Реальная история, в небольшой художественной обёртке.
Граница между светом и тенью — ТЫ.
Станислав Ежи Лец. Польский философ, писатель.
1.
Сначала тявкнула собачка, потом жена, в спину уходящему мужу:
— За одно, пройди, глянь, салон «Здоровье» открылся? Хочу губки чуть подколоть. (Красуется у зеркала, трогает морщинки)-да и подбородок... шейку чуточку подтяну. Как смотришь на это, а?
— Самым страшным образом! Будешь уродиной, как эта… как её… ну, артистка…(называет) — Ей-богу, без слёз не взглянешь. Красиво… естественно старей, как великая Чурсина… видела же фильм? А руки куда денешь?.. С ума уже сошли совсем… (натягивает маску, в неё уже бурчит) — и кто этот вредитель, кто придумал такое...
Хозяину квартиры, в спину, сухо летит, доносится:
— Ничего ты не понимаешь... деревушка-деревня. Да, мой забияка-шалун… (хватает на руки пекинеса, идёт на балкон, курить, сознательно стареть, травиться)
Пётр Павлович, вывалившийся из многоэтажного «улика», тепло встретил нарождающийся солнечный день, прищуренным глазом считая живые единицы очереди за молоком, (в основном пожилые) «Чёрт! Пятнадцатый уже!»
Огибая мусоросборник, удивлённо моргнул, часовым застыл, не ожидая такое увидеть. Перед мусорными баками грустно покоилась стопка книг, аккуратно перетянутая бечёвкой. Собрание сочинений Паустовского Константина Георгиевича, в 10 томах. Зелёненькие, совсем новенькие, толстенькие книжечки, печально прижались друг к дружке, на свою погибель, ожидая равнодушный шумный мусоровоз, затхлую свалку, каркающее вороньё, тлен.
«Какая жуть! Какая дикость! А ещё весь мир учим жить…» — думал торопливый человек, унося это добро в свой подъезд, в закуток, пока отлучится, — молока в бидон наберёт.
2.
Набрал. Перед квартирой, восхитительным стоит, в пипку жмёт, звонит. В глазах тёплая радость, тайна, свет предвкушения. Ему в халате, в тапочках, прямо в грудь, прямо в удовлетворённое «физио», лицо:
— Стоп!.. Стоять!.. Где взял?.. (в глазах хозяйки зажигаются поисковые прожектора)
— На мусорке! (на лице квартиросъёмщика медленно тухнет свет)
— Гэть, обратно на мусорку! Тянет вечно всякую хрень домой. Там крыс полчища! Да, и люди разные, возможно, какие заразные. Может издания твои «девятнадцатым ковидкой» вместе с хозяевами переболели, или разрушительной аурой пропитались. Хочешь нас всех заразить?
Пётр Павлович, начинает стыдить жену, оживляя ей память. Как они раньше с ней, занимали с ночи очередь в книжный магазин. Напомнил, как та, всяческими путями хотела наладить сердечный контакт, дружбу с добросердечной, начитанной Антониной Сергеевной, — пожилым продавцом, чтобы «последние» иметь. Как приносила той самодельные вкусные торты, чтобы искренне подружиться, Конан Дойля, с Шолоховым забрать, как и всяких других великих…
Но, жена неприступна, в глазах металл:
— Вот, только ремонт начнём, и твой Дойль, и твой Шолох будет там же. Зачем мне пылесборники дома собирать, и так дышать нечем… одни машины под окном.
Пётр Павлович, совсем печалится, тускнеет, говорит:
— Лизонька! Моя ты хранительница очага, нашего с тобой многолетнего счастья. Скажи, что поменялось в твоей жизни, что ты стала такой?
— Какой? (супит брови, в складочку морщит лоб)
— Бесчувственной, сухой! Это же книги… это же сам Паустовский. Вот внучка приедет…
(Ему словно кувалдой сверху)
— А Светланке, твои сочинения, тома, вообще… я бы сказала тебе. Она, свой гаджет на твои миллионы Паустовских не променяет. Да! Я тебе напоминаю. Не забыл, что она просила на день рождение ей купить… уже самой последней модификации. И попробуй ей только откажи…
Женщина, на глазах добреет, поправляет супругу воротник, уже мяукает:
— Петюнь! Ну, давай не будем злюками-буками. Не приживутся уже эти книжечки у нас. Никто их читать е будет. Времечко ушло. Цифра, искусственный разум, хаос наступает.
— Я, буду!
— Да не будешь. Ты из интернета не вылазишь, там живёшь, мышцами чахнешь, полнеешь, дряхлеешь, ай!
