Остров сокровищ

            
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА:

            Лет двадцать назад во время своей послеинститутской северной ссылки  я впервые прочёл этот текст в оригинале. Если честно, я был потрясён: то, что казалось мне незамысловатой повестушкой для юношества, оказалось гениальным романом. И мой нынешний перевод - это попытка поделиться с читателями тем давним, но до сих пор не исчезнувшим чувством.

      
  ОСТРОВ  СОКРОВИЩ

Лойду Осборну, американскому джентльмену, чей классический вкус и безупречное чувство меры были некогда строгими судьями этой рукописи, в память о многих и многих счастливых часах, проведённых совместно, посвящает свой труд благодарный Автор.

                ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
                СТАРЫЙ  ПИРАТ


                ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТСТАВНОЙ МОРСКОЙ ВОЛК ПОСЕЛЯЕТСЯ В "АДМИРАЛЕ БЕНБОУ"


      Доктор Ливси, мистер Трелони и ряд других джентльменов не
 раз просили меня рассказать обо всем, что мне стало известно о пресловутом Острове Сокровищ, не утаивая ничего, кроме его точного месторасположения, да и то лишь по той причине, что часть драгоценностей до сих пор остаётся не вывезенной. Уступая их просьбам, я беру в руки перо в году от Рождества Христова 17...  и мысленно переношусь в то далекое время, когда мой отец держал гостиницу "Адмирал Бенбоу", и отставной морской волк с сабельным шрамом через всю щеку впервые переступил порог нашего дома.

Я вижу его, как сейчас: высокого, широкоплечего, чуть сутулого, вижу его обветренное лицо и короткую просмоленную косичку, ниспадающую на потрепанный ворот видавшего виды камзола, вижу его огромные мозолистые ладони с обломанными чёрными ногтями и этот страшный сабельный шрам на щеке - длиною в полфута, грязно-лиловый, с неприятным свинцовым отливом. Гость сперва осмотрел нашу бухточку, потом начал что-то тихо мурлыкать себе под нос и вдруг заорал в полный голос эту странную корабельную песню, которую всем нам так часто пришлось выслушивать впоследствии:

                Пятнадцать моряков на сундук мертвяка,
                Йо-хо-хо, и бутылка рома!

    Его сиплый голос скрипел и дрожал, как скрипит и дрожит цепь вымбовки, когда она вытаскивает со дна многопудовый якорь. Проорав полкуплета, пришелец вдруг стукнул по двери короткой и толстой дубинкой, напоминавшей гандшпуг, и, когда мой отец ошарашенно выскочил, приказал ему принести стакан рома. Ром он выпил подчеркнуто медленно, с видом ценителя, разбирающегося в малейших оттенках, и продолжил при этом подглядывать то на нашу деревянную вывеску, то на окаймлявшие бухту утесы, то на синее море за ними, а потом, допив ром, наконец-то спросил:

- Симпатичное место. И бухта удобная. Народу много?

Отец мой ответил, что народа, увы, почти нету.

- Вот и отлично! - кивнул морской волк. - Мне это подходит. Эй, друг! - крикнул он человеку, везшему вслед за ним тачку с огромным морским сундуком. - Рули-ка сюда и помоги отнести груз наверх. Я бросаю здесь якорь. Человек я простой, - пояснил он отцу. - Стакан доброго рома да хорошо прожаренная яичница - вот и все, что мне нужно. И еще я хочу каждый день видеть море и плывущие по нему корабли. Как ты можешь ко мне обращаться? - продолжил он после маленькой паузы  - Зови "капитаном", не ошибешься. Ну, а насчёт того, о чем ты так хочешь, но очень боишься спросить, то на, друг, держи!

И он швырнул на порог то ли три, то ли четыре золотые монеты.

- Скажешь мне, когда кончатся, - проворчал он и грозно взглянул на отца.

...И как ни бедна была одежда нашего гостя, и как ни груба была его речь, он действительно не походил на простого матроса. Он был, скорее, похож на штурмана или боцмана, привыкшего и отдавать приказы, и лупить смертным боем любого, кто посмеет ослушаться. Человек, приволокший тачку, нам тут же поведал, что наш постоялец приехал на почтовой карете вчера утром в "Гостиницу короля Георга" и сначала подробно расспрашивал обо всех прибрежных тавернах, а потом выбрал нашу - отчасти из-за хороших отзывов, отчасти из-за её заброшенности и уединённости.
И это было, собственно, все, что мы узнали про нашего гостя.

Капитан оказался на редкость замкнутым человеком. Целыми днями он то бродил в одиночку вдоль бухты, то забирался на какой-нибудь из утесов и что-то высматривал через свою подзорную трубу. Вечерами он молча сидел в углу и пил почти не разбавленный ром. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он - вместо ответа - сперва бросал на спросившего разъяренный взор, а потом широко раздувал свои ноздри и с таким жутким шумом выпускал из них воздух, что казалось, будто это корабельный гудок подаёт сигналы в густом тумане. В результате мы все научились его ни о чём не спрашивать.

Каждый день, возвращаясь со своих одиноких прогулок, он задавал один и тот же вопрос: а не проходил по единственной нашей дороге кто-нибудь из моряков. Поначалу мы думали, что он скучает в глуши по коллег, но потом убедились, что моряцкого общества он не только не ищет, но - избегает. Когда по дороге в Бристоль кто-нибудь из мореплавателей заходил к нам в таверну (такое пусть редко, но все же случалось), капитан всегда сначала смотрел на него из-за матерчатый занавески, висевшей при входе в гостиную, и только потом переступал порог. И он всегда сидел тихо, как мышь, пока хоть один мореход находился у нас на постое.

При этом  я был, наверное, единственным человеком на свете, знавшим, в чем здесь было дело. Однажды наш гость отвёл меня в сторону и посулил мне четыре пенса в месяц, если я буду "зырить с прищуром за морячком на одной ноге" и сразу дам ему знать, когда этот моряк здесь появится. Но, когда я пришёл через месяц за жалованьем, капитан лишь раздул свои ноздри и так посмотрел на меня, что я враз онемел. Но еще через несколько дней он все-таки дал мне серебряный четырехпенсовик и вновь приказал "крепко зырить за одноногим".

...И я вряд ли сумею сейчас рассказать, как этот жуткий калека (гроза капитана) проник в мои сны и начал меня там преследовать. О, Господи, что мне пришлось пережить! Одноногий являлся ко мне в самых разных обличьях: иногда нога у него была ампутирована по середине бедра, иногда - по колено, а иногда он становился каким-то сказочным чудовищем с единственной нижней конечностью, произраставшей из середины туловища. И в каждом своём обличье он гонялся за мной с удивительной для одноногого ловкостью и почти что всегда настигал. И я просыпался в холодном поту и, прислушиваясь к завываниям ветра, лежал без сна до утра.

Да, недешево мне доставались капитанские четырехпенсовики!

Но - до дрожи боясь одноногого - я почти не боялся самого капитана. А боялись его практически все, потому что, налившись к вечеру ромом, он вытворял, что хотел. То хмуро сидел в углу и, ни на кого не обращая внимания, орал свои дикие песни. То, напротив, пускал стаканы по кругу и заставлял всех выслушивать свои ледянящие души истории и подпевать ему хором. И я не раз слышал, как весь наш старый и добрый "Адмирал Бенбоу"  ходил ходуном от громоподобного "Йо-хо-хо, и бутылка рома!", исполняемого всею честною компанией, причём каждый старался орать погромче, боясь капитанского гнева.

 А капитан был суров, как восточный тиран, и капризен, как пожилая примадонна: он мог хлопнуть ладонью по столу, требуя тишины, мог устроить истерику из-за самого невинного вопроса, а мог вдруг разъяриться из-за того, что никто ни о чем не спрашивает, и, следовательно, не следит за рассказом. И, конечно, никто и подумать не мог покинуть гостиную, пока сам капитан не напивался в стельку и не уходил, пошатываясь, к себе наверх.

...Именно жуткие капитанские истории и пугали наших богобоязненных фермеров больше всего. А капитан нам рассказывал то о проклятых Богом Испанских морях, то о страшных разбойничьих гнёздах невдалеке от  Флориды, то об ужасных пиратских казнях: о том, как людей подвешивают на нок-рее,протаскивают под килем  или заставляют брести с завязанными глазами по уходящей в открытое море доске. И не меньше самих этих варварских баек посетителей "Бенбоу" завораживал дикий пиратский жаргон, на котором они излагались. Судя по этим историям, капитан прожил жизнь среди самых последних подонков - наихудших из всех, кто когда-нибудь поднимал паруса и выходил в море.

Мой несчастный отец каждый вечер твердил, что мы вскорости разоримся, потому что все наши немногие гости, устав от бесчисленных оскорблений и запугиваний, перестанут ходить к нам в таверну. Но я все же думаю, что мой отец ошибался, и мрачное общество капитана наших клиентов, скорее, приманивало. Да, он пугал их до полусмерти, но внушаемый этим разбойником ужас все-таки был для них развлечением в их слишком спокойной сельской жизни. И наш постоялец даже обрёл ряд поклонников в ближней деревне. Некоторые юнцы говорили, что именно такие, как наш капитан, "насквозь просоленые морские волчары" и сделали Англию грозою морей.

Но с другой стороны мой родитель был прав, и капитан нас действительно вёл к разорению. Неделя шла за неделей, а потом и месяц - за месяцем, четыре гинеи залога давно были прожиты, но мой отец не решался потребовать новых. А когда он всё-таки пробовал заикнуться об этом, капитан так грозно рычал через нос и окидывал его таким гневным взором, что мой бедный отец выбегал в соседнюю комнату, а потом до утра проклинал свою трусость. И я уверен, что именно эти волнения и унижения и стали одной из самых главных причин его преждевременной смерти.

     За все эти долгие месяцы капитан приобрел единственную обновку - несколько пар носков у бродячего торговца, хотя обносился он жутко: один угол его треуголки совсем провалился, и он начал носить ее свисающим краем вперед, что очень мешало ему при встречном ветре. Свой синий камзол он заштопывал собственноручно, и тот наконец превратился в одну сплошную заплату. И он никогда не писал и не получал никаких писем, и общался только с соседями, да и с теми лишь назюзюкавшись. А его неподъемный сундук наверху никогда и никто не видел открытым.

 ...Но один раз буян был все же поставлен на место. Случилось это буквально за несколько дней до смерти моего горячо любимого родителя. Лечивший отца доктор Ливси приехал осмотреть умирающего, а потом, скушав подданный матерью ужин, вышел в гостиную, чтобы выкурить трубочку и дождаться, пока из деревни приведут его лошадь (ибо в нашей несчастной гостинице не было даже собственного стойла). Как всегда, меня поразил контраст между щеголем доктором, чей парик был белее январского снега, и той неотесанной деревенской публикой, что заполняла нашу таверну. Ну, и, конечно, совсем уж нелепо на фоне мистера Ливси смотрелся наш одетый в сплошные лохмотья пират, очень похожий на огородное пугало.

Неожиданно он (конечно же капитан, а не доктор) загорланил свою всем давно надоевшую песню:

Пятнадцать моряков на сундук мертвяка,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Пей, и дьявол сожрет тебя наверняка,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Между прочим, когда-то я думал, что непонятный "сундук мертвяка" - это огромный сундук самого капитана, и этот окованный позеленевшей медью ящик стал точно такой же частью моих кошмаров, как и одноногое чудовище, но в течение всех этих месяцев мы уже столько раз выслушивали его песню, что давно перестали обращать на нее внимание. Песня была в новинку лишь для доктора, и она явно ему не понравилась. Он удивленно взглянул на горлана, а потом продолжил свою беседу со старым садовником Тейлором (они обсуждали новые средства от ревматизма). Тем временем капитан разошелся и оглушительно шваркнул ладонью по столу. Смысл этого жеста присутствующие знали отлично: старый пьяница требовал тишины. Все голоса моментально замолкли, и только доктор продолжил что-то рассказывать, через каждые два-три слова поднося ко рту трубку и выпуская пару колечек дыма. Капитан испепелил его взором, потом снова грохнул об стол ладонью и проорал (я пропущу здесь почти что всю ругань и оставлю лишь смысл):

- Крысам в трюме заткнуться!

- Вы имеете в виду меня, сэр? - спросил доктор и, получив подтверждение (т. е. новую порцию ругани), невозмутимо продолжил. - Я хотел бы сказать вам одно: если вы срочно не прекратите пьянствовать, мир вскоре избавится от одного отъявленного негодяя.

Старый пират вскочил на ноги, выхватил нож и закричал, что сейчас он пришпилит доктора к стенке.

Доктор даже не переменил позы. Он все так же разговаривал с капитаном вполоборота и ответил все тем же негромким, но хорошо доходящим до каждого голосом:

  - Ежели вы сию же секунду не уберете своё оружие, я даю вам честное слово, что на ближайшей судебной сессии вас повесят.

Потом капитан и доктор встретились взорами, последовала отчаянная битва взглядов и через десять долгих мгновений капитан сдался: он спрятал свой нож в карман и сел обратно на место, что-то тихо ворча, словно побитая собака.

- И еще, сэр, - все тем же невозмутимым тоном добавил доктор, - поскольку я теперь знаю, что за субъект появился в моем округе, я буду за вами следить днем и ночью. Я ведь не только доктор, но еще и судья. И, если я вдруг услышу хотя бы тень жалобы, хотя бы даже на элементарную невежливость, вроде той, что случилась сегодня, я добьюсь, чтобы вас навсегда изгнали из нашего графства. Прошу принять это к сведению.

Вскоре к доктору привели лошадь, и он ускакал. А капитан, начиная с этого вечера, стал вести себя тише.


                ГЛАВА ВТОРАЯ

ЧЁРНЫЙ ПЁС ПОЯВЛЯЕТСЯ, А ПОТОМ УБЕГАЕТ

А еще через день случилось первое из тех странных событий, что в конце концов избавили нас от самого капитана, но, увы, не от его темных дел. Наступила зима - непривычно холодная, со злыми штормами и затяжными морозами - и нам всем было ясно, что мой бедный отец не увидит весны. Он слабел с каждым часом, и мне с моей матерью пришлось взвалить на себя и все его обязанности по гостинице, так что нам теперь было не до нашего беспокойного гостя. И вот однажды морозный январским утром, когда бухта была серой от инея, а низкое зимнее солнце едва-едва освещало верхушки холмов, заливая своим слабым светом только кусочек моря у горизонта, капитан поднялся раньше обычного и тут же отправился на прогулку. Как всегда, его абордажная сабля болталась у пояса, старая подзорная труба была зажата подмышкой, а наполовину развалившаяся треуголка была лихо заломлена на затылок. Когда он шагал, выдыхаемые им облака пара поднимались наверх, словно кольца дыма из трубки, и последнее, что я услышал, был его протестующий рык: похоже, он мысленно продолжал свою битву с доктором.
 
Моя мать в это время была наверху с умирающим, а я накрывал стол для завтрака. И здесь в нашу
 таверну зашел незнакомец. Это был бледный и пухлый человек средних лет, на чьей левой руке не хватало двух пальцев. К его поясу тоже была пристегнута сабля, но умелым бойцом он не выглядел. И, поскольку я давно уже "зырил с прищуром" за любым моряком - и двуногим, и одноногим - появлявшимся в здешних окрестностях, незнакомец немного меня удивил: хотя он смотрелся и не по-моряцки, но что-то морское в нем все-таки было.

Я спросил, чем могу быть полезен, и гость сперва приказал принести ему ром, а потом вдруг уселся за столик и подозвал меня жестом к себе. Но я почему-то замер, как вкопанный, держа перекинутую через руку салфетку.

- Ты бы, сынок, подошел чуть поближе, - с притворной ласковостью попросил незнакомец.

Я тяжко вздохнул и приблизился на полшага.

- Ты ведь, сынок, сейчас накрываешь стол для моего друга Билла? - спросил он с ухмылкой.

Я ответил, что я не знаком с его другом Биллом, а стол накрываю для одного постояльца, которого все мы зовём "капитаном".

  - Капитан, говоришь? - фыркнул он. - Что ж, моего друга Билла можно назвать и так, хотя кое-кто звал его по-другому. Мой друг - мужчина заметный: у него вечно красная рожа, огромный сабельный шрам на щеке и удивительно вежливые манеры, особенно, когда он нахрюкается.Давай мы с тобой предположим - ну, просто для смеху - что у твоего "капитана" тоже есть шрам на щеке, и что щека эта - правая. Ведь я угадал, да, сынок? Мой лучший друг Билл живёт в этой гостинице?

Я кивнул и ответил, что его друг недавно ушел на прогулку.

- Какой дорогой, сынок? Где гуляет мой лучший друг Билли?

И, когда я ткнул пальцем в сторону утеса и рассказал, когда и какой дорогой его друг возвратится, и ответил еще на пару десятков вопросов, незнакомец вздохнул:

- Вот увидишь, сынок, что мой лучший друг Билли обрадуется мне больше, чем рюмочке!

Однако выражение его лица, когда он это произносил, было на редкость зловещим, и я еще про себя подумал, что навряд ли наш капитан будет рад незнакомцу, но вслух ничего не сказал: это было не мое дело. И пока я об этом раздумывал, незваный гость нервно слонялся у двери и все время поглядывал на дорогу.Но стоило мне самому приблизиться к выходу, как чужак приказал мне вернуться, и, когда ему вдруг показалось, что я чуть промедлил, он разразился фонтаном такой черной ругани, что я вздрогнул, как от удара. Потом толстяк снова
 начал угодничать и, похлопав меня по плечу, заверил, что он сразу почувствовал ко мне расположение, и что у него есть сын моих лет, и что мы с этим сыном похожи, как два родных брата.

- Но ты должен твердо запомнить, - произнес незнакомец, - что главное для пареньков - дисциплина. Если б ты плавал по морю с моим другом Биллом, то уж он бы не стал повторять приказания дважды. Не было у него такой привычки. Да и все, кто с ним плавал, тоже терпеть ненавидели что-нибудь там повторять. А вот и наш Билли! - вдруг радостно крикнул беспалый. - Наш старый проказник Билл, да будет вовеки благословенно евонное доброе сердце, с любимой своею подзорной трубою подмышкой. Давай-ка, сынок, мы сейчас с тобой спрячемся, чтобы сделать сюрприз для проказника Билли, да будет вовеки благословенно евонное доброе сердце, повторю я еще один раз!

Проговаривая все это, чужак запихнул меня в темный угол и встал прямо передо мной. Я был жутко напуган его странными действиями, и мой ужас только усиливался из-за того, что он явно и сам помирал от страха. Незнакомец откинул складки камзола, прикрывавшие рукоять его сабли, и на четверть высвободил клинок. И все это время его острый кадык мелко-мелко подрагивал, как будто какой-то огромный и твердый комок застрял у него где-то
 в горле.

И вот, наконец, оглушительно скрипнула дверь, и в комнату, как всегда, не оглядываясь, ввалился наш капитан.

- Билл! - крикнул чужак ему в спину.

Капитан обернулся и встретился взглядом с беспалым. Малиновое лицо капитана вдруг стало пепельно-серым, как будто бы он увидел выходца с того света. И мне даже стало немножечко жаль постояльца, таким он вдруг начал выглядеть старым и беспомощным.

- Ну что, узнаешь корешка? - спросил незнакомец.

Капитан клацнул челюстью и простонал:

- Черный Пес?

- Ну, а кто же еще? - захихикал беспалый, выдавая голосом облечение. - Конечно же сам Черный Пес наконец-то решился проведать своего друга Билли. Ах, Билли, Билли, и сколько же мы с тобою не виделись? И сколько солёной воды утекло с тех пор, как мне обкорнали вот энтих два когтя?

И он показал свою искалеченных руку.

- Хорошо, - глядя в пол, прошептал капитан, - ты меня вычислил. А теперь говори, чего хочешь.

- Да, друг мой Билл, - довольно кивнул Чёрный Пес, - ты все правильно понял. Мы тебя вычислили. И как только вот энтот чудесный парнишка принесет мне наперсточек, мы с тобой сядем за энтот вот стол и перетрем наше дельце. Перетрем тихо-мирно, как оно и положено старым друзьям.

И, когда я принес заказ, они уже сидели напротив друг друга, причем Черный Пес сидел боком, поближе к дверям и одним глазом поглядывал на капитана, а другим - на пути возможного бегства. Забрав свой стакан, Черный Пес приказал мне уйти, а дверь во вторую комнату оставить открытой.

- Чтоб никаких замочных скважин для твоих любопытных глазок, - подмигнув мне, хихикнул он.

Мне пришлось подчиниться. И как я не вслушивался, стоя в конце второй комнаты у барной стойки, но поначалу не мог разобрать ничего, кроме бессмысленного бормотания, но потом голоса зазвучали погромче, и я уловил пару фраз капитана. В основном это снова была одна ругань, а единственная осмысленная фраза гласила:

- Нет, и еще раз нет, запомни тупою своей головой: подставишь меня - вздернут всех!

Потом снова последовал взрыв жуткой ругани, потом - оглушительный грохот перевернутого стола и разлетевшихся в стороны стульев, звон скрестившихся сабель, жалобный выкрик раненного, и мгновением позже (я уже был на пороге гостиной) я увидел вовсю удиравшего Черного Пса и преследующего его капитана.

В руках у обоих были обнаженные сабли, причем на плече у незваного гостя зияла кровавая рана, а наш постоялец настигал его с каждым мгновением. В дверях он нанес ему страшный удар, который наверняка бы проткнул Пса насквозь, не прими его на себя нижний край нашей вывески.
 
(Эту глубокую и длинную зарубку - страшный след капитанской сабли - и сейчас могут видеть все посетители "Бенбоу").

Неудачный удар капитана стал в их битве последним. Вырвавшийся на простор Черный Пес, невзирая на рану, помчался так быстро, что уже через пару десятков секунд скрылся за линией горизонта. А наш постоялец так и застыл на пороге и долго-долго смотрел ему вслед каким-то потерянным взором. Затем он несколько раз протер ладонью глаза и возвратился в гостиную.

- Джим, - крикнул он, - дай мне рому!

После этого он покачнулся и оперся ладонью о стену.

- Вы ранены? - спросил его я.

- Рому, Джим, рому! Мне нужно срочно уехать. Но сначала - наперсточек.

Выполняя заказ, я чувствовал себя настолько не в своей тарелке, что раскокал стакан и долго не мог завернуть кран на бочке, а когда наконец-то понес ром в гостиную, то снова услышал какой-то грохот и увидел, вбежав, распростертого на полу капитана и мою привлеченную шумом мать. Мы с ней тут же бросились к раненому и с немалым трудом приподняли вдвоем его голову. Капитан тяжко дышал, оба глаза были закрыты, а цвет лица был синюшно-багровым.

- О, Боже! О, Боже! - громко крикнула мать, заливаясь слезами. - Наш постоялец смертельно ранен. Какой позор для гостиницы! А твой бедный отец заболел так не вовремя.

Мы оба были в отчаянии и не знали, что делать. Я попытался залить в капитанскую глотку принесенный из бара ром, но капитанские челюсти были сжаты намертво и раздвинуть их у меня не хватало силы. Но здесь, к  нашему счастью, входная дверь распахнулась и в таверну вошел доктор Ливси, регулярно тогда навещавший отца.

- Дорогой доктор! - закричали мы хором. - Что с капитаном? Он ранен?

- Кто ранен? - вскинул черные брови доктор. - Он ранен? Не больше, чем вы или я. С ним только что приключился удар из-за пьянства. А сейчас, миссис Хоккинз, возвращайтесь-ка вы к своему мужу и постарайтесь ничего ему не рассказывать об этом маленьком инциденте. Ну, а мы с вашим Джимом сейчас будем спасать никому не нужную жизнь этого старого пьяницы. Джим принесите, пожалуйста, тазик для кровопускания.
 
Когда я вернулся, доктор успел закатать до плеча левый рукав капитана и обнажить его мускулистую руку. Рука была сплошь покрыта татуировками. Аккуратным и ровным почерком были выколоты три таких пожелания: "Попутного ветра!", "Моряцкого фарта!", "Счастливой судьбы Билли Бонсу!", - а под самым плечом была нарисована виселица и вздернутый на нее человечек. Этот грубый набросок был выполнен с подлинным чувством.

- Пророческое изображение! - усмехнулся доктор, дотрагиваясь до человечка. - Ну, а теперь, мистер Бонс, или как вас там кличут, мы посмотрим на цвет вашей крови. Джим, вам ведь не станет дурно?

- Нет, сэр! - ответил я.

- Ну, тогда с Богом!

При этих словах доктор Ливси достал свой ланцет и сделал надрез на капитанской вене. И немало черной, как деготь, крови перелилось в мой таз, прежде чем капитан приоткрыл глаза и пошарил вокруг мутным взором. Сперва он увидел доктора и сразу гневно нахмурился. Но потом заметил меня и его взгляд смягчился. А потом капитан закричал:

- Куда сбег Черный Пес?!

  - Здесь никаких черных псов, - спокойно ответил доктор, - кроме тех, что грызут изнутри ваше разрушенное алкоголем сердце. Вопреки моему совету вы продолжили пьянствовать и расплатились за это ударом. Полминуты назад - исключительно в силу врачебного долга и во многом против собственного желания - я вытащил вас с Того Света. А теперь, мистер Бонс...

- Это не мое имя, - торопливо поправил его капитан.

- Полагаю, что это неважно, - парировал доктор, - так звали одного моего знакомого пирата, и так я вас буду впредь называть ради краткости. Итак, запомните, мистер, что одна рюмка вас не убьет, но за ней неизбежно последуют и вторая, и третья, и сотая и они-то вас точно прикончат. Продолжив пить, вы ум-ре-те. Умрете, и - как тот парень из Библии - переселитесь в обитель, вам давно уготованную (и это не Рай). А теперь соберитесь с силами, потому что я - в порядке исключения - помогу вам подняться наверх.

После этого мы - с невероятным трудом - подняли капитана по лестнице и уложили на койку. И лишь только спина постояльца коснулась постели, его голова безвольно обрушилась на подушку. Старый пират был близок к обмороку.

- А теперь еще раз послушайте, - очень серьезно продолжил доктор. - Я хорошо понимаю, что говорю в пустоту, но синонимом слова "ром" для вас является слово "смерть". Подумайте об этом.

Сказав это, доктор взял меня за руку и вывел наружу.

- Насчет старого пьяницы не беспокойтесь, - очень тихо шепнул он мне, лишь только дверь за нами захлопнулась, - я выпустил из него столько крови, что он еще долго будет смирнее ягненка. Полагаю, что так будет лучше и для вас, и для него самого. Пролежав неделю-другую в постели, он должен очухаться. Но еще одного удара ему не пережить. 


ГЛАВа ТРЕТЬЯ
ЧЁРНАЯ МЕТКА


Где-то ближе к полудню я снова зашел к капитану и принес ему на подносе питье и лекарства. Старый разбойник лежал точно в такой же позе, в которой мы его оставили, и только его голова располагалась чуть-чуть повыше. Но смотрел он довольно бодро и выглядел, как это ни странно, одновременно и обессиленным, и возбужденным.

- Джим, - произнес он едва слышным голосом, - ты один здесь похож на человека. И ты, конечно же, помнишь те новенькие серебряные четырехпенсовики, которые я тебе дарил каждый месяц. Ты помнишь их? То-то же. Да, Джимми, ты - человек, и теперь, когда я стал старым и никому не нужным, ты ведь принесешь мне стаканчик рома?

- Но доктор... - напомнил я.

- Твой доктор - клистирная трубка! - громким шепотом выкрикнул он. - Что он знает о жизни? Джим, я бывал в странах, горячих, как ад, где молодые здоровые парни гибли десятками из-за Желтого Джека, я бывал в странах, где твердь под ногами, ходила, как море, волнами во время землетрясений и проглатывала всех, кто не успел увернуться. Что знает твой доктор о таких странах? Джим, я ведь выжил там только из-за рома. Ром был моим хлебом, ром был моим мясом, ром был моим другом, моей женой и любовницей. И, если сейчас я не приму свой наперсток, Джим, я просто подохну, и моя кровь падет на тебя и на доктора!

После этого монолога капитан минуту-другую восстанавливал дыхание, а потом тихо выругался и продолжил:

- Ты видишь, как бьет трясунцом мои пальцы? - он поднял дрожащие руки. - Видишь, что я не могу удержать их по-ровному? И знаешь, Джим, почему? Потому что сегодня я не выпил ни капли. А твой доктор - клистирная трубка, ничего не понимающая в моряках. Ведь, ежели я не приму свою дозу, у меня, Джим, начнутся видения. Я уже видел сегодня старого Флинта, как я вижу тебя, он стоял в том углу и корчил мне рожи. Джим, я - очень плохой человек, и, если я снова увижу Флинта, я заору так, что разбужу мертвого. Твой доктор сам говорил, что одна рюмка меня не убьет. Джимми, я дам тебе золотую гинею за одну рюмочку рома!

Капитан разошелся не на шутку, и я начал бояться за своего отца, лежавшего за стенкой. Ведь больше всего на свете отцу сейчас требовались тишина и покой. Ну, и еще - не буду скрывать - мне показались весьма убедительными процитированные капитаном слова доктора, и очень обидело предложение взятки.

- Мне не нужно никаких ваших денег, - гордо ответил я, - кроме тех, что вы задолжали моим родителям, и я принесу вам стаканчик рома бесплатно. Один. Второго не будет.

И, когда я принес пресловутый "наперсточек", капитан жадно схватил его и осушил одним духом.

- Вот это другое дело, - облегченно выдохнул он. - Совсем, Джим, другое дело. А теперь отвечай мне по-честному: сколько этот твой доктор велел мне валяться на койке?

- Как минимум, неделю, - не лукавя, ответил я.

- Да какую, дьяволу в пекло, неделю? - застонал капитан. - Джим, они взяли мой след и в любую минуту могут всучить мне Черную Метку. Эти нищеброды протренькали все свои денежки и теперь собираются заграбастать чужое. А разве это, Джим, по-моряцки? Но я, Джим, не такой, я сберег свою долю, и я сохранил ее не для этих голодранцев. И я снова их всех околпачу. Они ждут меня здесь, а я пойду другим галсом и брошу свой якорь в совсем другой гавани.

Потом капитан попытался встать и, ухватив меня за плечо (я едва не заплакал от боли), уселся на краю своей койки.

- Нет, - прохрипел он после минутного отдыха. - Твой доктор меня ушатал. В ушах звенят колокольчики. Положи меня, Джимми, обратно.

И прежде, чем я успел ему помочь, он камнем свалился обратно.

- Джим, - очень тихо спросил он после двух-трехминутной паузы, - ты ЕГО уже видел?

- Кого?

- Ну, этого... мореплавателя.

- Вы имеете в виду Черного Пса?

- Да какой, разрази меня гром, Черный Пес! Пес парень, конечно же, подлый, но там есть такие, кто в тыщу раз хуже. И, если он всё-таки всучит мне Метку, то ты, Джим, запомни: нищеброды охотятся за моим сундуком. Мой старый морской сундучок под этой вот койкой - это всё, что им нужно. И, когда они сунут мне Черную Метку, ты сядешь на лошадь... ты ведь умеешь ездить на лошади? ...Джим, ты сядешь на лошадь и поскачешь... да, черт побери! ...прямо к этому доктору, к этой проклятой клистирной трубке, и скажешь ему, чтоб он свистал всех наверх и послал всех судейских и всех полицейских к нашей гостинице. Ты скажешь, что здесь он накроет всю шайку Флинта: и старых, и малых, и хромых, и убогих, короче, всех, кто остался. Я был его первым помощником, и я один знаю, где место. Старый Флинт мне все сам рассказал в Саванахе, когда он валялся на койке при смерти, точно так же как я сегодня. Но ты настучишь не раньше, чем я получу эту Метку, или, если вдруг снова увидишь Черного Пса, или моряка на одной ноге - он из них самый опасный.

- А что такое "черная метка"? - спросил его я.

- Что-то вроде вызова в суд, - усмехнулся пират. - Я скажу, когда это случится. Но ты, главное, зырь, зырь с прищуром, а уж я-то потом с тобой рассчитаюсь по-честному. Мы поделим все пополам. Обещаю.

Он еще говорил какое-то время и его хриплый голос был еле слышен от слабости, но потом я дал ему лекарство, которое он принял с какой-то детской покорностью, пробормотав: "Если есть в этом мире моряк, которому нужно выпить микстуру, его зовут Билли Бонс," - и минуту спустя погрузился в глубокий сон. И, когда он заснул, я вышел.

...Что я должен был предпринять, чтобы все это выправить к лучшему, я и сейчас не знаю. Наверное, мне нужно было рассказать обо всем доктору, что я, скорее всего, бы и сделал, потому что я очень боялся, что старый пират, раскаявшись в своей исповеди, меня просто-напросто укокошит, но связаться с доктором Ливси я не успел. В тот же вечер скончался мой бедный отец, и мне - несмотря на отчаянность моего положения - сразу стало не до капитана. Организация похорон, раздиравшее душу горе, бесконечные визиты соболезнования и никуда не исчезнувшие хлопоты по гостинице - все это не оставляло времени даже мельком подумать о нашем госте, а не то что испытывать страх перед ним.

Уже на следующее утро наш постоялец спустился позавтракать. Ел он значительно меньше обычного, а вот пил - даже больше. Он сам ходил в бар и сам наливал себе и при этом так грозно рычал через нос и так огненно зыркал, что никто не осмеливался сказать ему ни слова. Ближе к вечеру он назюзюкался, и было особенно гадко слышать, как посреди погруженного в траур дома он во всю глотку орал свои песни. Но, несмотря на всё своё буйство, старый корсар себя чувствовал настолько отвратительно, что мы буквально в любую минуту ждали и его смерти. Дело еще осложнялось тем, что доктор Ливси уехал на дальний вызов и со дня кончины отца в нашем доме больше не показывался.

А капитан угасал с каждым часом. Он с огромным трудом спускался и подымался по лестнице, и ходил лишь из общей комнаты в бар и обратно. Иногда он все же подходил к входной двери и, высунув нос наружу, вдыхал запах моря. И при каждом таком передвижении он держался рукою за стенку и громко дышал, как будто взбирался в крутую гору.

Меня он почти что не замечал, и я начал надеяться, что он позабыл о своих признаниях. Характер его тоже переменился: он стал очень капризным и даже - конечно, с поправкой на общую слабость - еще более неспокойным. Этот старый бандит приобрел принеприятнейшую привычку, напившись, вынимать свою саблю из ножен и выкладывать ее перед собою на стол. При этом он не обращал никакого внимания на окружающих и был полностью погружен в свои мысли. И я навсегда запомнил, как капитан - к всеобщему нашему изумлению - однажды вдруг стал напевать бесхитростную деревенскую песенку, которую, видимо, выучил в юности еще до того, как стал ходить в море.

Примерно так шли дела до самого дня похорон, но потом, наконец, наступила развязка.

....Итак, это был первый день после отцовского погребения. Стоял туманный промозглый полдень. Я замер столбом возле двери и, протирая дверную ручку, машинально смотрел на дорогу. Все мои мысли были о только что понесенной утрате. Но я все же заметил медленно передвигающуюся по дороге фигурку. Фигура явно принадлежала слепому: она прикрывала нос и глаза большим козырьком и выстукивала палочкой по обледеневшей дороге очень громкое "тап-тап-тап-тап". Слепец жутко горбился - то ли от возраста, то ли из-за болезни, - а наброшенный сверху морской рваный плащ делал его похожим на бесформенный сверток. Клянусь, что ни разу в жизни я не встречал ничего более омерзительного, чем этот уродец в лохмотьях.

У самой гостиницы он остановился и монотонно запричитал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Не соблаговолит ли кто-либо из добрых граждан подсказать несчастному слепому, потерявшему бесценный дар зрения, защищая свою родину Англию и хранимого Господом короля Георга, в какой именно части этой страны он находится?

- Сейчас, сэр, вы находитесь рядом с гостиницей "Адмирал Бенбоу" близ Черных Холмов, - ответил я.

- Я слышу голос, - продолжил слепой, - приятный и юный голос. Не соблаговолит ли сей отрок подать мне свою руку, чтобы помочь мне войти внутрь?

Преодолевая брезгливость, я дал ему руку, и этот он тут же стиснул ее, как тисками.

Я был так удивлен, что попытался вырваться, но слепой придвинул меня к себе и приказал:

- А теперь пошли к капитану!

- Простите, сэр, - ответил я, - но я... я боюсь.

- Боишься? - хихикнул слепой. - А ну-ка быстро пошли, а не то я сейчас тебе руку сломаю.

И он вывернул мою руку так, что из глаз у меня брызнули слезы.

- Вы меня неправильно поняли, - моментально поправился я. - Я просто хотел сказать, что очень боюсь за вас, сэр. Капитан уже не тот, что был раньше. У него на столе лежит обнаженная сабля, и однажды, когда другой джентльмен...

- Пошел быстро вовнутрь! - перебил меня нищий таким страшным тоном, что он испугал меня больше, чем боль. С этой минуты я начал ему подчиняться беспрекословно и сразу провел его прямо в гостиную, где сидел за столом наш старый, больной, одурманенный ромом пират. Все это время калека, зажав в стальном кулаке мою руку, наваливался на меня так, что я с трудом удерживал равновесие.

- Веди меня прямиком к капитану, - повторил он мне на ухо, - а, как только он нас увидит, скажи: "А вот, Билл, и дружок для тебя!". А, если не скажешь, я сделаю то, что обещал.

И он снова скрутил мне предплечье, и от прострелившей все мое тело боли я едва не свалился в обморок. Теперь я боялся слепого значительно больше, чем капитана, и, отворив дверь в гостиную, прокричал запинающимся голосом все то, что приказал мне бродяга.

Капитан поднял взгляд и протрезвел за секунду. И его лицо выражало теперь уже даже не страх, а какую-то бесконечную усталость. Он сделал попытку подняться, но, похоже, что даже на это сил у него не было.

- Билл, сиди, где сидел, - негромко сказал слепец. - Я ничего не вижу, но я слышу малейшее шевеление пальца. Дело есть дело, друг Билл. Протяни-ка вперед свою правую руку. А ты, щенок, возьми её за запястье и поднеси к моей правой руке.

Мы оба ему подчинились безропотно, и я увидел, как он что-то вложил в протянутую ладонь капитана.

- Вот и все. Дело сделано, - кивнул капюшоном слепой, после чего отпустил меня и за какую-то долю секунды - без чьей-либо помощи - прошмыгнул прямо к выходу и ускользнул наружу. С дороги долго еще доносился громкий стук его трости.

...Ну, а мы с капитаном стояли, как статуи, и не произносили ни слова. Потом я все-таки выпустил капитанское запястье, а старый пират наконец поднял руку и поднес то, что отдал ему калека, к глазам.

- Десять вечера, - прочитал он. - Осталось еще шесть часов. Время есть, и мы их околпа...

Здесь он попытался встать на ноги, но вдруг покачнулся, схватился рукою за горло, издал очень странный, ни на что не похожий звук и упал лицом вниз. Я бросился к капитану и, оглушительно взвизгнув, позвал свою мать. Мать спустилась почти что мгновенно, но спешить было некуда.

Капитан - как и предсказывал доктор - скончался от второго удара. И вот что мне непонятно, читатель: нашего гостя я никогда не любил (хотя и немного жалел в последнее время), но, увидев его бездыханное тело, зарыдал в полный голос. В моей жизни случилась вторая смерть, и боль самой первой утраты была еще слишком свежа в моем сердце.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        СУНДУК МЕРТВЯКА



 Я сразу же рассказал матери все, что я знал и был, наверно, обязан поведать ей сразу. Большая часть капитанских денег - если, конечно, у него имелось хоть что-нибудь - по праву принадлежала нам, но было дьявольски маловероятно, судя хотя бы по Черному Псу и слепому бродяге, что дружки капитана согласятся пожертвовать частью своей добычи в счет оплаты долгов покойного. Капитанский наказ: садиться на лошадь и мчаться к доктору - оставлял мою мать беззащитной, и, следовательно, не мог быть выполнен. Но и оставаться дальше в гостинице было для нас невозможно. Стук настенных часов, завывания ветра и даже шорох углей в очаге - буквально все порождало тревогу и будило самые страшные опасения. А когда нам почудился звук приближающихся шагов, нас пронзил такой смертный ужас, что мы были готовы, как говорится, спрятаться в собственном ухе.

В конце концов мы решили обратиться за помощью в близлежащую деревню. С непокрытыми головами, как были, мы выскочили на вересковую пустошь, где стоял непроглядный туман и уже постепенно сгущался вечерний сумрак. Деревню из нашей гостиницы было не видно, но она располагалась недалеко - на другой стороне соседней бухточки. И, что было для нас особенно важным, она располагалась не в том направлении, откуда пришел этот ужасный нищий, а в прямо противоположном. До деревеньки мы добежали быстро, хотя и потратили немало времени на остановки, прислушиваясь ко всем окрестным звукам, но, сколько мы с моей мамой не вслушивались, мы так и не смогли уловить ничего, кроме шуршанья прибоя и карканья воронья в лесу.

Уже зажигались огни, когда мы вбежали в деревню, и я никогда не забуду, как отрадно мне было увидеть после всех этих ужасов мирный свет деревенских окошек. Увы, это чувство оказалось единственным видом помощи, которую мы там получили. Мне стыдно за род людской, но ни один здешний фермер не согласился вернуться с нами в гостиницу. Чем больше мы им рассказывали о наших бедах, тем глубже все местные жители - и мужчины, и дети, и женщины - забивались в свои жилища и тем решительней отказывались их покидать. Имя неведомого мне капитана Флинта всем им было отлично известно и вселяло в их души мистический ужас.

Несколько человек тут же вспомнили, что неподалеку от нашей гостиницы они видели кучку каких-то бродяг, которых приняли за контрабандистов, после чего предпочли возвратиться домой и задвинуть засовы потуже. А еще один парень заметил в Кашалотовом Логове (так называлась располагавшаяся невдалеке от деревни бухта) неизвестно чей маленький парусник и уверял, что он маячит там до сих пор.

Короче, любой корабельный дружок капитана пугал деревенских до смерти и вызывал одно-единственное желание - затаиться. Лишь пара самых отчаянных храбрецов обещала поехать за помощью к доктору Ливси, а пойти к "Адмиралу Бенбоу" не решился никто. Вот говорят, что, мол, трусость заразна. Но иногда именно вид чужой трусости пробуждает в наших душах отвагу. И моя мать неожиданно произнесла такую вот речь:

- Господа, я отказываюсь, - твердо сказала она, - подарить каким-то разбойникам деньги, которые по праву принадлежат моему лишившемуся кормильца сыну. И, ежели вы не осмеливаетесь пойти вместе с нами в гостиницу, осмелимся мы с моим Джимом. Мы с ним возвратимся туда, откуда пришли, и мы не говорим вам спасибо - большие мужчины с сердцами цыпленка. И мы с моим сыном откроем этот проклятый сундук, даже если за это нам  придется заплатить нашими жизнями! И я сердечно благодарю вас, миссис Кросби, за разрешение забрать этот мешок, в который мы с моим сыночкой положим законно принадлежащие нам деньги.

Конечно, я тоже отправился с матерью, но даже ее красноречие не разбудило мужества деревенских. Они лишь дали мне заряженный пистолет да отправили одного парня за вооруженной подмогой. В остальном мы были предоставлены сами себе, и вся деревня ругала нас за безрассудство.

Мое сердце отчаянно билось, когда мы вышли в морозную ночь навстречу смертельной опасности. Полная луна поднималась и окрашивала туман в слегка красноватый свет. И это усиливало нашу тревогу, потому что нам было понятно, что уже очень скоро станет светло, словно днем, и мы с матерью будем видны отовсюду. Так что мы торопились вовсю: продирались сквозь колючие изгороди, перепрыгивали через канавы и, к счастью, так и не встретили ничего угрожающего, пока дверь нашей старой гостиницы наконец не закрылась за нами.

Я тут же задвинул засов, и какое-то время мы просто стояли и пытались восстановить дыхание - в кромешной тьме и в двух-трех шагах от неубранного капитанской трупа. Потом моя мать нашла свечку и мы бочком прошмыгнули в гостиную. Капитан лежал в точно такой же позе, в какой мы его оставили: плашмя на спине, оба глаза открыты, одна рука вытянута.

- Ну-ка, Джим, опусти занавеску, - приказала мне мать. - Они могут подглядывать через окна. Ну, а теперь, - сказала она, когда занавеска была опущена, - нам нужно найти ключи. И кто ЕГО будет обыскивать, хотела б я знать? - спросила она и всхлипнула.

Я молча встал на колени и стал методично обшаривать тело. В распростертой руке капитана был зажат небольшой бумажный кружок, с одной стороны зачерненный. Вне всяких сомнений, это была та самая Черная Метка. Я вынул ее и поднес к глазам. На белой ее стороне аккуратным и мелким почерком было написано: "Сегодня вечером. В десять".

- Они придут в десять, - произнес я, и сразу же после этой фразы часы на стене в гостиной забили. От неожиданности мы подпрыгнули, но сообщенная ими новость была, скорее, хорошей: часы пробили лишь шесть.

- Джим, ищи ключ, - напомнила мать.

Я самым тщательным образом обыскал все пять капитанских карманов, но никакого ключа не нашел. Весь мой улов состоял из табачной надкушенной палочки, большого наперстка, пригорошни мелких монет, походного медного огнива, ручного компаса, иголки с ниткой и складного ножа. Ключа нигде не было, и я уже начал отчаиваться.

- Посмотри у него на шее, - предложила мне мать.

Переборов отвращение, я расстегнул ворот пиратской рубахи и сразу увидел просмоленный и крепкий шпагат, на котором висело что-то тяжелое. Я разрезал верёвку его же ножом и вытащил ключ. Окрыленные этим успехом, мы поспешили наверх, в капитанскую комнату, где с самого первого дня был задвинут под койку его неподъёмный сундук.

Снаружи он выглядел обыкновенно: большая буковка "Б", выжженная на деревянной крышке каленым железом, оббитые и обломанные углы - свидетели долгой и трудной службы, позеленевшая медь на скобах.
 
