Осеннее утро в Красной Поляне. Солнце уже высоко, но никак не может проглянуть сквозь облачную завесу. Последняя так тонка, что превращается в белый матовый плафон над поселком, притихшим по поводу субботнего дня. Какая-то особенная гармония годового цикла, идущего на спад, с мягкой энергетикой утра, поддержанного наступившим бабьим летом. Палящее южное солнце уже, казалось бы, попрощалось, однако вновь решило вернуться, но лучи его теперь светлы и не жгучи.
Сегодня мы идем искать остатки монашеского скита, стоявшего когда-то в верховьях Монашки — небольшой горной речушки в нескольких километрах от поселка. Она, как и все местные речки и ручьи, берет свое начало в альпийской зоне хребта Ачишхо, мягко огибающего поселок с северо-запада. Мягко — это по сравнению с противоположной кручей многоглавой Аибги, нависающей неприступной стеной с юга. Туда напрямую не влезешь — только через неблизкий обход по западному склону, поэтому все тропки для дневных прогулок и ведут на гостеприимный Ачишхо.
Про скит я узнал еще несколько лет назад от настоятеля местного храма о. Николая Снопова, как-то встретившего меня недалеко от поселка на горной дороге в Медовеевку. Глядя на мою походную экипировку, батюшка поинтересовался, не встречалось ли мне во время прогулок по окрестным отрогам что-то вроде заброшенных могил или построек монахов-отшельников, когда-то, в 20-х годах прошлого века, обитавших в здешних горах. Ничего подобного я не видел, но с той поры по крупицам стал собирать всё, что могло касаться этой темы.
К этому дню я много чего уже знал о людях, когда-то живших монахами-пустынниками в верховьях Монашки. В том числе и то, что никаких могил или развалин построек я, скорее всего, не найду. Однако невидимые нити уже привязали душу к этому месту, глаза хотели посмотреть, а всё существо — вдохнуть. Вдохнуть тот воздух — сырой или свежий, поймать ощущение — покоя или тревоги, понять для себя: что такое это пустынничество — душевный комфорт или тоска и одиночество? Как ни крути, Господь даровал нам свободу выбора, в том числе, где и как жить.
В этот поход я приглашаю и вас, дорогой мой читатель, в надежде, что эти поиски следов невидимого мира давно минувших дней будут интересными и плодотворными, по крайней мере, для нашей души. Пустынножительство — явно крайний выбор, полная изоляция от мира, но где этот край на духовной шкале — сверху или снизу? Это подвиг или бегство? А сами монахи-пустынники — это кто? Предтечи нынешних дауншифтеров, сходящих с дистанции бегов по социальной лестнице успеха? Или это аскеты-подвижники, решившие полностью посвятить свою жизнь служению Богу и отказавшиеся во имя этой цели от роскоши человеческого общежития? В чем тогда суть Божественного замысла обо всех нас? Надеюсь, что за время нашего путешествия эти вопросы прояснятся и для меня самого, и для вас.
Выйдя из дому, я быстро пересек улицу Защитников Кавказа — основную транспортную магистраль поселка, и пошел вверх по направлению к его деловому центру. Через полчаса я должен встретиться на окраине со старожилами этих мест, утверждающими, что им удалось обнаружить поляну, на которой в те далекие годы стоял монашеский скит.
В нем, собственно, и происходили удивительные события, описанные в книге В. Д. Пришвиной «Невидимый Град» (1). Книга эта была впервые опубликована в 2003 году, почти четверть века спустя после кончины Валерии Дмитриевны, а написана была в первой половине 1960-х, когда подобное еще не публиковали, но за написание уже не ссылали и не расстреливали.
«Невидимый Град» — автобиографическое повествование на фоне бурных событий в России первой трети ХХ века. Автор его принадлежала к проигравшему слою национальной элиты. Победителям же досталось всё, в том числе и право интерпретировать историю всеми силами новой скороспелой интеллигенции и мощью полиграфической индустрии. Однако Истина — неуловимая сущность, которую не засыпать ни миллионами тонн проката или зерновых, так же как и не завалить триллионами долларов. Проходит совсем немного исторического времени, и всё материальное превращается в шелуху, осыпающуюся с сакральной вершины, которая вновь поднимается на том же самом месте.
