ЧАСТЬ 1. ТАЕЖНАЯ ЖИВИЦА
Детство у каждого свое, индивидуальное и неповторимое. Кто-то наслаждается безмятежным существованием под нежной родительской опекой, и за таких баловней судьбы можно только порадоваться. Другие, которым не позавидовать, попадают в тиски нужды, мытарств и лихолетья. Они едва выживают или не выживают вовсе, а если выживают, то характером крепким, закаленным. Детство нашему герою, бедовому удальцу Валерке Картошкину, запомнилось со славного местечка Зверево, протянувшегося одинокой улочкой в Саянском межгорье по пышному луговому распадку вдоль речки Черная. Река подпитывалась чистейшей водой лугового озера, что плескалось в пятнадцати метрах от родительского дома, а дальше ее русло игривой дугой уходило к нависшей угрюмой скале, из-под которой вырывался бурный ручей и вливался в Черную речку, несущуюся еще дальше согласно начертанной ей географии.
В отчем доме Картошкиных подрастала детская троица, упомянутый Валерка, младший братик Володя и сестренка Света, явившаяся белому свету четыре года спустя после старшенького. Дети как дети, если бы не старший из них, отпетый сорви-голова. По-другому о нем никак не отозваться, матери сплошное беспокойство и головная боль. Едва он исчезал из вида, так, считай, беда уже на пороге. Надо было все бросать, хоть самые неотложные дела, и бежать на выручку проказника, покой которому был не по нраву. Откуда только у него бралась фантазия на грани самоуничтожения? От матери Валерке прилетало на каждом шагу, но шлепки он воспринимал философски, и эффекта от воспитательных мер не было никакого. Видать, маленький бедокур с философским характером действовал не из хулиганских побуждений, а по заданному предназначению и не был в том нисколько виноват.
Постреленок рос не по дням, расширяя пространство непрестанных и непредсказуемых действий. Подворье - вот широкое поле для исследований! Под лестницей, приставленной к сеням, трудяги-свиньи вырыли себе яму, где спасались от летнего зноя. На такой-то земле, где чернозем как пух, им сам Бог велел устроить грязелечебницу, наполняемую дождевыми осадками. Лестница вела наверх, стало быть, надо лезть туда, к небу, где еще не доводилось бывать. Что там, наверху? Малец пыхтел и карабкался по редким перекладинам, пока не сорвался с лестницы, а матушка, Валентина Семеновна, уже давала круги вокруг двора в поисках исчезнувшего с глаз сынишки.
Вот он! Дрыгает ногами, сам с головой по пояс в свинячьей яме! Кажись, успела! Валентина Семеновна выдернула из жижи задохнувшегося дитя, перебросила брюхом на согнутую коленку, выгребая изо рта набившийся чернозем вперемежку с навозом. Послышался желанный крик, возвещающий о втором рождении шалопутного первенца. Отлегло от материнского сердца. Впрочем, подобных рождений будет еще немало, третье, четвертое и пятое, не сосчитать. В озере мать выкупала чертенка, а отлупить его на радостях не поднялась рука. На радостях не бьют, а обнимают.
Вода в том озере, питаемом ключами, была настолько чистой и прозрачной, что дно просматривалось до каждого камушка и травинки, как на ладошке. Быстрые гальяны, словно неуловимые призраки, вырывались из зарослей, замирая на миг, и снова куда-то исчезали. Только их и видели. Валерка стоял на бревне, прокинутом с берега, уставившись в подводный спектакль, пока не воткнулся головой со своего наблюдательного пункта в илистое дно. Конечно, он находился под материнским надзором. Валентина Семеновна хозяйничала возле дома и махом оказалась возле ныряльщика. На этот раз без порки не обошлось.
Огород Картошины разбили наискосок от дома, за рекой, напротив скалы, из-под которой выбивался ручей. Как и полагалось, огород был огорожен; при нем стайка и загон для скота. За калиткой стояла береза с твердыми наростами корявой коры, очень удобной для лазания. Едва лазутчик, улучив момент, распахивал калитку и добегал до березы, пытаясь вскарабкаться повыше, как следом неслась бдительная спасительница, стаскивавшая беглеца с березы за ноги. Опять попадало сорванцу и опять, что попадало, то и не попадало, без разницы.
Так проходило раннее Валеркино детство, счастливая пора больших открытий в маленькой деревушке Зверево Заларинского района, что в трехстах километрах от Иркутска. В нескончаемой череде приключений и наблюдений ребенок набирал опыт общественного бытия. Учителей ему было много, взять хотя бы Каштана, красивого хозяйского пса породы крупной лайки. Перед домом родители кормили скотину, корову с телками, курей, свиней и гусей; для всех выставлялись свои корыта, тазы и тазики. Вдоль кормушек по земле была проброшена толстая проволока, вдоль которой Каштан перемещался на привязи, строго следя за соблюдением правил придворного этикета и скотного общепита. Как только кто-то из парнокопытных или пернатых норовил испробовать меню с соседского стола, так строгий блюститель порядка препровождал его на отведенное место. С чужаками пес разбирался без церемоний; если курица оставалась без пучка перьев на хвосте, значит, она пожаловала с соседнего двора. Хозяева, сами не способные отличить своих курей от чужих, не могли уразуметь, как это удавалось Каштану. Видать, была у него собачьего ума палата.
