За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру... (Марина Цветаева)
«Когда человек умирает, изменяются его портреты…». Всегда понимала эту ахматовскую строчку буквально: действительно, на знакомых и прежде фотографиях лица умерших будто приобретают какой-то свет, знание той, другой, жизни. Но в эти дни поняла вдруг то, что, возможно, не вкладывала в эти слова великая Анна Андреевна: когда человек умирает, отбрасывается всё второстепенное, остаётся главное, его сущность, проступают его настоящие черты, а люди (если они, конечно, люди) забывают всё мелкое, наносное, даже обидное, отделяя зёрна от плевел, и проступает подлинный портрет, осознаётся истинная цена того, кого потеряли. Иные корят себя: отчего бы не прозреть раньше, кого-то перестают мучить противоречивые чувства, а кто-то вдруг понимает, что в этой мелкой обиде, которую долго и любовно пестовал и кохал в своей душе, виноват сам.
Борис Владимирович Бондаренко – одна из легенд богатой истории «Молодой гвардии», где в разные годы работало множество ярчайших личностей, каждый их которых – целая страница этой газеты. Страница Бондаренко – одна из самых ярких страниц обозримого прошлого «МГ».
Не знаю, много ли по стране журналистов, ушедших на пенсию из молодёжной газеты, но в нашей области – он один. Кто-то скажет, что виной тому его сложный, бескомпромиссный характер (ведь журналистом он был талантливейшим - мог пойти далеко) и, возможно, будет прав, но почему-то сейчас мне кажется: может и к лучшему, что получилось всё именно так. Для этого большого ребёнка, легко ранимого, очень прямолинейного и вместе с тем доброго, несмотря на едкие, даже резкие эпиграммы и реплики, которые у иных застревали в душе навсегда, – атмосфера молодёжной газеты подходила больше всего, во всяком случае, в прежние цензурные времена.
Как-то он умудрялся и тогда публиковать весьма острые, невзирая на лица, критические материалы и фельетоны (кстати, парадокс: теперь всё можно, а изощряемся мы всё больше на темы бульварно-сексуально-скандальные). В памяти у многих крупные скандалы и разборки по поводу иных из них, из которых он неизменно выходил победителем – очень уж доказательными и проверенными были и аргументы, и факты. Однажды даже ЦК-овская комиссия пожаловала: слишком крупная фигура была задета.
Бондаренковские кумиры – Ильф и Петров, которых он щедро цитировал и обыгрывал в своих статьях, в совсем уж смутные времена позволяли себе такую беспощадную сатиру, что просто удивительно, как дожили до 40-х годов и умерли не той самой смертью, которая была уготована многим из их поколения. Но там хоть художественная форма служила защитой.
Ничто не могло польстить Борису Владимировичу при похвале сильнее, чем хоть малейшая аналогия с любимыми сатириками. Весьма остроумный человек, он и в людях очень ценил чувство юмора. Он наизусть знал не только «Телёнка» и «Стулья», но и записные книжки Ильфа и Петрова, почти всего Бабеля и Булгакова.
По поводу же юмора… Пробным камнем для него были те же самые его любимые авторы. Если человек на реплику «У вас вся спина белая» не отвечал: «Хо-хо!» или «Хамите, парниша!», а начинал беспокойно озираться и отряхиваться, то для него вопрос об элементарной эрудиции данного гражданина отпадал сам собой.
Чтобы исправить его настроение (а оно у него, как у ребёнка, порой сменялось так же часто, как весенний дождик и солнце), достаточно было, выходя с ним из редакции, осведомиться: «Поедем в таксо или на извозчике?», или спросить задумчиво: «Борис Владимирович, вы знаете, что мине сдаётся? Мине сдаётся, что в 77-м кабинете горит сажа…»
Ах, Борис Владимирович, Борис Владимирович! Обидчивый и легкоранимый, он порой мог обидеть и сам, и с детской непосредственностью не понимать этого, но такое незаслуженное (излишки холостяцкой жизни!) случалось крайне редко. Чаще всего его резкость была ответной на те качества в людях, с которыми он никогда не мог смириться: лицемерие, ханжество, подлость, предательство. Человеческая непорядочность ранила его до конца жизни так же сильно, как и в начале, предательств он не прощал, его критерии в этом смысле были крайне строги. Поэтому его можно было не любить, отвечая на его нелюбовь-рентген, но не уважать его было невозможно.