Каждое новое поколение живущих пытается достичь этой вершины, используя то изощренный инженерный ум, то гениальные прозрения собственных мыслителей. По ходу этого процесса люди постоянно спорят, пытаясь разобраться, куда они, собственно, движутся — вверх или вниз, и где находятся сейчас — на пригорке или в сточной канаве. Эта мысль всё время тревожила и меня при чтении «Невидимого Града» на фоне сегодняшних переживаний. Я испытывал некое дежавю, возникшее от грустно- го пророчества одного из живших ранее в этих местах монахов- пустынножителей: «Поздно строить монастыри!»
Это было сказано и записано В. П. Свенцицким, другим героем моего повествования, в 1915 году, когда действительно, как мы знаем сегодня, уже было поздно. Так же как, возможно, и сейчас. Эти два моих героя не были знакомы друг с другом, хотя книга Свенцицкого «Граждане Неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор» (2) сыграла свою роль в судьбе Валерии Дмитриевны, тогда еще гимназистки Ляли Лиорко. Это только спустя четверть века, пройдя все египетские казни большевизма, в 1940 году она станет женой и последней любовью нашего великого писателя, певца русской природы Михаила Михайловича Пришвина. Она сохранит для нас его философское наследие, надежно сокрытое во времена социализма в рукописных дневниках, которые мы только начинаем открывать.
Единственное, что может оправдать мое сегодняшнее копание в письменном наследии этих выдающихся людей, — это положение «идущего по следам», когда уже известно, к чему привели «души прекрасные порывы», опиравшиеся на, как оказалось, трухлявый фундамент голого материализма. В последние сто лет произошло много чего — одни расстреляны, скончались в мучениях на больничных койках или сгнили в лагерях, другим же довелось свершить великие дела и достичь удивительных высот, несмотря на тотальный идеологический террор. Однако никуда не деться от ощущения векового круга, который прошла страна, вернувшись вновь на похожую историческую развилку. Какое счастье, что некоторые успели оставить нам покаянные тексты, бесстрастные свидетельства или выстраданные воспоминания, тем самым не давая прерваться духовной нити поколений, сплетаемой из бесчисленного сонма уникальных судеб. Это единственное, что дает некоторую надежду вновь не оказаться в историческом тупике.
За моей спиной остался живописный квартал из относительно новых домов, носящий во всех землеустроительных документах заморское имя — поле Вендербель. Дотошные краеведы расскажут вам, что место это названо именем Вандер-Бейля — врача-немца, в 20-е годы прошлого века практиковавшего в Красной Поляне. Жил он и принимал пациентов,кстати, на даче, построенной В. К. Константиновым — легендарным строителем дорог, связавших Черноморское побережье с отдаленными горными районами, включая и труднейшую дорогу из Адлера в Красную Поляну (тогда урочище Кбааде), которая была завершена в 1898 г.
Дома на поле Вендербель относительно новые, поскольку в начале заселения Красной Поляны, после Кавказской войны, никто тут строиться не хотел — слишком близко к Мзымте. Холодный воздух от этой горной речки, протекающей по дну глубокого ущелья на южной границе поселка, совсем не способствует плодородию сада-огорода. Вдобавок еще и солнце из-за нависающего хребта Аибга заглядывает сюда позже всех других мест, а в горах тепло и сухость — настоящая роскошь. При коммунистах на перспективном генплане поселка на поле Вендербель значился «городской парк», а земля десятилетиями раздавалась под огороды сроком на год. Однако в перестроечные времена все пустующие внутри поселка земли быстро пустили в оборот, большей частью для расселения переполненных домишек, где безысходно десятилетиями теснилось по нескольку поколений семей.
Сегодня на слово «Вендербель» поисковики выдадут вам координаты живописного, собранного из круглых бревен мини-отеля — украшения здешних мест. История формируется из всё новых культурных слоев, а на поверхности, как поплавки на леске, остаются одни топонимы — старые названия, связывающие нас с прошлым.