Муж стыдливо прячет глаза, «совкает» носом.
— Ты лучше доброе дело сделай. Отнеси куда-нибудь благотворителем… ну не знаю… в школу ту… или в больницу, на Октябрьскую.
3.
Жена ушла в салон. Собака грызёт кость, а Пётр Павлович чипсы, завтракает, мучает телевизор, выщёлкивая очередной канал.
«…Наша партия, состоит из высокопрофессиональных специалистов, учёных, аналитиков, экономистов (напротив — перебивает краснощёкий оппонент, трибун) — и коррупционеров! В зале начинается безумный ор-р! — За клевету! За клевету непременно в «кутузку», на эшафот, ссылку! У-у-у! Ату!.. Ату!.. Ату!..»
Зритель, нервозно ищет другой канал.
«…Замоскворецкий суд Москвы признал законными требования прокуратуры о взыскании с депутата Госдумы от «Единой России» Сергея Сопчука доли в компании «Терней Золото», которая могла принести доход более 38 млрд рублей. Об этом сообщает «Коммерсант» со ссылкой на материалы дела. В данное вре…»
Пётр, абсолютно не удивляется новости. Не жирным мизинцем вновь клацает, тупо пялится, жуёт.
«...Вот вы сказали, что в ту ночь, вы ему дали. Мой вопрос: «Два, или три раза дали?»
Рыжая девочка, смущённо теребит застиранный рукав кофтёнки, пожимает плечами, мямлит: «Два!»
«Ответ принят: «Два» Ответ — Ложь!»
Мужчина хватает управление, нервно тыкает, жутко матерится, жмёт.
«…Руководитель Федеральной антимонопольной службы Игорь Артемьев заявил, что большинство россиян переплачивают за коммунальные услуги примерно в два раза. По его мнению, тарифы ЖКХ в большинстве регионов завышены. Он отметил, что бывает ситуации, когда в двух соседних деревнях тарифы на воду могут отличаться более, чем в 50 раз…»
Пётр Павлович, гневно выражается, щёлкает другой, совсем теряя аппетит и надежды хорошо ещё пожить.
«… А сейчас, мои дорогие друзья, мы вам будет с Ароном Давидовичем Никельшморгом, рассказывать за обрезание! Да! Да! Мои дорогие телезрители. Вам не послышалось! Обрезание!!!..» (наглая кукловидная шоуменка, с вычурным бантом на груди, сияет)
Хозяин бросает кашу, не моргая, смыкает медленно рот. А на экране, в это время, она же, просит даму из зала, одетую в свитер с высоким воротником, выйти на сцену, и продемонстрировать половой орган. Зрелище гротескное: ворот поднят до максимума, а голову красной от стыда женщины, ведущая с упоением посыпает цветным конфетти. Зал ликует! На хозяйке «спектакля» улыбка до серёжек, до аккуратненьких ушей.
«Какой духовный террор! Какое сознательное оболванивание, — запечалился инженер, неудовлетворённый аппетитом, «продуктами» на столе, и, из голубого ящика, — приступая к компоту, трогая пульт, расходуя последнее терпение…»
В телевизоре уже ясновидящая женщина. Её образ слегка печален, весь в заботе о несчастных, с указанием контактных телефонов. В это время, одна из страждущих звонит, изливается, скулит, помощи просит.
«…А на булавочке был ржавый налёт? — Да! Был! — А когда вы по времени её обнаружили в дверях? — Неделю назад! — У вас от мужа осталась какая-нибудь одежда, фото? — Да, конечно… вот, передо мной лежат. Трусики и карточка! — Очень хорошо! Положите прямо перед собой, закройте глаза, и сильно-сильно напрягитесь, в мыслях, метлой отгоняйте вашу разлучницу от мужа (на экране следуют манипуляциями руками) — Вы, куда исчезли… дамочка!.. дамочка! Вы где уже сидите? — Ой, я-я… уже на очке? Простите! — Не поняла? На чём? — На унитазе! Спасибо вам большое… а то сходить никак не могла! — Вот видите!?.. (ели сдерживает улыбку) — Наши возможности безграничны!
«Господи! Целый канал шарлатанам отдали. Лучше бы деткам или несчастным старикам подарили…» — совсем загрустил Пётр Павлович, натягивая кепку, на лысеющую уже голову, уже точно зная, куда понесёт.
4.
— И вы меня из-за этого вызывали? от работы отрывали... Человек в белом халате угрюмо смотрит на мужчину, на весомую его стопку, дымит, курит. — Да, больным тяжело будет читать ваши произведения. Если бы маленькие… знаете… такие дешевенькие любовные романчики, типа Донцовой, Поляковой. Почитал, забыл, и не надо думать. Куда не шло! А эти тяжёлые, сложные, напрягай больные мозги жутким психологизмом… уборщице тягай… нет, не надо!
