Говард Петерсон с отвращением слушавший напряженно-игривую реляцию Пупсикова о том,
что тот вчерашнего не ест,
незамедлительно понял одну важную эссенцию всуе.
Что, сначала-то,
– впрочем, давно уже прежде,
– его конечно же несколько-то занимал тот оный вопрос,
насчет вчерашнего, но в данный момент секунды,
вопрос известно перекрутился начисто в кольцо.
Пупсиков, - и это решено, - осознанно не уважает чужое внимание слушать.
И больше того, Пупсиков реверсирует искренность понимания Говарда Петерсона.
Хочу подметить.
Уничтожая желание погружения в те рутины: дряхлую, пошлейшую и заскорузлую.
Ака мысль которой лепит донельзя.
И с аффектацией юношественной.
Он возносит на предел исконных мечтаний сей абзац о вчерашнем недоеденном.
Даже вчуже гадко становится от такой дичи нелепейшей.
Право слово.
Конечно Петерсон бунтовал.
И он вечен и прав.
Ведь он вчерашнее ел, и ел вчера, а это косвенно касается омута разговора о главном.
Какая безобразная бессмыслица.
Неадекватно много раскрывающая само-суть выстраданного.
Может кроиться в разуме указующего на еду с вчерашнего стола.
Это просто невозможно, донельзя.
Все.