Для меня «Вендербель» — это целая историческая драма вто- рой половины ХIХ века, начало которой зафиксировано, в частности, в романе И. А. Гончарова «Обрыв». Ставший тогда вдруг модным мужской нигилизм в женском исполнении превратился в движение «эмансипэ», чьими-то усилиями подаваемого как прогресс и общественное благо. На практике же всё выливалось в моральное оправдание собственного греха, когда женщины бросали малолетних детей, мужей, семьи.
Почему я вдруг упоминаю об этом здесь? Потому что в судьбе того же инженера Василия Константиновича Константинова и в судьбе его матери — Е. П. Майковой — эти идеи и события сыграли достаточно драматичную роль. Фактически оставленный
«прогрессивной» родительницей на произвол судьбы, Константинов так и пропал бы голодным малолетним оборвышем в московских трущобах, если бы его не вытащила Е. С. Гаршина — мать известного русского писателя Всеволода Гаршина. Замаливая собственный аналогичный грех, она вырастила, выучила, в общем, не дала пропасть будущему известному строителю горных дорог, депутату Государственной Думы и любимцу рабочих. После учебы в столице он приедет строить дороги в этих местах и будет так же, как и его мать, ярко блистать на сцене местной общественной жизни.
В этом контексте Черноморское побережье Кавказа интересно как место, где разыгрывались заключительные этапы жизни многих подобных героинь. Где еще, как не здесь, в то время можно бы- ло примкнуть к толстовцам или просто скрыться от глаз людских, начать с чистого листа. На колонизируемой после длительной борьбы с черкесскими племенами территории все были приезжие, разноязыкие переселенцы, стремящиеся начать новую жизнь на щедро раздаваемых земельных участках. Некоторым это удавалось. Впрочем, всё это не относится напрямую к нашей теме, кроме того, достаточно известно из разных источников, где существуют и более фантастические версии биографии В. К. Константинова, а нового мне пока нечего добавить. Поэтому не будем здесь углубляться, а пойдем дальше, хотя я обещаю позже к этим именам еще вернуться, поскольку существуют и другие ниточки, связывающие их с Красной Поляной.
Сегодня, после олимпийской реконструкции, хорошо идти по поселку: добротные тротуары из цветной шершавой плитки, мощные водостоки, покрытые стальными решетками, аккуратные одинаковые заборы из тонкого металлического профиля с текстурой «под дерево» — городская инфраструктура, достойная если не европейской столицы, то модного горного курорта в Альпах точно. Всё это, однако, контрастирует с весьма своеобразной архитектурой внутри ровненьких кварталов, способной пока еще поведать своим каменным языком историю этих мест. По крайней мере, начиная со второй половины XIX века, когда здесь, на месте черкесского аула Кбааде, императорским указом было создано солдатское поселение.
Следы этой истории заметны внимательному наблюдателю по значительному количеству еще сохранившихся приземистых развалюх в центральной части поселка на отличных плоских земельных участках. Они явно диссонируют с сохранившимися, когда-то роскошными двухэтажными дачами, с непременными широкими деревянными лоджиями под щеголеватыми коньками крыш. Последние почему-то жмутся по окраинам, выглядывают из-за складок местности или громоздятся каким-либо своим углом на крутом горном склоне. Дело тут в очередности заселения Поляны, которая может быть описана как последовательность нескольких основных волн.
Спустя несколько лет после Высочайшего указа о создании солдатского поселения (через четыре года после благодарственного молебна по случаю окончания Кавказской войны в этом месте 21 мая 1864 года) сюда пришли греки, покинув в поисках лучшей доли беспокойную Ставропольскую губернию и перевалив через Главный Кавказский хребет. Они-то и составили основной костяк первопоселенцев, построили церковь, школу и приготовились жить долго и счастливо в этом целованном и хорошо укрытом Богом месте, куда не было дорог. Первые греческие семьи разобрали себе для прокорма по гектару плодородной, начавшей уже было зарастать лесом плоскости, открытой солнцу между горными хребтами, и повели натуральное хозяйство. Их дети, родившиеся здесь, не знали даже колеса, правда, не долго.