- Ну-ка, дай-ка мне ключ, - опять приказала мне мать и в мановение ока открыла на редкость тугой замок и подняла тяжеленную крышку.

На нас крепко пахнуло табаком и дегтем. Сверху лежал абсолютно новый костюм - из весьма недешевой материи, аккуратно сложенный и тщательно выглаженнный ("Его ни разу не надевали", - шепнула мне мать). Под костюмом пластами валялась всякая всячина: большой медный квадрант, оловянная кружка, две пары очень красивых и дорогих пистолетов, полдюжины жевательных палочек, небольшой серебряный слиток, ручные часы иностранной работы, пара-тройка других безделушек, а так же два компаса и пять-шесть удивительных раковин из Вест-Индии. Потом я частенько думал, что он зачем-то пронес эти мирные раковины через всю свою грешную и беспокойную жизнь.

На самом дне лежал старый плащ в пятнах соли, и в него были плотно завернуты два самых последних предмета: клеенчатый сверток, скрывавший, по-видимому, какие-то капитанские бумаги, и небольшой полотняный мешок, отозвавшийся, когда мы до него дотронулись, приятным звяканьем золота.

- Я докажу всем этим разбойникам, что я честная женщина, - громко крикнула мать, - и я заберу только сумму долга и ни фартингом больше! Дай мне, Джимми, мешок миссис Кросби.

И она начала складывать в этот мешочек монеты. Это было очень нелегкое и очень не быстрое дело, потому что монеты были всех стран, всех размеров и лежали без всякой системы. Здесь были дублоны и луидоры, пиастры и западно-индийский доллары, золотые гинеи и десятки других, никогда мною прежде не виденных увесистых желтых кружочков. Гинеи при этом почти не встречались, а моя мать умела считать только их.
 
Когда работа была выполнена только наполовину, я в страхе схватил материнскую руку - снаружи раздался звук, от которого мое сердце свалилось в пятки: это было громкое "тап-тап-тап" стальной трости, бьющей по скованной стужей дороге. Пока звук приближался, мы с матерью не осмеливались даже дышать. Но вот палка заколотилась о дверь, потом мы услышали скрип повернувшейся ручки и звяканье запертого засова: слепой нищий пытался войти. Потом последовала пара минут тишины - тишины и внутри, и снаружи. А затем, наконец, стук палочки возобновился и - к нашей неописуемой радости - стал удаляться и мало-помалу затих.

- Мам! - крикнул я. - Хватай все и бежим.

Я был уверен, что запертая изнутри дверь вызовет у слепца подозрение, и сюда очень скоро нагрянет вся волчья стая. А уж как я был рад, что я не забыл запереть засов, поймут только те, кто хотя бы однажды видел этого омерзительного нищего!

Но моя мать, хотя и была напугана, снова не соглашалась взять ни на полпенса больше того, что ей причиталось, и упрямо отказывалась удовлетвориться меньшим.
 
- Сейчас, самое большее, семь, - сказала она. - А эти разбойники придут в десять. Я знаю свои права и не собираюсь от них отказываться.

Мы с матерью продолжали спорить, когда из-за дальних холмов донесся негромкий свист. И этого нам оказалось достаточно.

- Хорошо, - согласилась мать и вскочила на ноги, - я возьму только то, что уже сосчитала.

- А я прихвачу вот это для ровного счета! - добавил я и забрал с собой большой клеенчатый сверток.

Мгновением позже мы ссыпались вниз по лестнице, распахнули дверь и выскочили наружу. И мы сделали это на редкость вовремя, потому что туманная дымка уже начала испаряться и прикрывала лишь вход в гостиницу и еще от силы полсотни ярдов. Дальше воздух был чист и все было залито лунным светом. Но даже не это было самое страшное. Как только мы оказались снаружи, послышался оглушительный топот, и мы, обернувшись, заметили быстро-быстро приближающийся к нам огонек: это бежала пиратская шайка, причем кто-то из них нес фонарь.

- О, Господи, Джим! - прошептала вдруг мать. - Хватай деньги и убегай. Я сейчас свалюсь в обморок.

"А вот это конец!" - со злостью подумал я.

Как же я проклинал и жалкую трусость наших соседей, и глупую честность и жадность моей матери, ее недавнее безрассудство и нынешнее слабоволие! К великому нашему счастью, мы наткнулись на крошечный мостик, перекинутый через какую-то канаву. Я подхватил мать под руки (она слабела с каждым мгновением) и подтащил к мосту, где силы ее окончательно оставили. Уж и не знаю, как я сумел запихнуть ее под мост, и очень боюсь, что я сделал это чересчур грубо. Мост был настолько низкий, что мы могли только ползти, но с грехом пополам мы под ним уместились - и я, и моя лежавшая без сознания матушка. При этом нам было слышно практически все, что происходило в гостинице.


                ГЛАВА ПЯТАЯ

СТРАШНАЯ ГИБЕЛЬ СЛЕПОГО НИЩЕГО


Мое любопытство оказалось сильнее страха, и я все-таки вылез из-под арки и, укрывшись за чахлым кустом ракитника, начал рассматривать дом и дорогу. Оттуда я видел, как вся пиратская шайка опрометью неслась к "Адмиралу Бенбоу": впереди - человек с фонарем, вслед за ним - тяжело топоча по дороге - бежало еще человек семь или восемь. Причем трое из них бежали на редкость ровно, ни на шаг не опережая друг друга, и даже в тумане я смог разглядеть в центре тройки слепого нищего. А раздавшийся через мгновение голос доказал мне, что я не ошибся.

- Двери ломайте! - громко крикнул слепой.

- Есть, сэр! - по-военному ответил кто-то, и сразу же несколько человек во главе с фонарщиком бросились к входной двери. Но там они неожиданно замерли и принялись шепотом совещаться. То, что дверь оказалась открытой, похоже, поставило их в тупик. Но пауза длилась недолго, потому что слепой предводитель буквально замордовал их командами. Он просто дымился от ярости и в выражениях не стеснялся.

- Быстро вовнутрь! - крикнул слепой, проклиная их за задержку. - Вовнутрь, сыновья дохлых крабов!


То ли четверо, то ли пятеро пиратов вбежали в наш дом, а двое так и остались стоять на дороге рядом со своим атаманом. Последовала еще одна пауза, потом вопль изумления и кто-то из вбежавших к нам в дом прокричал:

- Билл мертв!

Но нищий снова выругал их за медлительность:

- Двое сыновей дохлых крабов остаются обыскивать Билла, а остальные взлетают наверх и спускают сундук!

И я тут же услышал, как пара пиратов побежала по лестнице вверх с таким жутким грохотом, что весь наш дом закачался. Потом раздался еще один вопль, обе створки окна капитанского номера, брызнув битым стеклом, распахнулись, а наружу высунулась чья-то голова и плечи:

- Слышишь, Пью, - прокричал их хозяин, обращаясь к слепому, - а мы тута походу не первые! Весь сундук перерыт.

- ВЕЩЬ на месте?

- Дублоны целы.

- Я имею в виду каракули Флинта, остолоп!

- Не, каракулей Флинта нету.

- Эй, вы, внизу! - громко крикнул слепой. - Посмотрите, а, может, каракули Флинта на Билле?

Голос снизу ответил:

- Билл тоже уже весь обыскан. На нем нет ни черта!

- Эх, ржавый якорь мне в глотку! - в отчаянии крикнул слепой. - Каракули наверняка умыкнул кто-нибудь из гостиничных. Наверное, этот чертов парнишка. Поймаю и выдавлю пальцем глаза. И ведь он где-то рядом! Ещё минут пять назад входная дверь была заперта изнутри. Найдите мне его, парни, найдите!

- Да, Пью, они даже оставили в комнате Билла зажженную свечку, - громко крикнул разбойник сверху.

- Ищите его, парни, ищите!- повторил Пью, колотя палкой по мёрзлой дороге. - Переверните весь дом, но найдите шакала.

И они действительно перевернули весь дом. Наш бедный "Адмирал Бенбоу" ходил ходуном от их топота, столы и дубовые стулья летали, как кегли, все двери открывались пинками, и грохот от этих пинков рождал в скалах эхо, а пираты один за другим выскакивали на дорогу и докладывали, что меня нигде нету. А потом вдруг раздался пронзительный свист - точная копия того свиста, что минут десять назад отогнал нас с матерью от сундука капитана - но прозвучал он два раза.

- Это Дерк, - отозвался один из пиратов. - Два раза подряд! Надо сматываться.

- Куда вы собрались бежать, остолопы? - взвизгнул Пью. - Дерк всегда был недоумком и трусом. Забудьте о нем! А ведь гостиничный паренек где-то рядом. Эх, если бы у меня были глаза!!!

Призыв главаря подействовал и двое пиратов возобновили поиски, но вели их теперь осторожно, явно больше думая о предстоящем бегстве, чем о том, куда спрятался я. Остальные и вовсе стояли столбами посередине дороги.

- Остолопы, - орал на них Пью, - к вам в руки идут миллионы, а вы чего-то боитесь! Вы могли б быть богаче, чем короли, если б не родились на свет недоумками. Вы все здоровенные лбы, но ни один из вас не осмелился подойти к Биллу, и это пришлось делать мне - калеке. И теперь из-за вас я теряю свой шанс. Я хожу в зловонных лохмотьях, я нищенствую и выпрашиваю жалкие пенсы на выпивку, а ведь я мог бы ходить весь в шелках и ездить в карете! Да будь у вас столько же храбрости, сколько у ракушек на корабельном днище, вы б давно их зацапали. Ах, какие вы все остолопы!

- Пью, остынь, ведь денежки Билла - наши. По-любому не зря прогулялись! - огрызнулся кто-то из бандитов.

- А эти шакалы уже, верно, тю-тю! - поддержал его другой. - Сбежали вместе с бумагами. Хватай, Пью, дублоны и делай ноги, а не верещи здесь, как белка.
 
"Верещи" было очень точным слово: Пью уже не рычал, а именно верещал от злости. А услышав слова протеста, он и вовсе осатанел вконец и начал лупить своей палкой направо и налево. Несмотря на свою слепоту, он не раз и не два попадал очень метко. Пираты в ответ отругивались и пытались выхватить трость, но хватка у Пью была железная, и у них ничего не получалось.

Эта ссора стала для нас спасением: она ещё продолжалась, когда вдруг послышался топот конских копыт. Одновременно раздался и пистолетный выстрел, бывший, видимо, самым последним предупреждением: после него все пираты прыснули в разные стороны - кто к холмам, кто к морю, кто в поле. На дороге остался один слепой, подло брошенный всеми своими подельниками. Было ли сделано это в отместку за брань и удары, или просто из трусости, - мы уже никогда не узнаем. Пью начал бессмысленно тыкаться в разные стороны и громко звать остальных бандитов:

- Черный Пес, Джон и Дерк! - кричал он, добавляя все новые и новые имена. - Вы ведь не бросите старого Пью? Вы его ведь не бросите? Старый Пью без вас пропадет! Братцы-пираты, где вы?

Тем временем топот копыт стал звучать все громче и громче, и в свете луны стали четко видны силуэты пятерых всадников, мчавшихся под уклон галопом. Пью попытался бежать, споткнулся и рухнул в канаву, потом сразу поднялся и вновь побежал, на этот раз в еще более неудачном направлении, и снова упал - уже под копыта лошади.

Ездок попытался его объехать, но не сумел. Пью с диким криком свалился на бок, и все четыре конских копыта прошлись по нему и отбросили в сторону. Лошадь помчалась дальше, а он остался лежать - бездвижным и бездыханным.

Я тут же вскочил и громко окликнул своих спасителей (хотя к этому времени они уже и сами остановилась). Подойдя чуть поближе, я их сразу узнал: один, замыкавший кавалькаду, был тот самый парень-гонец, выехавший из деревни за подмогой, остальные были офицерами таможенной полиции во главе со старшим инспектором Дэнсом, которых этот парнишка повстречал по дороге и убедил поехать к "Адмиралу Бенбоу". Слухи о странном паруснике в Кашалотовом Логове дошли до мистера Дэнса и привели его в наши края. Это и спасло нас от смерти.

Старый нищий умер мгновенно. Что же касается моей бедной матушки, то в деревне, куда мы ее привезли, пара стаканов холодной воды и флакончик с нюхательной солью моментально привели ее в чувство, и она тотчас же позабыла все свои страхи и только горько оплакивала пропавшие капитанские денежки.

А мистер Дэнс, взяв с собою меня, галопом помчался в Кашалотово Логово, но это был странный галоп: на спусках все его офицеры спешивались и придерживали лошадей под уздцы, да и вообще, продвигались весьма и весьма осторожно, все время ожидая засады. Так что, когда мы достигли цели, двухмачтовый люгер уже отчаливал, хотя и был еще рядом с берегом. Мистер Дэнс окликнул его. С палубы парусника ему посоветовали держаться подальше, грозя, что иначе пристрелят. И сразу же после этой угрозы невдалеке от плеча инспектора просвистела мушкетная пуля. А еще через пару минут легкий парусник обогнул мыс и исчез.

Мистер же Дэнс остался на берегу и чувствовал себя, по его же словам, "словно рыба на суше". Ведь все, что он мог теперь сделать - это послать гонца в Бристоль с предупреждением для судов береговой охраны.

- А это, - как он честно признался мне, - почти равносильно тому, что вообще ничего не делать. Пираты вышли в открытое море и теперь их ищи-свищи. Правда, - с улыбкой добавил он, - я все же доволен, что наступил на мозоли мистеру Пью.

(Я ему уже все рассказал про слепого).

Потом мы вернулись в гостиницу, и я вряд ли смогу описать тот разгром, который мы там обнаружили. Даже настенные часы были сорваны и заброшены далеко в угол. И хотя пираты почти ничего не забрали (кроме мешка с капитанским золотом и горсточки серебра из кассы), было понятно, что мы с матерью разорены. Мистер Дэнс не стал комментировать увиденное, а только спросил:

- Они, говоришь, взяли деньги? А что, черт возьми, они после этого так упорно искали? Еще больше денег?

- То, что они искали, сэр, сейчас находится в моем нагрудном кармане, - ответил я, - и это не деньги. Говоря откровенно, я хотел бы перепрятать эту вещь в более надежное место.

- Да, парень, ты правильно мыслишь, - кивнул мистер Дэнс. - Если хочешь, я возьму её себе и...

- А, может, отдать её доктору Ливси? - предложил я.

- И снова все правильно! - не стал спорить инспектор. - Доктор Ливси - это именно то, что нам нужно. Мировой судья и джентльмен. И, знаешь, а мне ведь сейчас в любом случае надо проехать либо к нему, либо к сквайру. Мистер Пью мертв, о чем я, конечно, не очень жалею, но люди могут начать обвинять в его смерти Таможенную службу Его Величества, и дело следует сделать максимально ясным. Короче, сейчас я отправлюсь к доктору и могу, если хочешь, взять тебя с собой.

Я от всей души поблагодарил мистера Дэнса за предложение, и мы с ним возвратились в деревню, где были привязаны наши лошади. И едва я успел попрощаться с матерью, как все таможенники уже были в седлах.

- Догер, - сказал мистер Дэнс, - у тебя здесь самая сильная лошадь. Прихвати паренька.

И как только я, ухватившись за ремень Догера, взгромоздился на его кобылу, старший инспектор отдал команду, и отряд поскакал быстрой рысью к доктору.


                ГЛАВА ШЕСТАЯ

КАРАКУЛИ ФЛИНТА


Мы так и не сбавили темпа до самых дверей. Все огни в доме доктора Ливси были потушены.

Мистер Дэнс приказал мне спуститься и постучаться. Дверь сразу открыла горничная.

- Доктор дома? - спросил я ее.

- Доктора нету, - ответила девушка. - Он заходил сюда после обеда, но потом сразу уехал к сквайру.

- Парни, мы едем в Усадьбу! - скомандовал мистер Дэнс.

На этот раз, поскольку дистанция была очень короткой, я не стал забираться на лошадь, а бежал рядом с Догером, придерживаясь за его стремя. Вскоре мы миновали ворота поместья (которое люди в округе звали просто "Усадьбой"), проехали залитую лунным светом аллею и оказались перед белевшим во мгле двухэтажным господским домом и чередой служебных особняков. Здесь старший инспектор спешился и вместе со мною пошел к их владельцу.

Слуга проводил нас по устланному ковровой дорожкой коридорчику в библиотеку. Эта просторная и очень светлая комната была сплошь заставлена высокими книжными шкафами с белыми бюстами знаменитых людей на верхушках. Доктор и сквайр сидели рядом с камином с дымящимися трубками в руках.

Я впервые увидел сквайра так близко. Это был очень высокий и очень широкий в плечах человек с грубоватым обветренным красным лицом (лицо это загорело и загрубело во время его бесчисленных путешествий). Его мимика была очень подвижной, что выдавало в нем человека вспыльчивого, но отходчивого.

- Входите, пожалуйста, Дэнс, - произнес он снисходительно и величаво.

- Здравствуйте, Дэнс, - кивнул доктор. - И вам всего наилучшего, дружище Джим. Каким добрым ветром вас к нам занесло?

Сразу же после этих слов старший инспектор вытянулся по стойке "смирно" и отрапортовал о случившемся. И надо было видеть, с каким интересом сквайр с доктором выслушали этот доклад: оба внимали ему, затаив дыхание, то и дело обмениваясь заинтересованными взглядами и напрочь позабыв о своих давно погасших трубках. А, когда мистер Дэнс рассказал, как моя мать возвратилась в гостиницу, доктор хлопнул себя по колену, а сквайр крикнул: "Браво!" и так ударил своим чубуком по каминной решетке, что чубук переломился надвое. Задолго до окончания рассказа мистер Трелони (так звали сквайра) покинул стоявшее рядом с камином кресло и начал расхаживать взад и вперед, а доктор - как будто он так лучше слышал - скинул свой белый парик и выглядел очень курьезно в своей собственной, непривычно короткой и непривычно чёрной шевелюре.

Наконец мистер Дэнс завершил свой рассказ.

- Мистер Дэнс, - подытожил сквайр, - вы человек исключительного благородства. А что до гибели этого омерзительного нищего под копытами лошади, то я рассматриваю ее как акт добродетели. Считайте, что вы наступили на таракана. Ну и, конечно, наш юный Хоккинз показал себя редкостным молодчиной! Да, кстати, Хоккинз, вы не могли б позвонить в этот вот колокольчик? Мистер Дэнс заслужил  стакан доброго эля.

- И, насколько я понял, Джим, - уточнил доктор, - та вещь, за которой они все охотились, сейчас у вас?

- Вот она, сэр, - ответил я
и вынул клеенчатый сверток.

Доктор Ливси очень внимательно его осмотрел, но не открыл (хотя было заметно, что его пальцы буквально дрожали от желания сделать это), а, вздохнув, спрятал сверток в наружный карман своего камзола.

- Я думаю, сквайр, - продолжил доктор, - что, когда мистер Дэнс допьет свой эль, он сможет вернуться на службу Его Величеству. А что касается юного Хоккинза, то я хочу предложить ему переночевать в своем доме, а сейчас - с вашего, сэр, разрешения - мы должны предоставить ему возможность поужинать хотя бы остатками паштета.

- Как скажете, сэр, - кивнул сквайр, - но по-моему Хоккинз заслуживает свежую порцию.

И сразу же после этой реплики сквайра в библиотеку внесли огромное блюдо с горячим голубиным паштетом, которое я и умял в один присест, потому что был голоден, словно собака. За это время инспектор успел допить свой эль, выслушать новую порцию комплиментов и, наконец, откланяться.

- Ну, а теперь, сквайр... - произнес, потирая руки, доктор.

- Ну, а теперь, Ливси, - практически одновременно произнес сквайр.

- В один голос! В один голос! - засмеялся доктор. - Ведь вы уже слышали имя этого Флинта?

- Слышал ли я? - крикнул сквайр. - Да я видел его! Флинт был самым кровавым пиратом из всех, кто когда-нибудь осквернял своим судном поверхность моря. Чернобородый - ребёнок в сравнении с Флинтом. Испанцы так боялись одного его имени, что иногда я даже гордился, что Флинт - англичанин. И я видел его паруса под Тринидадом вот этими самыми глазами, но этот трусливый сын винной бочки, что числился у нас капитаном, велел нам вернуться назад в Порт Спейн!

- Да, я о нем тоже кое-что слышал здесь у нас в Англии, - кивнул доктор, - но вот были ли у него деньги?

- Деньги! - вновь выкрикнул сквайр. - А о чем еще думали эти подонки, кроме денег? За чем они денно и нощно охотились? Ради чего этой ночью они вновь рисковали своими шкурами?

- Это мы все скоро выясним, - спокойно ответил доктор. - Но вы так распалились, что мне слово не вставить. А я бы хотел понять следующее: предположим, что мы сейчас получим ключ к разгадке и точно узнаем, где зарыты сокровища. Во сколько бы вы оценили их  стоимость?

- Во сколько?! - в третий раз крикнул сквайр. - А вот, сэр, во сколько: если мы в самом деле получим ключ, я покупаю судно, беру с собой вас и Хоккинза, и я найду эти сокровища, даже если на поиски уйдут годы!

- Вот и превосходно, - произнес доктор, - а теперь, ежели Джим не против, мы вскроем пакет.

И он выложил его на стол перед собою.

Сверток был крепко зашит суровой и толстой ниткой, и доктор достал свой ящичек с инструментами и перерезал стежки хирургическими ножницами. В клеёнку были завернуты два предмета: какая-то толстая книга и запечатанные сургучом бумаги.

- Сперва мы, конечно, посмотрим книгу, - предложил доктор.

И, когда он открыл ее, мы со сквайром буквально впились глазами в распахнутые страницы (мы оба стояли у него за спиной, поскольку доктор разрешил мне оставить свой ужин и присоединиться к расследованию).

На самой первой странице были только пробы пера, из тех, что люди обычно пишут от лени и скуки. Одна из них совпадала с текстом татуировки: "Счастливой судьбы Билли Бонсу!", а чуть ниже с ошибками было написано: "Мистер В. Бонс, помощник капетана", "Нипью не капли!", "Рядом с Пальмовым Рифом он таки палучил сваё", и так далее, и тому подобное, включая записи из одного слова и совсем неразборчивые. И я почему-то стал размышлять, кто же был человек, "палучивший сваё" и в чем это "сваё" заключалось. Наверное, это был удар ножом в спину, а, может быть, и что-то похлеще.

- Пока я не вижу особенной пользы от содержащейся здесь информации, - иронически хмыкнул доктор и перевернул страницу.

Следующие десять-двенадцать страниц были заполнены на редкость однообразными записями: слева стояла дата, а справа - сумма, как и в обычных бухгалтерских книгах, но между ними вместо поясняющих записей были поставлены только кресты. И, скажем, 12 июля 1745 года была аккуратно выписана причитающаяся кому-то сумма в семьдесят фунтов, а рядом с ней - восемь крестов. Пониже к чуть меньшей сумме было добавлено место - "за Каракасом" , а еще к одной записи были добавлены координаты: "62°17'20" " и "19°2'40'' ".

Записки велись почти двадцать лет, суммы справа с каждым годом увеличивались, а в самом конце - после пяти ошибочных и перечеркнутых крест-накрест сложений - был подсчитан итог и добавлена надпись: "Доля Билла".

- Ну, и что это значит? - удивленно спросил нас доктор. - Я не могу отличить здесь хвост от головы.

- Да здесь все яснее ясного! - ответил сквайр. - Перед нами бухгалтерская книга этого подонка. Кресты скрывают имена городов и судов, которые были ограблены или потоплены. Суммы - доля пирата, а там, где он не надеялся на свою память, он делал поясняющие записи. Скажем, "за Каракасом" они захватили какое-то судно. Прими, Господи, души его бедной команды, давным-давно ставшей кораллами на дне морском!

- Как вы ловко все это расщелкали, - не стал спорить доктор. - Вот что значит - увидеть свет! А то, что суммы увеличивались, означает, что этот пьяница делал карьеру и повышался в ранге.

Больше в бухгалтерский книге не было ничего, кроме нескольких координат (каждая - на отдельном листочке), да еще сводной таблицы относительной стоимости испанских, французских и английских денег.

- А он был расчетливый парень, - хмыкнул доктор. - Такого захочешь, да не обманешь.

- Ну, а теперь, - сказал сквайр, - настала пора посмотреть и бумаги.

Конверт с капитанскими бумагами был запечатан в трех местах с помощью обычного наперстка (подозреваю, что того самого, который я вынул из его кармана). Доктор с величайшей аккуратностью срезал печати, после чего из конверта выпала карта какого-то острова с его точными географическим координатами, промерами глубин, именами возвышенностей и заливов, короче, со всеми данными, необходимыми для того, чтобы судно безопасно подошло к его берегу. Остров был около пяти миль шириной и миль девять в длину и напоминал упитанного дракона, вставшего от ярости на задние лапы. В его берег вдавались две очень удобные гавани, а в самом-самом центре возвышался холм, обозначенный как "Подзорная Труба".

Среди более поздних добавлений бросались в глаза три ярко-красных креста - два в северной части острова, а один - в юго-западной, и рядом с южным крестом все теми же ярко-красными чернилами очень мелким и аккуратным почерком, совсем не похожим на размашистые каракули капитана, было написано: "Золото здесь".

С обратной стороны эти же бисерные буковки сообщали:

"Высокое дерево на вершине Подзорной Трубы, направление к Северу от Северо-Северо-Востока. Остров Скелета Восток-Юго-Восток и на Восток десять футов.

Серебро в слитках в северном схроне. Чтобы найти его, надо продвигаться вдоль восточного пригорка. Десять морских саженей к Югу от большой черной скалы, если встать к ней лицом.

Оружие в песчаном холме. Северная оконечность Северного мыса, пеленг на Восток и на четверть - на Север".
Д. Ф."

Больше там ничегошеньки не было. Но даже эта короткая и (для меня) совершенно непонятная запись заставила сквайра и доктора почти плясать от восторга.

- Ливси! - оглушительно гаркнул сквайр. - Вы обязаны бросить эту несчастную практику! Бросить сегодня же. Слышите? А я уже завтра поеду в Бристоль, и через три недели - нет, через две недели! - через десять дней - мы будем иметь самое лучшее в Англии судно и самую отборную корабельную команду. Хоккинза мы берем юнгой. Хоккинз, из вас получится просто шикарный юнга! Ливси будет лучшим в мире судовым врачом, а я - адмиралом. Мы возьмем с собой Редруфа, Джойса и Хантера. Мы поймаем попутный ветер, дойдем до места за пару недель, моментально отыщем сокровища и будем иметь столько денег, что сможем их кушать, катать по земле и играть золотыми червонцами в "блинчики"!

- Трелони, - ответил доктор, - я поплыву вместе с вами. И я осмелюсь сейчас говорить не только от собственного лица, но и от лица Джима. Мы оба верим в наш общий успех. И мы оба готовы к любым испытаниям. Но есть один человек, которого мы опасаемся.

- Ну, и кто он? - гневно выпалил сквайр. - Назовите мне эту собаку по имени!

- Это вы, - вздохнул доктор, - потому что вы совсем не умеете держать язык за зубами. Ведь не только мы знаем об этих бумагах. Пиратам, атаковавшим этой ночью гостиницу, о них тоже отлично известно. А это - отчаянные головорезы, готовые ради сокровищ на все. Так что теперь - вплоть до самого выхода в море - мы не должны ходить в одиночку. Мы с Джимом будем держаться вместе. Вы должны взять собой в Бристоль Джойса и Хантера. И - самое-самое главное - никто из нас не имеет права даже заикнуться о нашей находке.

- Ливси, - очень серьезно ответил сквайр, - я готов подписаться под каждым вашим словом. И отныне я буду нем, как могила!



   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    .                СУДОВОЙ ПОВАР


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
                Я ЕДУ В БРИСТОЛЬ



На подготовку ушло гораздо больше времени, чем думал мистер Трелони, и ни один из наших первоначальных планов: даже план доктора постоянно держать меня рядом с собой - не увенчался успехом. Доктор был вынужден выехать в Лондон на встречу с коллегой, которому он передавал свою практику, сквайр был по горло занят работами в Бристоле, а я жил в Усадьбе на положении без пяти минут заключенного под неусыпным надзором егеря Редруфа, но меня это почти что не тяготило. Я был слишком занят предвкушением своих будущих приключений, чтобы думать о презренной реальности.

Я мысленно представлял себе карту нашего острова и пересекал ее в тысячах направлений. Я истоптал каждый акр этой дикой земли. Я сотни раз забирался на гору, которую они называли Подзорной Трубой, и наблюдал с ее вершины удивительные и каждый раз новые виды. Иногда весь остров кишел дикарями, вступавшими с нами в кровопролитные стычки, иногда нас преследовали отвратительные чудовища, пытавшиеся нами пообедать, но ни в одной из этих фантазий со мной не произошло ничего, хотя бы отчасти сравнимого с нашими настоящими приключениями.
 
Неделя шла за неделей, и однажды в Усадьбу пришло письмо, собственноручно написанное мистером Трелони. Письмо было адресовано доктору Ливси и имело прописку: "В случае его отсутствия письмо должно быть прочитано Редруфом или Хоккинзом-младшим". Подчиняясь приказу, мы вскрыли конверт и прочитали (вернее, читал один я, потому что Редруф умел понимать лишь печатные буквы) следующие важные известия:

"Гостиница "Старый Якорь" 1 марта 17... года

Дорогой Ливси, поскольку я не вполне уверен, где именно Вы находитесь: еще в Лондоне или уже в Усадьбе - я пишу в оба места.

Судно куплено и подготовлено к плаванию. Оно уже стоит у причала и готово выйти в море хоть завтра. Во всем мире нет шхуны прекрасней: даже школьник сумеет управиться с ней. Грузоподъемность две сотни тонн, называется "Эспаньола". Я купил ее с помощью старого друга Блэндли, показавшего себя редкостным молодчиной. Сейчас он работает, словно раб на плантации, отстаивая мои интересы, и, к слову сказать, так поступают все жители Бристоля, лишь только я им намекну на наш порт назначения (я имею в виду сокровища)".

- Мистер Редруф, - заметил я, прерывая чтение, - а ведь доктору это не понравится. Сквайр все-таки проговорился.

- А кто из них главный? - проворчал старший егерь. - Наш лендлорд или Ливси? И что это будет за фокус, если лендлорд, прежде чем что-то сказать, будет испрашивать разрешения у какого-то там докторишки?

После такой крутой отповеди я решил воздержаться от любых комментариев и начал просто читать письмо вслух.

"Блэндли сам отыскал "Эспаньолу" и сумел провернуть дело так, что я приобрел ее за гроши. Правда, часть местных жителей чудовищно предубеждена против Блэндли и осмеливается утверждать, что "Эспаньола" принадлежит ему самому и он якобы продал ее мне втридорога. Трудно выдумать большую глупость. Правда, даже эти зоил не решаются отрицать достоинства самого судна.

Пока что все шло без серьезных заминок. Конечно, плотники и такелажники, снаряжавшие шхуну, делали все чудовищно медленно, но время справилось с этой проблемой. "Эспаньола" готова. А вот наем команды стал для меня препятствием посерьезней.

Я решил взять побольше людей: на случай встреч с дикарями, пиратами или французами, - но после жутких мучений сумел нанять всего шестерых. Но здесь неожиданный поворот судьбы свел меня именно с тем человеком, который был мне так нужен.

Я заговорил с ним по чистой случайности. Это старый моряк, а теперь и владелец припортовой таверны. Он знает всех моряков в округе, а сейчас ищет место корабельного повара, потому что, как он говорит, воздух суши вреден для его здоровья. Он пришел к тому месту, где была пришвартована "Эспаньола", чтоб - по его же словам - "вдохнуть запах соли".

Я был чудовищно тронут (и вы бы на моем месте были бы тронуты ничуть не меньше) и чисто из жалости предложил ему место. Нашего нового кока зовут Джоном Сильвером и у него нету одной ноги. Но я рассматриваю это как рекомендацию, потому что он потерял свою ногу, защищая нашу страну под началом бессмертного Хоука. У него нету пенсии, Ливси. Совсем нету пенсии. В какое ужасное время нам выпало жить!

Я думал, что я нашел только повара, но я нашел всю команду. Мы вдвоем с Сильвером буквально за несколько дней наняли пару десятков настоящих морских волков - быть может, не самых приятных с виду, но зато самых умелых и самых надёжных. С ними мы сможем сражаться с фрегатом!

Длинный Джон (так в порту зовут Сильвера) даже предложил мне избавиться от нескольких человек, нанятых мною прежде. Он легко доказал, что все эти люди - жалкие сухопутные тряпки, не способные выдержать тягот большого похода.

Лично я себя чувствую превосходно: ем за двоих и сплю, как убитый, и жду - не дождусь того момента, когда, наконец, загремит цепь вымбовки, поднимая наш якорь. В море, в море, друг мой! Аромат океана пьянит мое сердце.

Так что, Ливси, выезжайте ближайшей почтовой каретой. Не теряйте ни единой минуты, если вы испытываете ко мне хотя бы каплю уважения.

Разрешите Хоккинзу-младшему повидаться с матерью и пошлите с ним старого Редруфа в качестве телохранителя. После этого оба должны сразу же выехать в Бристоль.
Ваш Джон Трелони

P. S. Я забыл написать, что Блэндли, который, кстати, должен послать нам судно на выручку, если мы не возвратимся до середины августа, нанял для нас замечательного капитана. Он упрям, словно мул, но во всех остальных отношениях не человек, а сокровище. А Длинный Джон Сильвер отыскал для него и помощника по фамилии Эрроу. Сразу видно, что этот помощник - насквозь просоленный морячина, а не какая-то там сухопутная тряпка. И еще мы наняли боцмана, свистящего в медную дудку. Так что дела на борту "Эспаньолы" отчасти поставлены на военно-морскую ногу.
 
Забавно, что Сильвер - человек со средствами. Я знаю из самых достоверных источников, что на его счету в банке доходы всегда превышают расходы. Жена Сильвера остается управлять таверной. Его жена - негритянка, и два таких убежденных холостяка, как мы с вами, имеют полное право предположить, что это жена, а не одни проблемы со здоровьем заставляют его сбежать в море.
                Д. Т.

P. P. S. Хоккинз может остаться на одну ночь у матери".
                Д. Т.

Надеюсь, что вы хорошо представляете весь восторг, охвативший меня, когда было прочитано самое последнее слово. Я едва не сошел с ума от радости. И о, Боже, какое презрение испытывал я в тот вечер к старому Редруфу! Старший егерь только стонал и охал. Любой из его помощников с радостью бы поменялся с ним местами, но сквайр захотел взять в море его, а желания сквайра в Усадьбе не обсуждались. Даже ворчать, узнав волю хозяина, позволял себе только Редруф.

Рано утром мы были уже на ногах и прошли к "Адмиралу Бенбоу", где я нашел свою матушку в добром здравии. Капитан, принесший нам столько хлопот, был уже там, где даже такие, как он, никому не причиняют горя. По приказу сквайра гостиницу покрасили и отремонтировали, добавили новую мебель (включая роскошное кресло для моей матушки), а так же нашли для нее нового мальчика на побегушках.

И только увидев этого парня, я до конца осознал весь масштаб произошедших со мной перемен. До этого я днем и ночью думал о своих будущих приключениях и ни разу не вспомнил о доме, который мне суждено покинуть. И только столкнувшись лицом к лицу с этим неуклюжим подростком, стоявшем на МОЕМ месте рядом с МОЕЙ родной матерью, я увидел обратную сторону этой медали и - разревелся. Боюсь, что в тот вечер я устроил этому бедному парню самую настоящую собачью жизнь. Ведь он был новичком, а я знал наизусть любую из сотен его обязанностей, и у меня возникали десятки возможностей побольней уколоть его, и я - к стыду своему - всеми этими возможностями воспользовался.

Ну, а на следующий день сразу же после обеда мы с Редруфом отправились в Бристоль. Я в последний раз сказал "до свидания" и своей родной матушке, и маленькой бухте, рядом с которой я вырос, и нашей милой гостиничной вывеске, правда, с тех пор, как ее перекрасили, уже только наполовину милой. А моей самой последней мыслью стало воспоминание о капитане: я вдруг ясно увидел и его драный камзол, и его сабельный шрам во всю щеку, и его вечную подзорную трубу под мышкой, и то, как он, сгорбившись, бредёт вдоль самого берега и что-то гневно бормочет себе под нос. А потом дорога свернула в сторону, и мой дом стал не виден.

Уже смеркалось, когда почтовая карета подобрала нас на вересковой пустоши рядом с "Королем Джорджем". Я сел между Редруфом и каким-то тучным джентльменом и сразу свалился в глубокий, как обморок, сон. Несмотря на холод и тряску, я спал, как убитый, и, когда наконец-то очнулся от чьего-то щипка, уже было светло, а карета стояла рядом с огромным четырехэтажным домом.

- Где мы? - спросил я Редруфа.

- В Бристоле, - ответил мне Том. - Вылезай.

Гостиница сквайра располагалась в самом порту (так было удобней наблюдать за работами), и мы именно к ней и отправились. К великому моему восторгу мы шли через гавань, где сгрудились десятки судов всех национальностей и всех размеров. На одних матросы трудились на палубе и пели песни. На других они сновали по мачтам, высоко-высоко над моей головой, и держались за снасти, казавшиеся не толще паутинки.

Хотя я прожил всю свою жизнь рядом с морем, мне вдруг показалось, что только сейчас я познакомился с океаном по-настоящему. Запах дегтя и соли кружил мою голову. И я с упоением взирал то на причудливые носовые фигуры, высоко возвышавшиеся над нами, то на самих моряков: на их просмоленные косички, на их вдетые в ухо медные серьги и завитые в мелкие кольца бакенбарды. Клянусь вам, что, если бы вместо матросов я бы встретил целые толпы королей и епископов, я бы не обрадовался сильнее.

А ведь я с ними не просто встретился! Я и сам уходил на днях в море. И я теперь буду всамделишным юнгой на всамделишной трехмачтовой шхуне с трубящим в медную дудку боцманом, с суровым и неразговорчивым капитаном и ходящими вперевалку матросами, и я буду нести свою служб на судне, на днях отправляющемся к далёкому острову на поиски несметных сокровищ!

Разве мог быть на свете хоть кто-то счастливей меня?

...И я все еще продолжал витать в облаках, когда мы с Редруфом вышли к большой и красивой гостинице и увидели сквайра Трелони, одетого в щегольскую офицерскую форму. Он тоже заметил нас и, широко улыбнувшись, подошел к нам, старательно косолапя.

- А вот и вы! - крикнул он. - Доктор тоже уже приехал из Лондона. Браво, браво, друзья! Вся кают-компания в сборе.

- А когда же мы, сэр, отплываем? - спросил я сквайра.

- Когда мы отплываем? - прогрохотал мистер Трелони. - Мы отплываем завтра!


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В "ПОДЗОРНОЙ ТРУБЕ"


Сразу же после завтрака сквайр дал мне записку для Джона Сильвера, сказав, что я легко отыщу его таверну (она называлась "Подзорная труба"), если пойду вдоль доков и буду высматривать небольшую пивнушку с огромной подзорной трубой вместо вывески. Радуясь лишней возможности посмотреть на суда, я тут же покинул гостиницу и начал с огромным трудом пробивать себе дорогу сквозь  густые людские толпы, столпотворения тележек и целые баррикады из тюков с товарами (работы в порту были в самом разгаре), пока, наконец, не отыскал таверну.

"Подзорная труба" оказалась довольно миленьким заведением. Ее вывеска была недавно покрашена, на окнах висели чистые красные занавески, пол был аккуратно присыпан песком. В таверне было целых два входа с двух разных улиц, и обе двери были распахнуты настежь, из-за чего в ее зале было очень светло, несмотря на синие тучи табачного дыма.

Почти все посетители были здесь моряками, и они говорили так громко, что я замер в дверях, не решаясь зайти.

В это время из боковой комнаты вышел мужчина, раз взглянув на которого, я тут же понял, что он-то и есть Длинный Джон. Его левая нога была отрезана чуть выше колена, а под левой мышкой был зажат деревянный костыль, с которым он управлялся с редчайшим проворством, просто порхая из угла в угол. Джон был очень высоким и очень физически крепким мужчиной,' а его некрасивое и широкое лицо выдавало недюжинный ум и светилось приветливостью. Похоже, что он находился сегодня в отличнейшем настроении и, летая между столами, то и дело ободрял наиболее уважаемых посетителей добрым словом или хлопком по плечу.

...А теперь я хочу вам признаться, что с первого же упоминания имени Сильвера, я почему-то вбил себе в голову, что он - тот самый моряк на одной ноге, от которого прятались мы с капитаном. Но одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы понять, как же я заблуждался. Я видел старого Пью, я видел Черного Пса, я видел самого Билли Бонса, и я был уверен, что уж кто-кто, а я-то доподлинно знаю, как должны выглядеть отставные пираты, и разница между всей этой троицей и нашим улыбчивым и аккуратным хозяином просто бросалась в глаза.

...Итак, ваш покорный слуга собрал свою волю в кулак, переступил порог галдящей таверны и подошел прямо к Длинному Джону, разговаривавшему с кем-то из гостей.

- Вы мистер Сильвер? - спросил его я, протягивая письмо.

- Да, паренек, - кивнул он, - именно так меня все и кличут. А ты у нас кто?

И здесь он заметил записку сквайра. И лицо его вздрогнуло.

- О-о! - громко выкрикнул он и протянул мне руку. - Вы, стало быть, наш новый юнга? О-очень рад познакомиться!

И он крепко пожал мне ладонь.

В это же самое мгновение один из посетителей на противоположной стороне зала вдруг поднялся и бросился наутек. Он сидел рядом с выходом и исчез буквально за долю мгновения, но я все же успел узнать в нем того самого бледного толстяка без двух пальцев, что когда-то приходил к капитану.

        - Держите его! - крикнул я. - Это Черный Пес!

- Я не дам и ломаного гроша за его имя, - резко ответил Сильвер, - но он не заплатил по счету. Ну-ка, Гарри, поймай-ка мне этого субчика.

И тут же еще один человек, сидевший у самой двери, поднялся и бросился в погоню.

- Даже, если б он был самим адмиралом Хоуком, я б все равно заставил его заплатить за выпивку, - продолжил Сильвер и отпустил мою руку. - Как ты сказал, его кличут? Черный - кто?

- Пес, сэр, - почтительно подсказал я. - Разве мистер Трелони не рассказывал вам про пиратов? Он был одним из них.

- Что-о?! - возмутился Сильвер. - Пират в моем доме? Бен, ну-ка беги и помоги Гарри. Так ты говоришь, что он был одним из этих разбойников? Так, Морган, ты ведь сидел рядом с ним? Подойди-ка сюда.

Услышав это, Морган - седой моряк с лицом цвета красного дерева и серебряной серьгой в левом ухе - робко приблизился к нам, продолжая жевать свою жвачку.

- Итак, Морган, - очень строго спросил его Сильвер, - ты ведь раньше ни разу не видел этого... как там его? ...этого Черного... Пса?

- Никак нет, сэр! - ответил Морган, отдавая нам честь.

- И ты ведь не знаешь его по имени?

- Никак нет, сэр!

- Разрази меня гром, твое счастье! - воскликнул хозяин. - И запомни, что, если ты будешь и дальше якшаться с подобными субчиками, ноги твоей больше не будет в моей таверне. Насчет этого можешь даже не сомневаться. И о чем ты там с ним разговаривал?

- Простите, сэр, я не помню.

- Не помнит он! - вспылил Длинный Джон. - Том, у тебя на плечах голова или порожняя бочка? Ты, может быть, даже не помнишь, с КЕМ ты разговаривал? Давай-давай, вспоминай, о чем вы с ним говорили: о дальних походах, о кораблях, о знаменитых капитанах?

- Мы с ним говорили о том, как провинившихся моряков протягивают под килем, - наконец ответил Морган.

- Под килем, ты говоришь?- хмыкнул Сильвер. - Ну что ж, под килем, так под килем. Отличная тема для разговора. Иди, Том, на место. Для меня ты теперь желторотый салага, а не бывалый моряк.

А как только Том возвратился на место, Длинный Джон наклонился к моему уху и произнес донельзя льстившим мне шепотом:

- Он честный парень, этот Том Морган, но глупый, как пробка. Ну, а сейчас, - продолжил он вслух, - как, ты сказал, зовут этого субчика-голубчика? Черный... Пёс? Мне ничего не говорит его кличка, но я только что вспомнил, что пару раз он сюда уже заходил. С ним еще был какой-то слепой бродяга.

- Сэр, это был точно он! - крикнул я. - И слепого я тоже знаю. Его зовут Пью.

- Да-да, - кивнул Длинный Джон, - именно так Черный Волк к нему и обращался. И рожа у этого нищего была самая мерзопакостная. И послушай-ка, юнга, ведь ежели мы сейчас заграбастаем Черного Волка, это будет отличная новость для капитана Трелони. Бен просто отлично бегает (для моряка), и он его должен догнать, разрази меня гром! О чем они там разговаривали? О том как провинившихся моряков протягивают под килем? Вот и великолепно! А теперь, слышишь, Хоккинз? Теперь я протащу этого Черного Волка под килем нашей "Эспаньолы"!

Во время всей этой отрывистой речи Длинный Джон продолжал порхать по залу, стучать по столам, вздымать руки кверху и, вообще, вести себя так, как будто бы он выступал перед судом присяжных. Все мои подозрения, как только я снова увидел Черного Пса, моментально проснулись, и я, как бы сказал Билли Бонс, "начал зырить за одноногим с прищуром". Но Сильвер был слишком умен для меня, и к концу его речи, когда вернулась пара вконец запыхавшихся посланников и сообщила, что потеряла след пирата в толпе, а Сильвер изругал их за это последними словами, я готов был поклясться в его невиновности перед кем угодно.

