состоял в приятельских отношениях: певца, поэта и эксцентрика, Михаила Савоярова.
По словам Виктора Шкловского, поэму «Двенадцать» все дружно осудили и мало кто понял именно потому, что Блока слишком привыкли принимать всерьёз и только всерьёз. «Двенадцать» — ироническая вещь (это неверно, Блок писал всерьез). Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских». В своей статье Шкловский (по гамбургскому счёту) говорил также о Савоярове, самом популярном в предреволюционные годы петроградском шансонье, довольно часто (хотя и не всегда) выступавшего в так называемом «рваном жанре». До неузнаваемости загримировавшись под бродягу-босяка, этот грубый куплетист появлялся на сцене в стилизованном наряде типичного уголовника. Прямое подтверждение этому тезису мы находим в записных книжках Блока. В марте 1918 года, когда его жена, Любовь Дмитриевна готовилась читать вслух поэму «Двенадцать» на вечерах и концертах, Блок специально водил её на савояровские концерты, чтобы показать, каким образом и с какой интонацией следует читать эти стихи. В бытовой, эксцентричной, даже эпатирующей…, но совсем не «символистской», театральной, привычно «блоковской» манере… Судя по всему, Блок полагал, что читать «Двенадцать» нужно именно в той жёсткой блатной манере, как это делал Савояров, выступая в амплуа питерского уголовника (или босяка). Однако сам Блок в таком хар;ктерном образе читать не умел и не научился. Для такого результата ему пришлось бы самому стать, как он выразился, «эстрадным поэтом-куплетистом». Именно таким образом поэт мучительно пытался отстраниться от кошмара окружавшей его в последние три года петроградской (и российской) жизни…, то ли уголовной, то ли военной, то ли какого-то странного междувременья…В поэме «Двенадцать» разговорная и вульгарная речь не только была введена в поэму, но и заместила собой голос самого автора. Языковой стиль поэмы «Двенадцать» был воспринят современниками не только как глубоко новый, но и как единственно возможный в тот момент. По оценке А. Ремизова «Когда я прочитал «Двенадцать», меня поразила словесная материя — музыка уличных слов и выражений — подскреб слов неожиданных у Блока… В «Двенадцати» всего несколько книжных слов! Вот она какая музыка, подумал я. Какая выпала Блоку удача: по-другому передать улицу я не представляю возможным. Тут Блок оказался на высоте словесного выражения.
В феврале 1919 года Блок был арестован Петроградской ЧК. Его подозревали в участии в левоэсеровском заговоре. На третий день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике: «…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне».
Поначалу и Февральскую, и Октябрьскую революцию Блок воспринял с готовностью, полной поддержкой и даже с восторгом, которого, впрочем, хватило чуть более чем на один короткий и тяжёлый 1918 год. Как отмечал Ю. П. Анненков, в 1917—18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство. Эта позиция Блока вызвала резкие оценки ряда других деятелей литературы — в частности, И. А. Бунина («Окаянные дни»)».
Я не буду приводить слова Бунина. Он тоже написал эмоционально. Лучше процитирую статью «Интеллигенция и Революция», написанную Блоком одновременно со «Скифами» и «Двенадцатью» в январе 1918 года:
«"Россия гибнет", "России больше нет", "вечная память России", слышу я вокруг себя. Но передо мной - Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой. Россия - буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль. России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому – великой».
«Дело художника, обязанность художника - видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит "разорванный ветром воздух". Что же задумано?
Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью.
Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, это называется революцией. Меньшее, более умеренное, более низменное - называется мятежом, бунтом, переворотом. Но это называется революцией.
Она сродни природе. Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но - это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда - о великом. "Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать».
«Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в "то, чего нет на свете", а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она – прекрасна».
«Почему дырявят древний собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.
Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние парки? - Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку – образованностью».
«Как аукнется - так и откликнется. Если считаете всех жуликами, то одни жулики к вам и придут. На глазах - сотни жуликов, а за глазами - миллионы людей, пока "непросвещенных", пока "темных". Но просветятся они не от вас».
«Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию».
Конечно, это все эмоции через два месяца после революции. Надежды, что все гадости сметут быстро, и настанет царство справедливости и порядка.
Это январское творчество роковым образом сказалось на судьбе Блока. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918—1920 годов Блока, зачастую вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях. Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость — Блок описывал своё состояние того периода словами «меня выпили». Тяжёлые нагрузки в советских учреждениях и проживание в голодном и холодном революционном Петрограде окончательно расшатали здоровье поэта — у Блока развилась астма, появились психические расстройства, зимой 1920 года началась цинга. Он писал в частном письме в январе 1919 года: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…» А художнику Анненкову, автору кубистических иллюстраций к первому изданию поэмы «Двенадцать», он жаловался: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!».
Опять из Википедии: «Последним воплем отчаяния стала прочитанная Блоком в феврале 1921 года речь на вечере, посвящённом памяти Пушкина. Эту речь слушали и Ахматова, и Гумилёв, явившийся на чтение во фраке, под руку с дамой, дрожавшей от холода в чёрном платье с глубоким вырезом (зал, как и всегда в те годы, был нетопленый, изо рта у всех явственно шёл пар). Блок стоял на эстраде в чёрном пиджаке поверх белого свитера с высоким воротником, засунув руки в карманы. Процитировав знаменитую строку Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» — Блок повернулся к сидевшему тут же на сцене обескураженному советскому бюрократу (из тех, которые по язвительному определению Андрея Белого, «ничего не пишут, только подписывают») и отчеканил: «…покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь для него потеряла смысл».
Весной 1921 года Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало Политбюро ЦК РКП(б). В выезде было отказано и вместо этого было постановлено «поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока». Луначарский отмечал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его». Ряд историков полагал, что В. И. Ленин и В. Р. Менжинский сыграли особо негативную роль в судьбе поэта, запретив больному выезд на лечение в санаторий в Финляндии, о чём, по ходатайству Максима Горького и Луначарского, шла речь на заседании политбюро ЦК РКП(б) 12 июля 1921 года. Выхлопотанное Л. Б. Каменевым и А. В. Луначарским на последующем заседании политбюро разрешение на выезд было подписано 23 июля 1921 года. Но так как состояние Блока ухудшилось, 29 июля 1921 Горький просит разрешение на выезд и жене Блока как сопровождающему лицу. Уже 1 августа разрешение на выезд Л. Д. Блок подписано Молотовым, но Горький узнает об этом от Луначарского только 6 августа».
Но было поздно: на следующий день Блок умер… от голода.
Однако, это уже была агония. Первоначальный толчок был дан тем, что Блок написал и обнародовал в начале 1918 года. Надо было остановиться, вздохнуть и подумать, стоит ли это говорить об этом во всеуслышание. «Если Бог хочет наказать человека, то он сначала отнимет разум». Это уже четвертый описанный мной случай, когда великий русский поэт сам себе копает могилу. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Блок. К этому можно присовокупить и истории Маяковского и Высоцкого, о которых, я надеюсь, напишу в будущем.
«Поэты долго не живут,
А те, кто долго – не поэты».
Осталось рассказать о доме-музее Блока в Шахматово, который мы посещали в 2001 году.
Музей-заповедник создан в 1981 году, заповедная территория 307 га, включает территорию усадьбы Шахматово и села Тараканово, где в церкви Михаила Архангела Александр Блок венчался с Любовью Менделеевой.
Шахматово — старинная дворянская усадьба, расположена на склоне долины реки Лутосни, правого притока реки Сестры, на участке Клинско-Дмитровской гряды в 20 километрах к северо-востоку от города Солнечногорска. Рельеф местности сформировался в ледниковый период, и широкие пойменные террасы долины Лутосни — остатки проточного ледникового озера. Эта местность издавна была освоена человеком, о чем свидетельствуют селища финских племен эпохи раннего железа и славянские курганы.
