Лев Пантелеймонович Залутин оказался по воле судьбы - страшным, благонамернейшим мамкиным оппозиционером в ряду с проборами да начесами непонятных догм. Решал задачи конъюнктурные, как негры пойдут к плантатору, переписывал начисто Графа-дэ-Монтэ Кристо, ласкал недра пушистых животных котовых пород.
Никому никакого вреда, конечно, он и в отместку не желал, а в мечтаниях ползучих препровождал лишь идею строгого скептицизма.
- Ну, вот, к примеру, - разговорился Лев Пантелеймонович, в образе именитого шлёнды, с широко выпаренными в паз глазами, - пробита скажем духовка у вашего коренного друга, а вы и не знаете этого. Якшаетесь с ним, на распивочных: мурку водите, - а потом бац!
Наивный слушатель, скажет, что-о, да это чудовищно, это наверчено - накручено какое-то фланелевое тряпье, что мол прострет Лев сий руце свои, и припадет он… и заплачет, как латыши к остзейскому немцу накануне прибудучи.
Но при нынешней абстракции и деструкции пряников за душой пол пуда где-то.
Люди перестали читать в удовольствие. Листают, прыгают со слов на голову, и ни ума, ни фантазии не зачинают. А все почему? Боятся быть узнанными? Нет. Другого боятся. Заражение умственным вирусом, иначе вирусом ума. Тупым быть безопаснее, загадочнее что ли. Да и кому приятно, общаться с умным человеком? Дураку? Нет. Умному? Тоже нет. Только сам с собой, только так.
Вот скажем, жирного франта на вас напустят, который сообщительнее многих ударом ссадит в колени и сообщит известно на ухо: пиши топором, а не как надо.
Вот так...