Кто тырил деньги? На самом деле, кто? У кого рыло по локти в пуху?
Старшей – не поверили. Поверили младшей Лиле, которая отплясывала камаринскую на втором пиршестве вранья, когда мать созванивалась с сёстрами. Коллегиально решили, выпереть Лизку на Кавказ на переплавку и перековку. Как воровку. И пришпандорить к пути истинному так, как это умеют горцы Северного Кавказа, не запятнавшие честь и совесть ни на войне, ни в оккупации. Строго. А к кому из сестёр? – к Инне в Майкоп, у неё малявка, присмотр нужен. Правда, у младшей из четырёх сестёр личная жизнь наклёвывается, сожитель в доме, не муж, да квартира однушка, но в тесноте, – не в обиде, на кухне – не в постели с Евой Браун! В подвале места и того меньше было, уместились же! Несколько лет в нём прожили!
Седьмой класс, четырнадцать лет, Лиза не поездом тыгыдычет – на самолёте летит. Сама. Ликовать бы, глядя на землю с небес. Только нет ни упоения, ни услады. Ей грозит учиться в Автономной Адыгейской Области среди адыгов, армян, курдов, черкесов, татар, лезгинов, укров, азеров и немцев. Девчонки Анишоара, Ляна, Стелуца, Снежана и пацаны Ион, Тудор останутся в Кишинёве, будут ходить в школу и, скорее всего, забудут её. Их привычные для слуха имена сменятся на Зулейху, Теймураза, Вано, Реваза, Вэлодэ, Дунэ, Лизэ. И кому, как не им, выпадет уникальная возможность дразнить иноземку: "Кукуруза-пэпушой, молдован дурак большой!" Чтобы не провоцировать, Лиза заранее забросала соперников шапками-перчатками и поклялась: – Буду учиться так хорошо, насколько позволят умственные силёнки. И постараюсь жить в чужом доме с тётей Инной, которую почти не знаю. А, да, ещё буду приглядывать за трёхлеткой.
Летела, а в голове не укладывались дребезжащие мамины слова, которые отказывалось принимать сердце: – Ты старшая в семье. Отрезанный ломоть. – А потом цитировала Горького, переиначивая на свой лад: – Ну, Лизка, ты – не мядаль, на шее у меня – не вяси, а иди-ка ты в люди.
– Мам, зачем тебе Горького подсебячить? Я – не мальчик. Я – девочка. Я – дочка твоя. Или нет? Мам. Зацепились бы мизинчиками и, хохоча, глядя друг другу в глаза, прочли клятву: "Ссор, ссор никогда! Мир, мир навсегда!" – и дело с концом! За что меня в ссылку?
Так бывает. Не каждая родившая женщина обладает душой, способной вместить в себя любовь сразу к двум детям. Существуют такие, для которых и один – балласт и ярмо. Только Божьи избранницы, многодетные мамы, любят младшего, пока не вырастет, заболевшего, пока не выздоровеет, вышедшего из дома, пока не вернётся. И каждого, пока жива.
У Моисея вместимость души была необъятной! Он, хромой и картавый, смог собрать вокруг себя целый народ и повести в земли обетованные! Не всё и далеко не всегда ему удавалось, но он взывал к Богу, и Тот не оставлял молений неуслышанными.
– Лиля, зачем тебе отвоёвывать и отдирать от меня маму? Знакома ли с декларацией о мирном сосуществовании? Или в пику вбила в мамину голову, что ты старшая, поэтому она должна подчиняться тебе?
Мама призналась, если бы не уверенность, что первой родила меня, усомнилась бы в этом и поверила Лильке. – Мы посмеялись. А смешного ничего в этом нет! К чему эта пагубная стратегия?