- Смотри сюда, юный Хоккинз, - продолжил хозяин, - а я ведь попал в идиотское положение, не так ли? Что должен теперь подумать капитан Трелони? Здесь сидел этот выродок, пил мой собственный ром, ел мою пищу  и только нагло посмеивался. Потом пришел ты и сказал все как есть. А что сделал я? Я сперва позволил ему улизнуть, а потом выстрелил всем правым бортом, но все мои ядра пролетели мимо. И что должен теперь подумать мистер Трелони? Но я, юный Хоккинз, очень-очень надеюсь, что ты поможешь мне оправдаться. Ведь у тебя на плечах голова, а не порожняя бочка. Я это сразу понял. Вот ты умной своей головой и подумай, чего я мог сделать на этой своей деревяшке? Вот если б я снова стал старшим матросом  со всеми руками-ногами, то я б... я б сграбастал этого Черного Волка за шиворот и притащил бы его к капитану Трелони! А сейчас... сейчас сам понимаешь...

А потом он вдруг замер с чуть-чуть приоткрытым ртом.

- Его счет! - засмеялся он. - Три стакана ямайского рома. Намотайте мне кишки на ребра, если я не забыл про его не оплаченный счет. Эх, плакали мои денежки!

После этого он повалился на скамейку и хохотал до тех пор, пока по щекам не потекли слезы. В конце концов я к нему тоже присоединился, и мы стали смеяться вдвоем, а потом заразили хохотом всю таверну.

- Да, - вздохнул Сильвер, утирая слезы ладонью, - какие же мы с тобой губошлепы! Зуб даю, мы с тобою споемся, потому что я оказался сегодня ничем не лучше безусого юнги. Но служба, Хоккинз, есть служба. Нам нужно срочно пойти к капитану Трелони и рассказать все как есть. Ведь мы оба сегодня накосорезили. Но, черт побери, это была отличная шутка про три порции рома!

И он снова начал смеяться, и снова так заразительно, что я в очередной раз не смог к нему не присоединиться, хотя и не видел в этой его остроте ничего смешного.

На обратном пути через гавань он показал себя великолепным собеседником. Про каждое встречное судно кок мне рассказывал целую повесть: какая у него оснастка, какой тоннаж, какой порт приписки, чем оно сейчас занято (разгружается, берет груз или готовится к отплытию), а потом добавлял десятки забавных историй про моряков и суда. При этом каждый моряцкий термин он повторял по нескольку раз, покуда я не запоминал его намертво, - одним словом, о подобном товарище по путешествию можно было только мечтать.

Когда мы зашли в гостиницу, сквайр и доктор допивали пинту черного эля с сухариками и собирались пойти инспектировать судно.

Длинный Джон рассказал им про случай в "Подзорной трубе". Рассказал с большим чувством и ни шаг не отступая от правды. "Ведь так оно все и было, Хоккинз?" - поминутно спрашивал он меня, и я все время кивал в знак согласия.

Сквайр и доктор выразили сожаление, что Черного Пса не удалось отловить, но оба потом согласились, что сделать это было невозможно. Длинный Джон получил миллион благодарностей, подхватил свой костыль и ушел.

- Все должны быть на судне к четырем часам дня! - крикнул сквайр ему вдогонку.

- Есть, сэр! - отозвался Сильвер из коридора.

- Знаете что, Трелони, - заметил доктор, - я, конечно, не очень-то верю в ваше чутье на людей, но Длинный Джон мне подходит.

- Длинный Джон - редкостный молодчина! - подтвердил сквайр.

- Ну, а теперь, - добавил доктор, - мы, наверно, позволим юному Хоккинзу пойти вместе с нами?

- Конечно, позволим! - кивнул мистер Трелони. - Хоккинз, наденьте шапку и отправляйтесь на борт нашего лучшего в мире судна.


  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПОРОХ И РУЖЬЯ


Наш корабль находился не у причала, и мы, сидя в лодке, миновали десятки судов прежде чем добрались до "Эспаньолы". Все эти суда мы огибали то с носов, то с кормы, а их снасти то мокли под нашим килем, то дрожали высоко в небе. А, когда мы наконец подошли к нашей шхуне, у трапа нас встретил мистер Эрроу - загорелый, заметно косивший на оба глаза моряк с серьгой в левом ухе. Мистер Трелони держался с ним дружески, но я сразу заметил, что отношения между сквайром и капитаном были куда как прохладней.

Последний был недоволен почти всем на судне. И он сразу же дал нам возможность узнать причины своего недовольства, потому что едва мы спустились в каюту, как в нее постучался посланец-моряк.

- Сэр, мистер Смоллет оченно хочет с вами переговорить, - сказал он.

- Я всегда рад услужить капитану! - добродушно ответил сквайр. - Проводите его в каюту.

Капитан, стоявший прямо за дверью, моментально вошел вовнутрь.

- Итак, капитан, что же вы мне хотите сказать? - не дал ему рта раскрыть мистер Трелони. - Надеюсь, что судно в полном порядке, и мы  готовы к отплытию?

- Понимаете, сэр, - с усмешкой ответил ему капитан, - я принадлежу к тем людям, которые полагают, что неприятная правда полезнее сладкой лжи. И я, сэр, вынужден сказать вам следующее: мне не нравится эта команда, мне не нравится этот рейс, мне не нравится мой помощник. Надеюсь, что я выразился достаточно ясно.

- Может быть, сэр, вам не нравится и наше судно? - гневно выкрикнул сквайр.

- На этот вопрос, - произнес капитан, - я не могу вам ответить, не испытав его в деле. Но выглядит эта скорлупка неплохо.

- А, может быть, сэр, вам не нравится и ваш работодатель?! - спросил мистер Трелони.

Но здесь сразу вмешался доктор.

- Остыньте, Трелони, - успокаивающе произнес он, - остыньте. Такие вопросы не приведут ни к чему хорошему. Капитан нам сказал слишком много и, в тоже время, сказал слишком мало, и я не могу не спросить: мистер Смоллет, вы утверждаете, что вам не нравится этот рейс. Почему?

- Видите ли, сэр, - ответил ему капитан, - меня наняли в этот вояж по так называемому "секретному контракту". В таких контрактах конечный пункт назначения известен только работодателю. Я знал, на что шел, и я принял это условие. Но сегодня вдруг выяснилось, что самый последний гальюнщик на судне информирован лучше меня. Это нормально?

- Нет, - тяжело вздохнул доктор, - это не нормально.

- Сегодня я узнаю, - от собственных, сэр, подчиненных! - что мы отправляемся за какими-то сокровищами. Сокровища - это весьма щекотливая тема, и мне неприятна охота на них в любой форме. Но особенно мне неприятно, когда тайну этих сокровищ - уж простите меня, мистер Трелони, - доверили попугаю.

- Вы имеете в виду попугая Сильвера? - спросил сквайр.

- Сэр, я выразился образно. Известны любому, хотел я сказать. Боюсь, что вы не совсем понимаете, во что вы ввязываетесь, а ведь дело идет о вашей жизни и смерти.

- Да, капитан, вы полностью правы! - опять согласился доктор. - Риск крайне велик. Но мы все же не так наивны, как вам почему-то кажется. Ладно, чем плох наш вояж, вы нам объяснили. Но вы недовольны командой. Они никудышные моряки?

- Мне, сэр, очень не нравятся все эти лица. Они выглядят крайне подозрительно, - ответил мистер Смоллет, - и, если на то пошло, команду на судно должен набирать капитан.

- И снова вы полностью правы, - кивнул дымящейся трубкой судовой врач, - вероятно, мой друг должен был нанимать моряков рука об руку с вами, но он не хотел вас обидеть. И еще вам не нравится мистер Эрроу?

- Да, сэр, не нравится. Допускаю, что он неплохой моряк. Но он чересчур свободно держит себя с командой. Мой помощник не должен пить грог с матросней.

- Он с ними, что, пил?! - взвился сквайр.

- Я снова, сэр, выразился образно, - пояснил капитан. - Я имею в виду, что он не умеет держать дистанцию между офицером и матросом.

- Капитан, - спросил доктор, - у вас есть какие-нибудь конкретные пожелания?

- Да, сэр, они есть. Вы твердо решили отправиться за сокровищами?

- Наше решение непоколебимо! - рявкнул мистер Трелони.

- Хорошо, - вздохнул капитан. - Вы с похвальным терпением выслушали меня, хотя все мои подозрения недоказуемы. Потерпите еще немного. Итак, я хочу предложить вам свой план из двух пунктов. Пункт первый. Весь порох, и все оружие сейчас находятся в носовой трюме, хотя прямо под вашей каютой есть уйма свободного места. Разместите их там. Это раз. И еще на борту находятся ваши слуги, и часть из них спит в носовом помещении. Переселите их в помещения рядом с вашей каютой. Это два.

- И что-то еще? - спросил сквайр.

- И еще на борту слишком много болтают, - проворчал капитан.

- Совершенно согласен! - кивнул доктор Ливси.

- Я сейчас сообщу только то, - продолжил мистер Самолет, - что я слышал лично. У вас есть карта какого-то острова. Места захоронения сокровищ обозначены на этой карте крестами. А сам остров лежит... - и здесь мистер Смоллет назвал точную долготу и широту Острова Сокровищ.

- Я никому не сообщал координаты, - закричал мистер Трелони, - ни единой живой душе! Клянусь честью!!!

- Однако, люди их знают, - пожал плечами капитан.

- Ливси, клянусь, что их выдали либо вы, либо Хоккинз! - продолжил оправдываться сквайр.

- Теперь уже, сэр, не так важно, кто и когда их выдал, - печально вздохнул доктор Ливси.

Мне было понятно, что ни капитан, ни доктор не верят клятвам мистера Трелони ни на шестипенсовик. Но, как показало дальнейшее, сквайр нас не обманывал и местоположения острова он действительно никому не сообщал.

- Хорошо, джентльмены, - продолжил Смоллет, - я, слава Богу, не знаю, где находится эта несчастная карта. Но я категорически настаиваю, чтобы это держалось в строжайшем секрете даже от меня и от мистера Эрроу. В противном случае я подаю в отставку.

- Смотрите, сэр, - усмехнулся доктор, - во-первых, вы настаиваете, чтобы место нахождения карты держалось в тайне. Во-вторых, вы устраиваете на корме что-то вроде маленькой крепости с гарнизоном в виде собственных слуг господина Трелони и арсеналом из всего имеющегося на судне оружия. Иными словами, вы опасаетесь мятежа.

- Сэр, - запротестовал капитан, - я никого не хочу обидеть, но я против того, чтобы вы вкладывали в мои уста придуманные вами речи. Ни один капитан, находящийся в здравом уме, не выйдет в море, если он опасается бунта. Не опасаюсь его и я. В честности мистера Эрроу я уверен. Большая часть матросов тоже, скорее всего, верна долгу. Может быть, ему верны все. Но я отвечаю и за безопасность судна, и за жизнь любого человека на борту. И я вас очень прошу либо принять минимальные меры предосторожности, либо согласиться на мою отставку. И это все, джентльмены.

- Капитан Смоллет, - произнес доктор с улыбкой, - вы слышали притчу о горе, родившей мышь? Простите, но ваше сегодняшнее поведение напомнило мне эту басню. Когда вы вошли, я готов был поспорить на свой парик, что вы готовились к чему-то более серьезному.

- Да, доктор, - кивнул капитан, - вы вновь угадали. Когда я вошел, я собирался уволиться, ибо я был уверен, что мистер Трелони не согласиться выслушать ни одного моего слова.

- И, между прочим, - прорычал сквайр, - не будь со мной Ливси, именно так бы все и вышло. Я послал бы вас к дьяволу. Но получилось иначе: я вас внимательно выслушал и выполнил все ваши требования. Но я не буду скрывать, что вы мне не понравились.

- А вот это, сэр, уже как вам угодно, - широко улыбнулся капитан. - Когда-нибудь вы поймете, что я просто исполнил сегодня свой долг.

И сразу же после этих слов капитан Смоллет вышел.

- Знаете что, Трелони, - заметил доктор Ливси, - вообще-то, это противоречит всему, что я о вас знаю, но, похоже, вам удалось отыскать двух честных людей: капитана и Сильвера.

- Сильвер - пожалуйста, - скривился мистер Трелони, - а, что касается этого болтуна, то он вел себя не по-мужски, не по-моряцки и даже, простите за резкость, не так как полагается себя вести англичанину!

- Время покажет, - твердо ответил доктор, - время покажет, Трелони, кто из нас прав.

...А, когда мы вышли на палубу, матросы уже с песнями перетаскивали порох и оружие на корму. За матросами наблюдали мистер Смоллет и мистер Эрроу.

Перестановка пришлась мне по вкусу. Первоначально предполагалось, что в кормовых каютах, соединявшемся с кухней и баком лишь узким бревенчатым коридором, будут спать капитан, мистер Эрроу, доктор, сквайр и Хантер с Джойсом. Теперь к ним добавились Редруф и я, а капитан и его помощник переселились на палубу, в пристройку близ трюмного трапа, которая - правда, с очень большой натяжкой - могла сойти за каюту. Потолок в ней был очень низким, но все же давал возможность подвесить два гамака. Похоже, что мистер Эрроу остался доволен этим переселением, потому что тоже не был спокоен насчет команды. Впрочем, он наслаждался своим новым жилищем недолго.

Мы все трудились в поте лица, перемещая порох и койки, когда несколько припозднившихся моряков (Длинный Джон среди них) причалили к судну и поднялись на палубу.

Кок, ловко взобравшись по трапу на судно, удивленно спросил:

- Эй, друзья, что вы делаете?

- Перетаскиваем порох и ружья, друг, - ответил кто-то из команды.

- Разрази меня гром! - крикнул Сильвер. - Эдак мы провороним прилив.

- Мой приказ! - перебил его капитан. - А вам, уважаемый, сейчас самое место на камбузе. Люди ждут ужина.

- Слушаюсь, сэр! - ответил Сильвер и, откинув со лба свою длинную челку, помчался исполнять приказание.

- Образцовый матрос, - похвалил его доктор.

- Может, да, - пожал плечами капитан, - а, может, и нет. Эй, полегче, ребята! Полегче! - прикрикнул он на матросов, перетаскивавших порох. - А вы что здесь делаете? - произнес он, заметив меня, в оба глаза глазевшего на свежеустановленную вертлюжную пушку. - Вам нечем заняться, юнга? Спуститесь к Сильверу и помогите ему готовить ужин.

И здесь я услышал, как он в полный голос сказал доктору Ливси:

- На моем судне не будет любимчиков.

Услыхав это, я мысленно согласился со сквайром и трижды послал капитана Смоллета в ад.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

МЫ ВЫШЛИ В МОРЕ


Ночью ни один человек на шхуне не сомкнул глаз: во-первых, мы лихорадочно готовились к отплытию, во-вторых, нам жутко мешали бесчисленные друзья сквайра, приплывавшие пожелать ему счастливого пути и благополучного возвращения. За всю мою службу в гостинице мне ни разу не выпадало столько работы, и я даже не знал, что человек может так смертельно устать. Перед самым рассветом я уже едва стоял на ногах, но, когда вся команда высыпала к вымбовке, я даже и не подумал спускаться вниз. Слишком уж красочным зрелищем был этот первый в моей жизни подъем корабельного якоря: густой предрассветный туман, отрывистые приказы капитана, резкий посвист боцманской дудки и десятки людей, занимающие свои места при свете горящих в ночи судовых огней.

- Ну, а теперь, Бычья Туша (это было еще одно прозвище Сильвера), давай грянем нашу, - попросил кто-то из матросов.

- Старинную! - подсказал другой.

- Ладно-ладно, друзья, - кивнул Длинный Джон, стоявший чуть-чуть поодаль со своим костылем подмышкой, после чего откинул челку и запел густым басом так хорошо мне известную песню:

Пятнадцать моряков на сундук мертвяка,

И вся команда тут же подхватила:

Йо-хо-хо, и бутылка рома!

И на каждом третьем "хо" все матросы изо всей силы дёргали ручки вымбовки.

Конечно же, эта старинная песня была для меня неразрывно связана с Билли Бонсом, и мне вдруг показалось, что и его хриплый голос подпевает выхаживающим наш якорь морякам. Но вскоре якорь завис, обтекая, у самого носа. Паруса наполнились ветром, и берег и борт "Эспаньолы" стали медленно удаляться друг от друга. И, прежде чем я добрался до койки, наш рейс начался, и "Эспаньола" отправилась к месту назначения.

Я не буду подробно описывать все наше плаванье. Рейс был на редкость удачным. Наше судно показало себя с наилучшей стороны, команда оказалась умелой и дисциплинированной, а капитан до тонкостей разбирался в своем деле. Но прежде, чем мы достигли Острова Сокровищ, случилась пара-тройка событий, упомянуть о которых необходимо.

Первый помощник, увы, с лихвой оправдал все самые наихудшие подозрения. Он не пользовался у команды ни малейшим авторитетом, и матросы вытворяли в его присутствии все, что хотели. Но даже не это было самым страшным: вскоре он стал подниматься на палубу с заплетающимся языком, мутным взором, красновато-лиловым носом и другими признаками опьянения. Раз за разом его прогоняли с позором в пристройку. Несколько дней он провалялся пластом. Пару раз он падал и расшибался в кровь. Пару раз он был почти трезвым и кое-как справлялся со своими обязанностями.

Где он брал алкоголь, для нас было загадкой. И как мы за ним не шпионили, разрешить мы ее не сумели. Когда же его об этом спрашивали напрямую, он, если был пьян, только глупо хихикал, а, если был трезв, то, глядя нам прямо в глаза, божился, что никогда не брал в рот ничего кроме воды.

Он не только был абсолютно бесполезен в качестве первого помощника, и не только подавал ужасный пример всей команде, но и был смертельным врагом самому себе. Такой образ жизни в открытом море не мог привести ни к чему хорошему. Так что ни один человек на "Эспаньоле" не удивился (и, по правде сказать, не расстроился), когда однажды утром после крепкого встречного ветра наш первый помощник пропал.

- Свалился за борт, - спокойно констатировал капитан, - И это избавило нас от необходимости заковывать его в железо.

Так или иначе, но мы остались без одного офицера и ему нужно было срочно искать замену. Боцман Джон Андерсон был, пожалуй, самым подходящим для этого человеком и, оставаясь формально боцманом, стал потихонечку исполнять и обязанности заместителя капитана. Да и мистер Трелони, бывший отнюдь не новичком на море, иногда отстаивал вахты при тихой погоде. Ну, и, конечно, наш рулевой - Израэль Хэндс тоже был очень лихим мореходом, которому можно было доверить почти что угодно.

Хэндс, кстати, был закадычным приятелем Сильвера, и я хотел бы сейчас воспользоваться случаем и рассказать о последнем чуть-чуть поподробней.

...Интересней всего было видеть, как наш кок, упирая основание своего костыля в переборку камбуза, заклинивал его спиною и, пружиня от качки, готовил не хуже, чем самый искусный повар на суше. Не менее удивительным зрелищем было и то, как он в самую злую погоду носился, как птица,по палубе. Подвесив костыль на шею и цепляясь за повсеместно развешенные пеньковые петли (моряки их прозвали "серёжками Длинного Джона"), он легко поспевал повсюду, опережая и молодых, и здоровых. Но, как не проворен был нынешний Сильвер, те, кто знал его раньше, все равно выражали глубокое сожаление, что такой человек стал калекой.

- Сильвер - не простой человек, - не раз говорил рулевой. - Он много учился в молодости и, если захочет, может говорить как по-писанному. А уж храбрый и сильный какой! Любой лев - что-то вроде котенка в сравнении с разъярившейся Бычьей Тушей. Однажды я видел, как он раскидал и скрутил четверых. Один и без оружия!

Команда любила Длинного Джона и слушалась его беспрекословно. Он умел найти подход к каждому. Лично ко мне он был добр бесконечно и всегда зазывал к себе на камбуз, содержавшийся, кстати, в такой чистоте, что ей могла позавидовать любая хозяйка: все котлы и все миски сияют, на дощатом полу - ни соринки, а его попугай в большой клетке неизменно висит в самом дальнем углу.

- Заходи, заходи, дорогой, - всегда говорил он мне, - почеши язычок с Длинным Джоном. Здесь тебе всегда рады. Ты слышал новость? Мой Капитан Флинт (я ведь назвал своего попугая в честь этого знаменитого пирата) предсказывает успех нашему плаванию.  Я правду говорю, Капитан?

И попугай начинал в ответ истошно орать: "Твоя доля - два фар-р-ртинга! Твоя доля - два фар-р-ртинга! Поворот овер-р-ршаг! Суши весла!" - до тех пор, пока не выбивался из сил, или пока Длинный Джон не занавешивал его клетку специальной тряпочкой.

- Этой птице две сотни лет, - продолжал Сильвер, - ведь попугаи почти что бессмертны, и, если кто-то и видел за жизнь больше зла, то это только сам дьявол. Эта птица когда-то принадлежала Ингланду, величайшему из пиратов. Она видела Мадагаскар, Малаба, Провиденс и Портобелло. Говорят, что сам Ингланд и научил ее этой дурацкой шутке про пару фартингов. Сам понимаешь, что это только шутка юмора, потому что Ингланд охотился не за фартингами. На том разграбленном и потопленном судне, где его люди выловили из воды этого бедного попугая, было, как говорят, триста пятьдесят тысяч западно-индийских долларов или ровно сто тысяч фунтов. И эта птица своими глазами видела, как Ингланд взял на абордаж "Вице-короля Индии" с грузом золота, а ведь выглядит она так, как будто только что вылупилась из яйца. Но ты ведь понюхал пороха, да, Капитан?

- Свистать всех наверх! Овер-р-ркиль! - заорал в ответ попка.

  - Ах, ты красавчик! - отвечал ему  повар и давал Капитану кусочек сахара, после чего попугай забирался на жердочку и начинал ругаться на все корки. - Сам понимаешь, - смущенно хихикал Сильвер, - нельзя черпать деготь и не запачкаться. Эта бедная птица ругается, словно сапожник, но она не понимает того, что она говорит. Она бы могла бы повторить всё это, глядя в глаза священнику.

После этого Сильвер откидывал со лба челку и казался мне лучшим человеком на свете.

...Тем временем мистер Смоллет и мистер Трелони продолжали едва выносить друг друга. Сквайр откровенно презирал капитана, а капитан говорил с ним только по делу. В конце концов он, правда, признал, что ошибался насчет команды: люди были умелыми и дисциплинированными, и требовать от них большего было попросту невозможно. Что же касается "Эспаньолы", то капитан в нее просто влюбился. "Она слушается руля, словно лучшая в мире жена - законного мужа!" - не раз восхищался он. - Но, - всегда добавлял он после этого, - мы еще не вернулись домой, и мне этот рейс не по сердцу.

А сквайр, услышав такое, поворачивался к капитану спиною и - могучие плечи расправлены, волевой подбородок вперёд - начинал нервно расхаживать по палубе.

- Еще одна глупость со стороны этого человека, - шипел он себе под нос, - и я не выдержу!

...Однажды нас настиг шторм, но он лишь подтвердил прекрасные мореходные качества судна. Все люди на "Эспаньоле" были очень довольны своим работодателем, и было бы странно, если б дела обстояли по-другому. Такой избалованной корабельной команды, наверное, не было со времен Ноя. Двойная порция грога наливалась по поводу и без повода. Достаточно сквайру было узнать, что у кого-то из моряков сегодня, например, день рождения, и на ужин давали пуддинг с изюмом. Открытая бочка с мочеными яблоками всегда стояла на палубе, чтобы каждый желающий мог побаловать себя чем-то вкусным.

- Ничего хорошего из всего этого не выйдет! - все время ворчал капитан. - Избалованный моряк - не моряк.

Однако хорошее из этого все-таки вышло. И,если б не бочка, все мы: и капитан, и доктор, и сквайр, и
пишущий эти строк, - наверняка бы погибли мучительной смертью.

Вот как это все выяснилось.

После целой недели встречных ветров мы поймали попутный пассат и шли на юго-юго-запад прямым курсом к острову (яснее выразиться я не имею права). Стояла прекрасная морская погода с великолепной видимостью, и наша конечная цель отстояла от нас на расстоянии одного перехода. Ночью или, самое позднее, утром мы должны бросить якорь рядом с Островом Сокровищ. Итак, мы шли полным ходом, бушприт "Эспаньолы" был окружен целой тучей искрящихся брызг, все паруса были туго наполнены, и все люди на судне находились в прекрасном расположении духа: ведь первая половина плавания должна была вот-вот завершиться.

Солнце уже садилось и вся моя дневная работа была уже сделана, но, прежде чем лечь на боковую, я решил скушать моченое яблоко и вышел на палубу. Вахтенный был далеко на носу. Рулевой же лениво поглядывал на наполненный ветром передний парус и что-то негромко насвистывал себе под нос. За исключением мерных ударов волн о борт шхуны, этот свист был единственным доносившимся до меня звуком.

Подойдя к бочке, я наклонился за лакомством и убедился, что рукой мне его не достать: на самом-самом дне сиротливо лежало последнее яблоко. Тогда я решил запрыгнуть вовнутрь и съесть его прямо в бочке, после чего, ритмично покачиваясь, словно дитя в колыбели, и сам не заметил, как мало-помалу не то что заснул, а впал в полудрему. Неожиданно какой-то очень крупный мужчина уселся рядом и, опершись о бочку спиною, заговорил. Голос принадлежал Джону Сильверу, и я совсем уже было собрался выпрыгивать, но те несколько слов, которые я успел услышать, заставили меня передумать.

 Жизнь всех честных людей на судне теперь зависела лишь от меня одного.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЧТО Я УСЛЫШАЛ ИЗ БОЧКИ С ЯБЛОКАМИ


- Не, друг, не я, - произнес Сильвер, - старый Флинт был у нас капитаном. А я бы квартирмейстером из-за своей деревяшки. Мне оторвало копыто тем же самым пушечным залпом, который выбил старому Пью его иллюминаторы. А лечил мою ногу один страшно ученый хирург: он окончил колледж и говорил по-латыни получше, чем мы по-английски, - но его все равно повесили, словно собаку, в Корсо Кастле, а потом еще, словно тараньку, три недели подвяливали на солнце. Тогда в Корсо Кастле вздернули всех людей Робертса, а вздернули их потому, что старый Робертс имел дурную привычку вечно переименовывать свое судно. Сегодня он плавает на "Королевском Счастье", завтра - на "Золотой Розе" и так далее. Нет, говорю тебе я, как уж твою скорлупу окрестили, под таким именем и выходи на ней в море. Так было с "Кассандрой", на которой великий Ингланд живым и здоровым вернулся из Малабара, после того как взял "Вице-короля Индии". Так было с "Моржом" капитана Флинта, а я это судно видел и красным от крови, и готовым утонуть из-за груза золота.

- Эх, - прозвучал тонкий голос, полный робкого восхищения (он принадлежал самому юному из наших матросов по имени Ричард Джонсон), - а этот ваш Флинт видно был шухарным пареньком!

- Дэвидс был тоже неплох, - ответил Сильвер. - Правда, я никогда с ним не плавал, но говорили о Дэвидсе только хорошее. А сам я сначала ходил под Ингландом, а потом плавал с Флинтом, и все заработанные у них денежки и сейчас лежат в моем банке. Девятьсот фунтов от Ингланда и две тыщи от Флинта. Неплохо для рядового матроса? Но, друг, запомни: шальные деньги легко заработать и очень трудно сберечь. Где сейчас люди Ингланда? Не знаю и знать не хочу. Где сейчас люди Флинта? Большинство из них здесь и радуется пудингу на ужин, потому что до этого все они голодали. Старый Пью, когда потерял бесценный дар зрения (а вместе с ним и остатки ума), стал проживать больше тысячи фунтов за год, словно лорд из Парламента. Ну, и где он сейчас? Сейчас он в могиле, но перед тем как подохнуть, нищенствовал. Старый Пью воровал, перерезал спящим глотки и все равно ложился спать голодным, разрази меня гром!

- Ну, и толку тогда от всего? - спросил молодой.

- Толку нет для придурков! - отрезал Сильвер. - А для умных людей, вроде нас с тобою, толк найдется всегда. Я сказал: "вроде нас с тобою", потому что на плечах у тебя голова, а не порожняя бочка. Я это сразу заметил. Вот ты умной своей головой и подумай, как сберечь свои кровные денежки.

Наверное, вы понимаете, что я почувствовал, когда вдруг услышал, как этот омерзительный старикашка льстит очередному юноше теми же самыми словами, которыми он когда-то подкупал меня. И, если б я мог испепелить Сильвера, не покидая бочки, я бы тысячу раз это сделал. Тем временем старый разбойник продолжал разглагольствовать, не подозревая, что его монолог может кто-то подслушать:

- А, если ты хочешь побольше узнать про джентльменов удачи, я скажу тебе так: их жизнь нелегка и всегда протекает  в шаге от виселицы, но они пьют и едят, сколько влезет, и, когда они сходят на берег, сотни фунтов, а не сотни фартингов звенят в их карманах. Потом эти фунты уходят на ром и на прочую штуку, и джентльмены удачи опять отправляются в море без единого шиллинга. Но я шел другим галсом. Свои денежки я откладывал: там и тут, тут и там, везде по чуть-чуть и нигде слишком много. Сейчас мне пятьдесят, и, когда я вернусь из этого рейса, я начну вести жизнь джентльмена со средствами. "Не поздновато ли?" - спросишь ты. Нет, парень, не поздновато. Ведь я и раньше себе не отказывал ни в малейшем почесывании, кроме, конечно, тех дней и недель, когда я был в море. А кем я начинал? Обыкновенным матросом, точно таким же, как ты сейчас.

- Это понятно, - кивнул собеседник, - но ведь ваши-то прежние денежки плакали? Ведь вы же теперь не осмелитесь, ну, после всего, что случится, опять показаться в Бристоле?

- А где мои деньги, как ты полагаешь? - хихикнул, спросил его Сильвер.

- В Бристоле, в банках и в деле.

- Они будут там, - засмеялся кок, - где мы завтра бросим якорь. Моя верная черная девочка принесет их мне в клюве. "Труба" давно продана, и все деньги со счета давным-давно сняты и спрятаны в кошельке моей миссис. Я бы даже тебе рассказал, где она меня встретит, потому что я тебе верю, но остальные ребята начнут ревновать.

- А вы не боитесь, что ваша жена вас обманет? - спросил юный матрос.

- Джентльмены удачи, - издалека начал Сильвер, - обычно не доверяют друг другу и правильно делают. Но, знаешь, меня очень редко обманывали. И хочешь знать, почему? Просто все, кто обманывал Длинного Джона, никогда не задерживались на этом свете. Со мной плавали разные люди: кто-то боялся Пью, кто-то - Бонса, а кто-то - Флинта. Но Флинт САМ боялся меня. Боялся меня и гордился мною. Флинт собрал на своем корабле таких страшных подонков, что, наверно, сам дьявол поостерегся бы выйти вместе с ним в море. Так вот, друг, запомни: ты знаешь, я не хвастун, я ненавижу грубость и всегда готов поддержать хорошую беседу, но - разрази меня гром! - когда я был квартирмейстером, "ягнята" было самым подходящим именем для всех этих флинтовских головорезов. Так что ты можешь быть совершенно спокоен, когда служишь на судне, которым командует Длинный Джон.

- Знаете, сэр, - чуть подумав, ответил парень, - я никогда не скрывал, что мне не по душе та работа, которую вы мне предлагаете, и я даже думать не думал, что когда-нибудь я соглашусь. Но после этого разговора... после этого разговора, сэр, вот вам моя рука, и будь, что будет!

- А вот это правильно! - крикнул Сильвер и так крепко пожал парню руку, что бочка моя закачалась. - Недаром я говорил, что на плечах у тебя голова, а не порожняя бочка. И такого джентльмена удачи, - такого юного, ладного и башковитого - я еще не встречал, разрази меня гром!

К этому времени я уже понимал все иносказания этой беседы. Под "джентльменами удачи" они подразумевали обычных пиратов. А сам разговор был примером успешной вербовки быть может последнего честного человка на судне. Правда, по этому поводу я услыхал и кое-какие хорошие новости полминуты спустя, когда Сильвер негромко присвистнул и рядом с бочкой уселся еще один человек.

- Дик наш, - сказал ему Сильвер.

- Я знал, что Дик будет нашим, - ответил ему хриплый голос Израэля Хэндса. - Ведь он не дурак. Но вот что хочу я спросить, Бычья Туша, - рулевой смачно сплюнул. - Долго мне еще ходить на задних лапках перед капитаном Смоллетом? Он меня загонял, как салагу! Сколько мне еще впахивать? Джон, мне до смерти надоело работать, я хочу спать в ихней каюте, пить ихнее вино и жрать
ь ихнюю икру.

- Израэль, - хмыкнул Сильвер, - ты никогда не дружил со своей головой, и здесь что-то менять уже поздно. Но ведь слушать ты можешь? Твои уши, вроде, достаточно велики для этого. Так вот, Хэндс, послушай: ты будешь спать на носу, ты будешь трудиться, как пчелка, ты будешь вежливым, как священник, и трезвым, словно судья. И так будет до той самой минуты, пока я не дам тебе знак. А я его дам, сынок, ты можешь даже не сомневаться.

- А я разве против, Бычья Туша? - проворчал рулевой. - Я знаю, что ты у нас голова, и всегда тебя слушаю. Все, что мне надо узнать: когда? Когда ты дашь знак?

- Разрази меня гром! - крикнул Сильвер. - Ты меня спрашиваешь: когда? Хорошо, я отвечу: в самый-самый последний момент, и чем позже, тем лучше. Этот чертов капитан Смоллет, первоклассный, между прочим, моряк, ведет наш корабль туда, куда нам нужно. Эти чертовы сквайр и доктор куда-то запрятали карту, а - куда, Израэль? Куда? Я не знаю, и ты не знаешь. И вот только тогда, когда они отыщут сокровища, и помогут поднять их на борт, тогда... тогда я начну думать. Если б я был в вас уверен, сыновья дохлых крабов, я бы позволил капитану Смоллету пройти большую  половину пути и только тогда бы сделал свой выстрел.

- Сэр, на кой черт нам нужен этот Смоллет? - встрял юный Дик. - Мы и сами все здесь моряки.

- Матросы, хотел ты сказать, - засмеялся Сильвер. - Простые матросы. Вы можете держать курс, но кто его вам проложит? И в этом ваше слабое место, джентльмены. Будь мои руки свободны, я бы доплыл вместе со Смоллетом до самой зоны пассатов, чтобы иметь гарантию, что мы не собьемся с пути и не будем выдавать пресную воду по одной чертовой ложке на человека за день. Но я знаю, что вы за люди, и я расправлюсь с ними еще на острове, как только они поднимут монеты на борт. Ведь вам жизнь не мила, пока вы не назюзюкаетесь! Разрази меня гром, да мне попросту стыдно плавать вместе с такими пьяницами!

- Эй, Джон, потише! - попросил Хэндс. - Никто ведь с тобою не спорит. Я просто спросил: когда?

- Тогда, Хэндс, послушай, - очень серьезно ответил ему Длинный Джон, - как ты думаешь, сколько больших судов видел я взятыми с бою? И сколько отчаянно храбрых парней примерили после этого пеньковые галстуки в Доке Казней? А все из-за чего, Израэль? Из-за чертовой спешки, спешки и спешки. Хэндс, я
 кое-что видел на море, и я тебе говорю: если б такие, как ты, умели не лезть на рожон, вы бы все разъезжали в каретах. Но я знаю тебя, словно голенького. Сегодня ты выпьешь свои пол-бочонка рома, а завтра тебя повесят.
 
- Да, Джон, - огрызнулся Хэндс, - ты всегда был монахом. Но ведь были и другие ребята, которые и дело делали, и погулять любили. Они никому не читали проповедей, хотя в бою были не хуже, чем ты.

- Да? - взвился Сильвер. - И где они все сейчас? Старый Пью был таким и помер бродягой. Флинт был таким и умер от пьянства. Да, все они были крутые ребята, но где они все сейчас?

- Послушайте, - вдруг спросил Дик, - а, когда мы возьмем капитана и всех остальных, ну, за ихние жабры, чего мы потом с ними сделаем?

- А вот это вопрос человека с мозгами! - крикнул кок в восхищении. - Что мы потом с ними сделаем? Бросим на необитаемом острове? Так поступил бы Ингланд. Перережем им глотки? Так бы сделали Флинт и Бонс.

- Да-а, - вздохнул Хэндс, - Билл любил это дело. "Мертвяки не кусаются" - такое у него было любимое присловье. Правда, теперь он и сам - покойник, и больше уже никого не укусит. Да-а, Бычья Туша... - рулевой снова сплюнул и сделал длинную паузу, - если вдруг черту в аду зачем-то понадобятся помощники, лучше Билла ему не найти.

- Согласен, - ответил Сильвер, - помощником Билл был толковым. Но надо решить наш вопрос. Я, конечно, не Бонс, я почти джентльмен и ненавижу грубость, но я голосую за смерть. Когда я буду членом Парламента, я не хочу, чтобы кто-то из тех, кто сейчас спит на корме, вдруг выбрался с дикого берега и начал задавать мне вопросы. И я голосую за смерть. Мы будем ждать до последнего, но, когда мы ударим, ударим насмерть!

- Джон, ты наш человек! - крикнул Хэндс.

- И ты, Израэль, повторишь это снова, когда я дам вам команду. И вот в эту минуту, друзья, я вас попрошу об одном: отдайте мне сквайра Трелони. Подарите мне этого идиота! Я вырву его ослиную голову голыми руками и зашвырну ее в море.  Дик, - попросил он после маленькой паузы, - не в службу, а в дружбу, достань-ка мне яблочко. Что-то в глотке пересохло.

Меня охватил смертный ужас. Я готов был выскочить из своей бочки и помчаться, куда глаза глядят, но ни руки, ни ноги меня не слушались. Оцепенев от страха, я услышал, как Дик уже начал приподниматься, но здесь насмешливый голос Хэндса спросил:

- Джон, да неужто ты станешь посасывать эти детские лакомства? Мы моряки,для наших глоток есть ром.

- Дик, - подумав, ответил Сильвер, - ты знаешь, как я тебе доверяю. К тому же запомни, что на бочонке я сделал отметину. Вот тебе ключ. Наполни вот эту кружку и сразу же возвращайся обратно.

Как я не был смертельно напуган, но я тут же сообразил откуда несчастный мистер Эрроу мог доставать погубившую его огненную воду.

Дик взял ключ и ушел, и во время его отсутствия рулевой что-то долго нашептывал Сильверу на ухо. Я уловил только несколько слов, а единственная связная фраза гласила: "И больше никто из салаг не купился". Значит, на судне еще оставались верные долгу матросы.

Когда через пару минут Дик Джонсон пришел обратно, они пустили кружку с ромом по кругу. Дик прежде, чем выпить, сказал: "За удачу!" , Хэндс: "Пью за старого Флинта! Земля ему пухом", Сильвер же с чувством продекламировал вот такие стихи: "Пусть Бог сохранит наши жизни и кишки и даст серебра и чуть-чуть золотишка!".

А минуту спустя в моей бочке вдруг стало светло: это луна поднялась и залила своим серебристым светом видные даже со дна нижний парус и "воронье гнездо" на фок-мачте. И тут же голос впередсмотрящего громко крикнул: "Земля!".



ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
                ВОЕННЫЙ СОВЕТ


И сразу же множество ног застучало по палубе. Я твердо решил не терять ни секунды и, выпрыгнув из своей бочки, поднырнул под фок, потом развернулся, перебежал вдоль борта и выскочил на открытую палубу практически одновременно с выходившими из нашей каюты Томом Хантером и доктором Ливси.

Когда мы втроем вышли на нос, вся команда уже была в сборе. Окутывавший нашу шхуну туман почти что рассеялся, и в свете полной луны весь Остров Сокровищ был виден великолепно. Примерно в двух милях от нас к юго-западу поднимались две невысоких горы, а чуть-чуть поодаль возвышался и третья, чья верхушка скрывалась в тумане. Все эти горы были конической формы и с блесящими заостренными вершинами.

Все это я наблюдал, как во сне, потому что только что пережитый ужас продолжал меня бить крупной дрожью. Я невнимательно выслушал приказания капитана, требовавшего взять круче по ветру, а потом услыхал, как мистер Смоллет спросил:

- Может, кто-нибудь из команды уже бывал в этом месте?

- Я здесь однажды набирал воду, сэр, - почтительно ответил Сильвер, - когда служил коком на одном торговом судне.

- Якорь лучше бросать вон за тем островком, что на юге? - уточнил капитан.

- Да, сэр, - кивнул Сильвер. - У нас его называли островом Скелета. Здесь любили встречаться пираты, и один из наших матросов  запомнил все придуманные этими разбойниками названия. Тот холм, что на севере, называется Фок-мачта. Два остальные - Грот и Бизань. Правда, самый большой, чья верхушка уходит за тучи, пираты прозвали еще и Подзорной Трубой. С него они, сэр, наблюдали за морем во время стоянок. Стояли они здесь подолгу, потому что эти разбойники очищали здесь днища своих кораблей от ракушек и водорослей, уж простите меня за такие подробности.

- У меня есть карта этого острова, - сказал капитан, - посмотрите, то ли это место.

Глаза Сильвера вспыхнули, но тут же погасли. Это была не та карта, что я когда-то нашел в сундуке Билли Бонса, а ее почти точная копия. На ней были все те же названия, те же глубины и те же высоты, но отсутствовали кресты и уточняющие надписи. И, каким бы жестоким не было охватившее его разочарование, Длинный Джон сумел его скрыть.

- Да, сэр, - сказал он, - место точь в точь тоже самое. И так аккуратно все вычерчено! Интересно, кто бы мог это сделать? Пиратам такая работа, наверно, была не по силам. Они ведь люди невежественные. А вот, сэр, и она: "Якорная стоянка капитана Кидда" - о ней мне тоже рассказывал один мой товарищ. Здесь очень сильное южное течение, и потом оно поворачивает на север вдоль западного берега. Если вы, сэр, хотите покеренговаться, то лучшего места вам не найти.

- Спасибо, голубчик, - кивнул капитан, - я еще обращусь к вам за помощью. А пока вы свободны.

...Я, признаться, был удивлен тому хладнокровию, с которым Сильвер признался в своем знании острова. А, когда он ко мне вдруг зачем-то приблизился, меня едва не вытошнило от страха. И я с превеликим трудом скрыл невольную дрожь, ощутив у себя на плече его руку.

- Ах, - вздохнул Сильвер, - какое же это чудесное место для юного парня, вроде тебя! Ты будешь купаться, залезать на деревья, охотиться на диких козлов и сам скакать по тем горным вершинам, словно еще один дикий козлик. Если б ты знал, какое же это счастье быть таким молодым и красивым и иметь на ногах десять пальцев! Взглянув на тебя, я забываю и о своей деревяшке, и о своих морщинах. Когда ты отправишься на прогулку, предупреди Джона Сильвера, и старый Джон обязательно тебе приготовит чего-нибудь вкусненькое.

И, похлопав меня дружелюбнейшим образом по загривку, он захромал по направлению к камбузу.

Сквайр, капитан и доктор о чем-то переговаривались, стоя на шканцах, и как не был я возбужден, я все-таки не решился подойти к ним в открытую. И, пока я пытался придумать какой-нибудь повод, доктор вдруг сам подозвал меня. Он забыл внизу трубку и, будучи верным рабом табака, решил тут же послать меня за нею. Подойдя к доктору Ливси вплотную, я шепнул ему на ухо: "Доктор, срочно спускайтесь вместе со сквайром и капитаном в каюту и под любым предлогом вызовите меня к себе. У меня есть ужасные новости".

На какую-то долю мгновения лицо доктора переменилось, но он тут же вполне овладел собой:

- Большое спасибо, друг Джим, - произнес он подчеркнуто громко, - именно это я и хотел у тебя спросить!

После чего вернулся к своим товарищам. Со стороны казалось, что они продолжают беседовать о пустяках, но где-то через секунд пятнадцать-двадцать капитан велел боцману свистать всех наверх.

- Друзья, - произнес мистер Смоллет, когда вся команда собралась на палубе, - я хочу вам сказать пару слов. Мы наконец-то приплыли к месту назначения. И великодушный мистер Трелони, узнав от меня, что все люди у нас на борту исполняли свой долг наилучшим образом, приказал сделать так: мы со сквайром и доктором сейчас спустимся вниз и выпьем за ВАШЕ здоровье, а вы, получив двойную порцию грога, выпьете здесь наверху за НАШЕ здоровье и НАШУ удачу. По-моему, неплохо придумано. И, ежели все вы со мною согласны, то вы сейчас прокричите тройное морское "ура" придумавшему это джентльмену.

И морское тройное "ура" тут же грянуло. И грянуло так оглушительно, что я просто не мог заставить себя поверить, что эти же самые люди хотят нас убить.

- И отдельный "виват" бесстрашному капитану Смоллету! - выкрикнул Длинный Джон, когда приветствия в честь сквайра замолкли.

И троекратный "виват" в честь нашего капитана прозвучал не менее громко и задушевно.

На самом гребне этих приветствий все три джентльмена спустились в каюту и тут же затребовали к себе Джима Хоккинза.

Я нашел всех троих сидящими у стола за бутылкой вина и большим блюдом с изюмом. Доктор вовсю дымил своей трубкой, его белый парик лежал на коленке, что, как я уже знал, являлось признаком крайнего нервного возбуждения. Окно по причине теплой погоды было распахнуто настежь, и в ночном черном море виднелась серебряная лунная дорожка.

- Итак, юный Хоккинз, вы нам хотели что-то сказать, - произнес сквайр. - Говорите.

И я тут же им вкратце пересказал все, что подслушал, спрятавшись в бочке. Во время моего рассказа все трое глядели мне прямо в глаза и не произносили ни слова.

- Джим, - сказал мне в конце доктор Ливси, - садитесь.

И я сел к ним за стол, мне налили вина и насыпали горстку изюма, после чего все трое (по очереди) торжественно выпили за мое здоровье.

- Короче так, капитан, - сказал сквайр после последнего прозвучавшего в мою честь тоста, - вы были правы, а я... я - осел. Готов исполнить любое ваше приказание.