Уже через три десятка лет, в самом конце XIX столетия была построена дорога Адлер–Кбааде, по которой хлынули новые волны поселенцев. От беглецов с дальних окраин Российской империи, искавших свободные земли, до сиятельных вельмож, царских градоначальников и именитых артистов, мечтавших об уютной вилле в Русской Швейцарии. Именно после них остались по окраинам поселка (где еще была свободная земля, раздаваемая под дачи) эти изящные архитектурные следы. Вроде «Чайки» — так местные жители называют бывшую дачу полковника медицинской службы Чайковского, сохранившуюся до наших дней.
Таким образом, почти состоялся этот причудливый город- курорт Романовск, расположенный вокруг греческой общины, отличаясь своими разными уставами и непохожим образом жизни. Однако наметившимся противоречиям не суждено было разрастись, поскольку грянувшая революция привела всех к одному знаменателю. Тем не менее и поныне в этом изначальном эклектичном сочетании «местных» греков с разного рода новыми «пришлыми» есть неповторимое своеобразие поселка.
Читатель, видимо, уже смущен этой внезапной исторической остановкой после быстрого начала поиска монашеского скита, однако в этом есть необходимая сторона похода по следам невидимого. Малоприметные вешки на местности обозначают «воронки времени», куда стягивается пространство, открывая иную реальность. В этой реальности ты можешь оказаться рядом с храмом Николы Чудотворца на Ильинке в Москве сразу после революции или в камере тюрьмы НКВД в Ростове-на-Дону в 1930 году, а то и в брезентовой палатке — трясешься от страха, услышав рядом, вон за той грядой, рык леопарда. Таким и будет наш поход: пройдем с десяток километров от одной воронки времени до другой, находя их по приметам, заботливо оставленным для нас в книгах, хотя иногда нам удастся кое-что потрогать руками или даже попробовать на вкус.
Положа руку на сердце, следует сказать, что именно после революции начался период интенсивного использования курортных достоинств этих мест. Вдобавок к солидному дому Крымско-Кавказского горного клуба с его балаганом из дранки на вершине хребта Ачишхо, большевики быстро переоборудовали под турбазу бывшую дачу известного певца Собинова, несколько лет пустовавшую под сенью сохранившихся до сих пор вековых пихт. Другие крупные дачи также распределили под коммуналки или лечебные пансионаты. В плановом порядке из крупных прибрежных санаториев к Поляне покатили автобусы с желающими провести пару-тройку дней в горах.
На упомянутой турбазе, шаблонно названной «Горный воздух», были штатные экскурсоводы, методисты и инструкторы, успешно превратившие аристократический отдых в горах в общее достояние «трудящихся-энтузиастов». На этой турбазе проработал несколько сезонов в те далекие предвоенные годы Юрий Константинович Ефремов, чья книга «Тропами горного Черноморья» (3) выйдет только в середине 60-х годов и станет, как сейчас привыкли говорить, бестселлером, а тогда — культовой книгой горных туристов СССР.
Тут я забежал вперед (до вешки Ефремова мы еще не дошли), мы пока идем по центру поселка, где уже всё вперемежку — неказистые развалюхи, стыдливо прикрытые казенным забором, и современные в несколько этажей дома в стиле шале — с каменным цоколем и большими крышными свесами. Те, что на несколько владельцев, хорошо рассматривать сквозь прозрачные легкие ворота, зато индивидуальные, как правило, за сплошным каменным забором выше человеческого роста. Такой стиль сами архитекторы в шутку называют «дворец людоеда» за скрывающие красоту ограды, за непременные решетки на окнах и видеокамеры по периметру. Жалко мне их хозяев, ведь еще Сенека говорил про богатство: если прячешь его от страха потерять, — считай, что его у тебя нет.
