Пятая глава одна из трех глав про быт пиджаков
Ершова в полку определили жить в ужасное гарнизонное общежитие номер три. Это был просто притон. Какое-то гетто для социально декретированных групп населения. Если кто-то хотел побывать на самом дне общества то ему стоило бы там пожить какое-то время. Общежитие номер два было гораздо приличнее, но предназначалось оно исключительно для семейных (и это было сделано правильно), а общежитие номер один, как, оказывается, была та самая гостиница, где Сергей провел свою первую ночь в гарнизоне.
В общежитии номер 3 ему дали комнату с соседом, в блоке из четырех спальных помещений с общей кухней и вонючим разбитым туалетом, который часто забивался и протекал. При этом дерьмо через верх лилось из единственного желтого от времени треснутого унитаза без крышки, вытекая тошнотворной жижей по полу прямо в общий коридор. Приходившие на вызов усталые и вечно пьяные сантехники во всем обвиняли не старую канализацию, а нерадивых обитателей блока, грозя им карами небесными, за то, что они кидали в унитаз то тряпки, то трусы с майками, то какие-то пакеты, то даже мусор, перекрывавший отток в по гнилым чугунным трубам. Душ в блоке давно не работал, по рассказам соседей он был сломан еще в конце восьмидесятых при Горбачеве, а душевая комната была до верху заставлена пыльной грудой какого-то строительного мусора, который стоял на учете и его никто не собирался выбрасывать.
Офицерское общежитие представляло собой трехэтажное кирпичное здание на окраине военного городка расположенное недалеко от первого парадного КПП дивизии. Снаружи вполне себе приличное, оно внутри имело страшно неприглядный вид, - обшарпанные, изрисованные пошлыми рисунками и матерными словами стены, полутемные лишенные света коридоры (процветало воровство лампочек, которые, кстати, как правило, покупали сами проживающие, а лампочки, выделяемые гарнизонной КЭЧ не доходили до общежития, они воровались его персоналом, считавшим их необоснованно своим законным дополнением к неприлично низкой заработной плате). Нормой для общаги были разбитые двери, вечная не вымываемая грязь, заклеенные скотчем расколотые стекла коридорных окон и не открывающиеся перекошенные рамы с облезлой краской. На весь второй этаж, почти на тридцать жилых комнат, одна из которых досталась Сергею, был всего один с грехом пополам работающий душ, да и то в другом конце коридора, правда только с холодной водой. Труба с горячей водой была заварена намертво как будто бы для наказания обитателей общежития (что бы жизнь медом не казалась), а труба с холодной при открытии крана как-то уж очень подозрительно тряслась и дребезжала, словно еще чуть-чуть и они отвалится напрочь, и в общежитии произойдет очередная сантехническая катастрофа. Душевая комната не закрывалась, советская разноцветная кафельная плитка с ее стен местами облетела, как желтые листья с осенних деревьев, обнажив черными пятнами ветхое бетонное покрытие, где уже поселился грибок, а слив постоянно чем-то забивался. Так как горячей воды не было, то проживавшие сами офицеры грели себе воду в кастрюлях на кухонных плитах, что бы хоть как-то помыться и побриться. По субботам в гарнизоне работала вполне себе приличная офицерская баня, где можно было помыться по-человечески, при условии, что ты не попал в этот день в какой-нибудь наряд или караул. Вечером общежитие населенном преимущественно дискриминируемыми группами: офицерами двухгодичниками и контрактниками сверхсрочниками бывали, пьянки, и драки с обязательным мордобоем, которые администрация общежития как не старалась предотвратить не могла. Для восстановления конституционного порядка в общаге дежурные нередко вызывали военную комендатуру, которая разгоняла дерущихся и пьянствующих как несанкционированных демонстрантов, при этом резиновыми дубинками успокаивая особо буйных. Иных даже сажали на гарнизонную гауптвахту, арестовывали, но это не помогало, сатанинский культ Бахуса процветал в общаге и требовал регулярных обрядов и жертвоприношений. И ни как даже с неоднократным привлечением представителей православной церкви освещавших вертеп, оттуда не выводился. Точно так же оттуда не выводились наглые тараканы не прятавшиеся от людей даже днем, они развелись там огромных количествах и чувствовали себя вполне вольготно