Топоним «Шахматово» используется в этой местности для обозначения населенных пунктов несколько раз. Это Верхнее и Нижнее Шахматово на реке Лутосне, входившие когда-то в одну вотчину. С именем Блока связано Верхнее Шахматово (к моменту приобретения дедом поэта называлось сельцо Шахматово). К концу XIX века Нижнее Шахматово, Никольское тож, было заброшенным помещичьим владением. Сохранилась акварель А.Н. Бекетова, изображающая Нижнее Шахматово. Деревней Шахматово на реке Сестре в XVIII веке владел В.Н. Татищев. Название Шахматово, Долматово тож, носило в XVII веке сельцо близ Пречистенского погоста на реке Лутосне, оно принадлежало князьям Хилковым.
История. Из топонимических гипотез наиболее вероятной представляется та, которая связывает название этих населенных пунктов с именем татарского князя. Действительно, в истории России в XIV и XV веках появлялись князья с похожим именем. В «Истории Российской» В.Н. Татищев отмечал, что в 1383 году хан Тактамыш «послал в Новгород в Нижний ко князю Дмитрию Константиновичу шурина своего, именем Шиахмата...» (в отказных книгах XVII века сельцо названо Шихматово). В конце XV — начале XVI веков ордынским царем был Ших-Ахмат. Краеведы указывают на возможность происхождения топонима от слова «шахма» — стезя, колея. Народная топонимика предлагает версию, согласно которой сельцо было выиграно одним из владельцев в шахматы, отчего и произошло его название.
К 1504 году относится упоминание этой местности в межевой книге как Лутосненского стана. XVII веком датируются сведения отказных и писцовых книг Лутосненского стана о сельце Шахматове: «Лета 1652 апреля в 30 день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича Всея Руси указу и по наказной памяти за прописью дьяка Матвея Набрехина велено Поместного приказу подьячему Семену Молчанову ехати в Дмитровский уезд в Лутосненский стан окольничего князя Венедикта Андреевича Оболенского в сельцо Шахматово с деревнями с пустошьми, что по государеву указу дано было жене его вдове княгине Ографене на прожиток, а вдова княгиня Ографена того своего поместья поступилась пасынку своему князю Григорью Оболенскому, а в них по выписи в Дмитровских книгах письма и меры Андрея Загрязского да подьячего Гаврила Володимирова 1627 и 1628 годов пашни и перелогу и лесов поросли 313 четей в поле... потому ж отказать в поместье сыну его князню Григорью Оболенскому Карзаманскому его поместье... со всеми угодьи, а князю Григорью с того поместья государева служба служить и мачеха своя вдова княгиня Ографена до ее живота кормить». В сельце Шахматово был двор вотчинников со всем дворовым строением, поместье состояло из деревень Гудино, Починок, Молиник на ручью, Харитонщовой Харитоново тож, Костеревой.
К концу XVIII века меняются владельцы Шахматова: межевые документы в 1767 году называют в качестве его владельца помещика Михаила Марсочникова (в документах XVII-XIX веков встречаются разные написания фамилии: Марсочников, Морсочников, Морсошников). П.И. Бартенев упоминает одного Марсочникова, принесшего радостную весть о победе царице. После доклада он упал у ее ног и заснул от усталости. Проснулся он уже в большом чине, пожалованном царицей за службу. После смерти Михаила Марсочникова недвижимое имение перешло к его сыновьям Ивану, Алексею и Василию «по полюбовному между собой разделу». В Генеральных ведомостях Дмитровского уезда (1780-е годы) значится: «...Сельцо Шахматово с принадлежащими сельцами и деревнями общего владения статского советника и камерцмейстера Ивана Михайлова и надворного советника Алексея и артиллерии капитана Василия Михайловичей детей Марсочниковых. В нем крестьянских дворов не состоит... Дачею лежит по обе стороны реки Лутосни и двух ручьев безымянных... Сельцо Шахматове лежит на суходоле, при нем дом господский деревянный и при нем сад регулярный с плодовитыми деревьями яблонями, черной и красной смородиной про господский обиход. Неподалеку от оного сельца состоит пруд; рыбы — караси...».