- Не больший осел, чем я, сэр, - печально вздохнул капитан, - понимаете, мистер Трелони, я никогда не слыхал, чтоб команда сумела замыслить мятеж в полной тайне. Обычно любой человек, имеющий глаза и уши, замечает целую кучу предвестников и успевает принять хоть какое-то меры. Но эта команда меня обвела вокруг пальца.

- С вашего позволения, капитан, - заметил доктор, - вас провела не команда, а Сильвер. Удивительно яркая личность.

- Ярче всего, - отрубил капитан, - эта личность будет смотреться в петле на нок-рее. Но это все болтовня, а нам надо действовать. И с позволения мистера Трелони я изложу свой план по пунктам.

- Сэр, вы здесь капитан. Ваше дело командовать, наше дело подчиняться, - склонил голову сквайр.

- Пункт первый, - начал перечислять мистер Смоллет, - заключается в том, что повернуть назад мы уже не можем. Как только мы попытаемся развернуться, команда тут же взбунтуется. Пункт второй: у нас есть небольшой запас времени - до тех пор, пока мы не отыщем сокровища. Пункт третий: в мятеже замешана не вся команда. Кто-то все же остался верным долгу. Наконец, пункт четвертый: нам с вами придется - раньше ли, позже ли - выстрелить первыми. Ударить надо тогда, когда бунтовщики этого меньше всего ожидают. Мистер Трелони, мы можем рассчитывать на ваших слуг?

- Так же, как на меня самого! - крикнул сквайр.

- Их трое, - начал подсчитывать капитан, - а вместе с нами семеро (считая Хоккинза). Что известно про верных долгу матросов?

- Скорее всего, это те, - предположил доктор, - кого мистер Трелони нанял еще до встречи с коком.

- К сожалению, нет, - покачал головой сквайр, - Хэндс был одним из таких. Я его взял раньше Сильвера.

- Признаюсь, я тоже верил в Хэндса, - печально вздохнул капитан.

- И ведь все они - англичане! - прогрохотал сквайр. - Англичане! С трудом преодолеваю желание взорвать это судно к чертовой бабушке !!!

- Короче, так, джентльмены, - подытожил капитан Смоллет, - сейчас мы должны дрейфовать и ждать ветра. И это самое трудное. Шторм легче штиля. Но мы не можем ударить, пока не узнаем точно, сколько бойцов в нашем войске. Дрейфовать и ждать ветра. Других вариантов не вижу.

- Джим, - сказал доктор, - поможет нам больше других. Люди его не стесняются, а Джим - наблюдательный парень.

- Юный Хоккинз, - опять крикнул сквайр, - мы в вас верим всем сердцем!

...А я тем временем начал впадать в отчаяние, потому что буквально всей кожей чувствовал свою абсолютную беспомощность. Но, с другой стороны, ведь именно через меня к нам пришла тень надежды. Увы, только тень: из двадцати шести членов команды мы могли твердо рассчитывать на семерых. И один из них был подростком. Значит, если считать только взрослых мужчин, нас было шестеро против девятнадцати.



МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ


Глава тринадцатая
Как начались мои сухопутные приключения

Когда рано утром я вышел на палубу, остров выглядел совершенно по-другому. Хотя ветер стих, мы проплыли за ночь немало и сейчас штилевали примерно в полумиле от пологого восточного берега. Главный цвет здешней растительности был грязно-серый. Лишь кое-где его прерывали желтые пятна песка и коралловая кора одиноких сосен, но основная цветовая гамма была крайне однообразная и унылая. Холмы высоко поднимали над островом свои скалистые и голые вершины. У всех трех вершин была странная форма, но удивительней всех - у Подзорной Трубы: ее отвесные склоны на высоте примерно в четыреста футов были аккуратно обрезаны, как будто кто-то решил возвести пьедестал для исполинской статуи.

"Эспаньола", раскачиваясь на океанской зыби, заметно кренилась набок. Закрепленный руль подрагивал и похлопывал, паруса пытались выйти из шкивов и вся штилевавшая шхуна дрожала и грохотала, словно ткацкая фабрика. И я вынужден был прислониться к бакштагу, чтобы перебороть дурноту. Хотя я был неплохим моряком на плывущем судне, но на стоянке, когда "Эспаньолу" мотало туда и сюда, меня вполне могло вывернуть, особенно на пустой желудок.

И, может быть, из-за этого, а, может быть, из-за дурных предчувствий и самого вида этого мрачного острова с его непроходимыми чащами, скалистыми пиками и монотонно ревущим прибоем, никакой радости от встречи с твердой землей я не испытывал и с самого первого дня любая мысль об Острове Сокровищ стала для меня невыносимой.

А всем нам еще предстояла тяжелая и неблагодарная работа: в полный штиль переместить "Эспаньолу" на три с половиной мили. Мы спустили несколько лодок и, гремя якорями и тяжко ворочая веслами, ярд за ярдом верповали шхуну. За пару часов этого каторжного труда мы сперва обогнули угол большого острова, а потом вошли в небольшую гавань за островком Скелета. Чисто из любопытства я забрался в одну из лодок, где толку от меня, конечно, было немного. Жара с каждым часом усиливалась и матросы на веслах ворчали и проклинали судьбу. А боцман Джоб Андерсон, вместо того, чтоб призвать их к порядку, сам ворчал больше всех.

- Ну, ничего, - сказал он, изрыгнув пару-тройку проклятий, - потерпим, братва. Ведь осталось немного.

И я тут же подумал, что это очень плохой признак. Вплоть до вчерашнего дня все матросы на шхуне вели себя образцово. Но самый вид остова моментально ослабил ремни дисциплины.

Что же касается Сильвера, то он встал за штурвал и управлял нашим судном. Узкий пролив между двумя островами он знал, как свои пять пальцев, и хотя человек, замерявший глубины, везде называл существенно большие цифры, чем были на карте, Сильвер был абсолютно спокоен.

- Здесь очень сильный отлив, - сказал повар, - и он расчищает проход, как садовник лопатой.

На якорь мы встали там, где советовала карта: дно в этом месте было песчаное, а до каждого из островов было примерно по четверть мили. Громкий звук упавшего в воду якоря спугнул сотни птиц, с глухим карканьем закружившихся над лесом, но уже через пару минут они успокоились.

Место нашей стоянки, почти со всех четырех сторон окруженное сушей, было очень лесистым. Деревья спускались практически к самой водной кромке и берег был был плоским, как письменный стол. В залив, напоминавший застоявшийся пруд, впадало две небольшие речушки, а все деревья и травы вокруг были ядовито-зелеными. И, поскольку отсюда нам не был виден обозначенный на капитанской карте форт с частоколом, мне вдруг стало казаться, что мы - первые люди, причалившие к этим местам с тех пор, как они поднялся над поверхностью моря.

Утренний воздух был неподвижен, и остро пахнул палой листвой и перегнившими ветками. Я заметил, что доктор к нему напряженно принюхивается и корчит такую гримасу, как будто бы к его носу поднесли тухлое яйцо.

- Я не знаю, как там насчет сокровищ, - пробурчал он, - но лихорадка тут точно есть. И в изобилии.

Если в лодке матросы вели себя странно, то, вернувшись на шхуну, они стали вести себя угрожающе. Люди бесцельно шлялись по палубе и громко переговаривались друг с другом. Любые приказы встречались в штыки. Предчувствие мятежа, словно мрачная туча, нависло над "Эспаньолой".

И не мы одни почувствовали надвигающуюся опасность. Длинный Джон ее тоже заметил и, перелетая от группы к группе, словно шмель - от цветка к цветку - тщетно пытался выправить положение. Причем сам он при этом буквально лучился улыбками и на каждый приказ с неизменным: "Есть, сэр!" - подхватывал свой костыль и бежал выполнять его первым. А когда делать было совсем уже нечего, он запевал какую-нибудь бодрую песню, очень странно звучавшую на фоне многозначительного молчания всех остальных моряков.

Из всех мрачных черт этого мрачного полдня именно эта преувеличенная веселость Сильвера была, безусловно, самой зловещей.

Через пару минут в нашей главной каюте собрался еще один совет.

- Сэр, - сказал капитан, обращаясь к сквайру, - я надеюсь, вы видите, как обстоит нынче дело. Через пару минут нас порвут на лоскутья. Сейчас я отдам очередной приказ, а меня пошлют к дьяволу. Если я резко отвечу, они вынут ножи. Если я проглочу оскорбление, Сильвер сразу почует неладное, и мятеж начнется уже по его приказу. Положение вроде безвыходное, но есть один человек, который нас может спасти.

- Кто он? - спросил его сквайр.

- Это Джон Сильвер. Ему, как и нам, не нужны случайные стычки. Он все время пытается успокоить команду, и мы должны предоставить ему возможность сделать это как следует. Давайте позволим матросам сойти на берег. Здесь возможно три варианта. Вариант первый: на берег уходят все или почти все. Тогда мы просто захватим судно. Вариант второй: на берег не сходит никто. Тогда мы запремся в каюте, и - да поможет Бог правому! Вариант третий: на берег уходит лишь часть команды. В таком случае Сильвер привезет их обратно шелковыми.

Предложение мистера Смоллета было принято. Всем верным людям были розданы заряженные пистолеты. Джойс, Хантер и Редруф были посвящены в нашу тайну и приняли страшную новость с удивившим всех нас хладнокровием. Капитан же поднялся на палубу и произнес такую небольшую речь:

- Друзья, - сказал он, - сегодня был трудный день. Все мы устали и нуждаемся в отдыхе. Я думаю, что небольшая прогулка на берег не повредит никому. Наши лодки пока что не подняты. И я разрешаю всем, кто этого хочет, сплавать на остров. Время отдыха - до полуночи. Перед самым закатом я дам предупреждающий выстрел из пушки.

Похоже, что эти глупые парни считали, что, как только они ступят на землю, они сразу начнут спотыкаться о золотые слитки. Их угрюмость тут же исчезла, и, услышав приказа капитана, они грянули такое "ура!", что бедные птицы опять закружились над лесом.

Капитан был слишком умен, чтобы путаться у них под ногами. Он сразу спустился в каюту, оставив Сильвера руководить посадкой на лодки. И это было сделано вовремя: оставшись на палубе, мистер Смоллет уже бы не смог делать вид, что ни о чем не догадывается. Именно Сильвер был капитаном и мятежники слушались только его. Верные долгу матросы - а они на борту, как мы узнали чуть позже, все-таки были - оказались на редкость тупыми ребятами, если умудрялись не замечать разгоравшийся прямо у них на глазах мятеж. И я даже скажу вам больше: все люди - и честные, и нечестные - уже поддались атмосфере бунта, но не все еще были готовы к решительным действиям. Одно дело чуть-чуть побузить, другое - пролить чью-то кровь.

Наконец - после долгих и жарких споров - все желающие сгруппировались. Шесть человек осталось на "Эспаньоле", а тринадцать во главе с Сильвером расселись по лодкам.

И вот здесь в мою голову вдруг пришла одна из тех совершенно безумных идей, которые - как это ни странно - в конце концов и спасли нас от гибели. Я думал примерно так: раз шесть бунтовщиков остаются на судне, значит, моим товарищам не судьба захватить "Эспаньолу". В то же время, раз Сильвер оставил всего шестерых, он тоже не собирается захватывать шхуну, и моя помощь не требуется. И я решил съездить на берег. Буквально за четверть секунды я прошмыгнул мимо борта, подлез под передний парус и спрыгнул в одну из лодок в тот самый момент, когда она уже начинала отчаливать.

Меня никто не заметил, только матрос на носу спросил: "Эй, Джим, это ты? А ну-ка пригнись!". Да еще Сильвер с соседней лодки поинтересовался, я ли это. И как только я понял, что взят на заметку, я сразу же пожалел о содеянном.

Тем временем обе лодки поплыли наперегонки. Наша и отчалила первой, и гребцы на ней подобрались более умелые, так что она уже утыкалась в линию берега, а я, подхватив нависавшую ветку, уже успел спрыгнуть на землю, когда отставшая на добрую сотню ярдов лодка Сильвера была еще в море.

- Джим! Джим! - закричал мне вслед Сильвер.

Но я не внял этим крикам. Напротив, как мог, увеличил скорость и где перепрыгивая, где пригибаясь, а где и просто проламывая грудью кусты, бежал, бежал и бежал, куда глаза глядят, пока у меня не перехватило дыхание.


Глава четырнадцатая
   Первый удар

Я был так рад своему избавлению, что даже начал проявлять интерес к окружавшей меня природе.

Сначала я пересек какую-то болотистую местность, сплошь заросшую камышами, высокими ивами и еще какими-то странными, встречавшимися только на этих болотах деревьями. Потом я выбежал на песчаную равнину с отдельно растущими соснами и еще одним, никогда прежде мною не виденным сортом деревьев - высоким и искривленным, примерно в дуб высотой, но с листьями белыми, как у ивы. Вдалеке виднелась средних размеров гора с раздвоенной гранитной вершиной, нестерпимо сверкавшей на солнце.

И я вдруг впервые почувствовал радость исследователя. Ведь остров был полностью необитаем: мои кровожадные соплаватели остались далеко позади, а впереди меня ждали одни бессловесные звери и птицы. Я петлял и кружил среди этих странных деревьев и вдыхал терпкий запах прекрасных цветов. Хватало и змей. Одна из них подняла свою ромбовидную голову и произвела странный шум, похожий на тарахтение детской юлы. Лишь значительно позже я понял, что это был самый опасный из жителей юга - гремучая змея, укус которой смертелен.

Потом я пошел через заросли вечнозеленых дубов, стелившихся по песку, как ежевика. Через сотню-другую шагов эти заросли стали и гуще, и выше, пока не достигли заросшего тростниками болотца. Болотце под солнцем вовсю парило и возвышавшаяся неподалёку Подзорная Труба дрожала в его туманной дымке.

Неожиданно в камышах началась какая-то суматоха. Взлетела, обиженно крякая, дикая утка, потом другая и третья, а вскоре в полуденном небе стали носиться целые стаи встревоженных птиц. О причинах этого переполоха догадаться было нетрудно. Где-то рядом ходили пираты. Вскоре послышались и их голоса, неуклонно ко мне приближавшиеся.

Я тут же забился под ближайший вечнозеленый дуб и замер, как мышка.

Один из голосов принадлежал Сильверу. Хозяина второго я не узнал. Голоса о чем-то яростно спорили. Слов было не слышно.

Затем спорщики остановились. Их голоса перестали приближаться да и птицы вокруг почти успокоились. Так продолжалось минут пять или шесть, а потом я себя упрекнул за трусость: ведь ежели у меня хватило безрассудства залезть в одну лодку с пиратами, у меня должно было хватить и обычной храбрости на то, чтоб подслушать все их разговоры. Иначе мое пребывание здесь становилось бессмысленным. После чего, умирая от ужаса, я подполз к этим спорщикам по-пластунски.

Длинный Джон и еще один юный моряк по имени Том стояли, глядя в глаза друг другу. Солнце жарило немилосердно. Сильвер снял свою шляпу и подставил его лучам свое круглое, бледное, сплошь покрытое мелкими каплями пота лицо, похожее на огромный окорок.

Длинный Джон умолял:

- Друг! - кричал он. - Это все ведь из-за того, что я ценю тебя на вес золота! Дороже алмаза в полсотни карат ценю я тебя, ты можешь даже не сомневаться. Не люби я тебя так крепко, неужели б я стал рисковать своей шкурой? Пойми, дело сделано и уже ничего не изменишь. Просто спасти твою умную голову - вот единственная моя задача. Ну,  ты сам-то подумай: если кто-нибудь из бандитов вдруг узнает про этот наш разговор, как ты думаешь, Том, чего они со мной сделают?

- Сильвер, - ответил ему молодой, задыхаясь от гнева, - ты стар и ты, вроде бы, честен. И у тебя есть хорошие денежки, которых нету у нас, у простых матросов. И ты вроде храбр, или нет? И ты хочешь сказать, что тебя напугала до смерти шайка каких-то придурков? Не верю я, Сильвер, не верю. Ну, а что касается лично меня, я скорей отрублю себе руку, чем нарушу свой долг. И потом...

И здесь его вдруг оборвал какой-то шум. Судьба издевалась в тот день надо мною: как только я наконец-то узнал о существовании одного честного матроса, ко мне пришла весть от второго - вдалеке над болотом раздался яростный выкрик гнева, потом еще один выкрик - ответный, а потом тишину разорвал вопль предсмертного ужаса. Этот вопль отозвался протяжным и долгим эхом и целые стаи болотных птиц опять взмыли в небо и стали носиться кругами. А через пару минут все затихло и только пенье пернатых и шорох прибоя нарушали окружающее нас безмолвие.

Том подпрыгнул от крика словно пришпоренная лошадь, а Сильвер даже не повел бровью. Он стоял, опираясь о свой костыль и в упор рассматривал своего собеседника.

- Джон! - крикнул моряк и протянул к нему руку.

- Руки прочь! - взвизгнул Сильвер и отпрыгнул на целый ярд в сторону с ловкостью тренированного гимнаста.

- Никто тебя не собирается трогать, - усмехнулся матрос. - Это твоя черная совесть заставляет тебя так бояться меня. Но, ради Господа, что это было?

- Что это было? - хихикнул Сильвер, явно чуть-чуть успокоившись: его улыбка стала значительно шире, а крошечные глазки на бледном лице блестели, словно два бутылочных осколка. - Наверное, это был твой друг Алан.

И здесь бедный Том проявил себя настоящим героем:

- Алан? - крикнул он. - Что же, он и жил, и умер, как настоящий моряк. А что касается тебя, Джон Сильвер, то ты был моим другом, но ты стал мне врагом. И пусть я умру, как собака, но я умру, исполняя свой долг. Вы убили Алана? Вы можете убить и меня, но я вас все равно не послушаюсь.

Произнеся все это, храбрый парень повернулся к Длинному Джону спиной и зашагал по направлению к берегу. Но ушел он не далеко: Сильвер схватился левой рукою за ветку, а правой изо всей силы метнул свой костыль в спину Тома. Это диковинное оружие воткнулось точно между лопаток и верный долгу моряк упал лицом вниз. Была ли эта рана смертельной или у Тома еще оставались какие-то шансы на жизнь, так и осталось невыясненным, потому что Сильвер с быстротой разъяренной мартышки тут же оседлал его и дважды вогнал в его тело свой нож по самую рукоятку. Из моей засады было отлично слышно, как он одышливо хакал, нанося эти удары.

Мне сейчас трудно сказать, действительно ли я потерял сознание, но все вдруг закачалось: и Сильвер, и птицы, и холм с аккуратно обрезанной вершиной - все это носилось кругами и переворачивалось вверх тормашками, и тысячи маленьких колокольчиков звенели в моей голове.

...А когда я немного пришел в себя, монстр успел привести себя в порядок: шляпа была уже на макушке, смертоносный костыль - подмышкой, а нож был отчищен от крови и спрятан в карман. Том так и лежал - лицом вниз, в луже крови. А во всем остальном ничего в этом мире не изменилось: все так же жарило солнце и вовсю парило вонючее болото, все так же нависала над нами сумрачная громада Подзорной Трубы, - и в то, что бесценная человеческая жизнь была вдруг так страшно и просто прервана у меня на глазах, даже сам я до конца верил.

Тем временем Сильвер достал из кармана свисток и подал сигнал, далеко разлетевшийся по острову. И хотя его смысл был мне неведом, он сразу же разбудил во мне новые страхи. "Сейчас сюда придут люди, - думал я, - много-много людей и от них не приходится ждать ничего хорошего. Эти люди уже убили двух честных матросов - Алана и Тома. Что им мешает убить и меня?".

И я решил уползти в сторону - максимально быстро и максимально беззвучно. Время от времени до меня доносились громкие крики, которыми обменивался Сильвер с подельниками, и от каждого такого крика на моей спине вырастали крылья. В конце концов я - как только это стало возможным - выпрямился в полный рост и побежал. Я бежал, почти не разбирая направления, заботясь лишь об одном: оказаться как можно дальше от этих душегубов, - и, чем дальше я убегал, тем больше мое сердце переполнялось отчаяньем.

Ибо кто мог быть более одиноким, чем я? И, когда выстрелит пушка, осмелюсь ли я сесть в одну лодку с этими выродками, чьи руки еще не отмыты от крови? И, если я все-таки сяду, разве они не придушат меня, как котенка? И разве само мое отсутствие не доказывает мою тревогу, а, следовательно, и мою роковую осведомленность? Увы, думал я, никакого выбора нету. Прощайте, сквайр с доктором, прощай "Эспаньола", навеки прощай мой милый "Адмирал Бенбоу"! Я больше вас никогда не увижу. Отныне моя судьба такова: либо погибнуть от голода, либо пасть жертвой пиратов.

Мысленно проговаривая все это, я продолжал бежать, не разбирая пути и дороги. В конце концов я оказался возле подножия небольшого холма с раздвоенной гранитной вершиной. В этой местности псевдодубы росли реже и были похожи уже не на кусты, а на деревья. Среди них попадались и отдельно стоящие сосны высотой в пятьдесят, а то и все семьдесят футов. Да и здешний смолистый и теплый воздух был намного здоровей и свежей, чем застоявшийся воздух болота.

И вдруг - еще одна неожиданно нагрянувшая опасность заставила замереть мое сердце.


Глава пятнадцатая
                Островитянин

Началось все с того, что со склона холма с жутким шумом посыпался гравий. Взглянув в эту сторону, я заметил поспешно спрятавшуюся за толстым сосновым стволом фигуру. Кому она принадлежала - человеку или животному - сказать было трудно. Но тем больший ужас она во мне вызвала.

Я был обложен с обоих концов: сзади были пираты, а впереди - это чудище. И, как это часто бывает, я начал предпочитать знакомый ужас еще неизведанному. Даже Сильвер мне вдруг показался не таким уж и страшным в сравнении с этой лесной образиной, и я принялся медленно-медленно отступать по направлению к лодкам.

Но чудовище не отставало. Я был, конечно, очень вымотанным, но, будь я даже и свеженьким, словно огурчик, состязаться с этим созданием в беге было делом бессмысленным. Существо неслось со скоростью зайца, и, хотя и передвигалось на двух ногах, но при этом сильно сутулилось и едва не касалась руками земли. И все-таки это был человек. Стоило мне приглядеться получше, как мои последние сомнения рассеялись.

И я сразу же вспомнил десятки историй о дикарях-людоедах, и почти был готов позвать пиратов на помощь. Но, с другой стороны, мой прежний страх перед Сильвером ко мне тоже вернулся, а незнакомец все-таки был человеком, пусть даже и диким. К тому же я вспомнил про свой пистолет и, вынув его, решительно вышел навстречу островитянину.

Незнакомец сначала укрылся за деревом, но потом вдруг выскочил из-за него и упал на колени.

- Кто вы? - спросил я островитянина.

- Я несчастный Бен Ган, - прохрипел незнакомец, умоляюще воздымая руки, и его голос при этом дрожал и скрипел, словно ключ в заржавевшем замке. - и я последний раз разговаривал с христианином ровно три года тому назад.

К этому моменту я понял, что мой собеседник принадлежал к белой расе, а черты его лица были даже, можно сказать, симпатичными. Правда, загорел он жутко (даже губы его почернели), и его голубые глаза очень странно смотрелись на таком шоколадном лице. Обносился он так, что все виденные мною прежде бродяги казались на его фоне джентльменами. Его платье висело сплошными клочками и все эти клочки и обрывки скреплялись между собою с помощью самых необычных приспособлений: медных пуговиц, ивовых прутиков и кусков просмоленной веревки. Его кожаный толстый ремень с медной пряжкой был единственной целой частью его одежды.

- Три года? - переспросил я. - Вы - жертва кораблекрушения?

- Нет, - помотал головою островитянин, - меня высадили.

Я уже слышал об этом страшном пиратском обычае, когда провинившегося буканьера высаживают на необитаемом острове практически с голыми руками (ружье, мешочек с порохом и пулями и минимальный запас сухарей).

- Высадили три года назад, - продолжил незнакомец. - С тех пор питаюсь козлятиной, ягодами и устрицами. Короче, всем, что могу добыть сам. Но мой желудок тоскует по настоящей христианской пище. Друг, у тебя случаем нету с собою ма-алюсенького кусочечка сыра? Нету, друг? Жалко! Жалко-прежалко! Уже целых три года мне каждую ночь снится сыр, и каждое утро я вновь просыпаюсь на этом проклятом острове.

- Если когда-нибудь я возвращусь на борт своей шхуны, - пообещал ему я, - вы будете кушать сыр целыми головками.

Во время своего монолога островитянин все время обнюхивал мои руки, рассматривал мои ботинки, ощупывал материю моего камзола и, вообще, выказывал какую-то чисто щенячью радость от присутствия рядом еще одного человеческого существа. Но при моих самых последних словах он вдруг посмотрел на меня с хитринкой. 

- Если когда-нибудь вновь возвратишься? - переспросил он. - Да кто же тебе мешает?

- Не вы, - поспешно ответил я. - И я это знаю. Не вы.

- Ну, это понятно, - закивал он. - А как, друг, тебя кличут?

- Джимом.

- Джимом? - переспросил мой странный собеседник. - Какое красивое имя! А я, друг мой Джим, жил здесь так плохо, что даже... даже стыдно признаться. Наверно, взглянув на меня, ты не сразу поверишь, что у меня была мать.

- Да, верю я! Верю! - попытался утешить его я.

- А ведь она у меня была, - не слушая меня, продолжил островитянин. - И сам я когда-то был маленьким чистеньким мальчиком и раз в неделю ходил вместе с матерью в черковь. И там я так бойко читал все молитвы, что ни один человек не мог в них разобрать ни единого слова. Вот каким я был умным мальчиком! А кем же я стал? А началось все с игры в орлянку, с обычной игры в орлянку, Джим, на кладбище рядышком с черковью на этих четырежды проклятых могильных плитах! Сперва орлянка, а потом уж пошло и поехало. И ведь моя бедная мать столько раз меня предупреждала, а я не слушал ее, Джим, не слушал. И я иногда себе думаю, что это само Провидение забросило меня на остров, чтоб я все осознал и вернулся к чистой вере моего детства! И уж больше меня никто не заставит глушить ром бутылками. Ведь я твердо стою на пути добродетели. Ну, может, попробую рюмку-другую, чтобы вкус не забыть, вот и хватит. Только рюмку-другую. Не больше. И еще знаешь что, Джим, - островитянин оглянулся по сторонам и прошептал мне в самое ухо, - я богат! Я ужасно богат!

Я тут же подумал, что бедный изгнанник рехнулся от одиночества, и, видимо, эта догадка как-то все-таки отразилась на моем лице, потому что Бен Ган уловил недоверие и повторил с убежденностью:

- Я богат. Я ужасно богат. И я из тебя тоже сделаю человека, и ты еще не раз поблагодаришь Проведение за то, что ты меня первым увидел.

Но здесь вдруг его чело омрачилось, он крепко сжал мою руку и прошептал, поднеся указательный палец к моей переносице:

- Но ведь это не судно старого Флинта, а, Джим?

Этот грубый вопрос успокоил меня: передо мной был не враг, а союзник, - и я спокойно ответил:

- Нет, это судно не Флинта, и Флинт давно умер от пьянства. Но я скажу вам всю правду: у нас есть на борту его люди. Нам очень не повезло.

- И одноногий? - с ужасом крикнул изгнанник. - Он тоже с ними?

- К сожалению, да, - кивнул я. - Ведь вы имеете в виду Джона Сильвера?

- Да, Джим, его именно так и зовут.

- Он повар на судне. И главарь всех мятежников.

Бен Ган продолжал держать меня за запястье и, услышав эти слова, сжал его еще сильнее.

- Если тебя послала Бычья Туша, - сказал он, - то я уже покойник, и я это хорошо понимаю. Но сам-то ты кто такой и чего хочешь от этой жизни?

Отвечая на этот вопрос, я рассказал ему всю нашу историю, не скрывая серьезности того положения, в котором мы все очутились. Он выслушал меня с интересом, а в самом конце погладил по голове:

- Ты хороший парень, Джим, но вся твоя жизнь завязалась в тугой морской узел. В очень тугой морской узел. Но старый Бен тебя выручит. У старого Бена есть свои счеты с Бычьей Тушей, и Бен Ган вам поможет. Но не за так. Не за так. Как ты думаешь, Джим, твой этот сквайр - человек достаточно щедрый, чтоб не забыть отблагодарить того, кто даст ему возможность выкарабкаться?

Я заверил его, что сквайр - один из самых щедрых и благородных людей, которых я когда-либо видел.

- И я не о том говорю, - продолжил островитянин, - чтоб он взял меня в штат, пошил мне ливрею и поставил у входа привратником. Я хотел бы услышать такую вот пестню: мог бы ваш этот сквайр выделить одному человеку, скажем, ровно тысячу фунтов из тех самых денег, которые этому человеку уже, можно сказать, и так принадлежат?

- Я уверен, что он это сделает. Мистер Трелони и так собирался дать долю каждому члену команды.

- А возвращение домой? - спросил он меня, метнув огненный взор.

- Да, конечно, конечно, - успокоил его я. - Сквайр всегда держит слово. Ведь он джентльмен. И, кроме этого, когда мы избавимся от мятежников, каждая пара рук на борту будет стоить дороже золота.

После этих моих слов островитянин успокоился и поведал мне такую историю:

- Ты спел мне хорошую пестню, и я расскажу все как есть. Короче, я плавал когда-то на судне у старого Флинта. И я был на борту, когда он зарыл здесь сокровища. Тогда на берег сошло шесть матросов - шесть молодых здоровенных парней - и сам старый Флинт. Их не было ровно неделю. А мы все оставались на судне и помирали от скуки. Потом вдруг раздался сигнал, и старый Флинт возвратился один. Один, на маленькой лодочке, с головой, перевязанной синим шарфом, и лицом белым, как парус. Старый Флинт был один, а все шестеро стали покойниками. И как это ему удалось, никто на свете не знает. Как там говорится в молитве? Путем битв и внезапных смертей Господь избавляет нас от ненужного. Так вот, там была битва - одного супротив шестерых. И была внезапная смерть - всех тех, кого было вшестеро больше! И он их всех победил, и они стали чем-то ненужными. В это время Билл Бонс был первым помощником, а Длинный Джон - квартирмейстером, и они оба спросили Флинта, куда тот подевал все сокровища. А старый Флинт им ответил, что они могут сойти на берег и поискать, только "Морж" никого дожидаться не будет.

- А три года спустя, - продолжил Бен Ган, - я плыл в этих водах на другом судне. "Слушайте, парни! - сказал я своим товарищам. - Здесь зарыты сокровища старого Флинта! Давайте-ка мы их поищем". Капитану эта идея не очень понравилась, но все матросы были "за", и мы сошли на берег и принялись за поиски. Двенадцать суток подряд мы искали сокровища и не нашли ничего, и с каждым часом мои товарищи ругали меня все больше и больше. И на тринадцатый день они решили вернуться на судно, а мне они сказали так: "Вот тебе, Бен, мушкет, вот кирка и лопата, оставайся на острове и ищи все дублоны до скончания века". И с тех пор прошло целых три года, и за все это время мне не досталось ни крошки христианской еды. И я перестал быть похожим на моряка, и стал похож на огородное пугало.

Здесь Бен Ган подмигнул и больно ущипнул меня за ребра.

- Ты так и скажешь своему сквайру: он стал похожим на огородное пугало, да и раньше он был чем-то вроде пугала среди всех остальных пиратом. А потом ты расскажешь, что я целых три года был единственным человеком на острове. Единственным человеком в любую погоду. Иногда я молился (ты так и скажешь ему), иногда вспоминал свою бедную мать (ты и это не скроешь) и гадал, жива ли она, но большая часть моего времени (ты ему так и расскажешь), большая часть моего времени уходила совсем на другие дела.

И он опять ущипнул меня за бок.

- Совсем на другие дела! Ты запомнил? А, когда ты ему все поведаешь, ты добавишь самое-самое главное: Бен Ган - умный парень, - ты скажешь ему, - и он лучше поверит тем, кто рожден джентльменами, чем джентльменам удачи, хотя и сам был когда-то таким же. И сказав ему это, ты сделаешь так.

И он снова ущипнул меня за ребра.

- Простите, - ответил я, - но я не понял из вашего рассказа ни единого слова. А с другой стороны, какая, собственно, разница, что я понял, а что не понял, если мне все равно не попасть на борт нашего судна.

- Да, - вздохнул Ган, - это серьезная закавыка. Но у меня есть челнок, который я сделал вот этими двумями руками. Хороший челнок. Он запрятан под белой скалою. И, если дойдёт до края, мы достанем этот челнок и сплаваем ночью на судно. Эге-ге-гей! - вдруг выкрикнул он. - А это что такое?

И действительно, хотя до условленного срока было еще далеко (было два часа дня, а мистер Смоллет говорил о времени перед закатом) оглушительный пушечный выстрел вдруг покачнул весь наш маленький остров.

- Похоже, начался бой! - крикнул я. - Бегите за мною!

И я, позабыв свои страхи, помчался по направлению к якорной стоянке. Вслед за мною легко поспевал и островитянин в своем диковинном рубище.

- Держись, Джим, левей! - кричал он мне. - Левее, низком, под деревьями! Вот здесь я убил своего первого козла, но теперь они все ушли высоко в горы из-за страха перед Беном Ганом. А вот здесь стоит моя черковь. Я молюсь вот на этом вот холмике, когда мне кажется, что наступило воскресенье. Это место, конечно, не очень похоже на черковь, но оно все же чуток покрасившей, чем все остальные. И лучшую черковь я себе сделать не смог. Ведь у меня не было ни алтаря, ни молитвенника, ни британского флага.

Так он трещал на бегу без остановки, не получая да и не ожидая никакого ответа.
А потом вдруг раздалась целая серия мушкетных залпов. И примерно в четверти мили от нас над лесом поднялся Юнион Джек.



ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЗА ЧАСТОКОЛОМ


Глава шестнадцатая
Повествование продолжается доктором. Как мы покинули судно

Примерно в половину второго - или, выражаясь морским языком, когда пробило целых три склянки - две лодки отчалили от "Эспаньолы" и поплыли по направлению к берегу. Мы со сквайром и капитаном устроили очередной военный совет в каюте. Не будь полного штиля, мы бы, конечно, напали на шестерых оставленных на судне мятежников, после чего бы подняли якорь и вышли в море. Но штиль стоял мертвый, и, впридачу ко всем нашим бедам, в каюту вбежал запыхавшийся Хантер и сообщил, что юный Джим Хоккинз отбыл на берег вместе с пиратами.

Никто, конечно, и думать не думал подозревать юного Джима в измене, но мы все очень переживали за его безопасность. Учитывая то настроение, в котором команда отправлялась на берег, было не так уж и много шансов снова увидеть его живым.

Потом мы вышли на палубу. Стоял жаркий полдень и отвратительный запашок этой гавани вовсю шибал в нос и навевал очень грустные мысли. Ежели существует на свете беспримесный аромат лихорадки, то это была именно та нестерпимая вонь, что шла от затхлой воды за бортом нашего судна. Шестеро оставшихся сторожить судно бездельников сидели под носовых парусом и что-то вполголоса обсуждали. На берегу, там, где в гавань впадала маленькая речушка, обе лодки уже были вытащены на песок, а рядом с каждой сидело по часовому. Один из них громко насвистывал "Лилибурелло".

Сидеть, сложа руки, было чересчур тяжко, и мы с Хантером решили, взяв небольшую четырехвесельную лодку, съездить на берег в разведку.

Шлюпки находились справа от "Эспаньолы", но мы правили прямо, чтобы сойти как можно ближе к тому месту, где на карте был обозначен укрепленный дом с частоколом. Двое лодочных часовых засуетились при нашем появлении. Художественный свист прекратился и они принялись горячо обсуждать, что же им теперь делать. Если бы кто-то из них решил сбегать за Сильвером, наши дела могли обернуться худо, но они, к счастью, приняли иное решение: снова стали сидеть, где сидели, и один из них снова начал насвистывать все ту же песню.

Чуть подальше берег делал довольно крутой изгиб, и я правил так, чтобы этот песчаный выступ располагался между нами и вытащенными на сушу шлюпками. Этот маневр у меня получился, и в месте нашей с Хантером высадки мы потеряли из виду обоих стражей. Я тут же почти что бегом отправился на разведку: шелковый платок под шляпой - во избежание теплового удара, в каждой руке по пистолету со взведенным курком - для самообороны.

И не прошел я и сотни ярдов, как наткнулся на частокол.

Вот как была устроена эта маленькая крепость: ключ с чистой водой был расположен на самой верхушке небольшого холма. Вокруг источника был воздвигнут домик из толстых бревен, способный вместить три дюжины обороняющихся и впридачу снабженный со всех четырех сторон бойницами для прицельной стрельбы из мушкетов. Вокруг дома пространство было расчищено и огорожено шестифутовым частоколом - слишком прочным, чтобы сломать его сходу и расположенным на слишком открытой местности, чтобы нападающие могли за ним укрыться. Преимущество обороняющихся было колоссальным: находясь внутри дома, они могли отстреливать штурмующих, как куропаток, и, не будучи захваченными совсем уж врасплох, были способны сражаться против полка.

Ну, и то, что мне больше всего понравилось, - это вода. Наша позиция на корме "Эспаньолы" была укреплена, пожалуй, не хуже и имела прекрасный запас любых видов оружия, неограниченные количества пороха, деликатесных продуктов, коллекционных вин и т. д. Но одной важной вещи там не было вовсе - воды. И я как раз размышлял об этом, когда над островом прозвучал этот страшный предсмертный вопль.

            Насильственная смерть не была мне в новинку: я несколько лет провел под знаменами Его Королевского Высочества Герцога Кемберлендского и сам был серьезно ранен под Фонтенуа, но после этого крика сердце мое заработало с перебоями. "Джимми Хоккинз убит!" - почему-то подумалось мне.

К счастью, я был не только старым солдатом, но и старым врачом, а вторая моя специальность не оставляла времени для сантиментов. И я моментально возвратился на берег и запрыгнул в нашу четырехвесельную лодку.

Мой спутник Хантер был отменным гребцом. Наша лодка буквально летела, и вскоре мы снова поднялись на борт "Эспаньолы". На судне все пребывали в глубоком унынии. Сквайр с лицом белым, как смерть, сидел на корме и размышлял обо всех тех несчастьях, в которые он нас вовлек. И, что совсем удивительно, один из мятежников был потрясен ничуть не меньше Трелони.

- А у этого парня есть совесть, - кивнул в его сторону мистер Смоллет, - и, пожалуй, ее слишком много для ремесла пирата. Он едва не свалился в обморок, когда услыхал этот вопль. Еще один поворот штурвала, и он пойдет нашим курсом.

Я поведал свой план капитану и мы уточнили кое-какие детали.

Мы перегородили большим матрасом проход между носом и каютой и оставили там старого Редруфа с четырьмя заряженными мушкетами. Хантер пришвартовал нашу лодку прямо к распахнутому кормовому отверстию, и мы вдвоем с Джойсом принялись загружать ее порохом, ружьями, мешками с сухарями, бочонками с солониной и коньяком и, естественно, не позабыли и про мой драгоценный докторский чемоданчик.

В это же время сквайр с капитаном поднялись на палубу и капитан окликнул нашего рулевого, бывшего в этой шестерке главным:

- Мистер Хэндс, - крикнул он, - мы стоим здесь вдвоем, имея в каждой руке по заряженному пистолету. Если кто-то из вас попытается передать любой сигнал на берег, этот человек станет покойником.

Предупреждение наше на них подействовало, и они, немного посовещавшись, начали отступать к носовой пристройке, явно намереваясь обойти нас с тыла. Но, увидев в проходе старого Редруфа, возвратились обратно и снова начали выглядывать на палубу.

- Назад, псы, назад! - закричал капитан.

Они вняли совету, и на какое-то время все эти шесть храбрецов оставили нас в покое.

К этой минуте лодка была загружена по ватерлинию, так что мы с Джойсом спустились в нее через все тоже кормовой отверстие, и снова поплыли к берегу - так резво, как только могли.

Наше вторая ходка вновь подняла волнение на берегу. "Лилибурелло" снова было забыто, и один из оставленных бывшим коком охранников исчез в лесу. У меня даже мелькнула шальная мысль: совершить короткую вылазку и прорубить днища лодок, но Сильвер с командой мог быть где-то поблизости, и мы рисковали потерять все, стремясь получить слишком много.

Потом мы высадились в прежнем месте и перетаскали часть наших запасов за частокол. Затем оставили Джойса их охранять (одного человека, но с целыми шестью заряженными мушкетами), а сами опять возвратились к месту высадки и взвалили на плечи остатки груза. За все это время мы ни разу не передохнули, но весь груз был уже в безопасности под охраной Хантера с Джойсом, а я вернулся на шлюпку и совершил еще один рейс к нашей шхуне.

             (Кстати, риск во время этого третьего рейса был не так уж и велик. Да, мятежников было вчетверо больше, но мы имели решающий перевес в вооружении. У мятежников не было ни одного мушкета и, пока бы они приближались к нам на расстояние пистолетного выстрела, мы бы их перестреляли, как зайцев).

...У распахнутого окна в кормовую каюту меня ждал Трелони, уже вполне овладевший собой. Он принял брошенный мною конец и намертво закрепил его, после чего мы принялись загружать наше маленькое суденышко, хорошо понимая, что от скорости, с которой мы это делаем, зависят наши жизни. Загружали мы только порох, сухари и солонину, а из оружия взяли лишь по мушкету и сабле на каждого. Остатки пороха и оружия мы побросали за борт (глубина две с половиной сажени), и абордажные сабли, лежа на ровном песчаном дне, тускло поблескивало сквозь идеально прозрачную воду.

К этому времени уже начался прилив и судно стало ходить вокруг якоря кругами. Со стоянки пиратских лодок начали доноситься какое-то выкрики, и, хотя из этого можно было сделать вывод, что Хантер и Джойс пока что находятся в относительной безопасности,  нам явно следовало поторопиться.

Редруф тут же покинул свою баррикаду и спрыгнул к нам в лодку, и нам оставалось забрать лишь стоящего наверху капитана.

Перед тем уйти, капитан крикнул мятежникам на носу:

- Команда! Вы меня слышите?

С носа никто не отозвался.

- Грей! - повторил капитан. - Абрахам Грей, я к тебе обращаюсь. Твой капитан покидает судно и приказывает тебе присоединиться к нему. Абрахам, в душе ты остался порядочным человеком, и твое место вместе с нами, а не с этими разбойниками. В моей руке зажаты часы. Я даю тебе ровно тридцать секунд на раздумья.

Последовала пауза.

- Эй, парень, решайся! Каждая лишняя секунда промедления - это смертельный риск для меня и моих друзей.

Сразу же после этого с носа послышался шум потасовки, звук обмена ударами и секунду спустя Абрахам Грей с кровоточащим ножевым шрамом через всю щеку стремглав подбежал к капитану, словно верный пес, услышавший зов хозяина.

- Я с вами, сэр! - крикнул он.

А полсекунды спустя они с капитаном спрыгнули в лодку, и мы оттолкнулись от судна и начали править к берегу.

Мы уже отошли от захваченной бунтовщиками шхуны, но до относительно безопасной крепости было, увы, еще далеко.


Глава семнадцатая
                Повествование продолжает доктор. Последний рейс нашей лодки

Этот мой пятый вояж между шхуной и фортом резко отличался от четырех предыдущих. Во-первых, лодка еще никогда не была так варварски перегружена: кроме обычной нашей тяжелой поклажи (пороха, сухарей и т. д.), в ней находилось пятеро взрослых мужчин, причем целых трое (сквайр, капитан и Том Редруф) были ростом выше шести футов. Наша бедная лодочка погрузилась в соленой море по самый планшир и то и дело черпала бортами воду. Мои бриджи и полы камзола промокли практически сразу, когда мы не прошли и четверти кабельтова.

Капитан заставил нас рассесться так, чтобы центр тяжести выравнялся (на хитром морском языке такие действия называются "тримовкой"). Тримовка нам помогла, но теперь мы боялись даже дышать.

Кроме этого из-за прилива в воде поднялась достаточно крупная рябь. Любое волнение было очень опасно для нашего перегруженного суденышка, к тому же приливная волна сбивала нас с курса и относила намного западнее того места, где мы раньше причаливали - туда, где лежали пиратские шлюпки, и где столкновение с мятежниками было почти неизбежно. 

- Я не могу править прямо на частокол, - сказал я капитану (я был на руле, а капитан и Редруф, как люди свежие, сидели на веслах). - Прилив нас все время сносит. Вы б не могли выгребать чуть-чуть посильнее?

- К сожалению, нет, без риска всех нас утопить, - ответил мне капитан. - Вы должны попытаться править на нужную точку, как это ни трудно.

Я честно попытался так сделать, но, сколько я не рулил на восток, прилив относил нас к западу.

- Похоже, что мы никогда не высадимся на берег, - тяжело вздохнул я.

- И все равно, - приказал мистер Смоллет, - мы должны идти против течения. Иначе мы окажемся Бог знает где, не говоря уже об опасности быть взятыми на абордаж мятежниками. А чуть ближе к берегу течение должно ослабнуть, и мы все-таки высадимся там, где нам нужно.

- Прилив, сэр, уже тоже стал чуть послабже, - ответил Абрахам Грэй, правивший носовым парусом, - совсем на чуть-чуть, но ослабел.

- Спасибо, дружище, - ответил я, обращаясь к нему как ни в чем не бывало (мы все молчаливо решили полностью проигнорировать его недолгое пиратское прошлое).

Неожиданно капитан опять заговорил, и его голос выдал тревогу:

- Пушка! - выкрикнул он.

- Я уже думал об этом, - ответил я, считая, что капитан имеет в виду возможность бомбардировки нашего форта. - Во-первых, им не спустить корабельную пушку на берег. Во-вторых, даже, если они и умудряться это сделать, им не протащить орудие по лесу.

- Доктор, посмотрите на корму, - сказал капитан.