Если же он привязывался к людям, то это всегда было трогательно… Придумывал смешные прозвища, не понятные чужому непосвящённому уху, говорил комплименты, помогал, чем только мог. Сколько журналистов нашей области и разлетевшихся за её пределы обязаны ему становлением в профессии. У Бондаренко были и безукоризненное чувство стиля, и та безупречная грамотность, которая столь редко сейчас встречается: для этого надо читать, читать и читать. Впрочем, он был по первой профессии и образованию учителем русского языка и литературы, преподавал в педагогическом училище, и его студенты обожали Бондаренко за широчайшую эрудицию и чувство юмора.
Он умел так точно, тонко, «без крови» править чужой материал, что от одного исправленного слова тот начинал играть новыми красками, а если сокращал что-то, то не «по живому», а чтобы «выжать воду» и сделать статью более ёмкой и интересной.
Он был очень одинок, особенно в последние годы, после смерти мамы. Когда она умерла, он сделал её комнату музеем, оставив всё, как в тот самый день… Он сразу как-то потерялся, побледнел, похудел – немолодой такой, растерянный мальчик-сирота.
«О, одиночество! Как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля завереньям бесполезным!..» Круг замыкается всё сильней, становится всё уже, круг тех, кого связывают общие воспоминания, общие принципы, общее дело. А мы… «Мы живём, под собою не чуя страны». Не только страны, порой, не чуя почвы под ногами. Но это слабое утешение и оправдание.
…Он ведь никогда не был женат, не любил говорить на эту тему, да никто и не пытался спрашивать. Скорей всего, причина крылась в какой-то очень давней истории его юности, речь шла о женском предательстве. Пожалуй, действительно, серьёзном, если оно сказалось на всей жизни. «Тоже мне причина», – усмехнётся кто-то, но для этого надо было знать Бондаренко.
Он не стал женоненавистником, к женщинам относился со свойственным интеллигентам почтением, но не настолько хорошо, чтобы впустить кого-то в свою жизнь навсегда.
Он умер один в пустой квартире, врач пришла через несколько часов, и мы узнали…Было много звонков, предложений о помощи… В последний путь мы проводили его достойно – ведь, по большому счёту, мы и были его семьёй, большой журналистской семьёй.
Случайные черты стёрлись, ушли личные амбиции (у кого они были), и мы вдруг поняли, кого мы потеряли, и почувствовали себя осиротевшими. Теперь можно сколько угодно корить себя, что за суетой проблем, собственными горестями и радостями, текучкой будней, работой мы так мало помнили о нём, успокаивая свою совесть нечастым экспресс-визитом, звонком или чем-то иным. Но в следующий раз, когда, не дай Бог, речь пойдёт о ком-то другом, боюсь, всё будет так же. Такова наша нынешняя бестолковая жизнь, таковы мы все, беспамятные.
«Послушайте! Ещё меня любите за то, что я умру!» «Друзья уходят, что же остаётся! Друзья уходят, кем их заменить!» Почему же мы так мало любим людей при жизни, а если любим, то так скупо доказываем эту любовь! «Меньше всего любви достаётся нашим самым любимым людям…»
Очередной риторический вопрос. Снова побегут будни, и в их водовороте, решая свои маленькие и большие проблемы, которые, почему-то, кажутся нам глобальными, мы забываем простую истину: «Человек живет совсем немного —
несколько десятков лет и зим..."
Наверное, отравляя друг другу эту жизнь, забывая о душе и совести, походя обижая кого-то и отказывая в участии, люди считают себя бессмертными.
…Вечером того дня, когда остановилось его сердце, я звонила всем его знакомым и бывшим коллегам (материал хотела - в номер), нашла по цепочке телефоны тех, с кем он работал в педучилище (эта страничка его жизни для нас мало известна), а потом в кромешной темноте редакционного коридора (было почти одиннадцать) подошла к его двери, прислонилась к ней щекой и, честное слово, почувствовала за ней дыхание своей юности. Показалось, что стоит открыть эту дверь, а за ней в клубах табачного дыма – он, за шахматами, с кем-то из коллег или с очередным графоманом. Он поднимет голову от доски и скажет: «А, Тарталья! Сейчас я его «добью» и прочту тебе новую эпиграмму».