В этих богатых частных домах чаще всего никого нет, как и сто лет назад. Хозяева все занятые, приезжают ненадолго, так что обитают там больше охранники, строители или садовники, регулярно стригущие газоны, на которые и полюбоваться некому. Правда, в последние пару лет ситуация меняется: то ли хозяева перебираются жить сюда навсегда, распробовав окружающую красоту и покой, то ли сдают дома под рабочие общежития или пансионы, устав оплачивать содержание этой пустующей красоты.
Прохожу через деловой центр Поляны, где не протолкнуться от машин. Более двадцати лет назад, в начале 90-х, тут от- крылось первое частное кафе, поначалу работавшее только вечером — приезжих мало, а местные привыкли есть дома. Позже в поселок стала два раза в неделю приезжать автолавка со свежим мясом — невиданная роскошь для местных жителей, привыкших к сомнительной заморозке в паре захудалых магазинчиков. (Даже не верится, что всё это было совсем не- давно, вплоть до открытия тоннеля через Скальный участок в 2005 году.)
В последние годы на этом перекрестке, как грибы после дождя, быстро выросли трехэтажные дома с массой магазинов, парикмахерских, мастерских и кафе. Однако улица шире не стала, и образовавшаяся хроническая пробка сегодня закупоривает дальнейшее развитие этого делового пятачка, выплескивая новые, шикарные для этих мест магазины в относительно свободные места в других частях поселка. Остро чувствуется потребность в городской площади, которую как- то забыли создать предшествующие поколения, ибо плоскости в горах — большой дефицит.
Поднимаюсь всего на один квартал вверх по улице Заповедной, где за ажурной металлической оградой просторно расположился изящный храм в честь Священномученика Харлампия. Кто-то из состоятельных жителей поселка выкупает освобождающиеся рядом земельные участки, разбивая там парк и не давая новоделам заслонить вид на эту красоту в византийском стиле.
Сегодня церковь, безусловно, центр духовной жизни поселка. На утренней службе по воскресеньям не протолкнуться от местных и приезжих. Разговоров почти нет — одни совсем не знакомы друг с другом, другие, напротив, знакомы очень хорошо, однако это не мешает православным душам передохнуть от ежедневной суеты в озабоченных неприступных масках. Нет в России других таких мест, кроме храмов, где ты примиряешься с миром, любу- ешься выражением окружающих лиц, купаешься в давно забытых радостных эмоциях совместного делания.
Как-то незаметно получилось, что этот храм стал основным координатором моих краеведческих занятий: здесь завязываются новые знакомства, здесь обнаруживаются ниточки, связующие прежде изолированные события, здесь настоятель благословляет на поиски, сюда спешу я первым делом по приезде.
Книжная лавка и библиотека расположены прямо в боковом приделе основного зала здания церкви, и, по сложившейся традиции, здесь нет постоянного дежурного продавца. Можно запросто просматривать запасники, листать новые поступления, а при желании что-то взять почитать или купить, расплатившись на выходе. В храмах больших городов совсем не так: всё за витринами с маленькими окошками, слишком много незнакомых людей, к окошкам постоянная очередь за свечами и с поминальными записочками, — так что совестно отвлекать продавца долгим листанием книг. Лучше приходить, когда службы нет.
Здесь, в Полянском храме, несколько лет назад объявилась монахиня из Москвы, матушка Варвара (Вилисова), занимающаяся подготовкой документов к канонизации как новомучеников кавказских монахов-пустынников, часто называемых еще отшельниками и исповедниками. Она и привезла для церковной библиотеки несколько экземпляров уже упоминавшейся книги В. Д. Пришвиной «Невидимый Град». От этой книги потянулся след ко многим другим именам гостивших в Красной Поляне, в том числе к представителям первого ряда русской культуры Серебряного века — главе поэтов-символистов Вяч. Иванову, надежде русской религиозной философии В. Ф. Эрну, поэту, литератур- ному критику и «духовнику» А. Ахматовой Н. В. Недоброво.
