От того рассказа шейх Али-Бану погрузился в глубокие раздумья; повествование увлекло его: грудь его вздымалась, глаза пылали, и часто был он близок к тому, чтоб перебить своего молодого раба; казалось, что в конце истории у него было больше вопросов, нежели ответов.
- Сейчас ему быть может двадцать один год, говоришь? - начал он вопрос.
- Господин, он моих лет, двадцать один, не больше двадцати двух.
- И какой город назвал он родным? Ты это нам ещё не поведал.
- Если я не ошибаюсь, - ответил юноша,- то была Александрия.
- Александрия! - воскликнул шейх,- это же мой сын! Где же он остался? Но ты же не сказал, что его звали Кайрам? У него чёрные глаза и карие волосы?
- Да, а в особенно горькие часы называл он себя Кайрам, а не Альманзор.
- Но, Аллах, Аллах! Скажи мне, ужель его отец купил его у тебя на глазах, ты говоришь? Скажи, то был его отец? Стало быть, то не мой сын!
Невольник отвечал:
- Он сказал мне: "Аллах да будет благословен: после стольких несчастий оказаться на рыночной площади моего родного города!" - через некоторое время на углу появился знатный господин и воскликнул Альманзор: "О, сколь дорог мне этот дар небес, мои глаза! Вижу я вновь благородного моего отца!". Мужчина же, подойдя к нам, присмотрелся к тому, к другому и выбрал того, кто более всего его устраивал. Тут обратился юноша к Аллаху, жарко его возблагодарив, и прошептал мне:" Вот вновь я иду под кров моего счастья, ибо то мой отец единственный, кто купил меня."
- Итак это не мой сын, не мой Кайрам, - сказал шейх, скривившись от боли.
Теперь не мог уже юноша сдерживаться боле: слезы радости брызнули из его глаз, пал он ниц перед шейхом и промолвил:
- И всё же это ваш сын, Кайрам - Альманзор, ибы вы тот человек, что его выкупили.
- О, чудо, какое чудо! - воскликнули все присутствующие, сгрудившись вокруг; шейх же молча встал и поразился юноше, что сохранил его, шейха, прекрасные черты лица.
- Мустафа, друг мой! - обратился он к старому дервишу, - слёзы мне застят глаза, и не могу я узрить, сокрыт ли в его челе мои черты или черты его матери, что выносил его во чреве. Подойди, посмотри на него.
Старик немедля подошёл, положил руку на лоб юноше, и промолвил:
- Кайрам! Как звучит изречение, которым я тебя напутствовал в тот несчастный день в лагерь франков?
- Мой дорогой учитель! - ответил юноша, притянув ладонь старца к своим губам, - оно звучит: любящий Аллаха и чистый совестью и в пустыне презрения не один; ибо есть у него два товарища, что утешая, идут по его сторонам.
И обратил старик с благодарностью очи свои к небу, прижал юношу к своей груди и передал его шейху со словами:
- Прими его! Ибо ведомо, что по нему десяток лет ты горевал и убивался, ибо вестимо, что твой это сын Кайрам!
Шейх был вне себя от радости и восхищения: он опять и снова рассматривал лицо вновь найденного и бесспорно признал черты лица любимого сына, такого, каким он его потерял. И все присутствующие разделили его радость, ибо они любили шейха и каждому из них было так же отрадно, как бы бы обрели они сегодня собственных сыновей.
Наполнился зал песнями и ликованием, как в дни радости и счастья. Кайрам ещё раз должен был рассказать свою историю, на этот раз подробней, и все восхваляли и арабского профессора, и императора, и того мужа, что принял Кайрама у себя. Так вместе пировали они всю ночь, а когда рассвело, шейх богато одарил каждого своего друга, дабы помнили об этом воистину радостном дне.
Четырёх же молодых людей представил он своему сыну и пригласил их навещать его в любое время и сошлись на том, что он и почитает с писателем, и с художником отправится в небольшое путешествие, и с купцом разделит наслаждение песнями и танцами, а юный лекарь должен будет подготовить ему развлечения. Их также щедро вознаградили и радостно вышли они из шейхова дома.
- Кому же теперь мы всем обязаны? - спрашивали они друг друга, - кому, как не старику? Кто же придумал это ещё тогда, когда мы стояли перед этим домом, порицая шейха?
- И как легко могло нам прийти в голову пропускать мимо ушей поучения старого человека? - спрашивали они друг друга, - или даже его высмеивать? Или может быть потому, что выглядел он ободранным и нищим, мы и подумать не могли, что то есть мудрый Мустафа?
- Ужель это было не здесь, где мы позволили себе громко высказывать свои желания? - вопрошал юный писатель, - здесь хотел один путешествовать, другой - петь и плясать, третий - крутить в дружеской компании, а я - читать и слушать истории, и неужели наши мечты не сбылись? Не мне ли позволено читать книги из библиотеки шейха и приобретать те, что я хочу?
- А не мне ли дозволено смотреть за его столом и распоряжаться его развлечениями и самому быть при этом? - спросил другой.
- А мне - чье сердце так веселится, слушая песни, или наблюдая актерскую игру или танец, не мне ли позволено приходить и требовать себе его невольников?
- А я, - воскликнул художник, - до этого дня не мог и шагу из города ступить, а теперь могу путешествовать куда заблагорассудится!
- О, да! - воскликнули все вместе, - всё же хорошо, что последовали мы за стариком, который ведал, что бы из нас получилось!
Так сказали они и довольные и счастливые разошлись по домам.