И, знаете, вдруг разом стало почти спокойно на душе, и острую боль утраты сменила щемящая нежная грусть: будто он всё понял и всё простил. Ведь на этот раз мы, а не он, оставались без него сиротами.
И ЕЩЕ...
Сергей Изотов, журнал «Бизнес России» (Москва), бывший редактор «Молодой гвардии»:
– В эти дни осиротели многие. Все, для кого путь в журналистику, а значит и в СУДЬБУ, начинался в небольшом кабинете на 4-м молодогвардейском этаже Дома печати, хозяином которого был весёлый, общительный, остроумный и эрудированный Борис Владимирович Бондаренко.
Именно здесь сотни мальчишек и девчонок получали свои первые журналистские задания, учились видеть, мыслить и рассказывать людям и пережитом. Имена десятков его питомцев не сходят со страниц центральной и областной печати – таким Учителем был этот человек!
Так ясно помню тот день, когда увидел его впервые. Я принес в редакцию свой первый материал. Борис Владимирович Бондаренко, заведующий отделом «Молодой гвардии» ( сатирические выпуски «молодежки», которые он готовил: «Ваня Курский», «Скоморох» очень любили читатели) прочел мою юмореску, что-то вычеркнул, посмотрел в окно, помолчал и, как я узнал позднее, сел на своего любимого конька:
– А не хотите попробовать себя в жанре фельетона?
Так в 1977 году в «Молодой гвардии» появилась моя первая публикация, фельетон о посетителях курского вытрезвителя. А у нас с Борисом Владимировичем началась дружба, в которой бывало всякое: и моменты – не разлей вода, и ссоры, и споры. Как и многие талантливые люди, Борис Владимирович был ершист и обидчив, но те, с кем он был близок, понимали, что это отголоски его личной судьбы и способ защититься от не всегда справедливого к нему мира.
Слабостью его были шахматы. И он очень любил выигрывать, просто светился весь от счастья. Я вскоре понял эту его слабость и стал бессовестно ею пользоваться. Когда надо было восстановить отношения или просто поднять ему настроение, заходил к нему в кабинет, и мы гоняли партию, другую. Я играл действительно слабее, а потому с чистым сердцем проигрывал. И к Борису Владимировичу возвращалось настроение.
Три месяца тому назад, будучи в Курске, – я зашёл домой к Борису Владимировичу, печать болезни уже лежала на нём. Борис Владимирович сильно осунулся и был заметно подавлен. «Может, партию?» – спросил я без особой надежды. И Борис Владимирович вдруг ожил. А уж когда выиграл!..
Уверен, он знал, что земной жизни осталось немного, но… Снова шутил, строил планы на будущее, рассказывал по обыкновению анекдоты. Такова была сила воли у этого человека!
Николай Гребнев, редактор газеты «Славянка», бывший редактор «Молодой гвардии»:
– Всегда очень трогала его реакция на похвалу. Когда хвалили его материал, он смущался и краснел, как ребёнок, причём не избалованный ребёнок. В нём вообще было много непосредственности и много детского. А работе он отдавал всего себя, просиживая в редакции до позднего вечера.
Николай Савченко, «Курская правда», бывший редактор «Молодой гвардии»:
– Для творческих людей в иных ситуациях частенько не существует простая человеческая логика, ему же всегда можно было всё объяснить, и он понимал правильно даже критику (хотя многие считали,что при его болезненном самолюбии это невозможно). Но он принимал её, если она была высказана аргументировано и в подобающей форме.
Владимир Детков, председатель курского отделения Союза писателей, молодогвардеец с большим стажем:
– Когда человек уходит, в памяти, как на экране, высвечиваются и он сам, и тот кусок жизни, что связан с ним. Сильнее горечи потери – благодарность за общее прошлое, за яркие воспоминания. Я благодарен Борису за многое. За его своеобразный юмор, за умение сделать жизнь праздничной, всегда восхищался его филигранной работой над словом.