В связи с тем что Василий Михайлович Марсочников, владевший сельцом Шахматово, был уличен в казенной недоимке в 11 761 рубль, на имение был наложен секвестр (28 мая 1786 года Московской губернской палатой). В 1789 году Василий Марсочников умер, 24 ноября 1790 года был убит крестьянами его сын подпоручик Петр Васильевич Марсочников. Долг числился за родственниками, в том числе за дочерью Марией Васильевной Мельницкой, несмотря на то, что она купила сельцо Шахматово с аукционных торгов. К этому времени относится опись имения (1790 год): «В сельце Шахматово господский дом из елового лесу, в нем четыре покоя, девять окон со стеклами, пол дощатый, потолок бревенчатый, крыша тесом. Да принадлежащий к тому дому погреб с ямником и житницею для поклажи хлеба, в ней четыре закрома, крыты соломой. Изба людская из елового лесу, покрыта дранью, потолок и пол бревенчатые, печь из глины, сбито две лавки дощатые и два окошка слуховые... Да принадлежащий на часть помянутого капитана Василья Марсочникова из общего владения братьев родных... Ивана и... Алексея Михайловых детей Марсочниковых в сельце Шахматове и в деревне Осинка усадебной пахотной полевой сенокосной, в лесных дачах, и во всех местах... земли всего 152 десятины».
Марья Мельницкая духовным завещанием отдала дочери поручице Катерине Дмитриевой жене Абрютиной в вечное и потомственное владение клинское свое недвижимое в сельце Шахматово и деревне Осинках купленное ею с аукциона имение. Но ввод ее во владение опять был задержан в связи с делом ее деда и «за распродажу родительницей трех мужеска и четырех женска пола душ, принадлежавших артиллерии капитану Василию Марсочникову и следующих к аукционной продаже за числящееся на оном Марсочникова казенное взыскание...» В тянущемся несколько десятилетий деле «О взыскании с капитана Марсочникова казенных растраченных денег» имеется опись имения 1812 года, в которой упоминается «господский деревянньш дом о семи покоях без печей новый крыт тесом».
Но перед этим имение перешло несколько раз из рук в руки. «Лета 1818 мая в 3 день поручица Катерина Дмитриева дочь жена Абрютина продала из дворян губернской секретарше Вере Петровне Лужницкой свое недвижимое имение, доставшееся по духовному завещанию, учиненному 1810 года августа 14 дня от матери, поручицы Марьи Васильевны Мельницкой, а она купила с аукционного торгу, состоящее Московской губернии Клинского округа в сельце Шахматове и деревне Осинках, написанных по нынешней седьмой ревизии за мною мужеска пола 2 а женска 3 души... Всех угодий пашенно и непашенно удобно и неудобно землею всякого рода с сенными покосы и особо отхожим Малиновским лугом мерою всей земли означенной в данной родительнице моей Московской Гражданской палаты 1806 года сентября в 4 день 156 десятин 447 сажен... за 6500 руб...».
Лужницкие прожили в Шахматове довольно долго, в метрических книгах Клинского уезда значится владельцем сельца Шахматова Косьма Андреев Лужницкий, у которого в 1827 году родилась дочь Любовь. В 1818 году Вера Петровна Лужницкая заложила Шахматово, 7 мая 1819 года выкупила закладную. В течение нескольких десятилетий она вела дела по размежеванию земель, находившихся когда-то в общем владении братьев Марсочниковых; Лужницкая обращалась с просьбой «оную землю на три части обмерить, через законное посредство казенного землемера, с положением каждой части на план...» Размежевание сделано в 1844 году клинским уездным землемером Васильевым.
Одной из следующих владелиц Шахматова была девица из дворян Ольга Прокофьевна Молчанова (купила его у подполковника Константина Ивановича Река). Деревней Осинки она владела вместе с полковником Марсошниковым. На время ее владения приходятся уставные грамоты на предоставление крестьянам села Осинки надела из помещичьих владений.