***
В деревне тоже переплелись семейства в клубок так, что не сразу понять, какие кому свои, а какие – чужие. Две трети жителей были родственниками, близкими или дальними, остальная прослойка втянулась в круг свояков и кумов. Жили дружно, родовой общиной, в добронравии и взаимопомощи. Души были распахнуты настежь, как и дома без всяких запоров и ограждений. Матушкина родительница, баба Маша, со своим первым мужем, дедом Семеном, нарожали пятерых детей, окромя Валентины, еще двух ее братьев, Володю с Виктором, и двух сестер, Тамару и Катю. А как растила их, одна-одинешенька, так об этом страшно было вспоминать. Семен, муж бабы Маши, страдал язвой желудка, харкал с кровью, за что его с начавшейся войной в сорок первом году обвинили в симуляции и угнали в трудовой лагерь, где он и сгинул.
А раньше, в Гражданской войне, родственники деда Семена, имевшие мордовскую национальность, понесли большие потери. В то суматошное время мордва, призванная на Первую мировую войну, разбежалась из царской армии, а вернувшись, партизанила, отстаивая молодую Советскую власть и скрываясь на одном из островов Оки-реки, впадающей в Ангару. В Гражданской войне, в которой было неизвестно, что от кого ждать, нашелся местный житель, выдавший белочехам место нахождения партизанской базы. В ходе облавы партизанский отряд был уничтожен. Схватили и Трифона, прадеда Валентины Семеновны, укрывавшего партизан на острове. Его пытали и забили насмерть прикладами. Об этом уже в послевоенное время писала газета "Сельская новь" в статье "Подвиг деда Трифона».
Повзрослевшие дети бабы Маши создали свои семьи и завели своих детей, тогда и бабушка сама выскочила замуж за Степана Хохлова и, как полагается молодоженам, бабушка с дедушкой родили сына Александра, Валеркиного дядю, оказавшегося моложе племянника на три месяца. Дед Степан был добрейшей души человек, хорошо относившийся к приемным детям и внукам. У него было великое множество боевых наград, которые он раздал ребятне вместо игрушек. Их хватило надолго, пока не растерялись все до единой. А путь к наградам лежал через ящик водки, украденный Степаном из магазина еще до войны, за что ему присудили десять лет.
Казалось, зэку до наград было далеко, но с началом Великой Отечественной посягатель на государственную собственность призвался в действующую армию, где в первом же бою штрафная рота под шквальным огнем потеряла командиров убитыми и залегла. Лежать - только жизни терять, и Степан поднял братву в атаку, в ходе которой немчура была выбита с занимаемых позиций. Командование тем же днем присвоило штрафнику офицерское звание и назначило командиром подразделения. Степан Хохлов вернулся с войны майором запаса, но о тех страшных днях и ночах рассказывал мало и неохотно. Он пережил кошмар Сталинградской битвы, когда жизнь вступающих в сражение солдат измерялась двумя-тремя сутками. Вернувшись из поверженного Берлина, освободитель Европы устроился в Зверево конюхом. Коней он любил и заботился о них как о тех же детях.
***
Зверево относилось к предприятию "Химлесхоз", сколотившему своим работникам пятнадцать двухквартирных однотипных домиков. На отшибе деревни, за мостом, находилась бондарка, где бондари готовили бочки под живицу, сосновую смолу. Дед Степан развозил пустые бочки по таежным участкам, а полные закатывал на телегу и доставлял на место сбора, откуда машины по зимнику отвозили живицу на иркутский завод для переработки. Смола хвойных пород обладает лечебными свойствами и используется для изготовления ранозаживляющих, антисептических и противоопухолевых препаратов. Она имеет и другие медицинские применения, не зря ее в народе прозвали живицей. Для сбора живицы на стволе освобождался участок от коры и на образовавшейся заболони наносился продольный желобок с ответвлениями "елочкой", макушкой вниз. Желобки наносили "вздымщики" специальным резцом, называемым хаком. Для приема стекающей смолы устанавливалась металлическая воронка. Когда она наполнялась, смолу выковыривали специальным ножом и сливали в бочки, развозимые дедом Степаном. Заготовками занимались семьями с участием женщин и детей, за лето промысел приносил хороший заработок.