Холостые контрактники, проживавшие в общаге, в большинстве своем были убежденные не кодированные алкоголики, не нашедшие себя в гражданской жизни, а тут вообще лишенные всякого контроля своих родных и близких. Они словно сорвавшись с цепи, пили водку,как ужаленные, не останавливаясь пока не заканчивалось выданное им денежное довольствие. Всю ночь после получения зарплаты и примерно еще неделю они кутили, не ходили на службу, а дальше их скромные средства заканчивались, как заканчивается однажды все хорошее. И они снова начинали служить. В в их комнатах напомнивших скорее уголовные притоны или малины, во время запоя гремела громкая музыка, шансон, слышался звон стеклотары, вульгарный женский смех, крики, сладострастные стоны под скрип кроватей, топанье каких-то людей, а уже к ночи кто-то начинал выяснять сложные межличностные или межнациональные отношения. Как правило до политики и философии не доходило. Среди контрактников встречались даже бывшие уголовники, каким-то путем призванные на военную службу, но зачастую это все же это были жители окрестных сел, потерявшие в лихую годину работу и не нашедшие ничего лучшего как отправится в армию. Протрезвев и потратившись контрактники начинали занимать деньги на житье, всюду у кого только могли, в том числе и у соседей пиджаков.
Холостые пиджаки или приехавшие служить без семей кадровые офицеры так же по вечерам нередко собирались в у себя в комнатах общаги в компаниях по интересам и пили опостылевшую водку, все - что бы хоть как то разогнать тоску и скрасить до безобразия серые армейские будни, представлявшие из себя нескончаемую череду построений, разводов, и нарядов. Пиджаки, эти несчастные люди насильно, против собственной воли загнанные в армию гражданским долгом, откровенно тяготились военной службы, воспринимали ее как что-то чуждое, противное собственному существу. Лишь немногим она оказывалась по душе. Вот так нередко и соседи контрактников, офицеры по призыву, прибегали к дешевому транквилизатору добровольно алкоголизируясь и деградируя. Этому способствовало и то, что они часто подвергались унижениям со стороны старших кадровых офицеров. Те откровенно презирали двухгодичников, относились к ним не справедливо, свысока, считали их основной проблемой современной армии, такой же, как нерадивый и тупой солдат. И те были рады забыться свободным вечером за бутылочкой водки или дешевого самогона в тесном кругу таких же, как они несчастных страдальцев. К общежитию как жадные вампиры кровопийцы тут и там примыкали коммерческие ларьки, где в любое время суток можно было приобрести дешевый алкоголь или даже местный самогон из-под прилавка. Периодически ларьки убирали по приказу комдива, но как сорная трава они вырастали снова и снова распространяя алкогольную заразу.
Поселившись Ершов, сразу познакомился со своим соседом по комнате, тоже двухгодичником, выпускником Казанского строительного института, а теперь командиром минометного взвода одного из мотострелковых полков 25 дивизии Женей Волковым. Этот Женя уже отслужил полгода, пообтерся в военной среде, чем вызвал белую зависть у еще немного растерянного Сергея (уже остается служить полтора года, а не два как ему), и в целом вполне смог адаптироваться к армейским невзгодам. Он дал Ершову несколько дельных советов, касательно службы, во-первых, сказал Женя, надо держать с солдатами дистанцию, не позволять им обращаться с тобой «на ты», фамильярничать. Нельзя никогда забывать, что ты прежде всего офицер. Солдат даже самый наизамечательный, он всегда остается только солдатом. Это сначала трудно бывает понять, но увы это так. Солдат по своему служебному положению в