"Храм в городе - это пророк, говорящий о вечности..."
о. Александр Мень
Некогда люди, объединясь на почве соперничества с Богом, надумали соорудить башню до самых небес. Бог затеянную башню разрушил, а её заносчивых строителей разметал по земле, наделив различными языками, так что они перестали понимать друг друга.
О разрушении башни, получившей имя Вавилонской, рассказано в Библии. И рассказано сразу же вслед за повествованием о потопе. Вот в каком ряду оказалось это событие!
Но с какой стати вспоминать сейчас о башне? Какое она, давно разрушенная и позабытая, имеет отношение к нашей нынешней жизни?
Да, башни той, разумеется, нет, но стремление соперничать с Богом осталось: пустило корни в нашем сознании, привольно раскинуло в нём свою неукротимо шелестящую крону. И символы длящегося соперничества с Богом продолжают возникать, нацеливаясь в небо. Так что мода на башни вовсе не прошла, не выветрилась, не иссякла.
Одну из таких башен в не так далёкое от нас время решили возвести и в самом центре Москвы, назвав её Дворцом Советов. Приступая к делу, взорвали Храм. Храм Христа Спасителя. Башня должна была выситься не рядом с Храмом, не возле него, а вместо него. Именно на развалинах символа России решено было возвести новый символ.
Храмы всегда мешают возведению башен, они всегда оказываются у них на пути. Башни не переносят соседства с Храмами. Башни отвергают Храмы. В этом они непреклонны и неумолимы. Храмы бесстрашны и неподкупны, даже и превращённые в пыль, в осколки и щебень.
Храм, взорванный ради башни, приговорил башню. Он приговорил её, ещё только замысленную. По замыслу архитекторов она должна была стать в то время самым высоким зданием в мире, выше Эйфелевой башни, увенчанным каменной 100-метровой фигурой вождя, один только указательный палец которого обещал быть размером в 4 метра. Строя фундамент башни, в грунт вогнали тысячи тонн нержавеющей стали, десятки тонн цементного раствора. Частично собранный каркас достигал высоты 10-ти этажного дома. Но приговорённая башня не состоялась. В 1941 году с началом войны строительство было прекращено, металлические конструкции демонтированы, использованы для военных целей. Осталась лишь гигантская дыра в самой сердцевине Москвы, в её грудной клетке, где сердце уже не стучало.
Дыру залили водой. Вместо дерзко пронзающей небо башни Дворца Советов столица получила ушедший по шею в землю огромный плавательный бассейн. Вместо застящего солнце каменного идола её украсили пышные кудри неиссякающего пара, точно над непрестанно кипящим котлом. Бассейн нельзя было ни с чем спутать. Нельзя было пройти мимо, не заметив его. Курящееся око преисподней было у всех на виду. Не просто зияние на распластанной карте Москвы, но полюс человеческой гордыни. И её посрамление, прилюдное и наглядное. Излишняя влага, испаряемая этим чудищем, портила картины музея на Волхонке и жизнь соседних кварталов.
А мы беспечно плескались в этом позоре, думая, что добавляем себе здоровья. Резвясь, мы погружались с головой в эту воду и радостно выныривали из неё. Это вовсе не было крещением. Это было отзвуком дотянувшегося и до нас вселенского потопа, его предостерегающим эхом. Это было близким предвестьем другой воды - воды загубленных рек и отравленной совести, воды, поражённой радиацией, - колыбели, грозящей обернуться катастрофой.
Век, в котором нам выпало жить, оказался не только веком кровавых безумств, но в своей кровавости и безумстве он оказался ещё и веком Откровения (Апокалипсиса), веком оголения сути и предельного обнажения зла. Под свист пуль и разрывы снарядов ушёл двадцатый век, завершая собой тысячелетие. Но тысячелетие завершилось и восстановлением Храма, именно Храма Христа Спасителя.
Через потоп и разрушение башни человечество опять шло к Храму.
Случайно ли, что спор башни с Храмом оказался перенесённым в Россию? Он оказался занесённым в неё как вирус, переметнувшийся сюда словно пожар. Храм или башня?