Несколько поместий в это время купила Елена Ивановна Богенгард: в 1860 году сельцо Никольское и деревню Шеляково; в 1866 году О.П. Молчанова, по мужу Страхова, продала супруге надворного советника Е.И. Богенгардт «свободное от всякого залога и запрещения недвижимое населенное имение, состоящее Московской губернии Клинского уезда в сельце Шахматове и деревне Осинках, доставшееся... от полковника Константина Ивановича Рек по купчей, совершенной в Тверской палате, ...со всеми землями, лесами, водами и всякого рода угодьями... а мерою той земли 144 дес. 1568 саж., включая и вымежеванные 5 десятин 158 саж., из дачи смежного сельца Никольского... С молотильною машиною и земледельческими орудиями... С господскими строениями и заведениями. Взяла за оное имение денег серебром 3000 руб.» Усадьба была приобретена для перепродажи, потому что через три года 12 и 19 июля 1869 года в «Московских ведомостях» было опубликовано объявление: «Продается красивое по местонахождению сельцо Шахматово, при котором лесу 40 дес., пашни 36 дес., покоса 38 дес., стройка вся отличная, находящаяся от Солнечной станции Николаевской железной дороги в 12-ти верстах. Цена дачи 8500 р. Дачу эту можно осматривать во всякое время».
Шахматово прошло через руки еще двух владельцев, прежде чем было приобретено А.Н. Бекетовым. В его документах сохранилась «Выпись из крепостной Московского нотариального архива книги по Клинскому уезду», в которой говорится: «1874 года октября 16 явились к К.П. Барсову, московскому нотариусу, в конторы его... поверенные жены капитана Ольги Николаевны Языковой... муж ее капитан Николай Васильевич Языков, живущий в Москве Прючистенской части 2 квартала в доме Челищева... и поверенный действ, ст. советника Андрея Николаевича Бекетова... кандидат прав А.Ф. Марконет...
Жена капитана О.Н. Языкова продала Бекетову собственно ей принадлежащее, свободное от всякого залога и запрещения недвижимое имение, состоящее Московской губернии Клинского уезда в сельце Шахматове и деревне Осинках, доставшееся ей, Языковой, от жены губернского секретаря Александра Васильевны Андреевской (по купчей крепости, утвержденной исправляющим должность ст. нотариуса Моск. охр. суда 5 февраля 1873 года)... Продажу сию она, Языкова, учинила: 1. Со всеми землями, лесами, водами и всякого рода угодьями, по дачам, переписным и отказным книгам и по всяким крепостям, к тому имению принадлежащим. Мерою всей земли вообще удобной и неудобной в сельце Шахматове и дер. Осинках в продажу сию поступает 120 десятин 368 сажен. 2. С господским строением и заведениями в том имении, ей принадлежащими. Взяла она, продавщица Языкова, с оного покупщика Бекетова за означенное имение 5 тыс. руб. серебром».
В 1874 году по рекомендации друга семьи Д. И. Менделеева А. Н. Бекетов приобрел усадьбу «Шахматово». Сам Менделеев уже несколько лет жил в соседнем имении Боблово. Некоторые сведения о состоянии усадьбы, основных постройках и их характере дают дела по страхованию имений. В 1897 году главный усадебный дом в Шахматове был описан как «строение деревянное, одноэтажное, с мезонином, крытое железом, на каменном фундаменте, длиною 7 1/3 саж., шир. 4 2/3 саж., стены снаружи обшитые тесом, местами с резными украшениями, выкрашенные; полы дощатые с накатом, частью окрашенные масляной краской, комнаты оклеены обоями; двери и оконные рамы (зимние и летние) сосновые, окрашенные масляной краской с медными и железными приборами; лестница в мезонин сосновая; печей 3 голландских изразцовых; ...пристройка деревянная, крытая железом и тесом; внутренняя отделка такая же, как в главном доме, 1 голландская изразцовая печь». Описаны и другие постройки усадьбы: флигель, кухня, погреб деревянный, каретный сарай, амбар, людская и др.