Черт побери! Мы совсем позабыли про кормовой орудие. А его, к нашему вящему ужасу, мятежники уже освободили от чехла и начали наводить на нашу лодку. И я тут же вспомнил, что ядра и пушечный порох мы так и оставили в кормовой арсенале и одного-единственного взмаха топор теперь будет достаточно, чтобы они попали в руки пиратов.

- Хэндс служил на "Морже" канониром, - хрипло выдохнул Грей.

Как назло, течение в этом месте действительно стало намного слабее и мне удалось направить лодку прямо к цели. "Как назло" я сказал потому, что наше суденышко развернулось теперь к "Эспаньоле" боком и попасть в него было легче легкого.

И мне было великолепно слышно (как, впрочем, и видно), как этот краснорожий мерзавец Хэндс с грохотом вывалил пушечное ядро на палубу.

- Кто у нас лучший стрелок? - спросил мистер Смоллет.

- Вне всяких сомнений, Трелони, - ответил я.

- Мистер Трелони, - попросил капитан, - вы бы не были столь любезны убрать кого-нибудь из этих молодчиков? Желательно, Хэндса.

Трелони был холоден, словно сталь, и тут же проверил заряжено ли его ружье.

- А сейчас, сэр, - скомандовал капитан, - ради Бога, цельтесь поосторожней, чтоб не пустить нас на дно морское. Все остальные будьте готовы уравновесить лодку, когда он прицелится.

Сквайр поднял мушкет, нос лодки тут же зарылся, и мы наклонились к корме, чтобы выровнять массу. И все получилось настолько слаженно, что лодка не зачерпнула ни капли.

В эту секунду пушку уже развернули и Хэндс, стоявший с пушечным банником рядом с черным жерлом, был виден, как на ладони. Однако удача в тот вечер была не с нами: в тот самый момент, когда сквайр нажал на курок, Хэндс случайно пригнулся и на палубу рухнул кто-то из его товарищей.

Его крик был подхвачен не только оставшимися бунтовщиками на шхуне, но и многочисленными голосами на берегу, и, глянув туда, я увидел с десяток пиратов, уже занимавших места в своих лодках.

- Они сейчас поплывут на перехват, сэр, - сказал я капитану.

- Тогда полный вперед! - приказал капитан. - И даже если лодка перевернется, это будет не самое страшное. Главное, чтобы нас не успели перехватить. Иначе все будет кончено.

- На перехват пошла только одна лодка, - доложил я капитану, - команда второй, скорее всего, попытается встретить нас на суше.

- Для этого им придется немало побегать, - усмехнулся мистер Смоллет, - а, как бегают моряки, все мы знаем. Моряк на суше - неважный боец. А вот чего я боюсь, так это орудия. Попасть в нас проще простого. Моя леди и то б не промазала. Так что, сквайр, вся надежда на вас: когда вы увидите, что они поджигают фитиль, давайте команду, и мы тут же начнем сушить весла, а вы выбьете пушкаря.

К этому времени наша перегруженная лодочка прошла довольно приличный отрезок пути и воды начерпалась довольно умеренно. Еще несколько десятков взмахов веслами и мы должны были высадиться на берег. Абордажа мы уже не боялись: тот же самый прилив, что так мешал нам минут пятнадцать назад, практически остановил пиратов и их шлюпка уже скрылась за мысом. Единственную опасность теперь представляло орудие.

- Хорошо бы остановиться, - пробормотал капитан, - и выбить еще одного.

Всем нам было понятно, что, не убрав канонира, помешать их пальбе невозможно. Пираты не обращали никакого внимания на своего извивавшегося на палубе товарища и хладнокровно готовились к новому выстрелу.

- Приготовиться! - крикнул сквайр.

- Давай! - прокричал капитан, словно эхо.

И они с Редруфом отпрянули ближе к корме, уравновешивая сквайра на носу лодки. И здесь грянул пушечный выстрел. Именно его и услышал Джим на берегу (предшествовавший ему мушкетный выстрел сквайра до его ушей не добрался). Куда точно попало ядро, никто из нас так и не понял. Но, скорее всего, оно просто пролетело над нашими головами и даже легкого ветерка от пролетающего снаряда хватило, чтоб потопить наше перегруженное судно.

Так или иначе, лодка затонула на глубине примерно трех футов, причем мы с капитаном остались стоять на ногах, глядя прямо в глаза друг другу. Всем остальным пришлось погрузиться с головою, после чего они всплыли, отфыркиваясь и отплевываясь.

Ущерб, к счастью, был невелик. Все были живы и здоровы, и до берега было рукой подать. Правда, груз был потерян и, что было, пожалуй, не менее страшно, из пяти наших ружей в боевом состоянии оставалось лишь два - мое и мистера Смоллета.

(Свое я успел поднять над головой инстинктивно. А вот у предусмотрительного капитана мушкет висел за спиной замком вверх и ни капли воды на его зарядную часть не попало. Все три остальных мушкета промокли насквозь и были временно бесполезны).

В довершение ко всем нашим несчастьям из леса послышались крики мятежников. Здесь нас поджидали две новых опасности: во-первых, пираты могли перехватить нашу почти безоружную группу, во-вторых, они могли попытаться взять штурмом форт еще до нашего приближения, и мы не могли быть уверены, что у Хантера с Джойсом хватит стойкости и смелости отбить их атаку. Правда, Хантер был человеком бывалым, а вот по поводу Джойса у нас были сомнения: он был личным лакеем сквайра - был прекрасно воспитан, умел хорошо чистить платья, но бойцом был, скорее всего, никаким.

Понимая все это, мы с максимальной скоростью высадились на берег и, оставив на дне морском нашу бедную лодку с половиной нашей провизии, сломя голову побежали к форту.


Глава восемнадцатая
Повествование продолжает доктор. Битва первого дня

Итак, мы бежали к нашему частоколу так быстро, как только могли. И с каждой минутой хриплые голоса бунтовщиков становились становились все громче и громче. Вскоре нам стали слышны не только их вопли, но и топот шагов и треск ломаемых веток.

Стало ясно, что бой неизбежен и я тут же проверил затравку.

- Капитан, - сказал я, - Трелони стреляет без промаха. Отдайте ему свой мушкет. Его собственный ни на что не годен.

Они обменялись ружьями, и сквайр - непривычно спокойный и деловитый - тут же встал и проверил свое новое оружие. Потом я, заметив, что у Грэя нет ничего, кроме голых кулаков, отдал ему свою саблю. И, если б вы только видели, с какой жадностью наш новоиспеченный товарищ ухватил эфес сабли и сделал парочку пробных выпадов. "Похоже, что этот боец будет есть хлеб недаром," - подумал я про себя.

Шагов через сорок мы вышли из леса и оказались перед частоколом. Мы выбежали с чистого юга, и в это же время семеро пиратов во главе с боцманом Джобом Андерсоном с дикими криками атаковали форт с юго-запада.

Увидев нас, они чуть-чуть притормозили и тут же попали под целый град выстрелов: два сделали я и Трелони, а еще пару - Хантер и Джойс с вершины холма. Выстрелы прозвучали практически одновременно и возымели успех: один из штурмующих рухнул наземь, а все остальные убежали.

Перезарядив свои ружья, мы подошли к частоколу и осмотрели упавшего - он был убит наповал. Пуля вошла прямо в сердце.

Но здесь из кустов вдруг послышался звук пистолетного выстрела. Пуля прожужжала мимо моего уха, и бедный Том Редруф упал на траву. Мы со сквайром выстрелили в ответ, но, поскольку стрелявшего было не видно, наша пальба была простым переводом пороха. Перезарядив свои ружья, мы осмотрели бедного Тома.

Увы, даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что его положение безнадежно.

Думаю, слаженность нашей ответной пальбы устрашила мятежников, потому что они нам никак не мешали перенести раненного через забор и уложить его на пол в избушке.

Бедный лесничий не произнес ни единого слова жалобы и не позволил себе ни единого стона и вздоха с самого начала наших несчастий вплоть до той самой минуты, когда мы оставили его здесь умирать. Он возлежал со своими мушкетами за матрасом, словно царь Леонид в Фермопиллах, он исполнял все приказы спокойно и с толком, он был самым старшим по возрасту и теперь именно ему выпал жребий погибнуть первым!

Сквайр встал перед ним на колени и, целуя Редруфу руки, расплакался, словно дитя.

- Доктор, я ухожу? - спросил меня Том.

- Том, ты уходишь домой, - ответил я.

- Жаль, что я не успел пристрелить хотя б парочку этих мерзавцев! - прохрипел старый Редруф.

- Том, ты меня прощаешь? - спросил сквайр.

- Кто я такой, чтоб судить вас, лендлорд? - покачал головой старый егерь. - Как получилось, так получилось. До встречи на Небе!

После небольшой паузы старый Редруф спросил, не может ли кто-нибудь из нас прочитать слова молитвы.

- Таков уж обычай, - произнес он сконфуженно.

И через две-три минуты его не стало.т

...Тем временем капитан, чьи нагрудные и боковые карманы выглядели подозрительно распухшими, принялся вынимать оттуда множество разных вещей: британский флаг, карманную Библию, моток толстой веревки, перо и чернила, наш судовой журнал и несколько пачек табака. Недалеко от частокола он увидел поленницу и с помощью Хантера перетаскал дрова в угол нашей избушки. После чего, забравшись на крышу, своими собственными руками прикрепил к флагштоку Юнион Джек.

Все эти лихорадочные действия, похоже, помогли капитану отвлечься. Он возвратился в домик и начал перебирать наши запасы, как будто именно это было сейчас самым главным. Но он не забывал и об умирающем и, когда все было кончено, подошел к нему с еще одним флагом и мрачно укрыл им мертвое тело.

- Не убивайтесь так, сэр, - сказал он, пожимая руку сквайру. - сейчас он в раю. Ведь он погиб так, как дай Бог погибнуть каждому. Сражался, как лев, защищая хозяина и выполняя свой долг. Я, конечно, не знаю, как это выглядит с точки зрения богословия, но, сэр, это честная смерть.

Потом он отвел меня в сторону:

-  Мистер Ливси, - спросил меня он, - через сколько недель придет судно на выручку?

Я ответил, что речь идет не о неделях, а о месяцах. Если мы не возвратимся к концу августа, Блэндли должен выслать за нами судно. Не позже, чем в конце августа, но и не раньше.

- Так что считайте сами, - тяжело вздохнул я.

- Понятно, - ответил мне капитан, - стало быть, мы уже скребем днищем по рифам.

- Что вы хотите сказать?

- Это ужасно, что мы потеряли вторую половину груза. Что касается пуль и пороха, то дела обстоят нормально. Но с продуктами туго, настолько туго, что мы еще, может быть, поблагодарим судьбу за то, что она нас избавила от лишнего рта.

И он кивнул в сторону мертвого тела под флагом.

Сразу же после этого пушечное ядро с ревом и свистом пронеслось над самой нашей крышей и упало где-то в лесу.

-Давайте-давайте, стреляйте, ребята! - широко улыбнулся капитан. - Жгите порох, которого нет.

Вторая попытка оказалась удачней, и ядро шлепнулось у нас во дворе, взметнув целый фонтан песка, но не причинив никакого другого ущерба.

- Капитан, - сказал сквайр, - наш форт с моря не виден, и пираты пристреливаются по флагу. Может быть, будет разумней спустить его?

- Ну, уж нет! - закричал капитан. - Покуда я жив, Юнион Джек не будет спущен!

И все мы мысленно согласились с капитаном. И дело здесь было не только в патриотизме, престиже, гордости и т. д., флаг был вопросом и внешней политики: он показывал нашим врагам, что мы презираем их бомбардировки.

Весь вечер обстрел продолжался. Ядро за ядром либо улетало далеко в лес, либо шлепалось за частоколом. К счастью, их траектория была настолько крутой, что мы могли не опасаться рикошета, и все снаряды зарывались в песок. И хотя один из них пробил крышу, особого страха у нашей команды не было, и мы относились к обстрелу, как к детской игре.

- Во всем этом есть только один большой плюс, - сказал капитан, - в лесу сейчас, видимо, нету пиратов. Пришло время отлива, и утопленные нами припасы уже стали доступны. Нужны добровольцы для вылазки.

Грэй с Хантером самыми первыми вышли вперед и вскоре отправились на разведку. Однако вылазка оказалась неудачной. То ли мятежники были храбрей, чем мы думали, то ли они слепо верили в меткость Хэндса, но человек пять из них уже поднимали со дна нашу провизию и складывали в одну из своих лодок. Сильвер командовал, стоя у кормового паруса. И каждый пират был теперь вооружен мушкетом из какого-то их секретного арсенала.

Узнав эти печальные новости, капитан раскрыл свой журнал и сделал в нем следующую запись:

"Александр Смоллет, капитан судна, Дэвид Ливси, судовой доктор, Абрахам Грэй, помощник плотника, Джон Трелони, судовладелец, Джон Хантер и Ричард Джойс, его слуги, не моряки - будучи единственными членами команды, не участвующими в мятеже и оставшимися верными своему долгу, имея с собою запасы провизии на десять дней при очень осторожном использовании, высадились на берег и подняли британский флаг над бревенчатой крепостью на Острове Сокровищ. Томас Редруф, слуга судовладельца, не моряк застрелен мятежниками. Джим Хоккинз, юнга..."

При этих словах я задумался о печальной судьбе нашего юнги и вдруг услышал доносившийся из-за забора окрик.

- Кто-то зовет всех нас, - произнес Хантер, стоявший на страже.

- Доктор! Сквайр! Капитан! Хантер, где вы? - продолжало доноситься с опушки.

И, когда я подошел к дверям, я увидел живого и невредимого Джима Хоккинза, перелезающего через частокол.


Глава девятнадцатая
           Повествование продолжает Джим Хоккинз. Крепость в осаде

Как только Бен Ган увидел британский флаг, он тут же остановился, схватил меня за руку и сел на землю.

- Это твои друзья, - сказал он, - больше некому.

- Боюсь, что это мятежники, - ответил я.

- Нет-нет-нет, - помотал головою островитянин, - в таком тихом месте, как это, где бывают одни джентльмены удачи, они бы подняли Веселый Роджер. И только твои друзья могут поднять здесь Юнион Джек. Была пальба, и я верю, что твои друзья победили. А сейчас они в этой маленькой крепости, что когда-то построил здесь сам старый Флинт. Старый Флинт был ужасно умный. Если б не ром, он был бы, наверное, самым умным человеком на свете. И он никого не боялся. Вообще никого, кроме Сильвера.

- Может быть, вы и правы, - ответил я. - и там действительно мои друзья. Но тогда я тем более должен спешить им на помощь.

- Нет, паренек, - помотал головою Бен Ган, - чем ты им можешь помочь? Ты хороший и, вроде, неглупый парень, но ты слишком молод. А вот старый Бен Ган мог бы прийти вам на выручку. Но не за так. Не за так. И только после того, как ваш предводитель даст мне честное слово. Ты, Джим, запомнил, что ты должен передать этому своему сквайру? Ты скажешь ему, что я лучше поверю тому, кто рожден джентльменом, чем джентльменам удачи, хотя и сам был когда-то таким же. А потом ты сделаешь так.

И он опять ущипнул меня за бок.

- А, когда он даст свое слово, ты знаешь, где меня найти. Там же, где и сегодня. И запомни, что тот, кто ко мне придет, должен иметь в руке белый платок, или что-нибудь белое. И он должен прийти в одиночку. И не забудь им сказать, что у старого Бена есть особенные причины быть таким осторожным. Совершенно особенные.

- Хорошо, я все понял, - успокоил его я. - Вы хотите что-то нам предложить и доверите это только сквайру или доктору. И вас всегда можно отыскать там, где я вас впервые увидел. Это все?

- Ты забыл про "когда". Меня можно увидеть с полудня и до шести склянок.

- Отлично! - ответил я. - Могу я идти?

- Ты не забыл? - переспросил он с напряжением. - Про то, что я лучше поверю тому, кто рожден джентльменом, и про особенные причины. Совершенно особенные. И, Джим, еще... если ты, не дай Бог, попадешь в лапы к Сильверу, ты ведь не скажешь ему про старого Бена? Он из тебя ведь клещами не вытащит ни словца обо мне? Обещаешь? А, когда джентльмены удачи встанут сегодня ночью лагерем, как ты, Джим, отнесешься к тому, что к утру среди ихних жен вдруг появятся вдовы?

И в это же самое мгновение его слова заглушил очередной выстрел: еще одно пушечное ядро пролетело среди деревьев и зарылось в песке. И мы с Беном Ганом почли за лучшее разбежаться в разные стороны.

...Больше часа потом продолжался обстрел, и ядро за ядром продолжали ломать и крошить деревья. Я продвигался короткими перебежками и не мог избавиться от ощущения, что все ядра стремятся убить меня лично. Но ближе к концу бомбардировки мой страх уменьшился и, хотя я пока еще не решился приблизиться к частоколу, где снаряды ложились особенно густо, но уже перестал отходить на восток и решил осмотреть нашу якорную стоянку.

Начинался закат и поднявшийся ветер покрывал серебристой рябью поверхность залива. Вечерний отлив обнажил полоску сырого песка рядом с берегом. Пронзительный холод, особенно заметный после жаркого дня, забирался ко мне под камзол.

"Эспаньола" стояла на старом месте, но - отшельник был прав! - черный пиратский флаг уже вовсю развевался на ее флагштоке. И, пока я вел наблюдение, ее пушечка снова выпалила и еще одно пушечное ядро прочертило воздух. И это был, к счастью, конец канонады.

Я лежал, затаившись в кустах, и наблюдал за суетой на берегу. Матросы яростно рубили топорами что-то валявшееся на песке (как я выяснил позже, это была наша несчастная четырехвесельная шлюпка). Рядом с устьем впадавшей в заливчик речушки горел высокий костер, а по заливу бесцельно носилась одна из пиратских лодок, и все шесть моряков, сидевших на веслах, веселились, как дети. Впрочем, в этом веселье был явно повинен ром.

Наконец, я решился подойти к частоколу. По дороге я, кстати, заметил небольшую белую скалу возвышавшуюся в конце длинной отмели между двумя островками. И я тут же припомнил слова Бена Гана и решил как можно скорее проверить, не там ли он прячет челнок. 

Потом я углубился в лес и подошел к самой удаленной от берега стороне частокола, после чего уже через пару минут был дружески встречен своими товарищами.

Рассказав им свою историю, я огляделся. Весь домик был сложен из неотесанных толстых стволов. Его пол где-то на фут-полтора возвышался над почвой. У выхода было крыльцо, а под крыльцом бил маленький родник, впадавший в достаточно странный бассейн - это был зарытый в песок огромный корабельный чайник.

Щели между бревнами были такие, что можно было просунуть палец, а в углу были свалено несколько валунов, образующих нечто вроде очага, и стояла большая, предназначенная для разведения огня железная корзина.

Склоны холма были полностью очищены от деревьев, пошедших на возведение частокола и дома. И только могучие пни напоминали о том, какие великаны здесь произрастали когда-то. Большая часть почвы была голой, но вдоль маленького ручейка, выливавшегося из огромного чайника, на песке вырос мох, кусты папортников и еще какие-то зеленые ползучие растения. Очень близко от нашего частокола - слишком близко, с точки зрения его правильной обороны - начинался лес, в глубине острова чисто сосновый, а ближе к берегу - с примесью вечнозеленых дубов.

Холодный вечерний ветер продувал насквозь каждую щель нашего здания и усыпал все песком. Песок был везде: у нас на зубах, в волосах, под нашими веками, в нашем чае и каше. Трубой нам служило простое квадратное отверстие под потолком и через него уходило не больше четверти дыма, а остальные три четверти расползались по помещению и заставляли нас кашлять и протирать глаза.

Прибавьте к этому Абрахама Грэя с его перевязанной платком раной и до сих пор не похороненного Тома Редруфа, безмолвно лежащего у самой стены и прикрытого флагом.

Если бы мы пребывали в праздности, то, наверно, сошли бы с ума от горя, но мудрый капитан Смоллет не оставлял нам ни минуты свободной. Он разделил нас на вахты: Грэй, доктор и я - одна вахта, сквайр, Хантер и Джойс - другая. Какими бы ни были мы усталыми, двоих посылали в лес за дровами, двоих - копать могилу старому Редруфу, доктор стал коком, а меня поставили часовым в дверях. А сам капитан ходил от одной группы к другой и для каждого находил приободряющее словцо и каждому, когда это было нужно, подавал руку помощи.

Время от времени повар-доктор приближался к двери, чтобы глотнуть чуть-чуть свежего воздуха и протереть глаза от ядовитого дыма, и всегда при этом немного болтал со мною.

- Этот Смоллет лучше меня, - сказал он однажды. - И поверь, что я так говорю не про каждого.

В следующий раз он молча стоял какое-то время, а потом покачал головой и спросил:

- Что за человек твой Бен Ган?

- Сэр, я точно не знаю, - ответил я. - Иногда мне кажется, что он немного ненормальный.

- Что же это, скорей всего, правда, - ответил доктор. - Человек, проведший три года в полном одиночестве, не может быть таким же здоровым, как мы с тобою. Если б он был нормальным, это было бы ненормально. Так ты говоришь, он помешан на сыре?

- Да, сэр.

- Как иногда хорошо быть немного гурманом! - усмехнулся доктор. - Ты ведь уже замечал мою табакерку? А ты хоть раз видел, чтобы я нюхал табак? И знаешь, Джим, почему? Потому что в моей табакерке лежит Пармезан - превосходный кусок первосортного итальянского сыра. Пармезан - для Бен Гана!

Перед ужином мы похоронили старого Тома и постояли какое-то время над его могилой с непокрытыми головами. Огромная куча дров была уже собрана, но с точки зрения капитана этого было недостаточно. И он нам строго сказал, что "ради первого дня он разрешил нам чуть-чуть пофилонить, а вот завтра придется повкалывать по-настоящему". Затем, когда мы доели свинину и выпили по стакану грога, сквайр, доктор и капитан присели обсудить наши планы на будущее.

С одной стороны, мы вполне могли погибнуть от голода задолго до того, как к нам подоспеет подмога. С другой стороны, у нас был хороший шанс просто перестрелять пиратов, прежде чем они согласятся капитулировать или убегут в море на "Эспаньоле". Их количество уже сократилось с девятнадцати до пятнадцати и двое из этих пятнадцати были ранены, причем один - возле пушки - серьезно, а, может быть, и смертельно. И в каждой последующей стычке мы обязательно будем пытаться нанести им максимальный ущерб, сводя собственные потери к минимуму. Плюс у нас были еще два могучих союзника: ром и климат.

Что касается первого, то пиратские пьяные крики до утра не давали нам спать. Что же касается второго, то доктор в очередной раз поспорил на свой парик, что ровно через неделю, учитывая гиблое место для лагеря и полное отсутствие медицинской помощи, половина пиратов будет лежать в лежку.

- Так что, - добавил доктор, - если они нас сходу не вырежут, то, скорее всего, убегут потом в море, где снова займутся поганым своим ремеслом. Все-таки судно есть судно.

- Первое судно, которое я потеряю, - печально вздохнул капитан.

...Как вы хорошо понимаете, устал я в тот вечер смертельно, и, когда, наконец, получил возможность прилечь, уснул, как убитый. Товарищи меня пожалели, и я проспал и завтрак, и работы по заготовке дров (куча выросла в полтора раза), и проспал бы, наверно, до ужина, если бы меня не разбудил какой-то странный гул голосов.

- Белый флаг! Белый флаг! - услышал я крики. - Сам Сильвер идет! Сам Сильвер!

Услышав такое, я тут же вскочил и, на бегу протирая глаза, подбежал к бойнице.


Глава двадцатая
          Посольство Сильвера

За частоколом стояли двое: один размахивал белым флагом, второй (это и был сам Сильвер) спокойно стоял чуть поодаль.

В тот день приключилось едва ли не самое студеное утро за всю мою не особенно долгую жизнь: мороз пробирал уже даже не до костей, а до костного мозга. Небо было ясным и безоблачным. Верхушки деревьев сверкали на солнце, но там, где стояли Сильвер и его провожатый, лежала густая и влажная тень, а белый туман, наползший за ночь с болота, укрывал их почти что до пояса. Холода и туман были главными проклятиями этого острова. Он был весьма нездоровым и мало пригодным для жизни местом.

- Не выходите наружу, - приказал капитан, - десять к одному, что это какое-нибудь надувательство.

Затем он окликнул пиратов:

- Стой, кто идет? Стрелять буду!

- Белый флаг! - крикнул Сильвер. - Мы - парламентеры.

Капитан стоял на крыльце, тщательно следя за тем, чтобы его нельзя было достать предательским выстрелом из леса. Потом он повернулся к нам и сказал:

- Вахта доктора встает в оборону. Доктор, займите, пожалуйста, северную стену. Джим - восточную, Грэй - западную. Свободная вахта заряжает мушкеты. Ведем себя предельно осторожно.

Потом он вновь обратился к мятежникам:

- Ну, и зачем вы пришли с белым флагом?

На этот раз ответил сопровождающий:

- Капитан Сильвер, сэр, хочет подняться на борт и обсудить проблемы.

- Капитан Сильвер? - спросил мистер Смоллет. - Не знаю такого. Что это за таинственная личность? - а потом пробурчал себе под нос. - Капитан, черт возьми! Неплохая карьера.

Здесь подал голос сам Сильвер.

- Капитан теперь я, мистер Смоллет. Эти бедные парни избрали меня капитаном после вашего дезертирства, - он сделал особый нажим на словце "дезертирство". - Давайте смиримся с этим фактом и перейдем прямо к делу. Поймите, что все, что мне нужно, - это ваше честное слово, что вы выпустите меня за частокол живым, а потом подарите мне еще ровно минуту, чтоб я успел укрыться в лесу, прежде чем мне выстрелят в спину.

- Уважаемый, - ответил капитан Смоллет, - у меня нету ни малейшего желания разговаривать с вами. Если вам так хочется поговорить, заходите. И зарубите себе на носу, что, если здесь и случится предательство, то виновны в нем будете вы, и в таком случае - сэр - молитесь!

- Этого мне вполне достаточно! - бодро выкрикнул Сильвер. - Уж я-то знаю джентльменов и я верю их слову, вы можете даже не сомневаться.

Мы видели, как адъютант пытался уговорить Сильвера возвратиться обратно, что было, в общем-то, неудивительно, учитывая резкость капитанского ответа. Но Сильвер над ним только посмеивался, показывая, что считает все его опасения абсурдными. Затем он забрался на частокол, перебросил костыль, закинул ногу и с обычной своей обезьяньей ловкостью перевалился на нашу сторону.

Увы, я не буду скрывать: я полностью позабыл об обязанностях часового и, покинув свой пост, замер с открытым ртом за спиною мистера Смоллета. Наш капитан спокойно сидел на крыльце, упершись локтями в колени, и внимательно наблюдал за водой, выливавшейся на песок из огромного чайника. Наблюдая, он мелодично насвистывал: "Попляшем, друзья и подружки!".

Сильвер с огромным трудом взбирался на вершину. На редкость крутой уклон, узловатые корни и предательски мягкий песок делали его костыль почти бесполезным, и он походил на судно, идущее против сильного ветра. Но он преодолел подъем без единой жалобы и, подойдя к капитану, поприветствовал его самым дружеским образом. Одет Длинный Джон был сегодня вполне по-парадному: щегольской голубой камзол, доходивший ему почти до колен, и новенькая шляпа с галунами.

- Итак, вы все-таки здесь, уважаемый, - пробурчал капитан, - чем стоять, лучше б сели.

- Вы что, не пустите меня в дом? - обиженно хмыкнул Сильвер. - Сегодня на улице слишком холодно, чтобы сидеть на песке.

- Понимаете, уважаемый, - пожал плечами капитан, - если б вы были порядочным человеком, вы бы сейчас находились на светлом и теплом камбузе. Этот грязный и мокрый песок - ваш собственный выбор. У нас с вами ведь есть только два варианта: либо вы корабельный кок, и тогда я буду к вам обращаться почтительно, либо вы капитан Сильвер, пират и глава мятежников, и в таком случае вас поджидает виселица и любые жалобы неуместны.

- Хорошо, капитан, - ответил Сильвер и сел на песок, как и было ему предложено, - Если хотите, я сяду. Только потом вы дадите мне руку, чтоб я мог подняться. Какая у вас, мистер Смоллет, уютная хижина. О, это ты, юный Джим! Желаю тебе лучезарного утра. Доктор, я к вашим услугам. Мы здесь собрались, словно любящая семья, если можно так выразиться.

- Если вы собираетесь что-то сказать, то говорите, - прервал его капитан.

- Вы, как всегда правы, мистер Смоллет, - закивал Сильвер. - Долг моряка - это главное, а все остальное после. Что ж, я скажу все как есть: этой ночью вы сделали ловкий фортель. Кто-то из ваших людей чертовски искусно владеет ганшпугом. А кое-кто из моих людей был потрясен. Может, и все они были потрясены. Может быть, даже и сам я был потрясен и именно из-за этого и пришел обсудить к вам проблемы. Но, разрази меня гром, повторить этот фокус вам не удастся! Теперь мы выставим караулы, да и с ромом будем обращаться побережней. Может, вы думаете, что вчера мы все были пьяные в стельку? Нет, лично я был, как стеклышко, и просто слишком устал. И, проснись я секундою раньше, я бы взял вас с поличными. Этот парень был еще жив, когда я к нему прикоснулся.

- Ну, и дальше? - спокойно спросил мистер Смоллет.

Все, что говорил Сильвер было для него китайской грамотой, но по лицу капитана догадаться об этом было невозможно. А вот я кое-что уже понял. Похоже, что наш робинзон крузо таки нанес пиратам визит вежливости, когда они, перепившись, лежали вповалку возле костра, и "среди ихних жен" действительно "появились вдовы". И я тут же с азартом подумал, что наших врагов осталось только четырнадцать.

- Вы должны понять, сэр, одно, - продолжил Сильвер, - это наши сокровища и принадлежать они будут нам. Этот пункт даже не обсуждается. А вот насчет всего остального поторговаться можно. Лично мне кажется, что вы были б не против сберечь свои жизни, и в этом вопросе мы можем пойти на уступки. И у вас ведь есть карта, не так ли?
- Может, есть, может нет, - пожал плечами капитан.

- Вы зря, сэр, разговариваете со мной в таком тоне, - укоризненно покачал головою Сильвер. - Так мы каши не сварим. И карта точно у вас. Отдайте ее и живите спокойно. Вам лично я зла не желаю.

- Этот фокус не выйдет со мной, уважаемый, - произнес, посмотрев ему прямо в глаза, мистер Смоллет. - Я доподлинно знаю, что вы б с нами сделали, если б верх был бы ваш, но я не обращаю на это никакого внимания, ибо руки у вас слишком коротки.
И капитан, презрительно хмыкнув, продолжил набивать свою трубку.

- Если Эб Грэй вам сказал... - выпалил Длинный Джон.

- Э! Причем здесь Эб Грэй? - пожал плечами мистер Смоллет. - Грэй ничего не сказал, и его никто ни о чем не спрашивал. И знаете, Сильвер, я бы очень хотел проверить, что с вами стало бы, останься вы с Грэем на этом острове с глазу на глаз.

Этот маленький всплеск капитанского гнева моментально поставил пирата на место. И, если до этого он позволял себе злиться, то сейчас вполне овладел собой.

- Ладно-ладно, .- ответил Сильвер. - Мое терпение, сэр, безгранично, и испытывать его бессмысленно. И я, кстати, вижу, что вы собираетесь выкурить трубочку. Давайте-ка подымим на пару.

И он тоже набил свою трубку и раскурил. Потом какое-то время они молча пускали клубы дыма, то и дело обмениваясь гневными взглядами, приминая табак и свешиваясь с крыльца, чтобы сплюнуть. Оба будто участвовали в представлении какой-то пьесы.

- Итак, - наконец, произнес Длинный Джон, - вы отдаете нам карту и прекращаете резать нам глотки. За это мы вам предоставим выбор: либо вы подымаетесь с нами на борт и я письменно поклянусь под присягой, что высажу вас на берег живыми и здоровыми, Или, если вы все же боитесь того, что некоторые из моих людей припомнят вам старые счеты, например, как вы их заставляли работать, словно каторжных, возможен другой вариант: мы честно поделим провизию и оставим всех вас на острове, после чего я опять поклянусь под присягой, что отправлю за вами первое же встреченное мною судно. Согласитесь, что это разумное предложение. И я надеюсь, - усилил он голос, - что меня слышат все люди в доме, потому что то, что говорится для одного, говорится для всех.

Капитан Смоллет поднялся на ноги и выколотил пепел из трубки в свою левую ладонь.

- Это все? - спросил он.

- Да, это все, разрази меня гром! - ответил Сильвер. - И в случае отказа заговорят ружья.

- Очень хорошо, - отрубил капитан. - А теперь послушайте меня, ка-пи-тан Силь-вер: если вы все придете сюда безоружные и по одному, я обещаю заковать вас в кандалы и гарантирую каждому из вас справедливый и честный суд в Англии. Если вы этого не сделаете, то меня зовут Александр Смоллет, и я отправлю вас в ад. Вы не можете найти сокровища: у вас нет карты. Вы не можете управлять судном: никто из вас не способен вычислить курс. Вы не можете драться: один Грэй вчера раскидал пятерых ваших. Ваше судно заковано в кандалы и в парусах полный штиль, капитан Сильвер. И это последнее доброе слово, которое вы от меня услышали, потому что при следующей встрече я вам всажу пулю в спину. А сейчас я вас очень прошу поскорее очистить линию горизонта.

Лицо Сильвера исказилось от ярости. Его крошечные глазки пылали, как два раскаленных угля. Он вытряс огонь из трубки и прорычал:

- Подайте мне руку!

- Я не дам вам руки, - спокойно ответил ему капитан.

- Кто даст мне руку?! - крикнул Сильвер.

Никто из нас даже не шелохнулся. Извиваясь, как ящерица, Сильвер подполз к крыльцу и, опираясь на его ступеньки, с превеликим трудом взгромоздился на свой костыль. После этого он плюнул в источник и прошипел:

- Вот, - показал он глазами на расползавшийся по воде плевок, - это все, что я о вас думаю. Не минует и часа, как я разнесу этот домик, как птичью клетку. Смейтесь, сколько вам влезет. Но уже через час вы все запоете по-другому. И те из вас, кто останется жив, позавидуют мертвым!

После чего, изрыгая отборную ругань, он доковылял до частокола и - с помощью своего сопровождающего - с попытки примерно четвертой-пятой перевалил через изгородь и растворился лесу.


Глава двадцать первая Штурм

Как только Сильвер ушел, капитан обернулся и тут же заметил, что ни один человек, кроме Грэя, не находится на своем посту. И мы впервые увидели мистера Смоллета разъяренным.

- Вахта! Что здесь, черт возьми, происходит?! - выкрикнул он, и, когда мы стремглав возвратились на свои места, огорченно вздохнул и продолжил. - Грэй, я отмечу в журнале, что вы единственный исполняли свой долг, как положено. Мистер Трелони, мне стыдно за вас! Доктор, вы же когда-то служили Его Величеству! Если вы так же сражались под Фонтенуа, как сегодня стоите на вахте, то с таким же успехом вы там могли просто спать.

Вся вахта доктора моментально прилипла к бойницам, а вахта сквайра принялась лихорадочно заряжать мушкеты. Наверное, лишнее уточнять, что наши уши от позора стали рубиновыми, а совесть нас грызла, словно голодный волк.

Капитан какое-то время молча смотрел на нас, а потом уже совсем другим тоном добавил:

- Друзья, я довел Сильвера до белого каления умышленно. В течение часа начнется штурм. Их вдвое больше, но мы будем стрелять из укрытия. И еще полминуты назад я думал, что у нас есть решающее преимущество в дисциплине. Но я все равно уверен, что мы победим.

Затем он обошел форт кругом и убедился, что на этот раз все мы заняты делом.

В нашей крепости две ее коротких стены - западная и восточная - имели по две бойницы. С южной, где располагалось крыльцо, их было тоже две. И, наконец, северная стена имела целых пять огнестрельных отверстий. На каждого из нас приходилось примерно по четыре ствола, и в каждом углу возвышалась небольшая поленница с лежащими на ней порохом, пулями и заряженными мушкетами. На полу, в центре комнаты были свалены сабли.

- Выбросите очажный огонь, - приказал капитан, - большого холода нет, а дым в глаза нам не нужен.

Мистер Трелони послушно схватил стоявшую посреди очажных камней огромную железную корзину и вытряхнул из нее на песок за порогом дымящиеся угли.

- Хоккинз не завтракал, - продолжил мистер Смоллет. - Хоккинз, съешьте свой завтрак прямо на боевом посту. Старайтесь есть побыстрее. А вы, Хантер, раздайте всем по стакану бренди.

Отдавая команды, капитан одновременно обдумывал и план обороны.

- Доктор, встаньте в дверях. Не высовывайтесь наружу и стреляйте через дверной проем. Хантер, возьмите восточную стену, а вы, Джойс, западную. Мистер Трелони, вы наш лучший стрелок, и поэтому вместе с Грэем возьмете самую трудную северную сторону с пятью бойницами. Здесь есть опасность, что враг подберется вплотную и перестреляет всех нас через наши собственные огнестрельные отверстия. Хоккинз, мы с вами плохие стрелки. Мы будем перезаряжать мушкеты и подавать их тем, кто стреляет лучше.

Пока капитан отдавал приказания, солнце поднялось и холод исчез. Туман тоже рассеялся. Песок вскоре прогрелся, а смола на бревнах начала размягчаться и пузыриться. Камзолы и куртки давно были скинуты, воротники рубашек расстегнуты, а рукава закатаны как можно выше. Все мы продолжали стоять на своих постах, буквально сгорая от возбуждения.

Обещанный час миновал.

- Вздернуть их всех на ближайшей виселице! - прорычал капитан. - Это противнее мертвого штиля. Грэй, насвистите нам ветер.

И здесь вдруг из леса послышались грозные выкрики.

- Простите, сэр, - спросил Джойс, - если я увижу кого-нибудь из мятежников, я должен сразу стрелять?

- Да, сразу, - кивнул капитан.

- Большое спасибо, сэр, - ответил Джойс все с той же своею изысканной вежливостью. - Я именно так и думал.

Потом какое-то время ничего не происходило, но после этого обмена репликами все мы были настороже: все стрелки взяли ружья наизготовку, а капитан с плотно сжатым ртом и нахмуренным лбом замер посередине комнаты.

Так прошло еще несколько секунд, а потом Джойс вдруг просунул в бойницу мушкет и выстрелил. Этот выстрел породил оглушительное эхо и со всех четырех сторон полился целый град пуль. Все эти пули застряли в стенах, не причинив нам никакого ущерба, и, когда пороховой дым рассеялся, лес вокруг дома начал казаться таким же необитаемым, как и раньше. Ни одно шевеление ветки и не единый проблеск ружейной дула не выдавал присутствия неприятеля.

- Вы своего подстрелили? - спросил капитан.

- Боюсь, что нет, сэр, - все так же галантно ответил Джойс. - Кажется, моя пуля прошла мимо.

- Ну, нет, так нет, - успокоил его капитан. - В бою самое главное - говорить правду. Зарядите его мушкет, юный Хоккинз. Доктор, сколько примерно пиратов атаковало с вашего боку?

- Я могу сказать это точно, - ответил доктор, - с моей стороны прозвучало три выстрела. Две вспышки были рядом, одна - чуть позападнее.

- Три! - пробормотал капитан. - А с вашей стороны врагов было сколько, мистер Трелони?

Здесь ответить было сложнее. С точки зрения сквайра в них стреляло семеро пиратов, с точки зрения Грея - восемь или девять. С восточной и западной сторон было сделано лишь по одному выстрелу. Нам было ясно, что главный удар наносится с севера, а показная активность с других направлений предпринимается лишь для того, чтоб распылить наши силы. Но капитан не решился на перестановки. Если мятежникам удастся перелезть через ограду, сказал он, они могут воспользоваться каждой незащищенной бойницей и наша собственная крепость превратится для нас в мышеловку.

Впрочем, времени на раздумья у нас уже не оставалось. Неожиданно с громким криком "ура!" с северной стороны выбежала целая стая пиратов и бросилась на частокол. Одновременно из леса со всех четырех сторон раздалась пальба и одна из пуль разнесла мушкет доктора в щепки.

Пираты карабкались на частокол, как мартышки. Сквайр и Грэй стреляли снова, снова и снова, и трое из нападавших упали. Один свалился по нашу сторону частокола, а двое - с наружной. Впрочем, один из последних был скорее напуган, чем ранен, потому что буквально через мгновение он вскочил на ноги и укрылся в лесу.

Итак, хотя двое пиратов было повержено, а один убежал, еще четверо наших врагов перелезли вовнутрь и продолжили наступление. Одновременно из леса их группа поддержки вела ожесточенный, хотя и почти бесполезный огонь. Вторгшиеся пираты, размахивая обнаженными саблями, с дикими криками взбегали вверх по холму, а их засевшие в лесной чаще подельники отзывались, как эхо, не менее страшными воплями. Несколько произведенных из домика выстрелов в силу спешки успеха не имели, и все четверо нападавших благополучно поднялись по склону и приблизились к нашей цитадели вплотную.

Огромная голова Джоба Андерсона появилась в средней бойнице и проорала громоподобным голосом: "На штурм! На слом!!!".

Практически в тоже мгновение один из подбежавших к дому пиратов ухватил за дуло высовывавшийся из бойницы мушкет Хантера, одним мощным рывком сумел его вырвать и с такой дикой силой ударил через бойницу прикладом, что Хантер упал бездыханным. Еще один недруг ожесточенно бился в дверях на саблях с доктором.

Теперь наши роли переменились. Еще мгновенье назад мы вели огонь из укрытия по беззащитным врагам, а теперь уже сами стали почти беззащитны.

В доме было темно от порохового дыма. Грохот множества выстрелов, проклятия, стоны и выкрики - все смешалось в моих ушах.

- Друзья, все наружу! Наружу! Бьемся с ними на саблях! - закричал капитан.

Я схватил лежащую в центре комнаты саблю, и в это время кто-то, хватавший другую, разрезал мне костяшки на пальцах до крови, но я этого даже не заметил. Сжимая острый, как бритва, клинок, я опрометью выскочил наружу. У меня за спиной переминался с ноги на ногу кто-то из наших, но кто это был, я рассмотреть не успел. Прямо передо мной доктор преследовал своего убегающего противника и мгновеньем спустя выбил из рук своего оппонента клинок и нанес ему саблей такой мощный удар, что тот рухнул замертво.

- Парни, за домом! За домом! - крикнул нам капитан, и даже в горячке боя я заметил, как вдруг переменился его голос.

Механически подчиняясь приказу, я забежал за дом и столкнулся лицом к лицу с Джобом Андерсоном. Тот зарычал и высоко поднял над головой свою засверкавшую на солнце саблю. У меня не было времени испугаться и, не имея ни сил, ни возможности парировать этот удар, я просто отскочил в сторону, но при этом споткнулся, рухнул на бок и покатился кубарем вниз по холму.

Когда я выскакивал из дверей, я успел заметить еще нескольких пиратов, перелезавших через частокол, чтоб окончательно с нами расправиться. Один из них - здоровенный детина в ночной красной шапочке с крепко зажатой в зубах абордажной саблей уже даже успел перекинуть вовнутрь свою левую ногу. А когда я после нырка вскочил на ноги, прошло так немного времени, что положение этих бойцов не изменилось: пират в красной шапке по-прежнему восседал верхом на частоколе, а двое других лишь только еще собирались через него перелезть. Но за эти доли секунды сражение кончилось и победа осталась за нами.

Грэй (это именно он стоял у меня за спиной) пронзил огромного боцмана раньше, чем тот успел возвратить в боевую позицию свою просвистевшую мимо моего уха саблю. Второй пират был застрелен возле бойницы именно в тот момент, когда он и сам пытался в кого-то выстрелить, и теперь бился в агонии, сжимая в правит руке дымящийся пистолет. Третий пират был зарублен доктором. И, наконец, четвертый благоразумно бежал, бросив саблю.
- Уходим в укрытие! - крикнул доктор. - Стреляем только из дома.

Впрочем, вести перестрелку уже было не с кем. Три так и не перелезших через наш частокол бандита тоже скрылись в лесу. И через пару секунд уже ничто не напоминало о захлебнувшемся штурме, кроме пяти мертвых тел: четыре лежало по нашу сторону частокола и одно - снаружи.

Но мы все равно поспешили вернуться за стены: обстрел мог возобновиться в любую минуту. Черный пороховой дым в нашей маленькой крепости к этому времени уже немного рассеялся, и мы увидели цену победы: Джойс и Хантер лежали ничком у своих бойниц. Хантер был без сознания, а Джойс - бездыханным. Сквайр, белый, как лист бумаги, поддерживал посреди комнаты пошатывающегося капитана, чье лицо тоже было неестественно бледным.

- Капитан ранен, - сказал мистер Трелони.

- Они убежали? - спросил капитан.

- Да, мистер Смоллет, - ответил доктор, - все, кто смогли, убежали. Но пятеро уже отбегались.

- Целых пятеро? - улыбнулся сквозь боль капитан. - Что же это неплохо. Пять к трем - по потерям, и четверо к девяти - по оставшимся. А еще вчера утром было семеро против девятнадцати. Наши шансы растут.

(Примечание внизу страницы: На самом деле в живых осталось только восемь пиратов, потому что мятежник, подстреленный сквайром возле пушки, скончался. Но мы узнали об этом значительно позже).



ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА МОРЕ


Глава двадцать вторая
       Как начались мои морские приключения

Ни нового штурма, ни новой попытки обстрела не было. Как выразился капитан: "бунтовщиков сегодня накормили досыта", - и нам целый день никто не мешал ни делать дела, ни ухаживать за раненными. А их состояние было очень тяжелым: и хотя мы со сквайром решили готовили обед снаружи, рискуя получить шальную пулю из леса, но даже и там все валилось у нас из рук - настолько душераздирающими были доносившиеся из домика вопли.