— Это же Паустовский, понимаете! Многие, только здесь смогут найти времечко, чтобы с ним близко познакомиться... Его же на «Нобелевку» четыре раза номинировали.
— Да мне хоть Булгаков! (бросает окурок) — В школу напротив, отнесите.
(исчезает в дверях больницы)
5.
— Паустовский?.. — Зачем?
— Ну как?.. — Читать школьникам. Полное собрание. (растерянно смотрит на своё зелёное дитя у ног, опутанное верёвкой, переминается)
— Что по программам проходим, всё в библиотеке есть. Честно… не люблю его (пренебрежительно кривит губы, крутит головой, поправляет манжет, мимо пробегают дети) — Алексеева! Зайди ко мне после уроков. Мне надо твоего отца-плотника непременно увидеть. — Мужчина… а вам совет… отнесите это добро в детский дом, к Овечкиной. Она всё берёт. До свидания.
Уже за спиной «благотворителя»:
— Сытин! Я тебе, сколько уже раз говорила, не плюйся… и что это за выражение, «схавал». Хайрутдинов, не приставай к девочке, видишь же, она тебя боится…
6.
Над городом пронёсся шумный турбореактивный самолёт, закашлялась старая ворона, клювиком очищая грязь с лапок, восседая на огромном красочном баннере-плакате. Пётр Павлович, остановился, стал читать: «Оставайтесь ДОМА, это сейчас самое безопасное место» Под фотографией приятной женщины, надпись: «Татьяна Петренко. Врач-инфекционист» В самом низу, корявыми, но большими буквами, из баллончика дописано: «Милочка! Оплати мою ипотеку, и я останусь!» Пётр, сменив маску, вновь поплелся по любимому городу.
7.
— Вы что... — серьёзно?
— Вполне!
— Вы, вообще, представляете, какие здесь детки, а?
Пётр Павлович, крутит головой, в окна смотрит. Они словно «мухами» облеплены несчастными детишками. Зрят на странного дядечку. Он что-то принес… кому ж из этой оравы достанется. В каменных глазницах серого здания, детки спорят, смеются, печально висят, ждут.
— Если бы вы фанты, колы или гамбургеров принесли (показывает рукой на Макдональдс) — Это было бы дело.
— Но ведь это всё вредно! — вскидывает брови странный гость, такой чудной благотворитель.
— Было бы вредно, не продавали! До свидания!
8.
Уставший Пётр Павлович, на коляске бережно везёт Паустовского, прыгая по лужам, по грязи, только успевая уворачиваться от жирных и толстых колёс дорогих иностранных машин.
Замер перед школой милиции, перед КПП. Подумал, почесал макушку. «А была, не была! Будущие офицеры, закона блюстители. Так сказать, для общей образованности, культуры…»
— Товарищ майор! Здесь Паустовского принесли!
— Пьяный!.. С какого курса?.. Какой группы?..
— Д-а, нет… товарищ майор. Это писатель... трезвый! (смеётся, с ног до головы осматривая странного посетителя)
Скромный Пётр Павлович, тактично шепчет, поясняет:
— Простите, товарищ сержант, это сам Константин Георгиевич! Его книги, тома.
— (с того конца связи, неприлично, в рифму спрашивают)
— Читать вашим курсантам на досуге, — не отступает гость, ближе подступив к курсанту.
— Герасимов! — Зачем? И кто этот меценат, что принёс макулатуру. Запиши полные данные. Что-то мне не нравится всё это. Я сейчас помощника пошлю, посмотрим, что за типчик…
9.
Пётр Павлович, обходив полгорода, приволок уже к вечеру ценный груз обратно. Оставил в закутке. Поднялся. Увидев «обновлённую» лицом жену, отпрянул.
А она, вильнув задом, исчезая с глаз:
— Только молчи! Мене не интересует твоё мнение!
— Господи! Спаси мою внученьку от этого безумия! — вздыхая, сказал хозяин жилплощади, вваливаясь в свою комнату, к компу, к дивану. Где он будет уже в тысячный раз, думать о смысле жизни, теперь ещё о её «утиных» губах, в целом, — уже искусственном лице, возможно, уже искривлённых мозгах.
10.
Через два дня, была суббота, — открытие охоты. Любимое время Петра Павловича. Он оживает, когда выдвигается на природу, на зайца, на божий простор, к большому воздуху.