военной иерархии вынужден выживать в тяжелых для него армейских условиях, и в силу этого всегда имеет свои вполне определенные этим положением цели. Его эксплуатируют как раба бесплатно, круглосуточно, насильно заставляют работать, поэтому лично он не заинтересован в результатах своего нелегкого труда, если ему за это ничего не грозит: наказание или поощрение, (если представится возможность избежать наказания и получить за так поощрение) солдат ничего делать не будет. Так зеленый крокодил даже самый хороший, он все равно остается лишь крокодилом и при случае прихватит вас за какое-нибудь мягкое и вкусное место, если вы расслабитесь и потеряете бдительность рядом с ним. У командира много способов заинтересовать, то есть заставить трудиться солдата, физическое насилие, моральное давление, очередные и внеочередные отпуска, увольнительные, наряды, шантаж, письма домой, раннее увольнение и так далее. Кадровый офицер все это прекрасно знает, так как он сам пережил все это в военном училище или на «срочке», на своей шкуре, а пиджак нет. Откуда ему знать, этому в институтах не учат. Он не знает слабых мест солдата, не знает, как его заставить целиком подчиниться себе. А находящийся в экстремальных условиях военной службы солдат предельно чуток, как тонко настроенный на определенную волну прибор, он чувствует слабину человека, захватывает себе права и свободы, если ему это позволяет добродушный или слабый офицер, все больше и больше расслабляясь в отношениях с ним. Нельзя не на ииг забывать, что солдат это солдат. Это не плохо, не хорошо, но так случилось, а ты офицер и долден строго исполнять свои обязанности. Ведь отвоеванные те самые территории, которые так просто как достались подчиненному по твоей наивной душевной доброте, солдат назад уже так просто не отдает, не уступает захваченное, бессовестно считает его законно своим. Дал палец, откусит руку, раз пожалел, не наказал за провинность, на следующий раз получает наказание и уже возмущен, как так? Это же можно. Это было. Это мое.
Солдаты, в принципе не считают пиджаков настоящими офицерами и военными, утверждая, что офицерские звания они получили несправедливо, на гнилом основании того,что учились в каком-то там сраном институте. А что вы не учились? Вам кто мешал? Пока вы пили пиво и технарь и ПТУ прогуливали, студент как проклятый учился, сессии сдавал, подрабатывал как мог, что бы жить на нищннскую стипендию. Если в армию после ВУЗа попал, то это уж точно не блатной, все блатные кого их мамы и папы за деньги и связи в институты засунули в армию не пошли, пошли самые, что ни на есть такие же как вы солдаты - простые ребята, только офицерские погоны они своим трудом заработали.
А у солдат пиджаки офицеры липовые именно потому, что солдатской службы они увы не знали, лямки не тянули, не знали жестокой дедовщины, казарм, портянок, тяжелого труда, бесконечных построений, зубными щетками очко в толчке не драили, лосей им не пробивали, ништяки для дембелей они не рожали, на полигонах не мерзли, Они пиджаки для рядовых похожи на про шланговавшего от службы «прошаренного хитрожопого» срочника, который весь срок службы «тихарился» где-нибудь в госпитале или при штабе, в тепле и сытости и не заслужено получил звездочки на погоны. Обидно солдату, досадно. Особенно глупому и не далекому, что знание - это сила. И получается по этой логике кто такой этот пиджак, не знавший всего того, что прошел солдат за свою нелегкую полную бед и страданий военную службу? И имеет ли он право нагло командовать солдатом?