Николай Безруков, редактор газеты «Курская правда»:
– По мелочам он не разменивался, дорожил тем, что появится в газете за его подписью, его материалы всегда были острыми, фельетонными, в каком бы жанре не были написаны. Те, кого он задевал, естественно, были недовольны, его бескомпромиссность порой не разделяли и коллеги.
За несколько дней до смерти он позвонил мне и ещё нескольким журналистам «Курской правды», которых знал давно, и очень тепло, по-доброму говорил о будничном. Трудно представить, что он не предчувствовал смерти, болея так долго и тяжело. Так он попрощался с нами.
Станислав Борисенко, бывший фотокорреспондент «Молодой гвардии»:
– Мы проработали вместе 25 лет. Он был воплощённой совестью редакции. Никогда никому не сделал пакости, не подставил. И ещё он был скромным и очень незащищённым человеком.
Василий Воробьёв, «Городские известия», бывший зав. отделом «Молодой гвардии»:
– Мы проработали вместе 15 лет, и за эти годы чуть не ежедневно сражались с ним в шахматы, мне удалось лишь считанное количество раз (5 или 6) выиграть у него партию. Ему было б нужно играть в серьёзных турнирах. А как виртуозно он насвистывал целые увертюры и арии из опер! Нежно любил свою маму и даже в отпуск никуда не ездил, не оставляя её никогда. Он был настоящим работоголиком – редакция, газета были для него всё.
А фельетонист он был от Бога, равных ему в области не было.
Трудно смириться с мыслью, что не сказал ему всего этого при жизни, хотя порой хвалил, а он всегда смущался при этом, переводя разговор на другое.
Нина Борисовна Ниненко, бывший преподаватель педагогического училища:
– Как его любили ученики! Я и сама заслушивалась его рассказами о писателях, о литературе мы могли говорить часами. Он был очень светлым человеком. И очень обаятельным. Чего греха таить, я была просто влюблена в него: в него трудно было не влюбиться, зная его достаточно хорошо. А мы ведь дружили 30 лет!
Борис Киряев, «Курская правда», бывший молодогвардеец:
– Пожалуй, он самый честный человек из всех, кого я знал. Я ему очень многим обязан в жизни.
Бондаренко был человек исключительной порядочности, и ещё он был человек крайности: любил – так любил, ненавидел – так ненавидел. Это его сущность, его нужно было принимать таким, какой он есть.
Дмитрий Берман, референт генерального директора АО «АПЗ-20»:
– Такие люди приходят на землю для того, чтобы мы все были лучше. Я обязан Борису Владимировичу очень многим и бесконечно благодарен ему за это.
Георгий Гонголевич, фотокорреспондент «Молодой гвардии»:
– 13 лет назад Борис Владимирович взял 3 мои фотоснимка, написал под них текст, и это был мой первый шаг в профессиональной журналистике. Первый шаг всегда самый важный. А потом я старался научиться у него умению говорить иронично, видеть суть событий и постараться стать братом краткости.
("Курская правда", ноябрь 1996)
Постскриптум:
Четверть века спустя после этого газетного материала и... еще больше - после Курского периода своей журналистской карьеры в начале 80-х, вскоре отбывшая по месту службы мужа-офицера...(Да здравствуют соцсети!)Людмила Литвинец-Голубева(Лючия Литвинцелли - ник наверняка с легкой руки Бондаренко - артистичная, яркая брюнетка), в Курске - зав.отделом писем "М.Г", потом - работа в разных издательствах и изданиях Петербурга, в последние годы - гл. редактор трех питерских журналов:
- До сих пор помню эти глаза. Взгляд стремительный: откуда-то снизу вверх и сразу - в сторону. Будто стесняясь... Но в сердцах когда был, смотрел в упор, "выпукло", как я называла... Фельетонистом был от Бога! Дурацких шуточек не терпел, но от души смеялся на ежепятничных капустниках наших над удачными "представлениями" коллег. Богатый был человек! Богат не златом-серебром, естественно. Но всем тем, чем наделяет Всевышний лучшие свои творения! Как жаль, что больше я никогда не встретилась с ним после отъезда...Как жаль, что не могла помочь,поучаствовать как-то, когда остался совсем один.
("Курян моих прекрасные черты", том второй)