Вывалился из угрюмого «муравейника», глянул на светлеющее уже небо, спешно пошёл, и тут же замер. Под прицепным устройством автомобиля богатого соседа, подпоркой держали очередной «левый» груз, его тома, его сердечная заноза, боль.
Охотник, что есть мочи, поднял «направляющую», и ногой, выбил измазанного, уже «израненного» Паустовского на свободу. Нечаянно получилось, прямо в жирную грязь. Отнёс на лестничную клетку, с нежностью обтёр, поставил рядом с ящиком, прикрыл.
11.
Издалека слышно, как в степи гул стоит. Впереди городская свалка. Она огорожена, сеткой «рабица», в пять метров высотой. Ветром полиэтиленовые пакеты закидывает на проволочную ограду. Они цепляются, на ветру гудят, воют, жуткий шум издают.
Пётр Павлович, знает, там заяц всегда бывает в кушерях, в заросших рвах. Как и думал, так и получилось. На выстрел вышел странный, немолодой уже человек. Оказывается «хозяин» этого мусорного полигона. Какое было удивление у инженера, когда он увидел «фазенду» Николая Степановича, из картона, из фанеры, из пластика, из металла, зайдя к тому, по приглашению в гости.
— О-о! Какая у вас здесь библиотека... Никогда бы не подумал, что здесь может быть жизнь, — сказал охотник, глядя на чёрное вороньё, кружащее поодаль, над свалкой.
— Интересно, а Константин Георгиевич есть?
— Паустовский?.. Великий мастер светлой печали!
— Он самый!
— Пару книг… там, в правом углу, — кричит усатый седой мужик, тщательно выбривая лицо перед большим обрамлённым зеркалом.
— Я бы его «Повесть о жизни» с удовольствием перечитал. — Читали?
Пётр Павлович мнётся, дёргает плечами:
— «Далёкие годы», только помню… и так... рассказы кое-какие.
— Роман «Дым отечества» мне в своё время нравился. А потом, приложился вновь. И уже не пошло… У меня бывает так… (стучит-моет станок в стакане)
— Знаете милейший, Пётр Павлович! Мне, владельцу двух дипломов с «высшим», в своё время, если бы сказали, что будут книги люди на свалку так выбрасывать, я бы тому в морду заехал. Вот, вчера вывалили «Роман-газеты» за десять лет. А ведь там... (вздыхает) — кого только нет!.. Осталось немного добрать всего Льва Николаевича, и Айтматова с Пришвиным.
Гость, начинает рассказывать свои похождения с Паустовским, оглядывая жилище умного человека. В чехле спрятана цивильная одежда, тут же начищенные ботинки, кожаный портфель. Телевизор (бутафория) для законченного вида современного жилища.
Печка буржуйка, ели-ели тлеет, жар ещё даёт, закопченный чайник греет.
— А у вас здесь уютно. А сколько картин?.. И даже иконки… даже этот есть? Смотри-ка... даже новенький Есенин, в каком хорошем переплёте.
— Я люблю его! Я ведь деревенский, из-под Смоленщины. А ведь даже и не верится, что товарища в тридцатые годы запрещали. Сейчас выбрасывают! Вот и думаешь, что лучше, а? Как и Достоевского, и всё из-за того, что Владимира Ильича от него тошнило.
Взлохмаченный хозяин возвращается, ищет глазами книгу. Листает. «А-а... вот братец, почитайте Фёдора Михайловича!»
«Революционная партия тем дурна, — читает охотник, присаживаясь в мягкое кресло.
— Что кровь у них дешева. Как ни уравнивай права революциями, но до полного удовлетворения не доровняетесь. Революция, кроме конца любви, ни к чему не приводила…» — Как точно сказал… а? Я даже и не слышал это. Спасибо! — бережно кладёт книгу на место.
— А сколько дешёвого современного бульварного писания сюда вываливают. Простите! Вам может, будет неприятно. Но я ими печку топлю. Стыдно… но ведь как хорошо эти мысли горят, бесследно. У таких, даже зола другая. Скажите, Пётр Павлович, как так вышло, что мы получили такое? Когда культуру сознательно отодвигают на задворки, а?
12.
Гость, вступает в дискуссию, приводит в пример точные слова академика Дмитрия Лихачёва, поглядывает на часы, на солнце.
— Вы же охотник... У меня там… в ящике, за диваном, за ковром, хранятся ваши журналы: «Охота и охотничье хозяйство» по-моему, лет за пять. Надо если… пожалуйста заберите. Я их аккуратно храню.