Из восьми человек, пострадавших во время штурма, только трое еще были живы: тот самый пират, что был подстрелен возле бойницы, Хантер и мистер Смоллет. Оба первых были практически безнадежны: пират умер прямо под скальпелем, а Хантер так никогда и не пришел в сознание. Он тяжко дышал, как когда-то дышал Билли Бонс после первого своего удара, и угасал с каждым часом. Его грудь проломили прикладом, а череп раскололся при падении, и уже на следующий вечер без единого стона и жалобы он ушел к своему Создателю.

Что же касается капитана, то его раны были хотя и серьезными, но не опасными для жизни. Ни один внутренний орган не пострадал. Первая пуля боцмана Андерсона (это он стрелял в капитана) пробила лопатку и лишь по касательной чиркнула легкое, а вторая попала в икру и разворотила мышцы. "Он безусловно поправится," - твердо сказал нам доктор, - "но пару-тройку недель вообще не должен  ходить и шевелить рукою, а так же обязан воздерживаться от любых разговоров".

Мой случайный порез на костяшках был, конечно, блошиным укусом. Доктор Ливси заклеил его медицинским пластырем и в качестве платы за операцию дернул меня за ухо.

После обеда сквайр и доктор подсели к постели капитана посовещаться. А сразу же после этой беседы (было примерно начало первого) доктор взял шляпу и пистолеты, прицепил саблю, положил в карман карту и - с заряженным мушкетом за плечами - перелез с северной стороны через частокол и скрылся в лесу.

В этот момент мы с Грэем сидели в самом дальнем конце нашей маленькой крепости (мы выбрали место так, чтобы до нас не долетало ни звука из этих совершенно секретных переговоров), и Грэй, увидев странные манипуляции доктора, от удивления выронил трубку и тихо спросил:

- Доктор Ливси сошел с ума?

- Да нет, Абрахам, - усмехнувшись, ответил я, - во всей нашей честной компании доктор Ливси потеряет рассудок последним.

- Если доктор здоров, тогда я сумасшедший, - помотал головою Грэй, - потому что я вообще не понимаю, зачем он все это делает.

- Все идет строго по расписанию! - утешил я друга. - Просто доктор пошел проведать некого Бена Гана.

Предположение мое, как выяснилось впоследствии, оказалось правильным, но чуть-чуть попозже, когда солнце поднялось и в нашем избушке стало нечем дышать, а полоска песка между домом и частоколом раскалилась, как сковородка, еще одна - совершенно безумная - мысль вдруг пришла в голову. Мысль моя родилась из острой зависти к доктору Ливси: я живо представил, как он идет сейчас по прохладном лесу, вдыхая запах вековых сосен и слушая птичье пение, а я здесь поджариваюсь на солнцепеке, моя одежда черна от смолы, а вокруг меня россыпь непохороненных трупов. После этого я вдруг почувствовал такое безудержное отвращение к этой залитой кровью крепости, что оно пересилило страх, и я тоже решился на вылазку.

В этот момент я мыл после обеда в ручье посуду и никто из наших меня не видел. Неподалеку под полотняным навесом лежал мешок с сухарями. И я тут же набил все карманы его содержимым.

Конечно, я сделал ужасную глупость. Конечно, задуманный мною побег был актом чистого безумия, но я стремился подстраховать себя всеми доступными средствами, а взятый с собою запас сухарей был должен хотя бы на сутки спасти меня от мук голода. Еще одна вещь, которую я прихватил с собою, была пара пистолетов. И, поскольку запас пуль и пороха у меня уже имелся, я почувствовал себя до зубов вооруженным.

         Что же касается моего плана, то сам по себе он был не так уж и плох: я хотел пройти к белой скале и разыскать там челнок, о котором говорил вчера островитянин. Но, поскольку я был уверен, что уйти одному мне никто не позволит, я решил ускользнуть по-французски - ни с кем не прощаясь. И вот здесь никаких оправданий для меня уже не было. Вернее, было, но только одно: я был всего лишь мальчишкой и не мог обойтись без мальчишеских выходок.

Вскоре мне предоставилась и возможность для бегства. Когда Грэй вместе со сквайром ушли в дом перевязывать капитана, я перепрыгнул через ограду и скрылся в лесу.т
А вот этот поступок граничил уже с преступлением. Ведь в любую минуту мог начаться еще один штурм, и в брошенной мною крепости оставалось лишь два здоровых защитника. Но - как ни странно - именно эта вторая глупость (первой было решение отправиться вместе с пиратами на остров) в конце концов и принесла нам победу.

Я шел на восток, так как твердо решил выйти к белой скале не замеченным с "Эспаньолы". Полдень давно миновал, но было все еще жарко и солнечно. Пробираясь между деревьями, я слышал не только шум прибоя, но и нарастающий шелест листвы и громкий грохот ветвей, указывающие на то, что ветер усиливается. Вскоре пронзительный бриз добрался и до меня, и, когда я вышел из леса, я увидел бескрайнее синее море и злобно терзающий берег прибой.

Океан вокруг этого острова никогда не был спокойным. Как бы не жарило солнце, каким бы бездвижным не был воздух, какой бы ровной и гладкой не была водная гладь, огромные волны все равно накатывались на берег и грохотали без перерыва день за днем. И на всем не таком уж и маленьком острове не было места, откуда не был бы слышен шум волн.

Наконец, решив, что я уже достаточно далеко продвинулся к югу, я вылез на узенькую песчаную полоску, примыкавшую к белой скале, и под прикрытием нависавших над нею кустов стал осторожно продвигаться к цели.

Прибой чуть-чуть ослабел, как бы устав от собственной ярости. Едва ощутимый ветер с юга нанес здоровенные  клочья тумана, а якорная стоянка "Эспаньолы" была такой же бездвижно-свинцовой, как и в первый наш день на острове. Само наше судно было видно великолепно, и черный пиратский "Роджер" все так же вяло свисал с его флагштока.
Невдалеке от него скользила по морю одна из лодок. Сам Сильвер (уж его-то фигуру я мог распознать с любого расстояния!) сидел за парусом, а двое других пиратов отдыхали, прислонившись к фальшборту. На одном из них была красная шапка - вне всякого сомнения это был тот самый разбойник, что еще пару часов назад сидел верхом на нашем частоколе. Скорее всего, они о чем-то весело разговаривали, хотя, конечно, на расстоянии целой мили ни единого слова было не слышно. Минуту спустя до меня донесся чей-то пронзительный визг, поначалу ужасно меня испугавший, но потом мой испуг сменился вздохом облегчения: я сумел рассмотреть Капитана Флинта, восседавшего на плече своего хозяина.

После этого пиратская лодка, предварительно высадив молодца в красной шапке и его напарника на борт "Эспаньолы", причалила к берегу и была вытащена на песок.

К этому времени солнце уже начало заходить за Подзорную Трубу, а неизбежный на этом острове непроглядный вечерний туман тоже начал мало-помалу сгущаться. И, если я хотел найти челнок Бена Гана до наступления темноты, нельзя было терять ни минуты.

Белая скала располагалась примерно в одной восьмой мили пути на чистый юг, и я потратил целую уйму времени, чтоб (где пешком, а где и ползком) до нее добраться. Уже начинало ощутимо темнеть, когда я достиг ее крутых и шершавых склонов и заметил близ основания небольшую ложбинку, прикрытую рослым кустарником. В центре ложбины стоял невысокий шатер из козьих шкур, наподобие тех шатров, что в Англии разбивают цыгане, а под его белым пологом и скрывался челнок Бена Гана.

Трудно было придумать что-то более неуклюжее, чем эта самодельная лодка. Кривобокий каркас из древесных сучьев был обтянут козлиными шкурами мехом вовнутрь. Челнок был маловат даже для меня, подростка, и как он мог выдержать своего хозяина и сейчас для меня остается загадкой. Внутри самодельной лодки было сделано очень низкое и очень неудобное сиденье, имелось так же что-то вроде упора для ног и маленькое весло с двумя лопастями.

В те времена мне еще не доводилось видеть примитивные коракли древних бриттов, на которых наши предки плавали по рекам и озерам. Но сейчас я могу вас заверить, что челнок Бена Гана походил на самую первую и самую неудачную лодку, когда-либо сделанную человеком. Единственное ее преимущество заключалось в том, что она могла, худо-бедно, плавать и была очень легкой и мобильной.

Читатель, наверно, подумал, что теперь, когда я отыскал лодку и моя отлучка была этим оправдана, я решил с триумфом возвратиться в крепость. Но, увы, аппетит приходит во время еды - еще одна мысль завладела мной так неотступно, что я бы от нее не отказался даже получив прямой запрет от капитана Смоллета. Мысль эта была: под покровом ночной темноты подплыть к "Эспаньоле", перерезать канат, соединяющий ее с якорем и дать шхуне возможность поплыть по воле волн, надеясь на то, что она все же прибьется к берегу в каком-нибудь понравившемся ей месте. Я был уверен, что пираты после своей утренней неудачи мечтают лишь об одном: выйти в море и снова заняться своим грязным промыслом. Помешать им в этой затее было для меня делом чести. И, когда я увидел, что Сильвер оставил вахтенных вообще без шлюпок, мой дерзкий план показался мне выполнимым.

Так что я, дожидаясь вечернего мрака, остался в пещере и пока что плотно поужинал сухарями с водою. Потом мгла сгустилась, и я с  радостью понял, что эта ночь для исполнения моего плана была, как говорится, одной ночью из тысячи. Туман был такой, что тьма стала практически непроницаемой, и, когда я взвалил свою лодку на плечи и вышел наружу, только два огонька освещали окрестности. Один был костер, разведенные пиратами в их лагере на болоте,  второй - небольшой огонек на корме нашей шхуны. Отлив заставлял "Эспаньолу" ходить кругами и какое-то время она смотрела на меня носом. И единственным судовым огнем было зажженное окно нашей бывшей кают-компании, чьи лучи с трудом пробивались через туман.

Я брел с челноком на плечах к отступавшей воде. Пару раз я проваливался в жидкую грязь по щиколотку, но потом наконец-то догнал убегавшее море. После этого я прошел вброд еще пять-шесть шагов и осторожно спустил свой коракль на поверхность.


  Глава двадцать третья
       Во власти отлива

Коракль - как я имел немало возможностей убедиться впоследствии - был вполне безопасным суденышком для гребца моего веса и размера. Он был практически непотопляемым, но - увы - и почти не управляемым тоже. При гребле он всегда забирал в подветренную сторону, а любимым его маневром было просто ходить по кругу. Даже сам Бен Ган признавал, что его челноком нелегко было пользоваться, "покудова ты не изучишь евонный норов".

Но я, увы, совершенно не знал "евонный норов", и мое судно плыло во всех направлениях, кроме того, что было мне нужно. И, если бы не помощь отлива, я б никогда не добрался б до цели. Но, к моему величайшему счастью, вне всякой зависимости от моих бестолковых усилий, отлив выносил меня прямо на шхуну.

Сначала она мне казалась просто куском чего-то более черного, чем сама темнота, потом я стал различать детали оснастки и форму корпуса, и еще через долю мгновения (ибо, чем дальше я удалялся от острова, тем сильнее становился отлив) меня прибило прямо к якорному канату, за который я тут же и ухватился.

Канат был тугим, как тетива лука. Один-единственный взмах моего складного ножа и -  шхуна бы поплыла по течению. Но здесь меня посетила разумная мысль, что очень туго натянутый и внезапно обрубленный якорный трос лягается не хуже взбесившейся лошади, и может ударить так, что ни от меня, ни от моей лодочки не останется даже мокрого места.

И я уже был готов отказаться от своего плана, но здесь фортуна опять повернулась ко мне лицом. Легкий ветер сменил направление и стал задувать с юго-запада, а не с юго-востока. И, так как ветер теперь боролся с течением, дрожавший в моей руке канат вдруг ослаб и провис.

Я тут же вынул свой ножик, вытащил зубами его лезвие и стал перепиливать трос - нитка за ниткой, пока не осталось лишь две толстых струнки. К этому времени трос опять натянулся, и я решил окончательно перерезать его, когда направление ветра еще раз изменится.

Все это время я слышал какие-то голоса, доносящиеся из бывшей нашей каюты, но, будучи занятым своим опасным и трудным делом, не обращал на них никакого внимания. Но теперь, когда делать мне стало решительно нечего, я стал к ним поневоле прислушиваться.

Один из голосов принадлежал закадычному другу Сильвера Хэндсу, а другой - моему старому знакомому в красной шапке. Оба уже назюзюкались вусмерть, но продолжали и дальше накачиваться ромом. Даже за то недолгое время, что я их подслушивал, Хэндс успел распахнуть иллюминатор и что-то выбросить с громким плюханьем в море. Безусловно, это была очередная пустая бутылка.

Причем оба от алкоголя осатанели и то и дело обменивались такими оскорблениями, за которыми неминуемо должны были последовать удары. Но каждый раз, подойдя к этой точке, их ссора тут же ослабевала, и обоюдная ярость снова начинала накапливаться - вплоть до нового, ни к чему не приводящего кризиса.

А на берегу огромный костер посреди пиратского лагеря ярко-ярко светил сквозь деревья. Кто-то из отдыхавших рядом с костром мятежников завел заунывную и бесконечную песню - одну из тех песен, что редко кончаются раньше, чем терпенье певца. Этот старинный матросский напев я слыхал и до этого, и мне навсегда запомнился его полный тоски рефрен:

Их в море отправилось семьдесят пять,
Но лишь одного я увидел опять.

И я вдруг подумал, что это трагическое двустишие - свое рода панихида по всем павшим в утренней схватке. Но, скорее всего, вечерний певец просто пробовал голос. Как я не раз убеждался впоследствии, почти все пираты были так же бесчувственны, как и море у них под килем.

...Но вот, наконец-то задул желанный юго-западный ветер, и борт "Эспаньолы" приблизился, а якорный трос - ослабел. Одним мощным взмахом ножа я разрезал последнюю нитку и шхуна пустилась в свободное плаванье.

Юго-западный бриз сперва прибил мой челнок прямо к носу "Эспаньолы", а потом она принялась разворачиваться вокруг своей оси, грозя потопить меня в любую минуту. Я работал веслом, словно проклятый, но мне это почти что не помогало. И поскольку отчалить от судна на неуправляемом челноке я не мог, из двух зол я решил выбрать меньшее и стал подгребать к корме. И я уже был очень близок к каюте с моими недругами, когда вдруг заметил свисавший с фальшборта канат и крепко за него ухватился.
Сделал я это чисто инстинктивно, но потом, обнаружив, что канат хорошо закреплен и делает мое положение относительно безопасным, я дал волю своему любопытству и решил заглянуть в светящееся окно каюты.

Перебирая по канату руками, я подтянул себя и коракль к иллюминатору и, ужасно рискуя, встал почти в половину своего роста, так что я мог теперь наблюдать потолок и часть внутреннего убранства кают-компании.

К этому времени шхуна и ее крошечный спутник поравнялись с пиратским лагерем. И хотя судно шло, как выражаются моряки, "со звуком", поднимая бесчисленные громко плещущиеся волны, вахтенный почему-то не бил тревогу. А после того, как я посмотрел в окно, причина его бездействия стала понятной. Здесь было некому нести вахту. Оба пирата сцепились на грязном полу в смертельной борцовской схватке, стараясь задушить друг друга.
От ужаса я присел на скамейку и сделал это на редкость вовремя: мой челнок едва не перевернулся. Перед моими глазами все так же стояли два этих багровых от запредельной натуги лица, освещенные чадящей настольной лампой. И я смежил веки: отчасти от ужаса, отчасти давая глазам опять привыкнуть к темноте.

Тем временем бесконечная баллада на берегу завершилась, и вся сильно прореженная утренним штурмом компания грянула так хорошо известную мне и читателям песню:

Пятнадцать моряков на сундук мертвяка,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Пей и дьявол сожрет тебя наверняка,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!

И я тут же подумал, что вступивший в союз с ромом дьявол снимает сейчас на борту "Эспаньолы" обильную жатву. И в ту же минуту скорость моего челнока увеличилась, а его курс - изменился.

Я поспешно открыл глаза. Вокруг меня с шумом ходили мелкие волны, испускавшие в этой кромешной мгле слабое свечение. Плывшая в нескольких ярдах от меня "Эспаньола" заметно покачивалась, а ее мачты - дрожали. Присмотревшись, я понял, что курс ее тоже переменился и она плывет теперь на юго-запад. И здесь мое сердце свалилось в пятки. Ведь сзади пылали огни пиратского лагеря. А нас с "Эспаньолой" течение уносило в открытое море.

Но мгновением позже нос шхуны вдруг начал разворачиваться к берегу и с ее борта послышались крики и топот шагов. Наверное, оба пьяницы наконец-то заметили нависающую над ними опасность и забыли на время о своей ссоре.

А я лег на дно своего уродливого суденышка и доверил свою судьбу Богу. В самом конца пролива начинались большие водовороты, где все мои неприятности должны были, видимо, завершиться. И, хотя я давно был готов к немедленной гибели, смотреть смерти в глаза я все-таки не решился и лежал на дне челнока лицом вниз.

В таком положении я находился часами, покуда морские валы играли с моим челноком, как кошка с мышью. Но усталость, как это ни странно, тоже дала себя знать, и я постепенно впал в какое-то спасительное оцепенение, а потом и вообще задремал. Мне снился мой родной дом и милый "Адмирал Бенбоу".


Глава двадцать четвертая
Путешествие продолжается

Проснулся я уже днем. Мой коракль покачивался на волнах близ юго-западной оконечности острова. Солнце стояло почти что в зените, но до сих пор было скрыто темной громадой Подзорной Трубы, чьи каменистые отроги спускались к самому морю.

Две другие горы - Бизань-мачта и Нос Буксира тоже возвышались неподалеку. Бизань была одиночкой, а Нос - окружен острой россыпью скал. Мой челнок дрейфовал примерно в четверти мили от берега, и моей самой первой мыслью было: причалить и высадиться.

Мысль эту вскоре пришлось оставить. Близ прибрежных утесов волны вздымались особенно яростно и высаживаться в этом месте мог только самоубийца. Кроме того по этим мокрым скалам с громким лаем и ревом ползали около полусотни неуклюжих и странных созданий, похожих на гигантских слизней.

Впоследствии я узнал, что это были вполне безобидные морские львы, но в тот день я готов был, скорее, еще раз встретиться с Сильвером, нежели приблизиться к этими чудовищам, настолько они показались мне отвратительными. К тому же чуть северней я разглядел намного более удобное место для высадки - поросший высокими соснами Лесной Мыс. Если верить тому, что рассказывал Сильвер насчёт здешних течений, они должны меня были вынести прямо к нему.

Поверхность же моря была на редкость спокойной: легкий бриз и течение практически уравновешивали друг друга, и именно из-за этого я до сих пор и не оказался на дне морском. Но я все-таки в очередной раз поразился, насколько устойчивым было мое крошечное суденышко. Лежа на дне челнока и со страхом поглядывая через планшир, я видел сначала очередную волну, нависающую над нами, а потом коракль легко поднимался на ее вершину и безопасно переваливался на другую сторону.

В конце концов я даже отважился грести, но малейшее мое движение так резко меняло центровку судна, что я едва не потонул. Попытки хоть как-то править кораклем пришлось оставить, и я снова плыл по воле волн и течения. До полусмерти испуганный и промокший до нитки, я снова лежал пластом на дне своей лодочки и думал о том, когда и куда я сумею причалить, если челнок напрочь отказывается мне подчиняться.

Потом я прибегнул к такой вот тактике: когда мой челнок переваливаясь через вершину волны и достигал ее самого низкого места, я - не дыша - делал пару гребков, направлявших мое суденышко к берегу. Эта была адская и кропотливая работа, напоминавшая попытку вычерпать бочку столовой ложкой, но мало-помалу и она привела к результату, и я на несколько сотен ярдов приблизился к острову.

К этому времени меня начала мучить ужасная жажда. Солнце палило невыносимо, и его ослепительное сияние тысячекратно усиливалась отраженными от поверхности моря лучами. От сотен и сотен моментально испарявшихся брызг мои губы и щеки покрылись тонкой корочкой соли, а горло горело огнем и саднило. Близость поросшего зеленью берега делала все эти муки особенно сильными, но течение пронесло меня мимо него и выплеснуло за мыс.

И вот сразу за мысом я вдруг увидел такое, что на время забыл и про страх, и про жажду. Примерно в полумиле от моего челнока плыла поднявшая паруса "Эспаньола". Да, на ней были пираты, но что для меня было лучше: попасть в руки врагов или погибнуть в открытом море - я сходу выбрать не мог.

Между тем "Эспаньола" вела себя странно: распушив оба грота и кливер, она сперва шла на северо-запад, к своей прежней стоянке. Потом развернулась северней, как будто люди на ней решили перехватить мой челнок. Но потом она совершила еще один разворот и на мгновение застыла.

"Похоже, пираты упились до чертиков",  - подумал я про себя и горько вздохнул, припомнив, как эти же самые люди еще несколько дней назад мастерски управлялись с парусами, выполняя команды мистера Смоллета.

Тем временем шхуна сделала еще пару дурацких маневров, после которых я понял, что ею никто не управляет. Но где же команда? "Либо мертвецки пьяны, либо бросили судно," - решил я про себя. А значит, у меня появилась возможность вернуть "Эспаньолу" ее законному владельцу.

Течение несло шхуну и мой челнок параллельными курсами. Что же касается маневров под парусами, то они были настолько беспорядочными, что вектор передвижения почти не меняли. "И, если я только отважусь грести, - подумал я, - мне удастся перехватить это судно". Азарт от еще одного приключения в тысячный раз опьянил меня, хотя я не скрою, что мысль о находящейся на носу "Эспаньолы" бочке с пресной водой вдохновляла меня ничуть не меньше.

Я принял решение и, несмотря на тучи вздымавшихся брызг, начал грести наперерез "Эспаньоле". Один раз я так черпанул воду, что мысленно распрощался с жизнью. Но потом я потихонечку приноровился и плыл почти безнаказанно. Только легкие вздрагивания челночного носа да брызги в лицо были моей расплатой.

И вот я был уже рядом со шхуной и даже смог разглядеть блеск медных частей на румпеле. При этом на палубе не было ни души. Похоже, что судно стало "летучим голландцем". "Ну, а если кто-нибудь, - решил я про себя, - и лежит сейчас в зюзю пьяный в нижней каюте, мне ничто не мешает его там запереть и распоряжаться далее шхуной по своему усмотрению".

Иногда "Эспаньола" стояла почти неподвижно, лишь чуть-чуть отползая к югу под воздействием течения. Пару раз ее паруса наполнялись ветром - и она удалялась на очень приличное расстояние со скоростью, несравнимой со скоростью моей гребли. Но потом удача мне вновь улыбнулась: ветер стих и течение развернуло ко мне судно кормой. Я увидел все так же настежь распахнутое окно бывшей нашей каюты и все так же бесцельно горевшую посреди белого дня настольную лампу. Паруса на какое-то время повисли, как тряпки, и шхуна тихо поплыла по течению.

И, если раньше такие минуты проходили почти что бесследно, то сейчас я твердо решил либо догнать ее, либо умереть. И я был уже в сотне ярдов от "Эспаньолы", когда ветер вдруг снова усилился, развернул судно налево и наполнил его паруса.

Я завыл от отчаяния, но секунду спустя этот крик вдруг стал криком радости. Шхуна пошла мне навстречу: вот она пролетела сперва половину, потом две трети, а потом и три четверти разделяющего нас расстояния. Ее нос рассекал океанские волны, и какой же огромной она мне казалась со дна моего челнока!

Мне нужно было срочно принимать какое-нибудь решение. И времени на раздумья не было: косой бушприт "Эспаньолы" уже нависал надо мною и грозил неминуемой гибелью. Я был на гребне волны, а шхуна напротив - спустилась во впадину, и носовые канаты оказались на расстоянии вытянутой руки от меня. Я инстинктивно схватился за них и повис. И тут же скрежет и грохот еще одного удара поведали мне, что мой бедный челнок раздавлен двухсоттонным судном.

Итак, я все-таки оказался на шхуне, но уже не имел никаких путей отступления.


Глава двадцать пятая
        Я спускаю Веселый Роджер

Мои несчастья на этом не кончились, и, когда я перелезал с бушприпита на палубу, случайный выстрел носового паруса едва не скинул меня обратно в море. Но все в тысячный раз обошлось: теперь я твердо стоял на подветренной части бака и раздувшийся грот скрывал от меня большую часть корабля. Пиратов на палубе, к счастью, не было, но выглядела она ужасно. Ее с первого дня мятежа не знавшие швабры доски были испещрены бесчисленными отпечатками грязных подошв, а пустая бутылка с отколотым горлышком шмыгала то туда, то сюда, словно крыса.

Секунду спустя направление ветра опять изменилось: носовой парус хлопнул, судовой руль заскрипел, "Эспаньола" рыскнула носом направо, а закрывавший мне видимость грот вдруг тоже немного подвинулся и приоткрыл удивительную картину.

Я наконец-то увидел обоих вахтенных. Здоровяк в красной шапке лежал на спине в позе распятого с раскинутыми в обе стороны руками. Он был давно мертв и даже успел окоченеть. Израэль Хэндс полусидел, привалившись к фальшборту, его подбородок был прижат к груди, обе руки опирались о палубу, а дочерна загорелое лицо было бледным, как сальная свечка.

В это время шхуна взбрыкнула и поднялась на дыбы. Мачты затрещали от напряжения, паруса хлопнули и выстрелили, миллионы брызг перелетели через фальшборт, а волны бешено заколотилось о корпус. С борта этого неуправляемого судна море казалось намного более страшным, чем со дна моего челнока.

При каждом перемещении "Эспаньолы" пират в красной шапке мотался то туда, то сюда, и ужасней всего было то, что ни его поза, ни его предсмертная гримаса во время этих перемещений не менялись. Хэндс тоже все больше и больше заваливался на палубу, и теперь мне были видны лишь один его бакенбард и половина уха.

Рядом с обоими палуба была залита кровью, и я догадался, что они закололи друг друга во время очередной пьяной ссоры.

А секундой спустя рулевой приподнялся и застонал. Стон был настолько беспомощным, что тронул меня до глубины души. Но я тут же напомнил себе слова Хэндса, подслушанные мною из бочки, и вырвал даже тень сострадания из своего сердца.

Я подошел к главной мачте, кинул ладонь к козырьку и отдал ему шутовской рапорт:

- Прибыл на борт вверенного вам судна, мистер Хэндс!

Хэндс с огромным трудом приоткрыл глаза. Он был слишком слаб, чтобы чему-нибудь удивляться и лишь простонал:

- Дай... мне... бренди...

Если я хотел сохранить его жизнь, то мне нельзя было терять ни минуты и я, поднырнув под грот-гик, торопливо спустился по трапу в бывшую нашу каюту.

Творившийся там кавардак просто не поддавался описанию. В безуспешных поисках карты все замки были сломаны и все ящики выдвинуты. На полу была грязь толщиною в полфута. Переборка каюты - некогда девственно белая и позолоченная - хранила десятки следов грязных рук. Вездесущие пустые бутылки с отбитыми горлышками возлежали повсюду. Одна из медицинских книг доктора валялась распахнутая посреди стола и половина листов из нее была выдрана. Рядом с книгой чадила настольная лампа, заполняя каюту коричневым дымом.

Я прошел в винный погреб. Все бочки исчезли. Половина бутылок - тоже. Похоже, что с самого начала бунта ни один человек на судне не был трезвым.

Порыскав по полкам, я все же нашел початую бутылку с остатками бренди, а потом позаботился и о себе: набрал сухарей и солений,, прихватил кусок сыра и горстку изюма. После этого я не спеша возвратился на палубу, сложил все свои лакомства за румпелем и, пройдя к бочке с пресной водой, напился досыта. И только потом подошел к рулевому и подал ему бутылку.

Он жадно приник к ее горлышку и сходу всосал полстакана.

- Да-а... - вздохнул он, отнимая бутыль ото рта, - это именно то... что мне было... так нужно... разрази меня гром...

- Серьезная рана? - спросил я его, принимаясь за завтрак.

Хэндс в ответ прохрипел с остановками:

- Был бы здесь этот доктор... он бы... вернул меня в строй за минуту. Но мне не везет, такая уж выпала мне... судьбина. А что касается вон того... чудика, - Хэндс показал на труп в красной шапочке, - то он сдох и черт с ним. Не моряком и был. А ты здесь... откудова?

- Я пришел, - сказал я ему, - чтобы взять это судно под свою командование. И пока что вы можете считать меня своим капитаном.

Он удивленно взглянул на меня, но вслух ничего не сказал. Кстати, выглядеть Хэндс стал получше: его щеки порозовели и голос окреп, но он по-прежнему был жутко слабым и его голова все так же моталась в такт качке.

- И да, мистер Хэндс, - продолжил я, - мне очень не нравится цвет этого знамени. Лучше остаться совсем без флага, чем плыть под таким.

И я, вновь поднырнув под грот-гик, подобрался к флагштоку, после чего, спустив черный Роджер, торжественно выбросил его за борт.

- Боже, храни короля! - крикнул я и подбросил вверх свою шапку. - И да сгинет капитан Сильвер!

Пока я делал все это, Хэндс с нехорошим прищуром смотрел на меня, а его подбородок все так же лежал на груди, а голова чуть покачивалась в такт качке.

- Я так полагаю, капитан Хоккинз, - наконец спросил он меня с кривоватой усмешкой, - что вы были бы, типа... не против... причалить к берегу? Не хотите ли перетереть... эту тему?

- Да, я полностью "за", - кивнул ему я, с аппетитом поглощая свой завтрак, - слушаю вас внимательно.

- Вот этот салага, - издалека начал Хэндс, показывая на мертвого пирата, - его звали О'Брайен, он был из поганых ирландцев и жалеть его нечего, не моряк, повторяю, и был... этот, стало быть, желторотик начал... вместе со мной... поднимать паруса, но работу свою не доделал. Сейчас он в аду... но кто теперь будет... хотел бы я знать... управлять нашим судном? Я слаб, как цыпленок, а вы слишком неопытны. И я, капитан, предлагаю вам честную сделку: вы дадите мне пищу и воду, и каких-нибудь тряпок, чтобы перевязать... мою царапину... а я расскажу, как рулить. И мы будем... железно... ясен перец, железно... соблюдать... наше соглашение, как оно и положено настоящим мужчинам. Идет, капитан?

- Но учтите, Хэндс, - отозвался я, - что на прежнее место я возвращаться не собираюсь. Мы бросим свой якорь в Северной Бухте. Согласны?

- А куда мне деваться-то? - тяжело вздохнул Хэндс. - Уж таким я, видать, уродился на свет недотепой, что не везет мне ни в чем. Все козыри на руках у вас, капитан. Вы говорили о Северной Бухте? Что ж... будь по-вашему. Разрази меня гром, да я поведу наше судно прямиком к Доку... Казней, если вы мне прикажете!

Слова рулевого мне показались разумными, и мы заключили с ним сделку. И уже через четверть часа "Эспаньола" вовсю плыла к берегу, и я начал надеяться, что мы мы окажемся в Северной Бухте еще до прилива, а потом, дождавшись полной воды, благополучно высадимся на остров.

Затем я на пару минут отлучился и заглянул в свой собственный морской сундучок, где быстро нашел кружевной платочек - подарок матери. Этим платком я перевязал глубокую кровоточащую рану на ляжке у Хэндса, и, после того как он немного поел и выпил еще полстаканчика бренди, рулевой стал сидеть почти прямо, говорить намного отчетливей, и, вообще, начал выглядеть совсем другим человеком.

Все это время задул свежий ветер и "Эспаньола" заскользила по водной глади, как чайка. Берега пролетали мимо и менялись с каждым мгновением. Вот мы миновали каменистый участок острова и оказались перед низким песчаным берегом, поросшим изогнутыми карликовыми соснами. А потом и сосны закончились и мы обогнули большую скалу на самом северном мысе.

Я был очень доволен и своей новой командой, и почти идеальной погодой, и живописным видами. У меня было сколько угодно воды и продуктов, а моя совесть, уже целые сутки мучившая меня из-за моего дезертирства, наконец, успокоилась при виде такой небывалой добычи. И только одно вызывало во мне смущение - это странный прищур рулевого и его кривая усмешка. На самый первый взгляд это была просто улыбка усталого и изможденного человека, но я слишком уже хорошо знал пиратов, чтобы внутренне не насторожиться. Дело явно было не чисто, и на кону, как всегда, стояла жизнь.


Глава двадцать шестая
Израэль Хэндс

К этому времени ветер стал западным и мы удачно зашли в горловину Северной Бухты. Из-за отсутствия якоря вплоть до прилива делать нам было решительно нечего. Хэндс объяснил, как удерживать судно на месте, и мне, пусть и не с первой попытки, удалось залечь в дрейф. А потом мы уселись за второй завтрак.

- Капитан, - сказал он все с той же странной ухмылкой, - вы ведь видите на палубе моего друга О'Брайена? Как бы нам его сплавить за борт? Я парень, конечно, грубый, и ни капельки не раскаиваюсь в том, что свернул ему шею, но лично мне кажется, что украшение из него для нашего корабля - никакое. Что скажете, кэп?

- Я вряд ли сумею поднять его, - ответил я Хэндсу. - Да и не по душе мне такая работа. Пусть лежит, где лежал.

- Да-а... какое же все же несчастное судно эта самая "Эспаньола"! - печально вздохнул рулевой. - Наверное, самое несчастное из всех, на которых я плавал. Сколько  сильных и смелых парней погибло на нем с тех пор, как мы вышли из Бристоля, это ж страшно подумать! Взять того же О'Брайена... Как ты думаешь, Джим, ведь ты парень ученый: когда человека, короче, убьют, человек этот мертв... навсегда или все-таки может ожить после смерти?

- Мистер Хэндс! - серьезно парировал я. - Убить можно только тело, а душа О'Брайена уже на небе и, может быть, наблюдает сейчас за нами.

- Так что, - усмехнулся Хэндс, - убийство - это пустая трата времени? Вроде давли клопов? Но, с другой стороны, капитан, душа есть душа, и в наших солёных моряцких делах она значит немного. И я не очень боюсь привидений и всякой другой загробной штуки. Ведь тело важнее. Ну, а теперь, когда мы так душевно обо всем побеседовали, не мог бы ты, капитан, пройти на корму и принести - разрази меня гром, позабыл, как оно называется! - принести мне, короче, бутылку вина, потому что этот проклятый бренди слишком чего-то крепок для моей черепушки.

Последняя просьба Хэндса прозвучала на редкость неестественно, и только глупец мог поверить, что этот старый пират предпочитает вино коньяку. Он явно просто хотел, чтобы я на какое-то время покинул палубу. Но вот для чего? Глаза Хэндс бегали и смотрели куда угодно: на небо, на палубу, на своего мертвого соплавателя, - но только не на меня. На губах порхала все та же кривая улыбка, а голос звучал настолько ненатурально, что и ребенок бы что-нибудь заподозрил. Ответил я максимально быстро, чтобы у моего туповатого собеседника не возникло никаких подозрений:
 
- Хотите винца? О, отлично! Отлично! Какого? Красного или белого?

- Ну, я даже не знаю, - помотал головою Хэндс. - А в чем там хоть разница? Короче, чтоб было побольше и покрепче.

- Хорошо, мистер Хэндс, - кивнул я, - я принесу вам портвейн. Но искать его буду, наверное, долго. Это вино из редких.

После этого я, топоча изо всех сил, спустился в нашу каюту, где осторожно снял обувь, прошмыгнул по боковому проходу на полубак и, взобравшись по лестнице, выглянул из-за носовой рубки.

Увы! Мои худшие подозрения подтвердились: Хэндс полз на карачках к левому борту и, полз, несмотря на гримасу боли и невольно вырывавшиеся из его глотки стоны, довольно быстро и уверенно. Уже через полминуты он добрался до свернутого в бухту каната и вынул из-под него нож, вернее, даже не нож, а небольшой кинжал, весь перепачканный спекшейся кровью. Он осторожно проверил кончиком пальца остроту его лезвия и поспешно запрятал свой ножик под куртку, после чего возвратился на старое место возле фальшборта.

Итак, я узнал все, что мне было нужно: рулевой был вооружен, он мог двигаться и мог в любую минуту меня зарезать, как он когда-то зарезал валявшегося на палубе ирландца. Что Израэль Хэндс собрался делать впоследствии: то ли добраться ползком через весь остров к пиратскому лагерю, то ли просто палить из пушки в надежде, что именно его товарищи первыми обратят внимание на эти выстрелы, - я, конечно, не знал, да это и было неважно.

Но я понимал, что вполне могу доверять рулевому до тех пор, пока наши с ним цели совпадают. Мы оба хотели загнать "Эспаньолу" в какую-нибудь надежную бухту, где она будет, во-первых, в полной безопасности, и откуда ее можно было бы вывести без большого труда и особого риска. И, пока эта общая цель была еще не достигнута, моей жизни ничего не угрожало.

И покуда мой мозг напряженно все это обдумывал, мои руки и ноги продолжали действовать: я вернулся в каюту, надел свою обувь, схватил первую попавшуюся бутылку и поднялся на палубу.

Хэндс лежал в точно той же позе, в которой я его оставил, причем его веки были полуприкрыты, как бы намекая на то, что сил интересоваться окружающим у их обладателя не осталось. Однако, услышав мои шаги, он приоткрыл глаза, торопливо схватил бутылку, привычным жестом отбил ее горлышко, после чего произнес свой излюбленный тост: "За удачу!" - и сделал добрый глоток. Затем он передохнул, а потом вынул табачную палочку и начал меня умолять отрезать ему кусочек.

- Ведь у меня ножа! - заканючил он. - А, если б даже и был, моих силенок не хватит даже на то, чтоб перерезать табачную свертку! Похоже, я, Джимми, отбегался. Отрежь-ка мне порцию, побалуй старика напоследок.

- Хорошо, - кивнул я, - я отрежу. Но, если б я был на вашем месте, я бы, наверно, прочел какую-нибудь молитву, как и подобает христианину перед смертью.

- А зачем это делать-то? - удивленно спросил рулевой.

- Как зачем? - в свою очередь удивился и я. - Вы нарушили данную вами присягу. Вы прожили жизнь среди лжи и крови. Убитый вами человек лежит в двух ярдах от вас. И вы меня спрашиваете, зачем вам нужно Милосердие Божье?

Все это я произнес без большого жара, помня о спрятанном под его курткой кинжале и его тайном намерении меня прикончить. А вот Хэндс после моего монолога сделал новый огромный глоток и произнес с непривычной серьезностью:

- Тридцать лет я ходил по морям и видел там всякое: шторма и штили, хорошую и плохую погоду, видел один сухарь, поделенный на десятерых, видел закончившуюся в ста милях от берега воду, видел стрельбу и поножовщину. Не видел я одного: чтобы была хоть какая-то польза от доброты и милосердия. Прав всегда тот, кто выстрелит первым, и мертвяки не кусаются. Только два этих закона я видел на море да и на суше тоже. Ну, а теперь, - добавил он совсем другим тоном, - пришло время чуток поработать. Прилив уже начался. Слушай мои команды, капитан Хоккинз, и мы сейчас пришвартуем нашу красавицу к берегу.

Хотя нам осталось пройти чуть меньше двух миль, осилить их было непросто: бухта была настолько мелкой, узкой и извилистой, что напоминала скорее устье реки, чем гавань. Но я был неплохим подчиненным, а Хэндс - прирожденным лоцманом, и мы счастливо миновали все мели и, обогнув выступающий мыс, подплыли к поросшему соснами берегу. Невдалеке от него располагался наполовину сгнивший остов брошенного командой судна. Этот огромный корабль с тремя мачтами весь зарос водорослями, а на его палубе пустили корни кусты, покрытые ярко-розовыми цветами. И какое бы печальное зрелище не представляло собой это мертвое судно, оно неопровержимо свидетельствовало о том, что ни бурь, ни штормов в этой гавани не бывает.

- А ну-ка, давай, капитан, зацени, какое отличное место отыскал для тебя твой рулевой, - усмехнулся Хэндс. - Какой ровный и желтый песочек, никаких ураганов и цветочки на этом летучем голландце растут, как у мамы на клумбе!

- А когда мы пристанем к берегу, - спросил я его, - и сядем на мель, как нам потом с нее сняться?

- А это, кэп, легче легкого: во время отлива обмотай длинный канат вокруг любой из тех больших сосен, а его свободный конец накинь на вымбовку. Дождись полной воды и заставь всю команду закручивать ворот. Так наша красотка и снимется с мели. А теперь, Джим, внимание! Мы почти что у цели, но судно плывет слишком быстро. Левее! Правее! А сейчас рули прямо!

Хэндс сыпал командами, а я подчинялся им безропотно до тех пор, пока он не крикнул: "Нос прямо по ветру!" - и я в очередной раз не вывернул румпель и нос "Эспаньолы" не причалил к берегу.

Я был так увлечен своими маневрами, что едва не забыл о смертельной опасности, исходящей от рулевого. К счастью, когда я стоял, перегнувшись через левый фальшборт, причем стоял так, что меня ничего не стоило сбросить за борт, какое-то нехорошее предчувствие вдруг заставило меня обернуться. Возможно, я уловил скрип шагов, а, может, заметил краем глаза приближающуюся тень рулевого, а, может, и просто сработал животный инстинкт, но, когда я взглянул себе за спину, то увидел Хэндса с кинжалом в правой руке, уже переползшего половину разделяющего нас расстояния.

Встретившись взглядами, мы заорали. И, если мой крик был тоненьким криком отчаянья, то рев Израэля Хэндса был ревом кинувшегося в атаку медведя. И он тут же бросился на меня, а я опрометью помчался с кормы на нос. Побежав, я выпустил ручку румпеля, что, видимо, и спасло мою жизнь. Распрямившийся румпель заехал в грудь Хэндсу и задержал его в паре шагов от цели.

За подаренное мне румпелем время я успел выскочить из приготовленной мне на корме ловушки и имел теперь для маневра всю палубу. Около главной мачты я остановился, вынул свой пистолет, хладнокровно прицелился и нажал на курок. Увы, выстрела не последовало: морская вода промочила затравку и сделало мое оружие бесполезным. Как же я проклинал себя за то, что вовремя не перезарядил пистолеты! Не будь я настолько беспечен, не стоял бы я нынче перед этим разбойником, словно барашек на бойне!

Даже будучи раненым, мой противник двигался быстро и выглядел ужасающе (его растрепанные седые лохмы и воспаленно-малиновое лицо до сих пор иногда мне снятся ночами). У меня не было времени воспользоваться своим вторым пистолетом да и вряд ли он чем-нибудь мне бы помог - морская вода наверняка сделала и его вещью абсолютно бесполезной. Но одно я понимал хорошо: мне нельзя все время просто убегать от Хэндса, потому что в конце концов он так же запрет меня на носу, как чуть только что чуть не поймал на корме. А поймав, он заколет меня своим кинжалом, и эти двенадцать дюймов окровавленной стали будут последним, что я увижу. Итак, я прижался к самой главной мачте и стал ждать дальнейших действий своего преследователя.

Увидев, что я задумал какой-то фокус, пират тоже замер, потом сделал несколько ложных выпадов, на которые я не поддался. В подобные игры я часто играл у себя на Черных Холмах, но никогда, вы можете мне поверить, мое сердце не колотилось так яростно. Но все же это была игра для мальчишек, а не для старого моряка с кровавой раной на ляжке. Я начал чувствовать себя настолько уверенно, что даже мельком подумал о том, чем все это может закончиться. Увы, я пришел к очевидному выводу, что эти гонки по кораблю могут продолжиться очень и очень долго, но победой моей никогда не завершатся.

И вот именно мгновение наша шхуна воткнулась носом в песок и завалилась на бок. Палуба накренилась под углом в сорок градусов и мы все полетели: и я, и Израэль Хэндс, и даже мертвый пират в красной шапке. Мы все оказались возле правого борта, причем моя голова ударилась о колени рулевого. На ноги я вскочил первым и тут же, поняв, что играть в догонялки на покосившейся палубе бесполезно, придумал другой путь спасения: ухватившись за ванты, взобрался на бизань-мачту, и взобрался туда удивительно вовремя, потому что мой враг едва не успел меня зарезать.

Потом я уселся на поперечной рее и со страхом взглянул на кинжал, вонзившийся в мачту всего полуфутом ниже того места, где я только что находился. А невдалеке от кинжала стоял на карачках и сам рулевой, являя собой что-то вроде живого памятника разочарованию и скорби.

Воспользовавшись передышкой, я начал перезаряжать оба своих пистолета, подсыпая сухую завтраку и порох взамен отсыревших.

Мои действия потрясли рулевого и после минутного колебания он тоже схватился за ванты и, зажав свой тесак между мощными челюстями, начал медленно забираться на мачту. Его раненная нога ему очень сильно мешала, и он едва прополз треть разделяющего нас расстояния, когда оба моих пистолета вновь стали разящим и грозным оружием.

- Мистер Хэндс! - закричал ему я. - Еще один шаг и я вышибу ваши мозги на палубу. Ведь мертвяки не кусаются. Так вы, кажется, мне говорили?

Пират тут же замер и стал напряженно думать. Его погруженное в мысли лицо выглядело настолько комично, что я не выдержал и захихикал. Рулевой же вынул кинжал изо рта и произнес:

- Джим, мы оба с тобой погорячились и, наверно, должны заключить еще одну сделку. Если б не эта чертова накренившаяся палуба, верх бы был мой, но мне ни в чем нету удачи, такая уж выпала мне судьбина. Слышишь, Джим, я сдаюсь. Я - седой морской волк капитулирую перед безусым юнгой. Ты победил, Джимми Хоккинз!

Услышав такие слова, я, конечно, раздулся от гордости, словно индейский петух посередине птичника, и в это же самое мгновение рука пирата вдруг дернулась, и что-то, словно стрела, просвистело мимо моего уха и все мое тело пронзила ужасная боль. С трудом скосив оба глаза, я увидел, что в мое правое плечо вонзился ржавый кинжал и намертво пригвоздил его к мачте. От боли и страха я тут же нажал на курки, оба моих пистолета выстрелили и камнем свалились в воду. Упали они туда не в одиночку: Хэндс тоже выпустил ванты и со сдавленным криком обрушился за борт.