Поиск причин, приведших этих известнейших людей своего времени в далекий горный поселок, где не было ни гостиниц, ни ресторанов, куда все путеводители настоятельно рекомендовали ехать со своей прислугой и поварами, открыл мне целый пласт российской истории — религиозное мистическое движение имяславцев. Этот любопытнейший и глубочайший феномен русской духовной жизни начался с публикации в 1907 году книги монаха Илариона (Домрачева) «На горах Кавказа» (4). Уже через несколько лет она явится яблоком раздора и приведет к драматическим событиям в русских монастырях на Афоне, за- кончившимся принудительной высылкой имяславцев на родину. Часть из них расселится в здешних местах по Кавказским горам, куда и устремятся философы и литераторы в поисках многообещающего синтеза молитвенных практик и творческого труда.
Позже, спустя всего несколько лет, будут написаны блестящие научные трактаты о философии имени, о диалектике символа, о языке как способе изучения общественного сознания. К сожалению, трагический взрыв российской истории в 1917 году надолго похоронил под своими обломками эти выдающиеся достижения русских мыслителей. Хочется надеяться, что не навсегда.
Сегодня многим уже кажется не столь утопичной право- та той небольшой горстки русских религиозных философов, «взыскавших Града» — Божественного идеала духовно-нравственной общественной атмосферы. Однако тогда, в далеком 1904 году, накануне катастрофического периода российской истории, этот волнующий манифест «К взыскующим Града» (5), составленный В. П. Свенцицким и В. Ф. Эрном, оставил большинство соотечественников равнодушными. Основная часть интеллигенции и поддавшиеся революционной агитации рабочие увлеклись добыванием политических и экономических свобод, причем методами марксистско-ленинскими, весьма далекими от христианских. Неутешительные вековые итоги тогдашнего выбора дают нам сегодня основание присмотреться внимательней — о чем же они говорили, какого Града искали.
Мои попытки человека, весьма далекого от гуманитарных дисциплин, переварить весь этот материал в процессе краеведческих занятий, привели, в конце концов, к водружению на по- четное место в зале Представительства Русского Географического общества (РГО) в Красной Поляне известной картины М. В. Нестерова «Философы». На ней изображены русские философы Павел Александрович Флоренский и Сергей Николаевич Булгаков. Профессионально разбираться в философии я, конечно, не стал, однако вершины эти увидел, поскольку всё равно, какой тропинкой ты идешь в гору, — вверху они все сходятся. Более того, именно эти мыслители четко обозначили ту развилку, которую даже не прошла — пролетела Россия сто лет назад, соблазнившись, казалось, быстрыми и простыми решениями накопившихся проблем.
Каково же было мое удивление, когда недавно я познакомился с той самой монахиней, привезшей книгу «Невидимый град» в наш храм, — матушкой Варварой (Вилисовой). Оказалось, что она проработала искусствоведом в Третьяковской галерее более двадцати лет, причем, специализировалась именно на творчестве М. В. Нестерова... И это только одно звено в длинной цепи мистических совпадений, совершенно неслучайных встреч и даже удивительных открытий, которые мне пришлось пережить, исследуя, как казалось в начале, неглубокую историю здешних мест. От таких совпадений я, конечно, воодушевился и увидел во всём этом Божий Промысел, как поручение — эту историю Красной Поляны рассказать.
Как уже наверняка догадался проницательный читатель, следы некогда живших в здешних горах монахов мы и идем сегодня искать. Мы — это ваш покорный слуга и Петр Васильевич Поляков, мой проводник, старожил этих мест и большой любитель исследовать отдаленные уголки окрестности Красной Поляны. Выхожу на окраину поселка — Верхнюю Кулаковку, где уже кончается относительно плоская долина, а человеческое жилье всё больше стягивается в одну линию по склону вдоль грунтовой дороги, уходящей в лес.
Издали вижу высокую фигуру Петра Васильевича, а рядом, видимо вышедшего нас проводить, Александра Борисовича Соколова. Александр Борисович — наш церковный староста, именно он нашел мне проводника, однако сам сегодня пойти с нами не сможет — занят пересаживанием пчел в новые ульи. Договариваемся обязательно заглянуть к Борисычу на обратном пути, рассказать, что нашли, и отведать его замечательного иван-чая с добавками черничного листа и дикой груши. Конечно с медком, настоящим, полянским, из ароматного хоровода местных цветов под предводительством каштана.