Вначале Лилька гадила по мелочи: сопрёт монеты из коробочки из-под любимой Лизкиной больнички «Puppen-Doktor»*, спрятанной далеко под ванной, сунет вместо них мятую бумажку и затаится, ждёт. Потом кофты, свитерочки, нижнее бельё, босоножки возьмёт из общей кладовки чистые отстиранные отутюженные, начищенные, изгваздает, изорвёт и схоронит с глаз долой. А Лизка шарится. Изведётся, каждую тряпицу на своей половине переложит-пересложит, нету! Меньшая регочет:
– Посмотрите на неё, память отшибло! – и снова запихнёт, где сестра уже искала. Только Лиза не понимала этой недоброй игры, которую затеяла младшая. Когда старшая спала, Лиля всегда с шумом заходила в комнату и включала свет. Наслаждалась, когда будила. Если не удавалось, подходила близко-близко и прямо возле уха сестры начинала лязгать ножницами или подносила к носу что-то дурно пахнущее, наблюдая за реакцией. Животики надорвёшь! Подросла, её шутки стали более изысканными. Мама даст задание бельё перестирать, пальцем не притронется, сидит, телевизор смотрит, пускай Лизка корячится. Та и корячится полдня со стиралкой Ревтруд. Увидит маму из окна, заскочит в ванную, Лизку выпихнет и запрётся. Кто матери двери отворит? – Отгадайте! А "труженица" Лиля выйдет, обтирая лоб, и жалуется: – Целый день Лизку умоляла помочь, – валялась, лежебока-белоручка, баклуши била! – Мать поверит.
Протечёт у Лизы кровь на юбку сзади, слюнями изойдёт, но промолчит, не подскажет, – а что, пусть позорится! Не у меня же! На остановке с наскока пёрла на абордаж: – Почему ты смотришь на водителя, как проститутка? – А в салоне троллейбуса продолжала показательную порку: – Фу, какие у тебя толстые руки! Плечи, как у мужика, а грудей нееееет!!!
Кого же ты мне напоминаешь, сестрица?
Да ладно, Лилька подросток. А отец?
Борис припахался домашним ОТК, руководил процессом: подслушивал телефонную болтовню, вставлял свои сальные комменты, не к месту и не ко времени, вскрывал чужие письма, присваивал себе кассеты с Высоцким и Битлами. Воровал в основном по-крупному, но и мелочами не брезговал. Он тоже демаскировал Лизкин схрон, и тоже прикладывал к нему загребушки. Как ни смешна была сумма, которую он там обнаруживал, монеты изымал: – Живёт за мой счёт, – мои! Взрослый мужчина не засмущался залезть в детские "драгоценности" и присвоить себе стекляшки.
А потом случилась непоправимая и страшная. Духовная деградация. Борис переступил черту нравственности – продал свои ордена и медали. Папа... Мой герой...
покатился водочной бутылкой по наклонной.
– Ты, стерва! – орал он, тряся за грудки жену. – Завела сберкнижку втихую за спиной! Я твой муж! Отдавай! Или убью! – И Софья уступила. Открыла новую сберкнижку на имя Бориса, разделив сумму пополам. Через десять лет после его смерти Лиля, разбирая бумаги в серванте, уронила выдвижной ящик. Из выдолбленного в нём углубления посыпались облигации Золотого займа СССР на сумму сто тысяч деревянных. Менять их было поздно. Вместе с обесцененными бумажками рассыпались по полу детские попрошайничества:
– Мама, хотим молока!
– Не подоили быка! Ишь, губы раскатали!
– Мама, хотим масла!
– Коза не напасла! А губы – не дуры!
Разливая по тарелкам водянистое хлёбово, отшучивалась, как могла:
– Супчик жиденький, но питательный.
Будешь худенький, но внимательный.
… Хрусти, папирусом, коза…
… Не поперхнися, дереза… Как там у классика? "Кушай тюрю, Яша! Молочка-то нет!" Не приятного тебе не аппетита! Поезд обожратушек скрылся в выпуклой брюховидной туманности, проржавел, и вместе с рельсами мамона сдан в металлолом.
А деньги продолжали пропадать. Если младшая сестра нашла тайник отца, то мать нашла Лилькин.
Учебный год близился к концу. Однажды, готовясь к домашке, Лиза обнаружила на столе письмо:
– Почерк мамы. Адресовано тёте Инне. Почему раскрытым лежит на столе поверх тетрадей? – Стала читать: ... деньги нашлись! Лиля собирала их на собаку! Бедная девочка так страдает от одиночества! Мы подумали и купили ей собаку. –
Ни извинений, ни какой-раскакой неловкости. Купили собаку воровке, а обгаженную даже не реабилитировали. Разрешили вернуться домой.
– Згасьте вам чегез окно! Где вы сохнете бельё? В духовке на веговке, чтоб не стыгили воговки!
*) "Детский Доктор" – детская игра, ГДР