Глава двадцать седьмая
"Твоя доля - два фартинга!"

...Мачты кренившейся набок шхуны нависали над самой водой, и Хэндс рухнул за борт невдалеке от фальшборта. Потом единственный раз - весь в крови и пене - всплыл и навсегда улегся на дно морское. Когда рябь успокоилась, я увидел его лежащим на ровном и чистом песке в тени нашего судна. Несколько ярких тропических рыбок плавали чуть-чуть поодаль. Иногда вода чуть подрагивала и мне начинало казаться, что Хэндс привстает. Но это была, конечно же, видимость: старый пират был разом и застрелен, и утоплен, и был обречен стать кормом для рыб в том самом месте, где он замышлял свое очередное убийство.

Впрочем, минуту спустя я подумал, что мне суждено пережить его не намного. Ржавый кинжал жег адским огнем, кровь хлестала ручьями и буквально с каждой минутой я чувствовал себя все хуже и хуже. Но больше всего я боялся даже не самой гибели, а того, что, погибнув, окажусь на песчаном дне рядом с застреленным мною пиратом.

От ужаса я закрыл глаза и вцепился в свою бизань-мачту так, что ногти мои побелели. Потом попытался выдернуть пригвоздивший меня к мачте кинжал, но не смог. А потом - уже в полном отчаяньи - резко дернул плечом и именно это движение неожиданно подарило мне свободу: оказалось, что ржавый клинок пронзил только лоскут кожи, от рывка он порвался и теперь меня продолжали удерживать лишь рубашка и куртка.
Не обращая внимания на полившуюся еще пуще кровь, я мощным рывком разорвал одежду и спустился по вантам на палубу. Причем спустился на дальний (левый, если стоять лицом по курсу) борт судна, потому даже за все сокровища мира не согласился бы оказаться на правом, рядом с лежащим на дне рулевым.
После этого я занялся своей раной и, как мог, обработал ее. Она продолжала слегка кровоточить, но большой опасности не представляла и даже не очень мешала мне двигать рукой. После этого я решил избавить захваченное мною судно от последнего его пассажира - О'Брайена.
Он лежал, привалившись к фальшборту, и был похож на огромную неподвижную куклу. События всех этих дней отучили меня бояться покойников. Я бестрепетно подхватил О'Брайена двумя руками подмышки и, словно тяжелый мешок с отрубями, перевалил его за борт. Он потонул мгновенно и только его пресловутая красная шапочка удержалась на поверхности залива. Когда шапка слетела, неожиданно выяснилось, что относительно юный О'Брайен был лыс, и его голый, как настольная лампа, череп уткнулся на дне в колени его убийцы, а стада полосатых тропических рыбок принялись реять вокруг обоих.

Итак, я остался на судне один. Час был очень поздний, и солнце стояло так низко, что тени прибрежных сосен легли прихотливым узором на палубу. Вечерний бриз понемногу крепчал и хотя нашу шхуну от него укрывала большая гора с двумя верхушками, такелаж загудел, а паруса задрожали.

Такой свежий ветер мог наделать немало несчастий, и я решил первым делом убрать паруса. С кливерами я управился быстро, а вот с гротом пришлось помучиться. Из-за сильного крена он свесился за борт и почти доставал до воды. А когда я подрезал фалы, грот-парус обрушился в море и начал плавать в водах залива, словно замоченная для стирки гигантская простыня. Свернуть же его у меня не хватило сил, сколько я не натягивал предназначенные для этого снасти. Таким образом, вся дальнейшая судьба "Эспаньолы" зависела теперь исключительно от удачи, как, в общем-то, и моя собственная.

Солнце к этому времени почти закатилось и под его последними лучами вспыхивали, словно драгоценные камни, цветы на полусгнившем остове заброшенного судна. Уже начало холодать, вода убывала и шхуна все больше и больше заваливалась набок.
За носом было достаточно мелко, и я, ухватившись двумя руками за свисавшие с бушприта канаты, спустился за борт. Воды оказалось по пояс, грунт был ровным и твердым, и я вышел на берег в весьма неплохом настроении, оставив у себя за спиною нашу очищенную от пиратов шхуну с ее распластанным по водной глади парусом. Потом солнце уже окончательно скрылось за линией горизонта и крепкий вечерний бриз загудел среди покачивающихся в сумраке сосен.

Наконец-то я снова вступил на землю и я вступил на нее не с пустыми руками! Судно опять стало нашим, и даже сам суровый капитан Смоллет должен был извинить мне мое дезертирство. И я уже мысленно представлял себя за частоколом, в кругу верных друзей, жадно внимающих моему рассказу про все мои подвиги.

Так я шел к нашему домику, твердо помня о том, что восточная из двух речушек, впадающих в море на Стоянке Капитана Кидда, должна находится слева от горы с двумя вершинами, из-за чего я решил пересечь эту речку как можно выше, там, где она будет еще небольшим ручейком.

Лесная чаща была вполне проходимой, и, следуя вдоль отрога двухвершинной горы, я очень скоро перешел вброд речушку, чья вода оказалась мне по щиколотку. Дальше начиналась та самая местность, где я встретил Бен Гана, и, напряженно приглядываясь, я заметил какой-то кровавый отблеск, отбрасываемый, как я подумал, костром островного отшельника, готовящего себе ужин. Я еще искренне удивился его беззаботности, потому что этот костер мог заметить не только я, но и Сильвер.

Между тем, тьма сгущалась и двойная гора позади и Подзорная Труба впереди меня становились видны все хуже и хуже, и я все чаще и чаще спотыкался о невидимые мне кусты и скатывался в ямы.

Но вот неожиданно стало немного светлей. Это серебристое лунное сияние сперва осветило верхушку Подзорной Трубы, а потом и всю окружающую меня местность. С лунным светом я зашагал веселее и через пять-шесть минут почти подошел к частоколу. Здесь я сразу замедлил шаги, потому что погибнуть от пули своих же товарищей, избегнув десятки смертельных опасностей, было б совсем уже глупо.

Лишь минуту спустя я приблизился к нашей ограде. Западная половина лагеря была залита лунным светом, но сам укрепленный домик находился в тени и отдельные светлые пятна, чередуясь с непроглядно-черными кусочками делали его похожим на шахматную доску. Позади дома горел непривычно огромный костер, чье сияние затмевало луну. Вокруг него не было ни одного человека.

Что-то в этой картине меня, безусловно, смутило. Ведь мы никогда не разводили таких гигантских костров и всегда - под неусыпным контролем капитана Смоллета - экономили каждую хворостинку. Значит, за эти сутки что-то в лагере переменилось?

Стараясь держаться в тени, я подошел к частоколу, отыскал самое темное место и перелез на ту сторону. Потом я подполз к углу нашего домика и прислушался. Слава Тебе, Господи! Как я не проклинал иногда богатырский храп моих товарищей, но сейчас для меня он был лучше самой изысканной музыки. Слава Богу, все живы! А громкий окрик часового: "Слу-ушай!" - окончательно успокоил мое сердце.

"Но, Господи-Боже ж Ты мой!" - подумал я про себя. - Как небрежно они несут свою вахту! Ведь если бы на моем месте оказался Сильвер со своими разбойниками, никто бы из них не увидел рассвета! Все это, видимо, из-за того, что капитан Смоллет серьезно ранен".

И снова раскаяние за дезертирство стало грызть мое сердце.

К этому времени я уже стоял в дверях. Тьма в доме была такая, что я не видел ни зги. Что же касается звуков, то, кроме храпа, до меня доносилось еще нечто странное - как будто кто-то похлопывал крыльями и ерзал на жердочке.

По дороге я об кого-то споткнулся: спящий отчетливо выругался, но просыпаться не стал.

Но сразу же после этого раздался пронзительный крик:

- Твоя доля - два фар-р-ртинга! Твоя доля - два фар-р-ртинга! Полный впер-ред! Суши весла!" - и я со страхом узнал голосок Капитана Флинта - ручного попугая Сильвера, несшего вахту не хуже сторожевой пса.

А полмгновенья спустя сонный голос Длинного Джона спросил:

- Стой! Кто идет?

Я в ужасе бросился к выходу, наскочил на кого-то, поспешно отпрыгнул и тут же попал в чьи-то стальные объятия.

- Эй, Дик, принеси-ка мне факел, - приказал Сильвер.

И тотчас один из пиратов метнулся наружу и возвратился с горящим факелом.



  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
КАПИТАН СИЛЬВЕР


Глава двадцать восьмая
        Среди врагов

Осветивший окрестности красноватый огонь подтвердил самые худшие из моих опасений. Наш форт был захвачен пиратами. Внутри него мало что переменилось: все так же лежали на полках хлеб с ветчиной и все так же стоял в углу невысокий бочонок с бренди, но не было  никаких следов пленных. Вывод из этого можно было сделать только один: все мои товарищи погибли, и я жутко корил себя за то, что не разделил с ними эту участь.

Пиратов же было, в общей сложности, шестеро. Пятеро стояли на ногах, внезапно разбуженные моим появлением. Шестой продолжал лежать, лишь чуть-чуть приподняв свою голову. Смертельная бледность на его лице и прикрывавшая лоб окровавленная повязка говорили о свежей ране, полученной, видимо, во время вчерашнего штурма (это был, как я думаю, тот самый боец, что упал с наружной стороны частокола и скрылся в лесу).

Попугай восседал на плече атамана и чистил перья. Сам Сильвер выглядел, прямо скажем, неважно: он был непривычно растерян и бледен, а его щегольской наряд (тот самый камзол, в котором он приходил на переговоры) во многих местах был порван и перепачкан глиной .

- Ты, стало быть, Джимми Хоккинз? - удивленно вымолвил он и, усевшись на бочку, принялся набивать свою трубочку. - Ну что же, как говорится, добро пожаловать.

А потом, обращаясь к пиратам, продолжил:

- А ну-ка, Дик, дай еще огонька, - Длинный Джон посветил мне в лицо и вернул факел товарищу. - А теперь воткни ручку факела прямо в поленницу. А все остальные джентльмены уже могут, наверное, садиться. Мистер Хоккинз за это на них не обидится. А ты, милый юнга, - произнес он после маленькой паузы, уминая табак, - подготовил, конечно, изрядный сюрприз для старого Джона. Преизрядный сюрприз. Нет, я всегда знал, что на плечах у тебя голова, а не порожняя бочка, но этакой прыти я даже и от тебя не ожидал.

Ответить мне было нечего. Я стоял, прижавшись спиною к стене и сердце мое колотилось, словно собачий хвостик.

Сильвер же с демонстративным спокойствием выпустил из своей трубки пару дымных колец и произнес:

- Итак, ты опять вместе с нами. Не скрою, мой мальчик, ты мне всегда очень нравился и казался просто портретом меня самого лет сорок тому назад, когда я был таким же молодым и красивым, как ты сегодня. И я всегда очень хотел, чтобы ты примкнул к нашей команде, получил свою долю сокровищ и жил потом в роскоши. И ты сделал разумный выбор. Капитан Смоллет, конечно, отличный моряк, и с этим никто здесь не спорит, но он слишком строг по части дисциплины и никогда не простит тебе дезертирства. А доктор тебя за него так просто возненавидел и называет тебя "неблагодарным бездельником". И ты не можешь теперь возвратиться к своим, потому что они тебя не примут. Прогонят к чертовой матери, ты можешь даже не сомневаться. Так что выход есть только один - присоединиться к капитану Сильвера, если ты, конечно, не хочешь начать собирать свое собственное войско.

Речь Длинного Джона была для меня музыкой. Да, скорее всего, этот старый мошенник говорил сейчас чистую правду о реакции капитана и доктора на мою самовольную отлучку. Но все мои друзья были живы, и именно это для меня было главным!

- И я, милый юнга, не буду попусту хвастаться, - продолжил Сильвер, - тем, как я ловко тебя заграбастал. Хотя мы тебя заграбастали, ты можешь даже не сомневаться. Но я лично за то, чтобы ты говорил свободно. От ненужных угроз никакого толку не будет. Нравится тебе наша команда, присоединяйся к нам. Не нравится - ступай на все четыре стороны, и ни один волосок не упадет с твоей головы, клянусь своей жизнью и здоровьем!

- Я должен сейчас вам ответить? - спросил я дрожащим от ужаса голосом, потому что уютный басок предводителя для меня пахнул смертью.

- Никто тебя не неволит, - ответил Сильвер. - Думай час, думай год, думай, сколько угодно. Нам просто приятна твоя компания, сколько бы ты с нами не находился.

- Хорошо, - кивнул я, становясь чуть смелее. - Чтобы решить, мне нужно знать, что случилось. Так почему вы все здесь, и куда подевались мои друзья?

- Ты хочешь знать, что случилось? - вдруг прорычал один из пиратов. - А перышко под ребрышко ты не хочешь?

- А ты бы, Том Морган, заткнул свою глотку и подождал бы пока я не дам тебе слово, - очень грубо прервал его Сильвер, а потом, обращаясь ко мне, прежним вежливым тоном продолжил. - Вчера вечером, во время собачьей вахты (Примечание переводчика: промежуток времени между 16 и 20 часами) к нам пришел доктор под белым флагом. "Капитан Сильвер, - сказал мне он, - а вам не кажется, что вы проворонили свое судно?". Я хватаю подзорную трубку и оглядываю горизонт. И, действительно, наша девочка сгинула! Напрочь сгинула, намотайте мне кишки на ребра! И, если хоть кто-то когда-то смотрелся глупее, чем я в ту минуту, я дам тебе фартинг. Потом доктор предлагает мне сделку: мы забираем себе эту крепость вместе с ее причиндалами и позволяем им всем безопасно уйти. И вот мы здесь, а они где-то на острове.

И он выпустил из своей трубки еще одно облачко дыма.

- А последние наши с ним слова были такие, - продолжил Сильвер. - Я сообщу их тебе, чтоб ты не думал, что ты тоже включен в соглашение. Итак: "Вас сколько осталось?" - спросил я доктора. "Четверо", - ответил мне Ливси, - и один из нас ранен. А что касается этого юнги, то он снова шляется не пойми где, и мне это уже безразлично. Мы все устали от его выходок". Именно эти слова доктор Ливси сказал мне на прощанье.

- И больше он не сказал ничего? - спросил я Длинного Джона.

- Нет, паренек, - развел руками Сильвер, - это было его самым-самым последним словом.

- И теперь я должен выбрать между ними и вами?

- Да, парень, должен, - кивнул Длинный Джон и в упор посмотрел на меня.

- Неужели вы, мистер Сильвер, - зардевшись, ответил я, - при всем вашем хваленом уме всерьез думаете, что я могу присоединиться к предателям и убийцам? Нет, даже под страхом мучительной смерти я не сделаю этого. Ведь с тех пор, как я вас повстречал, мистер Сильвер, я видел слишком много смертей, чтоб чего-то бояться. Но пару слов я скажу. Запомните, мистер, что это именно я - причина всех ваших несчастий. Сейчас вы полный банкрот: вы потеряли сокровища, вы потеряли судно и две трети команды. И все это из-за меня. Именно я подслушал, сидя на палубе в бочке с яблоками, ваш разговор с Диком и Хэндсом и предупредил всех наших о мятеже. Именно я перерезал якорный трос и убил двух оставленных вами на судне людей, после чего "Эспаньола" оказалась там, куда вам никогда не добраться. Верх на моей стороне, мистер Сильвер, и я боюсь вас не больше, чем муху. Можете убить меня или помиловать, но я скажу вам одно: убив меня, вы ничего не добьетесь, а, если вы сохраните мне жизнь, я сделаю все, чтобы спасти вас от виселицы. Выбирайте сами. Бесцельная жертва или ценный свидетель, который убережет вас от петли.

Здесь я прервал монолог и огляделся. К моему удивлению ни один человек из мятежников не сдвинулся с места и не произнес ни слова. Все они пялились на меня, словно бараны на новые ворота.

- И еще, мистер Сильвер, - продолжил я, так и не дождавшись ответа, - вы здесь все-таки главный, и я очень прошу вас, если... если все обернется к худу, сообщить сквайру и доктору о моем выборе.

- Хорошо, я этого не забуду, - произнес Длинный Джон таким странным тоном, что я и сейчас не знаю, смеялся ли он над моим мальчишеством или восхищался мною.

- И еще, - вдруг добавил седой моряк с лицом цвета красного дерева (это был тот самый Том Морган, которого я встретил когда-то в "Подзорной Трубе"), - именно этот щенок тогда вычислил Черного Пса!

- И каракули Флинта, - кивнул бывший кок, - увел тоже он. Куда ни плюнь, всюду Хоккинз!

- И он за это заплатит! - прорычал Морган и выхватил нож.

- Отдать якоря! - грозно крикнул Джон Сильвер. - Что ты себе позволяешь, Том Морган? Кто у нас здесь капитан, я или ты? Может, ты хочешь, чтобы я поучил тебя вежливости? Запомни, что многие люди пытались перечить Длинному Джону, и половина из них закончила жизнь на нок-рее, треть прошлась по доске, а остальные однажды проснулись с ножиком в сердце, но рыб кормят все, ты можешь даже не сомневаться. За все эти годы еще не нашлось человека, который бы встал у меня на пути и остался бы жив, ты понял, глупышка?

Том Морган испуганно замер. Но здесь стали роптать остальные.

- Том сейчас прав! - крикнул один.

- Ты долго всех нас дурачил, Джон Сильвер, - поддакнул другой, - но больше мы твоим штучкам не верим.

- А, может быть, кто-то из вас, джентльмены, - прорычал Сильвер, вставая с бочонка и все так же сжимая в правой руке дымящуюся трубку, - готов побеседовать со мною с глазу на глаз? Назовите мне его имя, и согласно закону джентльменов удачи мы с ним возьмем в руки по сабле, и я - несмотря на свою деревяшку - узнаю цвет его кишек раньше, чем выгорит эта трубка!

Ни один из пиратов не шелохнулся и не произнес ни звука.

- О, Боже, что вы за люди?! - простонал Длинный Джон и снова сунул в рот свою трубку. - Драться вы не умеете, так учитесь хотя б понимать простейший английский язык. Запомните: я - капитан, потому что вы меня выбрали, я капитан, потому что я стою десятка таких, как вы. И мне нравится этот сопливый мальчишка, потому что он больше похож на мужчину, чем все вы, вместе взятые, и каждый, кто его тронет, будет иметь дело с Джоном Сильвером. Вам это ясно?

И снова последовала очень долгая пауза. Мое сердце по-прежнему билось о ребра, но впервые хотя б тень надежды робко затеплилась где-то в груди. Что же касается Сильвера, он все так же стоял, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками и дымящейся трубкой в уголке рта. Лицо его было спокойным, но маленькие глаза напряженно и скрытно следили за окружающими. А все остальные пираты сгрудились в дальнем углу и начали перешептываться. И время от времени они бросали злобные взгляды то на меня, то на Длинного Джона.

- Сдается мне, что вы что-то хотите сказать, джентльмены, - произнес Сильвер, ни к кому конкретно не обращаясь. - Так либо скажите, либо заткнитесь. Нечего что-то ворчать себе под нос, как выжившие из ума старушки.

- Простите нас, сэр, - через силу ответил один из пиратов, - но вы любите ссылаться на наши законы, но только на те, которые вам выгодны. Но у джентльменов удачи есть правила и для команды. И вы не можете понукать нами, словно стадом овец. У нас есть законное право собраться на корабельный совет и высказать общее мнение. Короче, я сейчас выхожу и жду остальных.

И кое-как все это высказав, самый смелый пират - высокий и тощий детина со зверским лицом и желтыми, словно крыжовник, глазами - отдал нам честь и вышел. Вслед за ним потянулись и остальные. Почти каждый при этом что-нибудь произносил. "Все по понятиям", - сказал нам один. "Толковище на полубаке," - пробурчал старый Морган, - "имеем право собраться". Четвертый хмыкнул что-то неразборчивое и тоже вскинул руку в морском салюте. Пятый выскочил молча и оставил нас с Сильвером с глазу на глаз.

Бывший повар тут же вынул изо рта свою трубку и зашептал:

- Джим, ты сейчас в полушаге от смерти и, что значительно хуже, от пытки. Но я буду с тобой до конца. Я решил так не сразу, но, когда ты сказал, что станешь моим свидетелем, меня как громом поразило. Джим, я не хочу попасть в петлю из-за этого неудачного бунта, и ты станешь моею палочкой-выручалочкой. Я знаю, ты честный парень и заплатишь добром за добро. Ты будешь держаться меня, я буду держаться тебя, и вместе мы выплывем. Сейчас я спасаю тебя от страшной смерти, а на суде ты спасаешь меня от виселицы. Договорились?

И я стал наконец кое-что понимать.

- Вы думаете, что ваше дело проиграно? - спросил я его.

- Да, сынок, все пошло прахом. Пропало наше судно, пропали наши шкуры, пропало все. Когда я увидел, что у берега нет нашей девочки... Джим, я здоровый и крепкий мужик, но я чуть не свалился в обморок! Что же до этих придурков и их якобы толковища, то не бери себе в голову - я с этим справлюсь. Но, Джим, баш на баш: сейчас я спасаю тебя, а потом ты поможешь мне.

Я был поражен тому неподдельному отчаянию, которое вдруг охватило этого страшного человека. Никогда я не думал, что Бычья Туша может чего-нибудь испугаться.

- Хорошо, - кивнул я. - Все, что в моих силах, я сделаю.

- По рукам! - просиял Сильвер. - Разрази меня гром, у меня появляется шанс!

Он подковылял к воткнутому в поленницу факелу и опять раскурил свою трубку.

- Пойми меня, Джимми, - сказал он, - я знаю, что наше дело проиграно, и с этой минуты я с вами. Ведь у меня на плечах голова, а не бочка. Я знаю, что ты спрятал шхуну в каком-то очень надежном месте. Как ты умудрился это сделать, я не понимаю и не желаю понимать. Хэндс и О'Брайен сваляли вдвоем дурака, и мне их не жаль. Не моряки и были. Но мы-то с тобою живы, и мы еще таких дел наделаем!

Здесь он нацедил коньяка в оловянную кружку и тихо спросил:

- Джим, ты будешь?

И, когда я наотрез отказался, добавил:

- А я чуток выпью. Сейчас будет жарко и стопочка не помешает. И да... ты не знаешь, зачем это доктор отдал мне карту?

Мое лицо выразило такое неподдельное изумление, что старый пират тут же понял, что в этом я не замешан ни сном, ни духом.

- А ведь он сделал это не просто так, - покачал головою Сильвер, - и что-то за всем этим кроется. Может, очень хорошее, а, может, и очень плохое.

И по лицу его было видно, что ничего хорошего Длинный Джон в ближайшее время не ждет.


Глава двадцать девятая
                Снова Черная Метка

Совещание пиратов продлилось еще минут десять, а потом появился гонец и, отдав нам шутовское приветствие, попросил взаймы факел. Сильвер кивнул, соглашаясь, и посланник тут же исчез, оставив нас в темноте.

- Через пару минут начнется, - шепнул мне Сильвер на ухо очень спокойным и дружелюбным тоном.

Я подбежал к ближайшей бойнице и скрытно глянул наружу. Большой костер догорел и свет от него был теперь таким жиденьким, что я сразу же понял, зачем заговорщикам понадобился факел. Все они сбились в кучу примерно на полпути между домиком и оградой. Один высоко держал горящую ветку, второй стоял на коленях и сжимал в руке нож. Все остальные крайне внимательно за ним наблюдали. Затем я заметил в руках у второго, кроме ножа, еще и какую-то книгу и удивился тому, что подобная вещь вообще могла оказаться у пиратов. Потом коленопреклоненный пират наконец-то выпрямился и вся их компания пошла гуськом к нашей крепости.

- Идут! - крикнул я и тут же вернулся на прежнее место, стараясь скрыть от мятежников свое позорное поглядывание.

- Пусть идут, - кивнул Сильвер, - у меня для них кое-что припасено.

Здесь дверь открылась и все пять заговорщиков тесно прижавшись друг к другу, прошли вовнутрь, после чего начали выталкивать из своих рядов того самого желтоглазого детину, что когда-то рассуждал о понятиях. Не будь дело настолько серьезным, этот умиравший от смертного ужаса человек, крошечными шагами приближавшийся к Сильверу, выглядел бы очень комично. Детина шел боком и что-то сжимал в кулаке.

- Подойди сюда, парень, - приободрил его Сильвер, - не бойся, ведь я не кусаюсь. Не бойся, я знаю закон и никогда не обижу гонца.

Чуток осмелевший посланник приблизился к Сильверу и что-то пихнул ему в руку, после чего моментально вернулся к своим товарищам.

Сильвер разжал ладонь и внимательно осмотрел то, что было ему передано.

- Черная Метка. Как я и думал, - спокойно заметил он и продолжил. - А где вы взяли бумагу? Из Библии? Разрази меня гром, это очень плохая примета! Какой идиот испоганил священную книгу?

- Ага! - поддержал его Морган. - А что я вам говорил? Не выйдет из этого ничего хорошего!

- И наказаны будете все, - продолжил Сильвер. - Всем пятерым теперь светит виселица. А Библия чья?

- Библия Дика, - подсказали Сильверу из толпы.

- Ну, что же, Дик Джонсон, - вздохнул Сильвер, - ни в чем тебе больше не будет удачи.

Но здесь из толпы снова высунулся желтоглазый и произнес:

- Сильвер, брось свои штучки. Команда вручила тебе Черную Метку по всем нашим правилам. Теперь ты должен перевернуть ее и прочесть. После этого говори, сколько влезет.

- Спасибо, Джордж, - кивнул Сильвер. - Ты всегда назубок знал законы. И мне очень приятно видеть рядом с собой такого грамотного человека. Итак, что ж там написано? О! - Сильвер скорчил притворно удивленную гримасу. - Ни-зло-жен. Просто великолепный почерк, не хуже, чем по-печатному! Наверное твой, да, друг Джордж? Ведь ты самый шустрый из всех, кто остался, и теперь тебя, видимо, выберут в капитаны. Не в службу, а в дружбу, Джордж Мэрри, еще раз подай мне огонь. Видишь, трубка потухла?

- Сильвер, хватит валять дурака! - прокричал желтоглазый. - Ты, конечно, известный ловчила, но больше ты здесь никого не одурачишь. Ты должен слезть с этой бочки и как все участвовать в новых выборах.

  - А я-то подумал, что ты и действительно знаешь закон, - презрительно хмыкнул Сильвер. - К счастью, здесь есть кому проследить, чтобы он не нарушался. Запомни, что я остаюсь капитаном до тех пор, пока мне не выскажут все претензии, а я на них не отвечу. До этой минуты твоя Черная Метка не стоит и фартинга. Давай, Джордж, валяй.

- Хорошо, - кивнул Джордж, - мы сделаем все по закону, чтоб ты не сумел потом вывернуться. А претензии наши такие: первое, ты прошляпил все дело и загнал нас в ловушку, и у тебя не хватит смелости отрицать это, глядя команде в глаза. Второе, ты выпустил наших врагов отсюда задаром. Почему они так хотели уйти? Я не знаю, но ты им помог, а мы ничего не получили взамен. Третье, ты нам не позволил перестрелять их всех, когда они находились на марше. На чьей ты вообще стороне, Бычья Туша? Ты думаешь, мы ничего не замечаем? Ну, и четвертое - этот парнишка.

- Это все? - спросил Сильвер.

- Да, Бычья Туша, этого нам вполне достаточно, - прорычал желтоглазый. - Из-за твоих косяков мы все скоро окажемся в Доке Казней.

- Все, так все, Джордж Мэрри, - кивнул Сильвер. - И я знаю, что мне ответить по всем твоим пунктам. Я загнал вас в ловушку? Из-за моих косяков вы все скоро окажетесь в Доке Казней? Если б все шло по МОЕМУ плану, мы бы сейчас находились на "Эспаньоле", ни один человек бы из нас не погиб, мы ели бы пуддинг на ужин, а все сокровища лежали бы в трюме. И кто не дал этому плану осуществиться? Кто ежеминутно меня торопил и угрожал низложением? Кто начал весь этот чертов танец, последнее коленце которого все мы, похоже, станцуем на виселице? Вас, таких удалых, было трое: первым был Хэндс, вторым был Андерсон, а третьим был ты, Джордж Мэрри. И ты, единственный из этих недоумков, еще не заплативший за свою спешку жизнью, имеешь наглость предлагать себя в капитаны? Ты, утопивший всех нас? Воистину, Джордж, твоя наглость не имеет границ и может соперничать только с твоей же глупостью!

Сильвер выдержал паузу, и по лицу Джорджа и остальных пиратов было видно, что свой монолог он произнес не зря.

- Все это касается пункта один, - продолжил Сильвер и утер со лба пот, лившийся градом, потому что от той раскаленной страсти, с которой он говорил свою речь, наш домик, казалось, в любую минуту мог вспыхнуть. - И я честно скажу, мне скучно разговаривать с вами. У вас нет ни ума, ни храбрости, и я удивляюсь, как ваши матери вам вообще разрешили выйти в море. Какие из вас джентльмены удачи? Пятеро дамских портных, вот что из вас могло получиться, да и то только в самом лучшем случае.

- Дальше, Джон, дальше, - потребовал Морган, - ответь по оставшимся пунктам.
 
- А, по оставшимся? - взвился Сильвер. - С превеликим моим удовольствием. Вы сказали, что дело завалено. Но вы не сказали КАК оно завалено. А оно завалено наглухо! Напрочь! Завалено так, что мою шею уже сводит судорога от предчувствия петли. Ах, как шикарно все мы будем смотреться в лондонском Доке Казней! "Кто это?" - спросят зеваки. "А это Джон Сильвер", - ответит им кто-нибудь, - "я знал его лично". Вот где мы теперь оказались, а все благодаря кому? Благодаря Хэндсу, Андерсону и прочим. А что касается пункта четыре, то кто этот парнишка по-вашему? Этот парнишка - за-лож-ник. А просто так убивают заложников только остолопы. Джим Хоккинз - наш самый последний шанс и вы до него доберетесь через мой труп. Ну, а по пункту три, который я пропустил, я отвечу, что то ни-че-го - ты ведь именно так только что выразился, а, Джордж Мэрри? - то ни-че-го, за которое я якобы выпустил наших противников, на самом деле стоит немало. Квалифицированная медицинская помощь, которую вы получаете ежедневно, ты, Джон, со своею раной, и ты, Джордж, со своей лихорадкой, это по-вашему - ни-че-го? И вы разве не слышали, что скоро на выручку нашим недругам придет еще одно судно? И, когда нам придется иметь с ними дело, что нам больше поможет: живой и здоровый Джим Хоккинз или его могилка? А насчет самой сделки, так ведь именно вы умоляли меня совершить ее, и вы бы сейчас подыхали с голоду, не пойди я на соглашение, но главное... главное все же не это. Самое ценное, что мы получили взамен... короче, смотрите сами.

И он бросил на пол бумагу, которую я опознал за секунду - это была та самая карта на желтой бумаге с тремя крупными красными крестиками, которую я отыскал на дне капитанского сундука. Зачем доктор отдал ее Сильверу - для меня оставалось загадкой.

И, если появление карты оказалось необъяснимым для меня, то всех остальных мятежников оно попросту ошеломило. Пираты набросились на нее, словно коты на пузырек с валерьянкой. Он вырывали ее друга у друга из рук и по доносившимся до меня восхищенным возгласам было понятно, что они не только уже мысленно завладели сокровищами, но уже и мысленно оказались вместе с ними в открытом море в полной недосягаемости и безопасности.

- Да! - крикнул кто-то из них. - Узнаю руку Флинта: буквы "Д. Ф." и завязанная в двойной морской узел жирная закорючка под ними. Именно так он всегда и подписывался.

- Это все просто отлично! - ревниво встрял Джордж. - Но как мы эти сокровища вывезем, если у нас нету судна?

Длинный Джон тут же вскочил и заорал, упершись рукою в стену:

- Запомни, Джорж Мэрри, что, если ты снова раскроешь пасть, я таки двину тебе по физиономии! Как мы их вывезем, он меня спрашивает? А из-за кого мы протренькали шхуну? Из-за таких недоумков, как ты, намотайте мне кишки на ребра! И именно ты нам должен был бы ответить на этот вопрос, если б имел хоть каплю ума и совести. Но у тебя мозгов столько же, сколько у чайки, и их хватает только на то, чтоб молоть языком.

- Длинный Джон прав, - кивнул старый Морган.

- Спасибо на добром слове! - шутовски поклонился бывший кок. - Вы протренькали судно, я нашел вам сокровища. И за это низложен. Ну, и черт с ним! Выбирайте себе кого хотите в капитаны, а я сыт вами по горло.

- Только Сильвер! - тут же закричали все. - Сильвера в капитаны! Бычья Туша навеки!

- Ах, вот как теперь вы запели? - усмехнулся Сильвер. - Что ж, Джордж, извини, придется тебе подождать другого случая. И тебе повезло, что я человек не мстительный. Но что же нам теперь делать с этой чертовой Черной Меткой? Получается, Дик зазря загубил свою Библию?

- А она теперь что, даже и для присяги не годится? - спросил пристыженный Джонсон.

- Прости, сынок, нет, - развел руками Сильвер. - В порезанной Библии святости меньше, чем в прошлогодней газете.

Дик вздохнул и не произнес ничего членораздельного. Но было понятно, что он искренне верит в нависшее над ним проклятие.

- А, ну-ка, Джим, - захихикал Сильвер, -  приобщи эту штучку к своей коллекции.

И он отдал мне Черную Метку.

Это был бумажный кружок величиною с серебряную крону. Взят он был, видимо, с самой последней страницы, потому что одна сторона была чистой. На другой же были видны пара стихов из Апокалипсиса, и мне навечно врезались в память такие слова: "...кроме псов и убийц". Остальной текст был густо замазан древесной золой, а на обратной стороне все той же золой с двумя грубейшими ошибками было выведено всего одно слово: "Незложин". Эта Черная Метка и сейчас лежит рядом со мною, но зола с нее стерлась, а от слова "незложин" остались лишь еле заметные черточки, видимо, выдавленные ногтем большого пальца.

На этом наши ночные тревоги завершились. Пираты пустили кружку по кругу и завалились спать. Своего неудачливого соперника Сильвер поставил стоять на часах и добавил, что тот ответит своей головой, если будет следить недостаточно зорко.

Я не скоро смежил глаза и обо многом успел передумать. Я то вспоминал человека, убитого мною в полдень, то думал о том, чем же все же закончится начатая Сильвером интрига, и долго ли ему удастся одною рукою удерживать мятежников, а другую протягивать сквайру и доктору. Сам Длинный Джон спал, словно ребенок, и во сне безмятежно причмокивал. И, каким бы он не был чудовищем, мне все же было немножечко жалко его: слишком уж близко к нему подступили десятки смертельных опасностей, включая и почти неизбежную петлю, поджидавшую его в Доке Казней.


Глава тридцатая
           Береги честь смолоду

Утром я был разбужен (да, собственно, все мы были разбужены, включая и сладко похрапывавшего на посту часового) спокойным и громким голосом, доносившимся с самой опушки:

- Эй, люди в крепости! Это доктор идет.

И, как не приятно мне было услышать этот бесконечно родной баритон, радость моя, конечно, была с червоточиной. Я тут же вспомнил о своей самоволке и том, куда она меня завела, и после этого просто не знал, как я буду смотреть доктору Ливси в глаза.

А доктор, должно быть, поднялся затемно, потому что рассвет вокруг нашей маленькой крепости едва-едва забрезжил. И точно так же, как Сильвер когда-то, доктор Ливси стоял по колено в белесом тумане.

- О, это вы, доктор! - ответил ему Длинный Джон, моментально натягивая личину неиссякаемого добродушия. - Желаю вам лучезарного утра! Уже на ногах? Ну, и правильно. Кто рано встает, тому Бог дает. Джордж, сынок, просыпайся, бери ноги в руки и помоги господину доктору подняться на борт. Дела у нас, доктор, идут превосходно и все ваши пациенты живы и здоровы.

Все это он прожурчал уже выйдя наружу и стоя на самой вершине холма, опершись о свой неизменный костыль и бревенчатую стену домика. И мне трудно было отделаться от впечатления, что все это было сказано нашим прежним и верным коком, настолько искренними и радостными были и выражение его лица, и переливы голоса.

- А у нас для вас есть небольшой сюрприз, господин доктор, - продолжил Сильвер. - Полку нашего прибыло и на борту стало одним пассажиром больше. Пассажир, слава Богу, здоров, как теленок, и прохрапел эту ночку бок о бок с Длинным Джоном.

Доктор Ливси в этот момент уже перелез через ограду и находился в паре шагов от Сильвера. И здесь его голос дрогнул и он тихо спросил:

- Ведь это... не Джим?

- Конечно же, Джим! - во всю ширь улыбнулся Сильвер. - Кому ж это быть, как не юному Хоккинзу?!

Доктор замер от изумления и лишь через пару секунд нашел в себе силы для продолжения беседы.

- Хоккинз так Хоккинз, - наконец сказал он, - давайте сперва займемся прямым нашим делом, а потом уж обсудим судьбу корабельного юнги. Проведите меня к моим пациентам.

Мгновеньем спустя он вошел внутрь домика и, удостоив меня лишь коротким кивком, занялся осмотром болящих. И хотя он, конечно, не мог не осознавать, что его жизнь среди этих разбойников висит буквально на волоске, внешне это никак не выражалось. Доктор вел себя так, как будто пришел с обычным визитом в благовоспитанное семейство где-нибудь в сельской Англии. И это спокойствие доктора, безусловно, подействовало и на пиратов: они обращались к нему, как будто бы ничего не случилось, и он все так же был судовым врачом, а они - верными долгу матросами.

- Вы явно пошли на поправку, - сказал он пирату с перевязанной головой, - и ваш череп, похоже, отлит из железа. Ведь если хоть кто-то когда-то и был в полушаге от смерти, то это были именно вы. Здравствуйте, Джордж, как ваше самочувствие? Цвет лица стал почти что нормальный, но вот ваша печень мне очень не нравится. Вы принимали лекарство? Не слышу ответа. Скажите мне, джентльмены, он принимал мои снадобья?

- Так точно, сэр, принимал! - отрапортовал старый Морган.

- Великолепно! - ответил доктор и продолжил самым елейным тоном. - Поскольку сейчас я являюсь врачом у мятежников или даже тюремным врачом, как мне было б намного приятней себя называть, я считаю вопросом своей профессиональной гордости сберечь все ваши жизни для короля Георга и его виселиц.

Разбойники переглянулись, но оставили эту моральную оплеуху без ответа.

- Дик тоже плох, - наконец сказал кто-то.

- Плох, говорите? - искренне опечалился Ливси. - А ну-ка, Дик Джонсон, подойдите-ка к свету и высунете свой язык. Да, с таким языком трудно чувствовать себя нормально. Такой язык мог напугать батальон самых храбрых французов. Еще одна лихорадка!

- Ясен пень, - проворчал под нос старый Морган, - что все это случилось из-за того, что он поднял руку на Библию!

- Это случилось из-за того, - моментально парировал доктор, - что вы разбили свой лагерь на самом болоте. И теперь Желтый Джек пришел к вам в гости надолго. С остальных спроса нет, но вы-то, Джон Сильвер, как же вы допустили такое? Лагерь прямо в зловонной трясине, да это у меня в голове не укладывается! Боюсь, что, при всем моём к вам уважении, вы полный профан в вопросах гигиены. Ну, а теперь, - продолжил доктор, после того, как все ставшие кругом пираты приняли данные им лекарства с такой забавной и робкой покорностью, словно они были учениками воскресной школы, а не сборищем самых отъявленных головорезов, - я бы хотел переговорить вот с этим юношей.

И он указал на меня.

И тут же стоявший в дверях желтоглазый Джордж Мэрри, только что незаметно отплевывавшийся от невыносимо горького противомалярийного снадобья, вдруг встрепенулся и заорал:

- Ну уж нет! Я сказал: нет!

- Тихо там! - словно лев, рыкнул Сильвер, а потом, обращаясь к доктору Ливси, продолжил своим прежним дружелюбным голосом. - Да, доктор, я уже думал об этом, хорошо понимая, как все вы привязаны к этому мальчику. И, подумав, решил. Решил же я вот что... - Длинный Джон сделал паузу и начал издалека. - Доктор, вы знаете, как мы вам доверяем, доверяем настолько, что принимаем все ваши лекарства, не опасаясь отравы. Точно так же я уважаю и юного Хоккинза и прошу от него одного: чтобы он дал мне слово юного джентльмена (а ведь он джентльмен, хотя и был рожден в бедности), что он не попытается убежать.

Я тут же дал ему слово.

- Тогда, - кивнул Сильвер, - доктор встанет с наружной стороны частокола, а я подведу Джима к внутренней и дам вам возможность переговорить. Хорошего дня вам, сэр, и передайте мои наилучшие пожелания сквайру и капитану.

И, едва доктор вышел, раздался такой возмущенный гул голосов, что я, грешным делом, решил, что мы с Длинным Джоном теперь уже точно пропали. Но, к счастью, в этой компании некому было тягаться с Бычьей Тушей. И, хотя его обвиняли именно в том, что он и задумал: т. е. в нечестной игре и стремлении спасти свою шкуру за счет остальных, Сильвер легко оправдался и убедил всех пиратов принять его планы. Он снова размахивал перед их носами испещренной крестами картой и спрашивал, разумно ли прерывать перемирие именно в тот момент, когда им надо отправиться на поиски сокровищ. Он снова назвал их придурками и сказал, что момент, когда нарушать договор, он выберет сам, и снова напомнил, что однажды они уже отклонились от его плана и к чему это все привело.

- А пока мы не облапошили этого докторишку, - во всю глотку орал Длинный Джон, - я готов мыть его сапоги остатками нашего бренди!

И, когда он наконец-то заставил их всех замолчать (скорее перекричав, чем переубедив), Сильвер забрал свой костыль и вышел вместе со мною наружу.

- Тише, тише, сынок, - все время шептал он мне на ухо, пока мы были в пути, - они на нас сразу накинутся, если только заметят малейшую спешку.

А когда - подчеркнуто неторопливо - мы сошли вниз и приблизились к стоявшему с наружной стороны частокола доктору, Сильвер, не доходя двух-трех шагов до забора, остановился и произнес:

- Запомните, доктор, что я спас этому мальчику жизнь и был один раз почти что низложен за это. Джим вам подтвердит, что это - чистая правда. Доктор, когда человек ведет такую игру, как я, ставя на кон собственное дыхание, он ведь заслуживает одного доброго слова? Так вот, я прошу вас запомнить, что жизнь этого мальчика идет в связке с моею, и спасти нас можно только вдвоем. Ну, а потом мне ведь это зачтется? У меня есть надежда?

Перед нами стоял как будто не Сильвер, а какой-то совсем другой человек: его голос дрожал, его щеки пылали и он впервые говорил без иронии.

- Неужели вы так испугались? - искренне удивился доктор.

- Нет, я не трус, - покачал головою Сильвер, - но у каждого храбреца есть свое слабое место. А я, - он с треском расправил пальцы, - я жутко боюсь этой чертовой виселицы. Когда я думаю о Доке Казней, у меня мурашки бегут по коже. А вы человек хороший (я никогда не встречал человека лучше вас, и я говорю вам это не из лести), короче, вы такой человек, что вы никогда не забудете сделанного мною добра, ну и сделанного мною зла, конечно, тоже. А сейчас я оставлю вас с Джимом с глазу на глаз, и вы это тоже запомните, потому что делать такую уступку я не имею права.

С этими словами он вышел из зоны слышимости и, сев на пенек, начал тихонько насвистывать. Сидя на пне, он с прищуром поглядывал то нас с доктором, то на своих находившихся на грани бунта головорезов, оживленно сновавших между домиком и кострищем (они жарили солонину на завтрак).

- Здравствуй, Джим, - сказал с грустью доктор. - Что ж... что сам ты посеял, то ты и пожал. У меня не хватает духа сейчас обвинять тебя, но одну вещь я все же скажу, нравится она тебе или не нравится: не будь мистер Смоллет болен, ты бы никогда не отважился на подобное безрассудство. И то, что ты воспользовался его болезнью, это, черт побери, поступок неблагородного человека!

Услышав такое, я едва не расплакался.

- Доктор, - ответил я, - пощадите меня, пожалуйста. Я наказан и так, ведь за эту ошибку мне, наверно, придется заплатить своей жизнью. Я уже был бы трупом, если б не Сильвер. Хотя смерти я не боюсь. Я боюсь пытки...

- Джим, - громким шепотом крикнул доктор, - этого я не могу допустить. Перепрыгивай через забор и беги!

- Но я же дал слово, - ответил я.

- Да знаю я! - скривился Ливси. - Весь позор я беру на себя, а ты, Джим, беги. Один прыжок - и ты на свободе, и мы с тобой убежим, словно две горных козочки!

- Нет, - твердо ответил я, - ведь вы сами такого никогда бы не сделали. Ни вы, ни сквайр, ни мистер Смоллет никогда б не нарушили данного вами слова. Не нарушу и я. Я дал Сильверу обещание и я обязан вернуться. Но я могу выдать под пыткой, где находится "Эспаньола". Доктор, она сейчас в Северной Бухте у южного берега. Во время отлива она прочно сидит на мели, а во время прилива ее легко можно вывести.

- Так это ты украл судно?! - удивленно спросил доктор Ливси.

- Да, доктор, я. Мне тогда повезло.

И я очень коротко пересказал доктору все свои морские приключения.

- Слушай, Джим, это просто какая-то мистика! - произнес доктор Ливси, когда я закончил. - Каждый твой шаг спасает наши жизни. Ты нашел Бена Гана (и ты даже не знаешь, насколько он оказался ценным приобретением, клянусь, что тебе не удастся совершить ничего более достойного, даже если ты доживешь до девяноста), ты раскрыл заговор, ты увел у пиратов судно. И неужели ты думаешь, что в расплату за это мы тебя бросим? А что касается Гана... - доктор замолк, а потом произнес. - Сильвер, подойдите поближе! Хотите добрый совет? - спросил он, когда Длинный Джон слез с пенька и приблизился. - Не спешите вы с поиском этих сокровищ, оттягивайте его до последнего.