Вот кадровые офицеры в отличие от пиджаков, прожили как минимум два года в казарме, дедовщина в военных училищах нередко даже жестче, чем у срочников, физические нагрузки на порядок больше. И они как и солдаты несли точно такую же нелегкую службу курсантами, носили кирзовые сапоги, мотали портянки, мерзли на построениях и полигонах, не спали сутками в нарядах, караулах, бегали в самоволку. Пиджак получал свои офицерские погоны, по их мнению, просто так, не за что, и зачастую не признавался солдатами за настоящего офицера, каким, несомненно был офицер кадровый, поэтому наиболее наглые из срочников постоянно и иногда не безуспешно пытались поставить такого вот не кадрового, а пртзванного командира взвода «на место». Мол, кто ты такой, что бы мною командовать, нахально переходили в общении с ним «на ты», хамили им, дерзили, игнорировали приказы, не слушались, даже пугали, провоцировали. Встречались и среди солдат такие, которые, остро чувствовали слабость человека и быстро подминали такого офицерика под себя. Выглядело со стороны это крайне неприглядно, подобное панибратство, тыканье, убивали остатки уважения у кадровых офицеров к подобному коллеге пиджаку, на нем как на командире подразделения ставился жирный крест, его все презирали, даже сами солдаты, и старшие командиры относились к нему как к пустому месту, как к самому последнему солдату. Что бы утвердить себя в офицерском звании от пиджака требовалось твердость и нередко даже мужество, нужно было ставить на место зарвавшихся подчиненных, давать отпор командирам и начальникам, постоянно исподволь испытывавшим тебя на прочность. Волков подчинил себе бойцов, не применяя физическую силу, он построил свой минометный взвод, и просто и доходчиво объяснил своим бойцам, что ему плевать, что те о нем думают, имеет ли он право или нет, командовать ими. Это не их собачье дело, - сказал он. Ему погоны дало ему Министерство Обороны, потому что так оно посчитало нужным. Оно нуждалось в нем как в офицере. И это же Министерство Обороны, как и их самих, призвало его Волкова на военную службу, хотя он лично этого и не хотел, Оно поставило его на должность, командовать ими. И теперь хотят они этого или нет, но он будет командовать ими и требовать от них беспрекословного подчинения себе. А если они не будут подчиняться ему, то их ждет губа, арест, трибунал, внеочередные наряды, запрет на выход в городок, куча проблем и все такое. И если они не хотят испортить себе жизнь, то им лучше подчиниться ему, ему плевать на их мнение о нем, они могут засунуть его себе в … и поглубже.
Он не собирается их стричь как овец, вымогать у них деньги, требовать услуг - все будет по уставу. Служба на два года это его работа и он будет ее выполнять как бы то не было. Нравится ему эта работа или нет.
Так Волков убедил самых наглых и борзых дембелей, что испортит им жизнь и оставшийся им срок службы превратиться для них в сущий ад. Комбат Волкова поддержал, сказав дембелям, какой бы то ни было, но Женя офицер, брат другим офицерам по крови и те за него всех дембелей батареи просто порвут.
Так как сделал Женя, так могли к сожалению, далеко не все пиджаки. Хотя были и другие случаи, например угодивший взводником в разведроту выпускник института физкультуры некто Игорь Качемазов, построив мятежное неуправляемое подразделение, предложил своим солдатам спарринг один на один с каждым кто сомневается в его праве командовать взводом. А после того как он легко уложил двух наиболее наглых бойцов-дагестанцев в нокдаун причем каждого за пару секунд быстротечной схватки, его взвод стал буквально шелковым, и очень даже легко управляемым. И когда Игорь входил в расположение своей роты в казарму, то дневальный так истошно вопил в восторге: «дежурный по роте на выход», что силе крика мог позавидовать даже командир полка, ведь с такой силой дневальный не кричал ему команду смирно. Так дневальный не кричал, даже когда даже в подразделение появлялись свирепый кадровый ротный . Все приказы Качемазова сказанные им исключительно тихим спокойным голосом выполнялись с космической скоростью и шелковые солдаты его взвода даже гордились своим командиром и тем, что они ему подчиняются, демонстрируя всем, что это теперь их почетная привилегия и удача иметь такого крутого командира взвода. Потом в Грозном, Игорь Качемасов погибнет, прикрывая отход попавшей в засаду роты Лаврентьева, и станет посмертно героем России.