После смерти в 1902 году Андрея Николаевича и Елизаветы Григорьевны Бекетовых владелицами Шахматова стали их дочери Софья Андреевна и Мария Андреевна Бекетовы, Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух (мать поэта). Позже Александра и Мария выкупили у Софьи Андреевны причитающуюся ей часть Шахматова и совместно владели усадьбой до конца ее существования.
Всероссийскую славу усадьбе Шахматово принесло пребывание здесь великого русского поэта Александра Александровича Блока. Еще до рождения будущего поэта Бекетовы создали своеобразную творческую атмосферу, которая впоследствии воспитывала Блока. Это относится, может быть, в большей степени к жизни в Шахматове (сюда семья приезжала из Петербурга на летний сезон). Сохранились рисунки усадьбы, построек, выполненные дедом А.Н. Бекетовым и теткой Е.А... Бекетовой, самим А.А. Блоком. Облик Шахматова отразился в стихах, повести Е.А. Бекетовой «Не судьба», в автобиографических записках деда. В ботанических походах по окрестностям Шахматова вместе с дедом-профессором принимал участие маленький Саша Блок. Бабушка Елизавета Григорьевна Бекетова и ее дочери Екатерина, Александра, Мария занимались переводами, гонорары от которых, по словам Марии Андреевны, в значительной степени употреблялись на содержание имения. В столовой во время обеда велись разговоры о литературе, искусстве. Гостями Шахматова в разные годы были Д.И. Менделеев (именно по его рекомендации и было куплено имение), поэты Андрей Белый, Леонид Семенов, С.М. Соловьев, Нина Петровская, Эллис и другие.
В имение деда Блок впервые был привезен в возрасте полугода весной 1881 года (в поэме «Возмездие» поэт образно воспроизводит первое появление в шахматовском доме). С той поры каждое лето он приезжал в подмосковное сельцо. Впервые шахматовские впечатления отразились в прозаических сюжетах, помещенных Блоком-гимназистом в рукописном журнале «Вестник». Он приезжал сюда зрелым человеком, известным поэтом. Важное место в пьесе «Песня Судьбы» занимает образ дома: «На холме — белый дом Германа, окруженный молодым садом, сияет под весенним закатом, охватившим все небо. Большое окно в комнате Елены открыто в сад, под капель. Дорожка спускается от калитки и вьется под холмом, среди кустов и молодых березок. Другие холмы, покрытые глыбами быстро тающего снега, уходят цепью вдаль и теряются в лысых и ржавых пространствах болот. Там сливаются с холодным, ярким и четким небом...»
На юного Блока, проводившего летом много времени в усадьбе, значительное влияние оказал дед, с которым ему нравилось бродить по лугам, лесам и болотам, изучая растения. Именно здесь будущий поэт полюбил удивительную и многогранную природу своей родины, увиденное и прочувствованное в усадьбе стало базой для его произведений. В 1910 году Блок перестроил усадебный дом, трудился он и над благоустройством прилегающего парка. Последний визит поэта в Шахматово состоялся в 1916 году, годом позднее сюда приезжали мать Блока и ее сестра. Поэт в своих произведениях «На железной дороге», «Всё это было, было, было» упоминал шахматовские окрестности.
С усадьбой связано большое количество лирических произведений Блока — как по месту написания, так и воссозданию шахматовских реалий. Некоторые разделы первой книги «Стихи о Прекрасной Даме» названы по месту создания — Шахматово. «Природные», «лесные», «болотные» мотивы поэт разрабатывал в шахматовские лета 1904 и 1905 годов (цикл «Пузыри земли» в книге «Нечаянная Радость»). В июле 1908 года здесь написаны 3 стихотворения из цикла «На поле Куликовом». Тогда же был переработан третий акт драмы «Песня Судьбы», ранее вчерне закончена драма «Король на площади». В окрестностях Шахматова «под Руновым на камне» начата поэма «Возмездие». Летом 1911 года в творческой лаборатории поэта формировались второй и третий тома Собрания стихотворений, складывались циклы, дорабатывались отдельные стихотворения.