- Вот оно как? - удивленно присвистнул Сильвер. - Боюсь, что сдержать ребят уже невозможно. Если я попытаюсь им помешать, нас с Хоккинзом разорвут в клочья.

- Ну, если так, - вздохнул Ливси, - дам вам еще один намек. Когда дойдете до места, ждите бурю.

- Знаете, сэр, - покачал головою Сильвер, - вы сказали и слишком много и слишком мало. Никак не пойму, чего вы вообще добиваетесь? Вы впускаете нас в эту крепость, вы дарите нам эту карту. Зачем? Я не знаю. Не знаю, но соглашаюсь на все. Но, сэр, всему есть предел. И, если вы мне не скажете, что значила ваша последняя фраза, я выхожу из игры, и, сэр, будь, что будет!

- Нет, - твердо ответил доктор, - это не моя тайна, и доверять ее вам я не уполномочен. Я и так дошел до самого края и даже сделал пару шагов за край. Капитан, узнав о моей разговорчивости, наверняка мне устроит изрядную взбучку, и будет полностью прав. А что касается всего остального, то я обещаю вам, что, если мы оба выйдем живыми из этой дьявольской переделки, я сделаю все, чтоб спасти вашу жизнь (за исключением лжесвидетельствования).

Лицо Сильвера расцвело:

- Доктор! - закричал он. - Вы не могли бы пообещать мне большего, даже если б вы были моей родной матерью!

- Это моя первая уступка, - кивнул доктор. - В качестве второй дам вам такой совет: держитесь как можно ближе к Джиму и в критическую минуту зовите на помощь. Я всегда буду рядом, и по одному этому вы можете оценить всю серьезность моих намерений. Ну вот, кажется, все. Пока, Джим.

Он пожал мне руку через щель между кольями, кивнул Длинному Джону и торопливой походкой скрылся в лесу.


Глава тридцать первая
     Охота за сокровищами с подсказками от капитана Флинта

- Джим, - сказал Сильвер, - я спас твою жизнь, а ты минуту назад спас мою. Краем глаза я видел, как доктор тебя подбивал убежать, и как ты на это не согласился. Ведь я прочитал весь ваш разовор по губам так же точно, как будто бы я его слышал. Ты сдержал свое слово, и тебе это, Джимми, зачтется. Ты подал мне первый лучик надежды с тех пор, как сорвался этот несчастный штурм. А сейчас мы отправимся за сокровищами, рискуя при этом попасть в непонятное. Такой бизнес мне очень не по нутру, но выхода нету. Джим, запомни одно: мы должны держаться друг друга, и тогда мы  - назло всему - таки спасем наши кишки.

Сразу же после этого один из пиратов крикнул нам, что завтрак готов, и мы, усевшись на голую землю, подкрепились сухарями и жареной солониной. Костер при этом мятежники распалили такой, что на нем было можно зажарить быка. Жар стоял нестерпимый и даже с подветренной стороны подойти к костру было непросто. Солонины пираты нажарили вчетверо больше, чем могли съесть, и остатки со смехом побросали в огонь. Ни до, ни после я не встречал людей, настолько равнодушных к тому, что случится завтра. День прошел, и слава Богу, - было их главным жизненным правилом, и именно из-за этого - при всей своей храбрости - они никогда б не сумели выиграть мало-мальски длительную войну.
 
Кстати, завтракавший рядом со мною Сильвер (нахохлившийся Капитан Флинт сидел, как всегда, на его правом плече) не сказал им ни слова упрека. И я, вроде зная Длинного Джона, словно облупленного, все-таки в тысячный раз подивился его сумасшедшему коварству.

- Как хорошо, ребята, - произнес он с набитым ртом, - что у вас есть старая добрая Бычья Туша, а у Туши есть на плечах голова, чтобы за вас всех подумать. Я ведь взял у наших врагов почти все, что хотел. Конечно, у них еще остается судно. Но, когда мы зацапаем рыжево, мы пошарим по острову и найдем "Эспаньолу". А, поскольку обе шлюпки у нас, верх будет за нами.

Так этот старый мошенник приободрял и своих подчиненных, и, как мне кажется, и себя самого.

- А что до заложника, - продолжил Сильвер, - то он в самый последний раз говорил со своими. Во время их разговора я выведал все, что мне было нужно, и новых свиданий не будет. А, когда мы пойдем за товаром, я привяжу его к поясу корабельным канатом, и наши враги не испортят нам нашу прогулку. А в самом конце, когда у нас будет бабло и скорлупка и мы выйдем на ней в открытое море, мы, конечно, припомним мистеру Хоккинзу все его подвиги и заплатим ему его долю, заплатим сполна, чистым золотом, вы можете даже не сомневаться.

Пираты в ответ засмеялись - все они были просто в отличном настроении. Ну, а мне, как вы понимаете, радоваться было нечему. Во-первых, зловещий план Сильвера не был пустой болтовней, и я ни минуты не сомневался, что, если мятежникам улыбнется удача, Длинный Джон претворит его в жизнь. Ну, и, конечно, верить любым обещания этого клятвопреступника мог только младенец: Сильвер заигрывал с обоими лагерями и поджидал, чья возьмет. Но в душе он, конечно же, жаждал победы пиратов. Свобода на пару с богатством были куда предпочтительней для него, чем простое спасение от виселицы, которое могли пообещать ему сквайр и доктор.

А с другой стороны, даже если он сдержит слово, нас ведь тоже не ждет ничего хорошего. Ведь тогда нам придется схватиться насмерть с пятью здоровенными и разъяренными разбойниками. А как с ними смогут управиться пятидесятилетний калека и двенадцатилетий подросток?

Все эти грустные соображения усугублялись необъяснимым поведением моих друзей. Зачем они уступили пиратам крепость? Зачем подарили им карту? Что значили слова доктора: "Когда дойдете до места, ждите бурю?". Так что я пережевывал этот завтрак без малейшего аппетита и ни капли не радовался предстоящей экскурсии.

...А, когда мы отправились в путь, то процессия наша, должно быть, выглядела со стороны комично. Все мы были одеты в изрядно порваные и перепачканные глиной морские одежды и все (кроме меня) вооружены до зубов. Сильвер нес два ружья (одно спереди, другое сзади), прикрепленную к поясу саблю и по заряженному пистолету в каждом кармане куртки. Прибавьте к этому сидевшего у него на плече Капитана Флинта, поминутно отдававшего бессмысленные морские команды, и вашего покорного слугу, шедшего за ним на канате, словно дрессированный медведь за цыганом.

Все остальные пираты тоже отправились в путь не налегке. Многие, помимо оружия, несли мотыги, лопаты и ломы (самыми первыми они свезли с "Эспаньолы" на берег именно землеройный инструмент), другие были нагружены съестным. Все это были припасы из нашей крепости, и я не мог не признать правоту слов Сильвера, сказанных им этой ночью. Не пойди он на сделку, пираты уже б оказались во власти голода и были бы вынуждены пить только воду и добывать себе пищу охотой. Но вода - не самый подходящий напиток для моряков, к тому же почти все матросы - плохие стрелки, да и пороха, скорее всего, у них оставалось немного.

Итак, мы все вышли из крепости (даже раненный в голову мятежник, обычно стонавший и охавший где-то в тени, пошел сейчас вместе с нами) и, выстроившись гуськом, спустились к пляжу, где были припрятаны две снятые с "Эспаньолы" шлюпки. Обе хранили следы недавнего пьяного разгула: у одной была сломана банка, вторая была относительно целой, но, так же как и первая, была немыслимо грязной и вовсю пропускала воду. Разделившись на равные группы, мы поплыли вдоль берега.

В лодке тут же возник жаркий спор по поводу карты. Красные кресты были чересчур велики, чтобы служить точным указателями, а разъяснения на обороте - слишком туманными. Они, как, наверное, помнит читатель, гласили:

"Высокое дерево на склоне Подзорной Трубы, направление к Северу от Северо-Северо-Востока.

Остров Скелета - Восток-Северо-Восток и на Восток. Десять футов".

В разъяснениях все упиралось в "высокое дерево". Между тем перед нами лежало широкое плато, высотой футов в двести-триста, соединявшееся на юге с отрогами Подзорной Трубы, а на севере - с Бизань Мачтой. На плато во множестве произрастали сосны, часть из которых была заметно выше соседок. Какая из них была тем самым "высоким деревом" капитана Флинта, можно было определить лишь на месте.

Понятно, что у каждого пирата было собственное мнение по этому вопросу, и они тут же устроили бессмысленную дискуссию, едва не перешедшую в драку. В ней не принимал участие только Сильвер, в конце концов приказавший пиратам угомониться.

По указанию Сильвера люди гребли осторожно, сберегая силы. Примерно через полчаса мы высадились в устье еще одной речушки, вытекавшей из поросшей густым лесом расщелины близ Подзорной Трубы. После чего, держась левого берега, стали взбираться на плато.

Поначалу чавкающее под ногами болото и на редкость густая растительность сильно мешали нашему продвижению, но затем почва стала более каменистой, а растительность - более редкой, и наш путь пошел веселей. Это была, наверное, самая... хотел написать "красивая", но это слово сюда не подходит... самая не безобразная часть Острова Сокровищ. Вперемежку с травой под ногами росли цветы, распространявшие терпкие ароматы. Заросли остро пахнущего мускатного ореха перемежались с высокими соснами, похожими на коралловые колонны. Наши лица овевал ветерок и ласкали лучи полуденного солнца.

Взбиравшиеся на плато мятежники шли, раскинувшись веером. В центре шагали мы с Сильвером. Я по-прежнему был привязан к канату, а Сильвер тяжко дышал, отдавая все силы подъему. Пару раз я был вынужден дать ему руку, чтобы старик не обрушился вниз.

Мы прошли уже примерно полмили и почти что взобрались на плато, когда пират впереди вдруг оглушительно заверещал от ужаса. Услышав эти почти что предсмертные вопли, пираты опрометью бросились на выручку.

- Он не мог найти рыжево, - пробормотал старый Морган, - ведь дублоны зарыты на самой вершине.

И действительно то, что обнаружил этот бедняга, мало походило на "дублоны". У подножия очень высокой сосны лежал обвитый зеленым плющом скелет. Лежал он здесь очень давно: некоторые кости отнесло в сторону, а сверху его покрывали клочки напрочь истлевшей одежды.

Наши сердца учащенно забились.

- Он был моряком, - наконец, произнес Джордж Мэрри, проявивший чуть больше храбрости, чем остальные, и осмелившийся взять в руки выбеленный дождями и ветром лоскут, - и это остатки хорошей моряцкой одежды.

- А ты здесь рассчитывал встретить архиепископа? - усмехнулся Сильвер. - Но меня удивляет, как странно лежат эти кости. Здесь что-то не так.

И действительно: за исключением пары мелких костей, отвалившихся вбок, скелет был вытянут в струнку и указывал точно на то направление, которое значилось на нашей карте.

- Разрази меня гром! - крикнул Сильвер. - Да ведь это же - компас! - Длинный Джон сделал долгую-долгую паузу и продолжил. - Намотайте мне кишки на ребра, но лишь один человек на свете умел так шутить - старый Флинт. Их было шестеро, он их всех укокошил, и одного - шутки ради - превратил в стрелку компаса. Интересно, кого? Так-так-так... мертвячок был при жизни высоким и носил ярко-рыжые волосы. Разрази меня гром, да ведь это Аллардис! Ты помнишь Аллардиса, Морган?

- Как не помнить? - ответил Морган. - Он остался мне должен пять шиллингов и еще взял с собою на берег мой складной нож.

- А где этот ножик-то? - вдруг встрял другой. - Старый Флинт был не таким человеком, чтобы грабить покойников, но ножа-то ведь нет! Не птицы же его утащили?

- Намотайте мне кишки на ребра, ты прав! - согласился Сильвер.

- Да здесь нету вообще ничего! - поддержал его Мэрри. - Ни медной монетки, ни табакерки, ни огнива. Как-то странно все это.

- Очень и очень странно, - согласился Сильвер. - И вот что я, братцы-пираты, кумекаю: был бы старый Флинт жив, не видать бы нам этих сокровищ, как наших ушей. Нас сейчас шестеро, но ведь и их было столько же, и все они стали выбеленными на солнце костями.

- Джон, я видел труп Флинта своими собственными гляделками! - громогласно поклялся Том Морган. - Когда он подох, Билл разрешил мне зайти, и там, на гостиничной койке лежал старый Флинт: весь мертвый и окоченелый, с двумя положенными на глаза шестипенсовиками.

- Ясен перец, что Флинт врезал дуба, - поддержал его пират с перевязанной головой. - Но я скажу вам по-честному: если здесь могут быть приведения, то одно из них точно - дух старого Флинта. А он должен был стать привидением, ведь он так помирал, что и врагу не пожелаешь.

- Да уж... - глубоко вздохнул третий. - Как он помирал и сейчас вспоминать не хочется: то бушует, как буря, то требует рома, то поет про сундук мертвяка (он не знал других песен), и вот сколько с тех пор прошло времени, а я ведь, братцы-пираты, и нынче не очень люблю, когда запевают "Сундук". И как же в тот день было душно! Все окна распахнуты, и эта чертов "Мертвяк" был слышен за милю.

- Все, хватит нагонять здесь страху! - недовольно прервал его Сильвер. - Флинт давно помер и не может ходить по земле. Во всяком случае, когда светит солнце. Берем ноги в руки и бежим за дублонами.

После этого мы отправились дальше, но пираты теперь сбились в кучу и переговаривались вполголоса. И даже ярко светившее солнце не могло рассеять их страхов.


Глава тридцать вторая
Охота за сокровищами в сопровождении загробных голосов из леса

Поднявшись на плато, мы тут же расположились на отдых. Отчасти мы и действительно нуждались в передышке: все больные и раненые, да и сам Длинный Джон утомились ужасно. Но, конечно же, главной причиной привала была та волна суеверного ужаса, что поднялась в простодушных пиратских сердцах при виде скелета.

Покоренный нами западный край плато был самым высоким и вид оттуда открывался просто великолепный. Впереди, за высокими соснами виднелся Лесистый Мыс, окаймленный белой полоской прибоя. За спиною лежали, как ладони, не только якорная стоянка близ острова Скелета, но и участок открытого океана, уходивший за горизонт. Прямо над нами возвышалась громада Подзорной Трубы, испещренная высокими соснами и черными расщелинами, а до наших ушей не доносилось ни звука, кроме грохота волн и зудения насекомых. Не было видно ни одного человека на суше и ни единого паруса в море. И бескрайность открывавшегося перед нами простора многократно усиливала чувство одиночества.

Сильвер, усевшись, тут же достал свой компас и сверился с его показаниями.

- Так-так, - сказал он, - здесь целых три "высоких дерева" на линии, идущей от острова Скелета. Одно из них наше. Теперь, джентльмены, все эти сокровища, уже можно сказать, у нас с вами в кармане. Предлагаю сперва пообедать.

- Да какой здесь обед, Бычья Туша! - возразил Томас Морган. - Как я вспомню про старого Флинта, кусок в горло не лезет.

- Успокойся, сынок, - погладил его по седой голове Длинный Джон, - и поблагодари судьбу за то, что он уже стал покойником.

- Каким же он чучелом был перед смертью! - скривившись от отвращения, произнес кто-то из пиратов. - Рожа синяя-синяя, как у чёрта!

- Это ром на него так подействовал, - поддакнул Джордж Мэрри. - Он был синим, как море в плохую погоду, ты правду сказал.

Каждую последующую фразу они произносили все тише и тише, пока, наконец, не перешли на шепот. И вот именно тогда, когда звук их голосов стал едва-едва слышен, из лесной чащи послышалось:

Пятнадцать моряков на сундук мертвяка,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Не знаю, могло бы еще хоть что-то на свете перепугать этих головорезов сильнее. От страха они побелели. Потом все, кроме Моргана, вскочили на ноги, а старый Том Морган, напротив, прижался к земле и пополз по ней, словно гусеница.

- Это Флинт, разрази меня дьявол! - пронзительно взвизгнул Джордж Мэрри.

Песня тут же прервалась на полузвуке, как будто кто-то зажал ее исполнителю рот. Среди белого дня она, на мой взгляд, звучала тихо и мирно, но разбойники так не думали.

- Спокойней, ребята, спокойней, - серыми, словно пепел, губами прошептал Длинный Джон, - это не то, что мы все подумали. Это голос кого-то из плоти и крови. Просто там, в лесной чаще, сейчас кто-то придуривается.

К концу этой тирады Сильвер значительно приободрился и его щеки из пепельно-серых стали бледно-розовым. Уверенность вожака передалась подчиненным и они почти что пришли в себя, когда вновь прозвучал тот же трубный голос, рождая громкое эхо во всех отрогах Подзорной Трубы:

- Дерби Маккрау! - по-волчьи заухал он (именно "заухал", не могу подобрать более точного слова). - Дерби, дьявол тебя забери, принеси мне рома!

Пираты замерли, как громом пораженные. Наконец один из них прошептал:

- Братцы-пираты, пора делать ноги.

- Это было последнее, что он сказал, - простонал Морган, - самые его последние слова на этом свете.

Дик вынул Библию и зашептал слова молитвы. Похоже, что до своей встречи с пиратами этот парень рос в очень богобоязненном семействе.

Один только Сильвер не поддался панике. И, хотя его зубы выбивали от ужаса частую дробь, он и не думал сдаваться.

- Никто, кроме нас, здесь не знает про Дерби, - произнес он. - Наверное, это действительно Флинт, - а потом, помолчав, добавил. - Но - чёрт подери! - я не боялся живого Флинта, и я не испугаюсь мертвого. В четверти мили от нас зарыты семьсот тысяч фунтов. Семьсот тысяч фунтов, вы поняли? И разве могут пираты бросить такие деньжищи и показать корму какому-то синемордому пьянице, да еще не живому, а дохлому?

Однако на этот раз речи Сильвера не приободрили сообщников. Напротив, его неподчтительность к мертвецу настроила их против одноногого.

- Эй, Джон, потише! - прикрикнул Мэрри. - Не дразни привидение.

У остальных не хватало храбрости даже и на такие речи. Они бы давно убежали, но не могли. Страх сбил их кучу, а куча инстинктивно прижималась к Сильверу, как к источнику хоть какой-то надежды. Сильвер же окончательно переборол свою слабость и вдруг, почесавши в затылке, добавил:

- И вот что еще мне не очень понятно. Почему было эхо? Если у привидений не может быть тени, значит и эхо они порождать не могут. Здесь что-то не так, а, ребята?!

Мне эти слова не показались убедительными, но его суеверные спутники решили по-другому.

- Да, Джон, - с облегчением вымолвил Мэрри, - у тебя действительно на плечах голова, а не бочка. Мы все поплыли неверным галсом. Голос очень похож, но это голос не Флинта. И я много раз уже слышал его... это... это...

- Это голос Бена Гана, разрази меня гром! - крикнул Сильвер.

- Точно Бен Гана! - согласился Том Морган, прыжком поднимаясь с колен. - И как я сразу не догадался!

- А в чем здесь хоть разница? - удивился Дик. - Ведь этот Бен Ган точно такой же покойник, как и ваш старый Флинт.

Остальные пираты весело рассмеялись.

- Разница в том, - объяснил ему Мэрри, - что Бен Гана никто из нас не боится. Ни живого, ни мертвого.

Вся экспедиция преобразилась мгновенно: все лица порозовели и вместо сиплого шепота зазвучали нормальные громкие голоса. Разобрав инвентарь пираты отправились дальше. Повеселевший Джордж Мэрри шел первым, сжимая в руках компас Сильвера и сверяя с ним курс. Джордж был полностью прав: здесь никто не боялся Бен Гана. Ни живого, ни мертвого.

Один Дик продолжал прижимать к груди Библию и бросать по сторонам настороженные взоры. Однако сочувствия он не нашел и даже удостоился от Сильвера такой вот остроты:

- Дик, ты же сам так искромсал свою Библию, что она теперь даже для присяги не годится. Нежели ты думаешь, что у нее хватить силы отпугнуть приведение?

И он довольно прищелкнул пальцами и рассмеялся.

Однако Дику было уже не до шуток: предсказанная доктором лихорадка, многократно усиленная только что пережитым стрессом, терзала его вовсю. Парень явно был очень болен и брел из последних сил.

Между тем наш путь лежал вдоль ровного плато, слегка наклоненного к северо-западу. За исключением одиночных сосен, мускатных кустов и азалий, равнина была почти голой и вся была залита щедрым полуденным солнцем. Продолжая свой путь, мы с одной стороны приближались к отрогам Подзорной Трубы, а, с другой - нам все лучше и лучше был виден тот самый залив, где когда-то меня вовсю помотало на сшитом из козьих шкур челноке.

Первое из трех высоких деревьев, когда мы сверили точный курс, оказалось не тем, что указывал Флинт. Второе тоже не подошло. Зато третья сосна была настоящим гигантом растительного мира: она возвышалась футов на двести над всем остальным подлеском, его красный ствол был толщиной в небольшую хижину, а в тени ее веток мог маневрировать полк. Дерево было прекрасно заметно из открытого моря и вполне могло стать ориентиром для лоций.

Но, конечно, пираты в последнюю очередь думали о его красоте и размерах. Семьсот тысяч фунтов, зарытых где-то под его кроной, - вот что манило их и заставило позабыть все недавние страхи. Мысли о близком золоте и о той беззаботной и сладкой жизни, что можно было купить ценою этих сокровищ, не оставляли в их головах места ни для чего другого.

Особенно это было заметно по Сильверу: ругаясь на чем свет стоит, он ожесточенно орудовал своим костылем и со всего маху прихлопывал то и дело кусавших его в шею оводов. Соединявшую нас веревку он дергал безбожно, а его постоянно бросаемые на меня кровожадные взгляды были красноречивее слов. Он все позабыл: и свои утренние клятвы, и предупреждения доктора, и хотел одного - заграбастать сокровища, отыскать "Эспаньолу", вырезать всех, кто стоял у него на пути, и отчалить в открытое море.

Опьяненные золотой лихорадкой пираты бежали так быстро, что я с трудом поспевал за ними. Пару раз я споткнулся и именно в эти мгновения Сильвер дергал веревку так резко и бросал на меня такие злобные взоры, что моя незавидная участь читалась в них, как по писаному. Сзади всех шел несчастный Дик, терзаемым приступом малярии, бормоча вперемежку молитвы и проклятия. А я, с трудом догоняя Сильвера, все время думал о той страшной трагедии, что приключилась здесь несколько лет назад, когда этот - то ли человек, то ли дьявол, умерший от пьянства в Саванахе, - прикончил своих шестерых подельников. И время от времени мне казалось, что их предсмертные вопли продолжают звучать над этой проклятой Богом землей.

Мало-помалу мы приблизились к краю леса и вконец развеселившийся Джордж Мэрри, заорав: "Вперед, братва, за дублонами!" - во всю прыть побежал вперед.

Но через пару десятков ярдов и он, и бросившиеся его догонять пираты, остановились, как вкопанные. Сильвер тоже вовсю застучал костылем и почти что удвоил и без того немалую скорость. И вдруг тоже застыл.

Перед нами разверзлась огромная яма, явно вырытая не вчера. Ее края успели осыпаться, а дно - порасти густой и высокой травой. Среди этой травы валялась сломанная пополам рукоятка мотыги и множество досок от упаковочных ящиков. На одной из них раскаленным железом было выжжено: "Морж".

...Тайник был найден, разграблен и семьсот тысяч фунтов исчезли в неизвестном направлении.


Глава тридцать третья
     Конец главаря

Все шесть пиратов находились в состоянии, близком к обмороку. Но уже секунд через пять Длинный Джон вполне овладел собой. Да, он все поставил на карту, но, когда эту карту побили, начал думать о будущем в тот самый момент, когда пять остальных мятежников не успели даже толком осознать случившееся.

- Джим, - прошептал он мне на ухо, - возьми ЭТО в руки и будь готов ко всему.

И он передал мне двуствольный пистолет.

Одновременно он начал перемещаться к северу и уже через пару мгновений между нами и остальными пиратами оказалась глубокая яма. Затем, взглянув на меня, он тихо добавил: "Джим, мы в западне, но нам нужно вырваться". Его взгляд снова лучился приветливостью и перемена была настолько разительна, что я, не удержавшись, спросил: "Еще одно предательство, мистер Сильвер?".

Но времени для ответа у Длинного Джона уже не было. Изрыгая десятки проклятий, пираты попрыгали в яму и, откинув в сторону доски, стали голыми руками разрывать ее дно. Старый Морган нашел золотую монету и, разразившись особенно страшной руганью, показал ее всем (это была двойная гинея).

- Две гинеи, Джон, две гинеи! - крикнул он Сильверу. - И это твои семьсот тысяч фунтов? И это твоя превосходная сделка? И что ж мы с тобой должны сделать за этот косяк, а, салага?

- Зря вы так расстраиваетесь, ребятки, - спокойно ответил Сильвер, - поройтесь еще и, наверно, найдете парочку земляных орехов.

- Земляных орехов?! - завизжал Мерри. - Да он знал все с самого начала! Это просто написано на евонной наглой роже!

  - Ах, Мэрри, Мэрри, - покачал головою Сильвер, - снова пытаешься проскочить в капитаны? Из тех, кто остался, ты самый шустрый, я это уже сто раз говорил.

Да, Мэрри снова пытался стать главным и сейчас преимущество было уже на его стороне. Пираты начали выбираться из ямы, бросая на нас ненавидящие взоры. Одно было нам на руку: все они поднимались на противоположный край раскопа.

Так мы и замерли друг напротив друга - пятеро пиратов с одной стороны, мы с Длинным Джоном с другой, глубокий раскоп между нами. Ни мы, ни наши враги не решались нанести удар первыми. Сильвер стоял неподвижно, опершись на костыль и смотрел на пиратов так, как будто ничего особенного не происходило. Да, что там не говори, но он был безумно храбрым человеком!

Наконец, Джордж Мэрри решил произнести небольшую речь, чтобы приободрить своих сторонников.

- Парни! - произнес он. - Ведь их только двое: один старый калека, загнавший нас в эту ловушку, второй - жалкий щенок, чьи кишки давно пора выпустить на волю. Парни, их глупо бояться и...

Но именно в это мгновение, когда опять вообразивший себя капитаном Мэрри готов был отдать команду "вперед!", из леса раздалось три мушкетных выстрела и Мэрри упал прямо в яму. Пират с перевязанной головой, тоже поймавший мушкетную пулю, сперва закрутился, словно детский волчок, а потом завалился на бок. Упав, он продолжил дергаться в судорогах, хотя был уже мертвым. Оставшиеся трое мятежников предпочли развернуться и броситься наутек.

Спустя долю мгновения Сильвер выстрелил из обоих стволов своего пистолета в пытавшегося выбраться из раскопа Мэрри и произнес, глядя в его подернутые предсмертной поволокой глаза: "Я думаю, Джордж, что теперь мы с тобою в рассчете".

И в ту же минуту Грэй, Бен Ган и доктор Ливси подошли к нам, держа в руках дымящиеся мушкеты.

- Вперед! - крикнул доктор. - Бежим со всех ног. Мы должны отрезать их от лодок.

И мы помчались вперед, приминая кусты, иногда доходившие нам до самой шеи.

Сильвер же делал все, чтобы от нас не отстать. И хотя он несся на своей деревяшке изо всех сил, несся так, как было бы трудно бегать и иному здоровому, он все равно отстал ярдов на тридцать, и, когда мы достигли самого края равнины, задыхаясь, крикнул нам вслед:

- Доктор! Взгляните! Спешить уже незачем.

Сильвер был прав и спешка была неуместной. Все три беглеца продолжали улепетывать к Бизань-Мачте, и мы и так уже были между ними и лодками. Так что теперь мы имели полное право сделать привал, и, когда мы уселись на голую землю, к нам подковылял тяжело дышавший Сильвер.

- Спасибо огромное, доктор, - произнес он, снимая шляпу. - Подоспей вы мгновением позже, и нас с юным Хоккинзом уже бы порезали на ремни. А это, стало быть, ты, Бен Ган? Искренне рад тебя видеть, дружище.

- Я-то Бен Ган, - ответил наш робинзон крузо, гримасничая от смущения. - А вы-то какими судьбами попали в нашу компанию, мистер Сильвер? У вас все в полном порядке, я надеюсь?

- Да-а, Бен... - простонал Длинный Джон, - и кто бы поверил, что ТЫ сумел облапошить МЕНЯ?

Доктор послал Абрахама Грэя за инструментами, брошенными мятежниками во время бегства, после чего мы все не спеша спустились к лодкам и доктор нам кратко поведал историю, главным героем которой был островитянин.

В своих странствиях по острову Бен Ган наткнулся на оставленный Флинтом скелет (это именно Ган ограбил покойника) и, воспользовавшись им как подсказкой, нашел сокровища. В течение многих недель он перетаскивал золото к себе в пещеру и закончил эту работу ровно за два с половиной месяца до прибытия "Эспаньолы".

Свой секрет он поведал доктору во время их встречи после штурма, и доктор, убедившись в исчезновении судна, отдал Сильверу ставшую бесполезной бумажкой карту, а заодно и весь форт со всеми припасами. Ведь в кладовке у Гана имелся солидный запас продуктов, и доктор решил пойти на все мыслимые и немыслимые уступки, лишь бы спокойно перебраться в эту практически неприступную пещеру, где не было угрозы малярии, а все сокровища находились под боком.

- А что касается тебя, Джим, - продолжил доктор, - то, как не болело у меня сердце, я твердо решил заботиться прежде всего о тех, кто оставался на месте и честно исполнял свой долг. И, если тебя среди них почему-то не было, то чья здесь вина?

В это утро, поняв, что то трагическое разочарование, которое он припас для мятежников, может стоить мне жизни, доктор сразу из форта помчался в пещеру, где, оставив сквайра охранять раненого капитана, прихватил с собой Грэя и Гана и опять побежал вместе с ними к "высокому дереву" капитана Флинта. По пути он понял, что пираты их точно обгонят, и послал  Бена Гана, ставшего за годы отшельничества непревзойденным бегуном, вперед одного с задачей любою ценой задержать мятежников. Здесь в голову Бену и пришла счастливая мысль воспользоваться суевериями своих бывших соплавателей, прикинувшись духом старого Флинта. В результате доктор и Грэй сумели устроить засаду имено в тот момент, когда незадачливые охотники за сокровищами добрались до разграбленного раскопа.

- Да-а, - вздохнул Сильвер, - как хорошо, что со мною был Джим! Будь я один, вы бы и бровью не повели, даже если бы старого Джона стали у вас на глазах поджаривать на вертеле.

- Видит Бог, не повел бы! - весело согласился доктор.

К этому времени мы уже добрались до шлюпок. Одну из них доктор разрубил мотыгой в мелкие щепки, а на вторую уселись мы впятером и благополучно добрались до Северной Бухты.

Проплыть нам пришлось миль семь или восемь. Сильвер, хотя и был вымотан до смерти, сидел на веслах наравне с остальными, и наша лодочка лихо скользила по гладкой поверхности моря. Вскоре мы выбрались из пролива и достигли восточной оконечности острова, рядом с которой каких-то четыре дня назад бросила якорь наша "Эспаньола".

Доплыв до горы с двумя вершинами, мы увидели черный вход в пещеру Бена Гана и стоявшую рядом фигуру с мушкетом. Это был сквайр. Мы помахали ему платком и крикнули в его честь тройное морское "ура!", в котором зычный бас Сильвера звучал наравне с остальными.

А тремя милями далее, в горловине Северной Бухты мы вдруг натолкнулись на нашу многострадальную шхуну, плывшую по воле волн и течения!

             Последний прилив стащил ее с мели, и, будь ветер чуть-чуть покрепче или течение - чуть посильней, мы б никогда ее больше не увидели. А так мы потеряли лишь якорь и парус. Якорь мы тут же приделали новый и поставили "Эспаньолу" на прикол в Ромовой Гавани, а в качестве стража на ней остался Абрахам Грэй.

Потом мы взошли по уклону к входу в пещеру, где встретили сквайра. Мистер Трелони не сказал мне ни единого осуждающего слова, но в ответ на салют Джона Сильвера слегка покраснел.

- Сильвер, - сказал он, - вы клятвопреступник и мошенник, и мертвецы свисают с вашей шеи, словно шары с новогодней елки! Я дал честное слово вас не преследовать, и я это слово сдержу. Но как земля носит такое чудовище, для меня остается загадкой!

- Для меня тоже, сэр, - вежливо согласился Сильвер и вновь отдал честь. - Благодарю вас за вашу доброту.

- Ваша наглость воистину не имеет пределов! - прогрохотал возмущенный сквайр. - То, что вы называете "моей добротой", - это вопиющее нарушение долга, за которое я буду корить себя до самого своего смертного часа. Ступайте, короче, с Богом и постарайтесь как можно реже попадаться мне на глаза.

А затем мы прошли в пещеру. Это было сухое просторное место с неплохой вентиляцией. Так же, как и в нашей крепости, в нем имелся источник пресной воды, впадавший в крохотное озерцо, наполовину прикрытое разросшимся папортником. Чистый пол был присыпан песком. Близ очага лежал капитан Смоллет, а в самом дальнем и темном углу тускло поблескивали золотые монеты и сложенные в аккуратные штабеля золотые слитки. Это и были те самые сокровища Флинта, ради которых мы забрались на самый край света. Семнадцать человек из экипажа "Эспаньолы" уже расстались из-за них со своими жизнями, а сколько невинной крови пролилось ради них до этого: сколько отличных судов было потоплено, сколько отважных моряков прошло по доске с завязанными глазами, сколько смелых бойцов было разорвано ядрами в клочья, сколько выбито пулями и изрублено кортиками в капусту, - доподлинно знал один дьявол. И, как минимум, целых три человека на острове: Длинный Джон, старый Морган и полуумный Бен Ган - были когда-то соучастниками всех этих преступлений и все трое продолжали надеяться отщипнуть свою долю.

- Заходи, юный Джим, - проворчал капитан, - на свой лад ты отличный парень, но я все же надеюсь, что мы больше вдвоем никогда не отправимся в море. Ведь ты прирожденный любимчик, а я их на дух не терплю. А это, стало быть, вы, уважаемый? - продолжил он, обращаясь к Сильверу. - И что привело вас в наши палестины?

- Я, сэр, возвратился исполнить свой долг! - бодро отрапортовал Сильвер.

- Понятно, - кивнул капитан и больше не смог добавить ни слова.

А потом был ужин в кругу друзей. Мы ели засоленную Беном Ганом козлятину и запивали ее отличным вином, принесенным с "Эспаньолы". А, учитывая и кое-какие другие деликатесы, тоже взятые с нашего судна, это был не просто ужин, а пир. И, наверно, никто на свете не мог быть ни веселее, чем мы в тот день, ни счастливее. Что же касается Джона Сильвера, то, хотя он сидел в тени, но ел с аппетитом, был услужлив и вежлив и охотно участвовал в общем хохоте. Короче, он вел себя так, как будто ничего не случилось, и с нами снова сидел наш старый и добрый судовой повар из первой половины рейса.


Глава тридцать четвертая
Последняя

С самого раннего утра мы принялись за работу и начали перетаскивать сокровища: сперва целую милю до берега, а потом три с лишним мили на лодке до "Эспаньолы".
 
Учитывая, что золото весило многие тысячи фунтов, а рабочих рук был мало, все это было достаточно сложной задачей. Правда, трое выживших бунтовщиков так ни разу нас и не побеспокоили. Одного-единственного часового вполне хватило, чтобы мы могли не бояться внезапного нападения, к тому же никто из нас не верил, что эти чудом избежавшие смерти мятежники захотят искушать судьбу и ввяжутся в еще одну драку.

Так что работа двигалась споро. Грэй и Бен Ган управлялись с лодкой, в то время, как остальные складировали сокровища на берегу. Два связанных вместе золотых слитка были почти запредельной ношей для сильного и взрослого мужчины, и, поскольку в качестве грузчика от меня было толку немного, я стал паковать золотые монеты в мешки.

Коллекция Флинта напомнила мне коллекцию Бонса, хотя, конечно, была в сотни раз больше и разнообразней. Я видел монеты испанские и французские, голландские и венецианские, португальские и арабские, и даже немного английских. Дублоны и гульдены, гинеи и луидоры, цехины и таллеры, вест-индийские доллары и муадоры, с лицевой стороны которых смотрели гордые профили королей всего света, странные восточные монеты с удивительными письменами, похожими на следы птичьих лапок, монеты круглые и квадратные, монеты с дырочками посередине для того, чтобы делать из них ожерелья, - все они прошли через мои руки, и это был каторжный труд, и уже ближе к вечеру моя поясница отваливалась, а пальцы распухли.

День за днем продолжался эта работа: каждый вечер часть золота оказывалась на борту "Эспаньолы", но на следующее утро оставшиеся сокровища требовали от нас все того же утомительного труда. Золоту Флинта, казалось, не будет конца, и все эти дни мы ничего не слыхали об уцелевших пиратах.

Наконец - это был уже третий вечер, и мы шли вместе с доктором по одному из горных отрогов рядом с нашей пещерой - до нас вдруг донесся какой-то не очень понятный звук: что-то среднее между волчьим воем и пением. Источник этого звука располагался внизу, в густой лесной чаще.

- О, Боже! - воскликнул доктор. - Да ведь это мятежники!

- Все напились, словно свиньи, - подал голос Джон Сильвер, шедший чуть позади.

Сильверу, кстати, была предоставлена полная свобода, и он, не взирая на всеобщее пренебрежение, считал себя членом нашей команды. Меня поражало, с каким воистину ангельский терпением он сносил нашу холодность и как упорно старался снова втереться в доверие. Но никто (за исключением меня и Бена Гана) не относились к нему лучше, чем к собаке. Бен Ган так и не смог излечиться от суеверного страха перед бывшим своим квартирмейстером, а я был единственным человеком, которому Сильвер сделал хоть что-то хорошее (хотя, в тоже время, я был и единственным свидетелем того, как он замышлял тогда на плато свое очередное - третье по счету - предательство). Все остальные бывшего кока терпеть не могли, так что доктор в тот вечер ответил ему очень холодно:

- Может, и напились, а, может, и обезумели.

- Совершенно с вами согласен, сэр, - закивал Сильвер, - и от себя добавлю, что всем нам глубоко безразлично, что там у них на самом деле приключилось.

- Полагаю, что вы не обидитесь, - усмехнулся доктор, - если я назову вас человеком не слишком добрым, и боюсь, что слова мои вам покажутся странными. Но, Сильвер, запомните, что, если б я точно знал, что причина этого странного пения - лихорадка (а она тоже может вести к сумасшествию), я бы отправился в лагерь мятежников и, рискуя собственной шкурой, оказал бы им медицинскую помощь.

- Еще раз простите, сэр, - покачав головой, промолвил Сильвер, - но вы поступили бы безрассудно и погибли бы ни за грош, вы можете даже не сомневаться. И, поскольку теперь я вновь с вами, то я был бы весьма опечален таким ослаблением нашего войска, не говоря уж о том, скольким я вам обязан, и как расположен к вам лично.  Эти люди внизу не способны держать свое слово. Более того, они просто не понимают, что это такое - дать слово чести, и никогда не поверят тому, что вы его сдержите.

- О, да! - засмеялся доктор. - Лучшего эксперта в вопросах чести, чем вы, Длинный Джон, найти трудно.

Этот донесшийся до нас кусок не то песни, не то воя был одной из последних новостей из вражеского лагеря. Однажды мы услыхали громкий ружейный выстрел: где-то там, на противоположном краю острова они пытались охотиться. Сразу же после этого мы в последний раз обсудили их дальнейшую участь и решили оставить всех троих на Острове Сокровищ. Решение это вызвало вздох облегчения у Грэя и Гана, явно не хотевших опять оказаться с бывшими своими товарищами на одном судне. Мы оставили трем пиратам изрядный запас пуль и пороха, а так же немало соленой козлятины, порошков против малярии, набор плотницких инструментов, несколько бухт канатов, запасной парус и - по категорическому требованию доктора - почти весь наш запас табака.

После этого мы стали готовится к отплытию. Все золото было уже на борту "Эспаньолы", и мы, набрав пресной воды и взяв часть заготовленной Беном провизии на случай каких-нибудь не предвиденных осложнений, подняли якорь и наконец-то отчалили. На флагштоке нашего судна реял тот самый британский флаг, который был поднят капитаном Смоллетом во время бомбардировки.

Все трое мятежников, оказывается, все это время следили за нами и, как только мы стали отчаливать, высыпали на берег. Все трое синхронно бухнулись на колени и, воздымая вверх руки, начали умолять взять их на борт. Наши сердца переполнились жалостью, но выбора не было: мы не могли пойти на риск еще одного мятежа да и поджидавшие их на родине виселицы были очень сомнительной формой милосердия. Доктор, сложив руки рупором, крикнул им об оставленных нами припасах и о том, где они смогут их отыскать. Но они продолжали взывать к нам поименно и умоляли, клянясь всем святым, не оставлять их на острове.

А, когда они поняли, что эти мольбы никакого действия не возымели, кто-то из них (лиц уже было не видно), оглушительно выругавшись, выхватил из-за спины мушкет и выстрелил. Пуля просвистела в нескольких дюймах от головы Длинного Джона и продырявила главный парус.

После этого мы предпочли укрыться за фальшбортом, а, когда я осмелился выглянуть, пиратов на берегу уже не было да и сам этот берег почти растворился в туманной дымке. Ну, а ближе к полудню Остров Сокровищ - к моей неописуемой радости - окончательно скрылся за линией горизонта.

Людей на борту было так мало, что нам всем пришлось потрудиться не покладая рук. Один капитан продолжал лежать на корме, потому что, хотя ему и стало получше, он все так же нуждался в полном покое. Мистер Смоллет приказал нам направить судно в один из портов Испанской Америки для дополнительного набора команды (без нее мы могли б и вообще не добраться домой). До этого промежуточного пункта назначения мы доплыли с немалым трудом: постоянный неблагоприятный ветер и пара крепких штормов вымотали нас до полусмерти.

А, когда "Эспаньола" наконец-то вошла в эту гавань, она была тотчас же окружена бесчисленными лодками туземцев, с которых все эти негры, индейцы и полукровки, улыбаясь от уха до уха, предлагали купить у них фрукты и, словно чайки, ныряли за брошенными в воду монетами. Их веселые смуглые лица, дразнящий аромат бананов и кокосов и ослепительные огни подходившего к самой гавани города составляли такой контраст с нашим блеклым, унылым и залитым кровью Островом Сокровищ, что сквайр и доктор тут же решили сойти на берег и прихватили меня с собой. На берегу они встретили капитана английского военного судна и, приняв его предложение подняться на борт, провели на его фрегате пять-шесть настолько приятных часов, что стояла уже глубокая ночь, когда мы вернулись к себе на "Эспаньолу".

Там нас встретил Бен Ган, который бухнулся сквайру и доктору в ноги и повинился в своем преступлении. Джон Сильвер исчез. Бен позволил ему убежать. Он сам помогал ему забраться в шлюпку и этим якобы спас нас от смерти. Потому что, как клялся отшельник: "мы все бы пошли бы на корм акулам, если бы этот одноногий дьявол и дальше бы плыл вместе с нами". Но и это не все. Длинный Джон убежал не с пустыми руками. Взломав дверь в кормовую пристройку, он похитил мешок с золотыми гинеями, в котором было фунтов четыреста.

И все мы, вздохнув, согласились, что это было довольно умеренной платой за счастье никогда больше не видеть Сильвера.

Ну, а теперь, чтоб, наконец, завершить эту слишком затянувшуюся историю, я сообщу, что мы вскоре наняли несколько новых матросов и возвратились домой, бросив свой якорь в Бристоле именно в тот момент, когда мистер Блэндли уже собирался послать нам судно на выручку. Лишь пять человек из прежней команды сошли в этот день на берег. "Пей и дьявол сожрет тебя наверняка", - правота этой старой пиратской песни в тысячный раз подтвердилась. Хотя по сравнению с другою матросской балладой:

Их в море отправилось семьдесят пять
Но лишь одного я увидел опять.

наши дела обернулись не так уж и плохо. 

Каждый из нас получил свою долю сокровищ и распорядились мы ими по-разному: одни с умом, другие на редкость глупо - как уж кому на роду его было написано. Капитан Смоллет расстался с морем и зажил на берегу джентльменом. Абрахам Грэй выучился на штурмана и теперь является совладельцем великолепного торгового судна. Кроме этого он женился и стал главою многочисленного семейства. Что касается Бена Гана, получившего свою тысячу фунтов, то он прокутил ее за три недели, вернее, за девятнадцать дней, потому что уже на двадцатый день он без гроша в кармане вернулся к сквайру и попросился на службу. Теперь Ган, чего он очень боялся еще на острове, действительно служит у сквайра привратником и стал лучшим другом (как, впрочем, и постоянным предметом насмешек) всех местных детей, а так же солистом церковного хора.

О Сильвере мы ничего больше не слышали. Но я полагаю, что он вскоре встретил свою чернокожую миссис и мирно живет теперь вместе с нею и Капитаном Флинтом где-то в колониях. И это, на мой взгляд, справедливо. Он должен сполна насладиться комфортом на этом свете, потому что его шансы вывернуться на том, прямо скажем, сомнительны.

Серебро и оружие по-прежнему остаются на Острове Сокровищ там, где их закопал старый Флинт. Для меня они там остаются навечно. Никакие посулы и никакие угрозы не заставят меня снова ступить на эту проклятую Богом землю. И самые мои страшные ночные кошмары - когда я вдруг снова слышу неутихающий грохот прибоя и пронзительный голосок Капитана Флинта: "Твоя доля - два фар-р-ртинга! Твоя доля - два фар-р-ртинга! Полный впер-ред! Суши весла!".