В Москве, на Волхонке, в этой крохотной точке вселенского пространства, сошлись, столкнувшись лбами, все обоюдные непримиримости и кричащие противоположности века: свет и тьма, добро и зло. Здесь встретились и сомкнулись вина и расплата, ослепление и покаяние. Мы ушли от Храма, чтобы вернуться к нему. Так и не став центром мира - третьим Римом, мы оказались Армагеддоном - местом решающей битвы башни с Храмом, земных надменных властителей с Богом, грешного человека с собственной совестью. Мы ощутили на себе дыхание бездны. Бездна аукнулась в нас самих.
Для чего вообще возводятся Храмы? Почему они рушатся под ударами неприятельского меча, под напором огня или взрывчатки? И для чего они упрямо восстают вновь, от земли к Небу?
Возрождающийся Храм - это прорастающее в душе зерно добра.
Иудеи, возвратясь из вавилонского плена, менее ли нас были обездолены? Но они первым делом принялись за восстановление разрушенного Иерусалимского храма, хотя и там, надо думать, не обошлось без ропщущих и сомневающихся.
Мы теперь тоже возвращаемся из плена. Только в плену мы побывали у самих себя, в плену у темени, потаённо сидящей в каждом из нас.
Но почему всё-таки Храмы гибнут?
Не потому ли, что они всегда и оказываются на пути споро шагающего по миру зла? Но первыми на пути зла оказываются наши души. Они-то и падают первыми. Храмы же вслед за ними. Души падают на колени. Храмы - плашмя и навзничь. Храмы расплачиваются за нас. Мы расплачиваемся ими за собственную коленопреклонённость, за слепоту, за паутину в мыслях, за пустоту в беспамятных сердцах.
Восстановление же идёт в обратном порядке: от Храмов - к душам. Так что возрождение Храма - это залог воскрешения наших душ.
Что же мы готовы сегодня отдать Богу? Чем согласны поделиться с Ним? Отдаём ли мы Ему лишнее? Делимся ли с Ним избыточным? И, главное, зачем отдаём? Надеемся откупиться от Бога или пытаемся Его задобрить? Или же просто распахиваем перед Ним вовсю ширь собственное сердце, устраняя с пути последнюю, разделяющую нас с Ним преграду - отдаём Ему вовсе не лишнее, но то последнее, что вообще можно отъять у себя?
Храм Христа Спасителя строился в России на народные деньги. На народные же деньги он и возродился теперь. Правда, деньги теперь совсем другие. Но всё тем же остаётся извечный вопрос: ради чего мы живём? Кого выбираем себе в пастыри? Кому служим? И что для нас важнее: душа или желудок?
Что означало для нас разрушение главного Храма столицы - Храма Христа Спасителя? Именно Храма Христа Спасителя? Если живой Храм - это пророк, то Храм убиенный - пророчество. Пророчество - предостережение.
Семь с лишним десятилетий мы жили во власти тьмы, без Храма и вне Храма. И вот на рубеже двух веков и тысячелетий Храм возрождён. На том самом месте, где и стоял. Возрождён в былом его величии и блеске. Тогда, в 19-ом веке, он был возведён в честь победы над Наполеоном, как знак победы над врагом внешним, зримым и очевидным. Теперь - как предвестье победы над врагом внутренним, затаившемся в каждом из нас - над слепотой и безверием. Тогда Храм возводился как символ единения народа и власти. Теперь - как наше запоздалое покаяние, совместно возносимое к Богу. В покаянии мы возрождаем рухнувший мост между землёю и Небом. Мы создаём этот мост в самих себе. Мы сами становимся этим мостом. Мы должны им стать. Не смеем не стать им. Ведь это, возможно, наш последний шанс, последний для России, для всего мира, для человечества.
От возрождённого некогда и вновь разрушенного Иерусалимского храма осталась лишь одна стена - Стена плача. Утрата Храма обернулась плачем целого народа, рассеянного по миру.
Вот и мы теперь развеяны по всему свету, бесприютные пасынки единой недавно страны.
С надеждой взираем мы на возрождённый Храм. Согласится ли Бог низойти в эти стены? Захочет ли Он, изгнанный оттуда, низойти в них ещё раз? Это зависит от нас, только от нас самих…