Были и пиджаки, которые даже позорно выпивали водку со своими солдатами в порыве панибратства, рассчитывая таким образом наладить отношения с бойцами своего подразделения, после чего они полностью утрачивали остатки уважения своих же подчиненных. Это была та условная черта, за которую падал офицер, навсегда теряя всякую возможность управлять вверенным ему подразделением. Как правило, солдаты прощупывают пиджака, сначала как бы случайно обратятся к нему «на ты», смотрят за реакцией: откликнулся, не сделал замечание, тогда можно продолжать, обращаться уже не по имени отчеству, а просто по имени и так далее, все больше и больше уравнивая себя с таким горе-офицером. Потом можно что-то сказать такому взводнику типа: «принеси мне это…». Выполнил, принес, и все, конец тебе. Неуважение и неподчинение продвигаются маленькими шагами, как сейчас пишут расширяя границы окна «овертона», и если ты делаешь вид, что их не слышишь и не видишь эту наглость и фамильярность, то игнорируя ее, ты как бы уступаешь свое право солдату, расширяющему границы своей вседозволенности и неподчинения. Поэтому надо чутко реагировать на все подобные вещи, сразу их жестко пресекать. А если, например вдруг дембель, или наглые солдаты предложат тебе скажем, подраться с одним из них, так сказать без погон, и ты чувствуешь, что сил у тебя не хватит, не надо пускаться на дешевую замануху, вопреки разуму, тут помни: на любого сильного всегда найдется кто-то ловчее и посильнее физически, тут не в этом дело, не в физической силе. Тут нужно уметь грамотно и гордо отказаться от дешевого развода, но одновременно показать, что ты не боишься драки, и за тобой стоишь не один ты сам, а весь офицерский корпус, и наезжают они с таким предложением именно не на него своего взводника, а на всех офицеров. Нет, ты не прячешься за спины других, но сейчас все они и он взводник и его наглые солдаты служат в армии, и поэтому связаны они служебными отношениями и строгим уставным порядком, который следует выполнять всем. А основа этого порядка подчинение командиру, которого по боевому уставу командир обязан добиваться от своих подчиненных даже с применением оружия. Ходила такая забавная история, как в конце восьмидесятых, где-то на крайнем севере в маленькой части, несущей боевое дежурство по раннему обнаружению пуска в сторону России с территории вражеской Америки ядерных ракет, один солдат нагло уклонялся от несения боевого дежурства по причине того, что он не хочет этого. Ну не хочет и все. И как не пытался несчастный командир части то заставить бойца нести дежурство, то перевести его с своей части в другую, из-за того, что личного состава и так для несения нарядов и дежурств не хватало, у него ни чего не получалось. В конце концов, отчаявшийся командир, когда этот обозревший солдат в очередной раз нарушил все правила несения, замечу, боевого дежурства, написал письменный приказ по части и собственноручно застрелил своего наглого солдата.
В целом для службы не важно кто кого физически сильнее, это даже хорошо, что подчиненный физически сильнее своего командира. Здесь важную роль играет другое, а именно то, что у командира есть специальное высшее образование и воинское звание, дающие, ему право командовать, а у солдата в свою очередь есть обязанность подчиняться. И они, то есть солдаты не могут диктовать командиру свои правила, если будет так, то вся армия вмиг разрушиться, как разбежалась с фронта разваленная большевиками изнутри царская армия. Безумие избирать командиров полков и батальонов, рот и взводов.
И это «дешевые понты», глупость, так вести себя солдатам, предлагая взводнику-ботану подраться в заранее с более сильным противником, спортсменом. Это такая ловушка для «тупых», подрался, побили – всеобщее посмешище, отказался – и ты трус. За само такое предложения надо своих бойцов жестоко наказывать и не стесняясь привлекать для этого ротного, комбата. Солдаты таким предложением сами лезут в тупик, провоцируют офицера, не оставляют ему никакого выбора. Но само это предложение уже есть крайняя наглость, по своей сути оскорбление офицера. Не надо никогда вставать на одну ступень с бойцами, покупаться на такие их дешевые вызовы, или потом на обвинения в стукачестве, когда вы сообщите своим командирам о случившемся, так если вы, например, скажете о ЧП в своем взводе ротному. Какое, на хрен стукачество? – должны ответить вы своим солдатам:
- Кто вы такие, что бы мне это предъявлять, вы кто? А кто я? Видите сюда, смотрите внимательно! Видите, звезды на погонах. Нет у вас их, сначала не получите их, а потом выступайте. А пока заткнитесь и выполняйте мои приказы, иначе сгною, жизнь испорчу, все сделаю что вы меня слушались, до командира полка дойду, всех нахалов на губу посажу. Почему я а не вы? Да потому что пока вы пиво в ПТУ с друзьями по подворотням пили, девок на дискотеках щупали и занятия прогуливали, я в институте вкалывал, учился как проклятый, по ночам конспекты зубрил и подрабатывал еще, как мог, что бы жрать что было. А вам кто мешал, кто? Сами не захотели! Не смогли, ума в институт поступить не хватило, ваши проблемы, я свои решил, у меня вон на погонах вон что, офицерские звезды. И эти звезды мое заработанное право, выстраданное, если хотите. И я вам его не уступлю, будь вы хоть в сто раз сильнее меня, вы мои подчиненные, никаких ты и только по имени отчеству, я вам не дружок, собутыльник, я ваш командир. Не нравиться идите к ротному или комбату, идите, проситесь в другое подразделение, а здесь я ваш закон, ваш порядок, ваш устав, все решаю я!