С восприятием Шахматова неразрывно связаны становление, художественное воплощение темы Родины, дома. В этом отношении важна предпринятая Блоком попытка «домостроительства» — ремонта и переделки шахматовского дома в 1910 году. М.А. Бекетова писала: «Дом решено было ремонтировать и внутри, и снаружи: перестилали полы, чинился фундамент, ставились новые печи, дом красили снаружи, переклеивали внутри, крыша из красной стала зеленой, как была при первоначальной покупке Шахматова... И наконец — пристройка. Над просторной комнатой старой боковой пристройки воздвигли такую же в виде второго этажа. Все это покрыли новой крышей, а из верхней комнаты, предназначавшейся для самого хозяина, образовался переход в мезонин, где Ал. Ал. устроил библиотеку... Из верхней новой комнаты пристройки, где поселился Ал. Ал., открывался далекий вид».
После лета 1910 года приезды Блока в Шахматово стали менее продолжительными. В последний раз он побывал здесь 19-21 июля 1916 года: заехал к матери перед уходом в армию. Летом 1918 года здесь еще жили А.А. Кублицкая-Пиоттух и М.А. Бекетова, это был последний приезд владельцев. Оставшаяся без присмотра усадьба была разграблена крестьянами из окрестных деревень, часть вещей продана с торгов, шахматовская библиотека вывезена в находящиеся неподалеку Мерзлое и Ново. Местные крестьяне дабы скрыть следы преступления подожгли дом. Это произошло в июле 1921 года, за месяц до смерти Блока. Знал ли он об этом? Пожар разрушил все постройки и нанес вред усадебному парку, однако чудом уцелели некоторые растения, которые можно увидеть и в наши дни. В советское время почитатели таланта поэта приезжали в Шахматово, чтобы увидеть, где он жил и творил, отдельные энтузиасты собирали материалы о местности и искали сохранившиеся предметы, располагавшиеся ранее в усадьбе. В Шахматово устраивались праздники поэзии, в которых участвовали известные поэты и писатели того времени.
Первые попытки изучения и описания Шахматова были предприняты членами Блоковской ассоциации при Государственной академии художественных наук. По ее заданию летом 1924 года в Шахматове побывал, описал остатки усадьбы, составил список шахматовской библиотеки П.А. Журов. Источником для воссоздания Шахматова можно рассматривать работы М.А. Бекетовой 20-30 годов, одна из которых так и называется «Шахматово. Семейная хроника». Большую коллекцию шахматовских реликвий собрал коллекционер Н.П. Ильин (хранится в музее-квартире А.А. Блока в Петербурге). В Шахматово приезжали художники Т.А. Маврина, И. С.Глазунов.
В связи с повышением интереса к творчеству Блока, подготовкой 100-летнего юбилея поэта было обращено внимание на подмосковную усадьбу. Более чем через полвека после гибели Шахматова Министерство культуры РСФСР издало приказ «Об увековечении памяти А.А. Блока» (№ 552 от 24 мая 1976 г.), в котором к юбилею 1980 года предполагалось восстановить усадебный дом и флигель, разработать проект благоустройства территории с восстановлением всех зеленых насаждений, пруда, колодца и т.д. В июле 1976 года были начаты исследовательские работы Всесоюзного производственного научно-реставрационного комбината: изучение материалов архивов, проведение раскопок на усадьбе и т.д. 16 сентября 1981 года Совет Министров РСФСР принял постановление № 518 «О мерах по восстановлению памятных мест Подмосковья, связанных с жизнью и творчеством поэта А.А. Блока», на основании которого приказом Главного управления культуры Мособлисполкома от 3 сентября 1984 года был открыт Государственный историко-литературный и природный музей-заповедник А.А. Блока. Его центральной частью стала усадьба Шахматово.
