Первого сентября, после летних каникул Виктор Башкатов, как и положено, явился в институт на учёбу. Студентов собрали в большой круглой аудитории. Пришёл ректор со прихлебатели и сделал официальное заявление, что занятий не будет, начало учебного процесса переносится на первое октября – в связи с поездкой в колхоз на сельскохозяйственные работы. Все курсы едут в обязательном порядке. Не едет только шестой курс. Шестой будет учиться, поскольку является выпускным. Не поедут также институтские спортсмены. Те даже учиться не будут, так как им надо тренироваться, дабы не ударить лицом в грязь на будущих спартакиадах.
Послышалось робкое, придавленное гудение. На его фоне – нечленораздельные, но явно вызывающие выкрики – то в одном конце зала, то в другом, то в третьем. Запахло недовольством. Ректор не растерялся, и уж подавно не испугался, потому как реакция зала была предвиденная: студенты никогда не горели желанием ездить в колхозы – чего греха таить! И хоть ректор не растерялся, хоть не испугался (ещё чего!), всё же заметно напрягся, вернее сказать – внутренне спохватился. Очко сыграло. Пусть и не очень, но всё же сыграло. «Ну-к тихо! – вырвалось у него как-то непроизвольно, неожиданно, по-базарному развязно, на грани истерики. – Это кто там такой умный нашёлся? – хотелось бы лицезреть. Смельчаки, встаньте! Посмотрим. Как в песне поётся: дай мне наглядеться, радость, на тебя. Нечего прятаться за спинами товарищей, если вы действительно смельчаки!»
Никто не встал, никто не возразил, и ректор ограничился нехитрой вербальной заготовкой – своеобразной страшилкой для дебилов: «Да, у нас так... – гордо вскинул он голову. – А как вы думали! Спущено указание сверху – его надо исполнять, а не обсуждать, тем более снизу... Тут глоткой не возьмёшь. Директива – на то она и директива... Кому не нравится наш уклад – мы не задерживаем...» – и сделал едва заметное рефлекторное шевеление кистью в сторону выхода.
Удостоверившись на сто процентов что все меры обуздания «смельчаков» приняты, ректор продолжил, уже примирительно, хотя и не без ноток раздражения: «Да вы не расстраивайтесь. Та работа, которую вам надлежит выполнить в колхозе – хотите вы того или нет – гораздо важнее учёбы. Это – благородная работа, она – сравни подвигу. Протирать штаны, соваясь одним местом по партам, ещё успеется. А вот убрать кукурузу в срок, да чтоб без потерь, чтоб до единого початка... Да что початка! – до единого зёрнышка... Чтоб всё выращенное тружениками села – да в закрома Родины… Вот это я понимаю! Это, знаете ли, дорогого стоит. Поэтому и призываю помочь. Тем более что упущенную учёбу можно наверстать, а упущенный урожай не наверстаешь. Короче, сбор завтра в восемь ноль-ноль в институте». – «У двОре пыд кАштаном (во дворе под каштаном)» – завопил комсомольский вожак, должно быть по привычке думая, что подводит черту под дебатами, хотя никаких дебатов не было. «Кого тут дебаты? – шутя возмущались студенты. – Игра в одни ворота ещё не есть дебаты».
Зато сама фраза, брошенная комсоргом в припадке служебного рвения, приобрела крылатость и стала брендом данного учебного заведения, похоже, на всю оставшуюся жизнь. И ещё. Выкристаллизовался интереснейший вопрос: каким образом этому комсомольскому вожаку удалось получить оценку «отлично» за сочинение по русскому языку на вступительных экзаменах в вуз, где конкурс в то время составлял семь человек на место. Вопрос, конечно, риторический, ответа не требующий, тем не менее всё те же (языкатые) студенты отнесли его к первостепенной загадке человечества. Так и говорили: загадка человечества №1. И все понимали, о чём – а вернее о ком – идёт речь.
Сказав всё, что считал нужным, ректор ушёл – решать другие проблемы. Студенты остались – обговаривать детали предстоящей поездки. Вне аудитории ректор вновь оброс прихлебателями, без них он никуда не ходил, разве что по естественным надобностям.
Чуть подробнее о прихлебателях и прихлебательстве. В эту когорту входили и студенты и преподаватели. И те и другие прикормленные. (Их ещё называли прихвостнями). Родом почти все из города Z. Обладали большой пробивной силой. Говорили на смеси неправильного русского и неправильного украинского языков (так называемый суржик). Охотно отдавались общественной работе. Любили заседать – мёдом не корми как любили. Мечтали выбиться в начальники, но почему-то всегда становились замами (полуначальниками). Им и этого хватало, лишь бы при первом лице. Немало преуспевали на этом поприще, потому как парни были неглупые. Сидела в них какая-то врождённая хитрость, которой не наблюдалось у других. А точнее – хитрожопость, если можно так выразиться. Но, ещё раз подчёркиваем, всегда на вторых ролях, крайне редко на третьих.
Сегодня они, хоть и были одеты в светлые, ещё летние одежды, ассоциировались со стаей чёрных воронов, способных заклевать любого, кто против или поперёк... В их услужении находилась хорошо отрепетированная многоступенчатая система гнобления оппозиционно настроенных студентов: разбирательства на бесконечных собраниях, выговоры (строгие и не очень, с занесением в личное дело и без занесения), лишение стипендии, исключение из комсомола, выдворение из института (с правом восстановления или без такового). И это не считая создания пресловутого общественного мнения, от которого можно было повеситься.
Ректор и иже с ним двинулись по направлению к парткому, как раз мимо того места, что «у двОре пыд кАштаном». Несмотря на относительно ранний час – рабочий день только начался – ректор выглядел усталым. И вообще имел «бледный вид и макаронную походку». Интересно, с чего бы это?