Большинство двухгодичников собирались по вечерам в тесных компаниях и, ругая армию, пили водку. Они бесконечно жаловались на несправедливость к ним жизни, на своих командиров то и дело ставящих их в бесконечные наряды и патрули. Да и правда пиджаками в дивизии командование затыкало все дыры. Кадровые больше занимались боевой подготовкой личного состава. Ершова вся эта обстановка, бесконечного нытья быстро надоела и на следующей недели, он ушел с общежития жить на съемную квартиру.
Вторая причина того, что он так скоро сбежал с общежития, явилось, то, что в первый же вечер, он неожиданно столкнулся с таким явлением как «рэкет». По-другому то, что произошло с ним, не назовешь. Когда они с соседями такими же пиджаками собрались отмечать вливание Сергея в тесный коллектив офицеров двухгодичников, то и произошло это страшное неожиданное происшествие.
Их собралось за столом человек восемь, и они пили купленную Сергеем водку, и ели вкусную жаренную картошку. Среди офицеров был парень, которого звали Павел Агиев, он был кадровый офицер, правда, вышедший из пиджаков, отслужив два года в далекой Борзе, это Забайкальский военный округ, Паша подписал контракт на целых пять. Выпускник Самарского сельскохозяйственного института, он решил остаться в армии, но перевелся в округ потеплее и ближе к родному дому. О его службе в далекой и холодной Борзе все слушали, открыв рты от удивления. Там оказывается, нередко зимой офицерские дома не топили, и жители обогревались, как могли, местные вполне могли поймать и избить ради денег, и вообще жизнь на этих задворках империи была суровой и тяжелой в силу удаленности и особенностей природы.
В самый разгар баек в дверь комнаты, где были офицеры постучали. Кто-то из ребят открыл дверь. В комнату вошли трое крепких парней, и главный из них с виду накачанный амбал хриплым голосом нагло поприветствовал сидевших за столом офицеров:
-Здоровечка ребятишки! –
В возникшей в тесной общаговской комнатушке гробовой тишине, качек деловито прошел к столу и сел за него без всякого разрешения со-стороны хозяев, тут же налил себе водки в первый попавшийся ему под руку стакан и выпел примерно четвертинку его.
-Кто это? – шепотом спросил Сергей у Волкова.
-Тайсон, - так же шепотом ответил тот:
-Местный смотрящий.
Тайсон деловито отломил от куска хлеба лежавшего на столе небольшой кусочек и не спеша закусил им, нагло в упор, рассматривая сидящих. Каждый из встречавшихся с ним взглядами офицеров отводил глаза, как бы уступая в поединке, убедившись в подобного рода превосходстве и дожевав свой кусочек хлеба Тайсон начал свой разговор. Говорил он медленно, как будто подбирая нужные слова, делая необходимые паузы, выделяя одни фразы интонацией, периодически обращаясь не конкретно к кому-то из присутствовавших, а ко всем сразу с вопросами, на которые под дружное молчание хозяев праздника сам и отвечал.