— Бесценные! — вздыхает охотник. — Там ещё печатались те, кто разбирался в этом хозяйстве… а не то, что сейчас…
— Да, что вы, голубчик! Я смотрю, и во всём так, в любой области... Редки профессионалы, трудно сыскать истинных специалистов. В прошлом году пошел, в производственное объединение «Азимут», говорю: «Умею, знаю само «нутро». Работы печатал, за границей знают. В своё время даже предлагали «туда». Пётр Павлович, но мы же с вами, истинные патриоты. Воспитаны так! (замолкает)
— И что?
— А что-что? Говорит: Годами не подходите. Здоровьем, истлевшими психологическими ресурсами. Его мои знания совсем не интересовали. А сам смотрит на меня свинцовыми глазами, и понимаю, что простого уравнения не решит. Потом, от сотрудников узнаю: «Этот руководитель, имея недвижимость и всю родню в Британии, в пятницу сделал утреннее совещание в семь. Чтобы потом, в «одиннадцать» улететь уже к своим, туда, на истинную родину. Многим, областным, пришлось уволиться... не успевают к семи.
— А как вы без жилья остались?
— Банально просто. Помните, одно время нашумевшая история про нотариальную мафию. Как стариков без жилья оставляли. Там ещё крупного генерала, вроде даже герой труда, — сынок был замешан. Полковник Баранец!.. Читали такого?.. Он, об этом было, писал... В интернете можете глянуть, если не удалили! Вот и мою маму облапошили, теперь уже покойную. Я тогда в экспедиции на Памире был. Хотел с «бывшей» сойтись. Да поздно… другой… главный мясник на рынке. А что? Голодной хоть не будет…
— А дети?..
— Сын… принял тайком ислам, в Ирак уехал. И пропал. Вот уже 17 лет тишина. Ненавидел сильно американцев. Хотел, с ними воевать… глупое дитя…
— Я вам зайца оставлю… с картошечкой, с чесночком хорошо получится. Спасибо вам, Николай Степанович, за душевную беседу. Приятно с воспитанным и культурным человеком времечко потратить. Сознаюсь, таких, как вы, всё меньше и меньше встречаю на жизненном пути. «Высокое», знаете, сейчас многих утомляет. Меркантильность и бытовуха многих заедает... — А вы куда собираетесь?
— Математику помогаю подтянуть одному умному и способному мальчику. Будет в мою «бурсу» поступать. Надо же на что-то жить. Если есть возможность, завезите машинкой Константина Георгиевича. С удовольствием найду ему место. Пока жив, не дам сгнить…
13.
Уже прилично завернуло солнце, пели птицы, под ногами шуршала сухая трава, впереди маячил бурлящий город. По «пьяной» дороге шли два человека. Один с ружьём, другой с портфелем.
— Вот… мечтаю на концерт Схиархимандрита Серафима Бит Хариба попасть. Билеты сегодня обязательно должен купить. Не поверите, Пётр Павлович, я пение его коллектива, во сне слышал.
— Простите! Невежа!.. Не знаю даже такого.
— Да, вы что? Вы же в компьютере сидите… не видели?..
— В нём, можно разное видеть.
— Вот, в том то и беда, мой дорогой друг, что не то смотрите, не то видите... Обыватель в грязи лазит, грязью обрастает, о душе совсем не думает. Ему липких зрелищ подавай, разоблачений, а наивным и глупым, ещё и революций.
От быстрого хода, смахивает капли пота со лба, крестится, продолжает:
— Это тот, кто служит литургию на арамейском языке, на котором говорил сам Христос. Хочу, чтобы душа хоть на миг вознеслась к небесам. Могу же себе позволить, живя в таких условиях, а? (улыбается, в глазах надежды свет, за ним бесконечный простор русской земли)
Путники на развилке расходятся.
— Не вешайте настроение на крючок, Пётр Павлович! Пока Паустовский ещё есть, пока отец Серафим живет со своим ангельским голосом, да и мы, такие с вами неравнодушные, не всё потеряно! Привозите! Посидим… на ночные звезды вместе посмотрим, пофилософствуем, по граммульке опрокинем.
14.
Была ночь, в тесной комнате жил уже сон, воздушное успокоение. На потухающую улицу, на одинокую пару влюблённых, под ярким фонарём, с подоконника грустно смотрел Бегонии, цветок. Из колонок успокаивающе тянулась бесконечная ассирийская песнь, а уставшему Петру Павловичу, снился улыбающийся Константин Георгиевич.
Большой человек обнимал его за плечи, колол щеку небритой щетиной, расцветал исхудавшим лицом, с любопытством, в самый упор, рассматривая необычного инженера, своего стойкого спасителя, запальчиво выговаривая: «Спасибо тебе сынок! Сердечным, неравнодушным вырос, сохранился!.. Спас!»
6 февраля 2021 г.