Первые попытки восстановления усадьбы были предприняты в 1980-е годы, воссозданный усадебный дом стал принимать посетителей в 2001 году. В отзывах побывавших в музее часто можно встретить упоминание о том, что дом поэта очень органично смотрится, у многих нет ощущения новодела, значит реставраторам вполне удалось передать атмосферу той эпохи. В своей работе специалисты опирались на воспоминания жителей и гостей усадьбы, сохранившиеся фотографии, рисунки и документы. Восстановлены также и другие усадебные постройки, к примеру, флигель, кухня, погреб, амбар, конюшня. Радует посетителей и воссозданный усадебный парк, в котором так любил находиться Блок.
Музей-заповедник также объединяет другие соседние усадьбы, связанные с поэтом, в усадьбе И. В. Тараканова находится церковь Михаила Архангела, в которой проходило венчание Блока и Любови Дмитриевны Менделеевой — дочери известного русского ученого Дмитрия Ивановича Менделеева. Музей Блока в Шахматово входит в состав Государственного мемориального музея-заповедника Д. И. Менделеева и А. А. Блока. Образ этого храма можно встретить в стихотворениях поэта. Помимо восстановленной церкви здесь можно посетить здание земской школы с экспозицией, посвященной творческому пути поэта. В еще одной усадьбе Боблово открыт музей, посвященный Менделееву.
За время существования музея была разработана схема его развития, определены охранные зоны, подготовлена научно-проектная документация на восстановление усадебных построек, садово-паркового ансамбля, пруда. Проведена работа по расчистке шахматовского парка, в результате чего выявлена его историческая планировка. В 1993 году восстановлен пруд на усадьбе, ведутся работы по реконструкции шахматовского дома и флигеля (возведенных в основных архитектурных конструкциях). Проектом предусмотрено восстановление главных мемориальных объектов усадьбы, воссоздание усадебного комплекса и использование его как объекта музейного показа в целях пропаганды жизни и творчества А.А. Блока.
Экспозиции и мероприятия. Основу коллекции музея составляют предметы мебели, быта, книги, собранные семьями Бекетовых и Блока, экспозиции рассказывают об особенностях жизни и судьбах его обитателей, важное место занимает выставка, посвященная личности и творчеству поэта. У посетителей есть возможность увидеть восстановленную рабочую обстановку кабинета Александра Александровича, мебель того времени. Воссоздана обстановка и комнат дедушки, бабушки, жены поэта, посетителям показывают гостиную и библиотеку.
В экспозициях музея представлены рисунки, фотографии и рукописи, картины известных художников, принимавших участие в создании декораций для семейных домашних постановок. По сохранившимся воспоминаниям, в семье были свои кулинарные традиции и особенные рецепты, которые делали жизнь в Шахматово уютной и приятной. Экспозиция, расположенная в кухне, дает представление о кухонной утвари тех лет, блюдах и семейных традициях. Желающие подробнее познакомиться с детским периодом жизни Блока, могут заглянуть во флигель, в нем размещается выставка, посвященная этой теме.
Путешествие в мир поэта было бы неполным без посещения парка, здесь сохранились крупная куртина сирени, желтая акация, одичалая турецкая гвоздика, лилия-саранка и другие растения, которые были здесь еще при жизни поэта. Любителям животных стоит посетить восстановленную конюшню и познакомиться с ее обитателями. Музей предлагает верховые прогулки на лошадях по любимым местам Блока. В Шахматово также живут хаски, с которыми особенно любят общаться дети, желающие могут прокатиться на собачьих упряжках.
В усадьбе ежегодно проводятся различные мероприятия — рождественские гуляния с хороводами, конкурсами и подарками, народные гуляния с состязаниями на Масленицу, фольклорные праздники, фестиваль цветения сирени с концертной программой и старинными играми, праздник поэзии, празднование Нового года».
Мы были здесь в 2001 году и застали дом уже восстановленным. Но народу практически не было. Видимо, еще было неизвестно о том, что уже музей открылся. Нас, конечно, впечатлила история о том, что дом был сожжен окрестными крестьянами в революцию. Это напоминает судьбу мелиховской усадьбы Чехова, в которой мы были через 2 года в 2003 году.
Если Вас, неизвестный читатель, заинтересовало это произведение, то, пожалуйста, напишите пару слов atumanov46@mail.ru