Суть его разговора сводилась к тому, что он родился и вырос в Энске, и в Москву или Казань не уехал. По его мнению, везде и всюду есть люди, которые смотрят за порядком, и в нашей стране после распада Союза это давно уж как не милиция. В Энске полно криминала, в Энске есть много воров и даже убийцы, через городок с Востока в Европу даже везут наркоту. Какие-то влиятельные люди, у которых много власти и денег, попросили его Тайсона смотреть за этим военным городком, и теперь он тут с их благословения стал смотрящим, главным и с ним считаются как с авторитетом все, и мэр, и глава администрации, и даже начальник местной милиции. Кое-кто из сидевших за столом офицеров даже кивал слушая этого отморозка. Ершов понимал, что этот самый Тайсон их просто напросто разводит, несет откровенную чушь, но видя как молча и смиренно слушают эту чушь его товарищи, вместо того что бы послать на три буквы непрошенного гостя, тоже молчал. ожидая что же будет дальше. Все же за Тайсоном ощущалась какая-то сила, не только в виде двух молчаливых крепышей стоявших у дверей с суровыми хмурыми лицами, не выражавшими ни каких эмоций, так словно они были ожившие статуи каждая начисто лишенная человеческой души. Наверное, за ними были какие-то местные гопники сплоченные в компанию еще в школе или ПТУ. уже сидевшие, промышлявшие чем-то мелким, а вот теперь нашедшие себе еще криминальный бизнес в виде развода лохов. Свой недолгий рассказ Тайсон завершил, сложным логическим переходом к делу, которого Ершов не смог уловить сразу с удивлением узнав, что за жизнь в Эске и в этом общежитии он теперь должен платить Тайсону, небольшую сумму денег ежемесячно как дань. Далее последовал рассказ о многочисленных бонусах которые должны были бы ждать исправного налогоплательщика, покровительство бандитского мира Энска, решение любых проблем даже с военным начальством.
-Не первый раз уже это все слышу, - шепнул Ершову Волков:
-Как-то пару месяцев попадал на него.
Из-за стола вдруг стал Паша, глядя ненавидящим взглядом на Тайсона он бесстрашно указав гостю на дверь:
-А не пошел бы ты! –
Тайсон словно бы ждал такой реакции, не встал, не разозлился и лишь пожал своими широкими плечами:
-А ты брат такой смелый, а ты ходить тут по улицам не боишься после этих слов. Я бы лично на тебя после этого и копейки бы не поставил! –
-А я не лошадь, что бы ты на меня ставил, - гордо ответил офицер.
-Тогда садись, с тобой все ясно, а что другие? – бандит обвел всех недобрым взглядом:
-Чего молчите? Не хотите платить, так и скажите! –
Но остальные, в том числе и Ершов молчали и боялись.
-Что значит так, молчание знак согласия? – улыбнулся Тайсон и встал из-за стола:
-Хорошо, тогда в день получки или я сам, или кто-то из моих ребят (он кивнул в сторону стоявших у дверей) зайдут к вам сюда за деньгами.
-А ты. - сказал он Паше: -лучше переводись отсюда пока жив!-
После ухода наглых рэкетиров вечер был полностью испорчен, скомкан, дружеской беседы больше не получалось. Обиженный на всех товарищей за их жалкую трусость Паша, даже не не с кем попрощавшись демонстративно ушел, Волков сильно переживал из-за случившегося, а Ершов впервые задумался о съемной квартире. Общежитие показалось ему небезопасным местом для проживания. В ту же ночь подрались соседи контрактники, два молодых и здоровых парня, они не поделили страшную как смерть пропитую ****овитого вида девицу и ночью, напившись вусмерть, принялись драться из-за нее, не абы как, а как благородные люди, на кухонных ножах. Девица, издавая жуткие вопли, билась в дверь комнаты пытаясь пробраться к бедным двухгодичникам, но ей, конечно же, никто благоразумно дверь не открыл. Наоборот перепуганные Ершов и Зайцев подперли входную дверь своей комнатенки столом, на случай если ее будут выбивать. А когда через час наконец-то прибыла сонная комендатура и озлобленная на весь мир милиция, то из залитого кровью коридора, милиционеры вытащили девицу, уже мертвую, и двух порезанных контрактников, истыкавших друг друга ножами. Свою подругу они убили попутно, но не случайно, прирезали ее за то, что пыталась от них бежать, удар ножом пришелся ей прямехонько в сонную артерию и струя алой крови, хлеставшая со слов очевидцев, (один из соседей догадался подглядывать за дракой в замочную скважину) как из брандспойта и залила весь коридор. Ершов обратил внимание, что явственно пахло свежей кровью. На их входной двери отпечатался след окровавленной руки жертвы.
-Лучше уж дерьмо, - усмехнулся Волков. На девицу всем было плевать. Сама виновата.
-Ночь испорчена, а мне завтра в караул, – подвел итог всему Женя. Скалькулировав угрозы, затраты и возможные потери прагматичный Ершов окончательно решил съехать на съемную квартиру. Прожить два года в общежитии больше напоминавшем притон, он не хотел.