Валеркин отец, Леонид Николаевич, уходил на выделенный участок в местности под названием Жежим, что за горой в семи километрах от дома. Он зарабатывал немало, но семье от его заработка пользы не было, так как он отдавал деньги родителям, оставляя себе часть "на продукты", которую пропивал. Жил отец в одной семье, а работал на другую. Мать, Валентина Семеновна, сводила концы с концами за счет скотины и огорода, но на товары из магазина не имела никаких средств. На детской одежде латала заплату на заплате, перешивала на детей изношенную взрослую одежду. Хлеб купить, и то проблема. Старики, Степан с Марией, старались помочь, да у них и самих шаром покати.
Родительская семья Картошкиных проживала ниже по реке Черной, которая уходила вдоль горной гряды. По ее левому берегу простирались сплошные клюквенные болота, а в девяти километрах от Зверево стояла деревня с тем же названием, Черная речка. В той семье на вздымке трудилась бригада из десяти родственников, и в ней царил полный достаток, но не в Валеркиной семье, прозябавшей в нищете. Валерка видел материнские глаза на мокром месте, и рад бы ей помочь, но дошкольнику оставалось только сочувствовать матери и по-детски разделять ее горькую участь.
Как-то Леонид Николаевич собрал свою родню в Зверево. Из-за стола гости вышли на свежий воздух, где хозяин начал куралесить. Он надумал разогнаться на мотоцикле и разбиться о березу, с которой Валерку не раз стаскивала мать. На разгоне у него выдернули ключ зажигания, и мотоцикл, подкатив к березе, остановился. Под дружный хохот гостей попытка самоубийства сорвалась, тогда раздосадованный циркач начал вытаскивать из карманов пачки денег и разбрасывать их в унижение хохочущей толпы. Валерка оторопел от творившегося бедлама, а родня бросилась подбирать разноцветные бумажки, устилавшие дорогу.
Матушке же, Валентине Семеновне, не оставалось ничего иного, как пойти за теми бумажками в тайгу, на сбор живицы. Беременная Светой, она вставала рано поутру, доила корову, кормила всех, начиная со скотины, уводила сынишек, Валерку с Вовкой, к бабе Маше и уходила на Жежим, через гору за семь километров. Тайга стояла не тронутая, зверья полно, и опасливая путница брала с собой жестянки, брякала ими и пела, чтобы распугать лесных обитателей. К вечеру она возвращалась, уставшая, но вместо отдыха варила, кормила, поила, спать было некогда.
***
Валерка дни проводил у бабы Маши в играх с дядей Сашей, который был на три месяца моложе своего племянника. Не вдаваясь в родословные условности, Валерка звал напарника не дядей Сашей, а Сашкой. Ровесники вели дружбу с соседскими братьями Сницаревыми, двоим из них было годов по девять-десять, а третий - тезка Валерке и опять ровесник. Старшие братья напилили ему из дерева кубики, напоминавшие трактора и машины, которые стали ровесникам яблоками раздора. Дядька с племянником воровали кубики у законного владельца, тот с плачем жаловался братьям, которые восстанавливали право собственности. Тогда слезы лились у обездоленных.
Другим ребячьим занятием было лазание по стопам, в которые укладывались пакеты дранок. Тонкие, гибкие дранки были расхожим строительным материалом при оштукатуривании стен помещений. Их набивали крест-накрест на деревянную основу и наносили поверх слой бетонного раствора. Заготовкой штукатурных дранок деревенские жители занимались зимой, выставляя их на улицу к весенней вывозке. Тем памятным днем, не предвещавшим чего-либо необычного, оба Валерки с дядькой Сашкой Хохловым располагались на драночной стопе, когда к ней подошла свинья и принялась, по обыкновению, копать землю. Экскаватор, да и только. Сашка, стоя на краю, склонился, наблюдая за хрюкающей землекопалкой. Валерка решил пугнуть дядьку - сначала подтолкнуть его сзади, а потом задержать. Подтолкнул, а задержать не успел, и дядька с верхотуры угодил свинье на шею.
Свинья, не ждавшая нападения сверху, с визгом ринулась прочь, а маленький наездник ухватил ее шею ногами, а уши руками и вопил, подгоняя воплем и без того перепуганную свинью. Оба Валерки при виде невиданного аттракциона замерли на месте, пока не объезженная свинья, не сбросила седока и, не сбавляя хода, унеслась дальше. Дядька резво вскочил с дороги и с ревом понесся к матери не первой молодости, бабе Маше, с жалобами на свою злополучную участь; племянник виноватой походкой поплелся туда же. Баба Маша, заставшая финальную сцену, когда ее сынок кубарем летел с несущейся во весь опор свиньи, узнав, в чем дело, расхохоталась до упаду. Потом сказала Сашке в утешение, что ему сильно повезло в жизни покататься на свинье.
Очередное приключение, далеко не последнее, ждало Валерку, когда он увязался за старшими пацанами, а те за дедом, который, в свою очередь, поехал искать лошадей, пасущихся за околицей. На лугах было много глубоких провалов, из которых во время затяжных дождей вода выпирала, а в другие сливалась, уходя вглубь кручеными воронками. За деревней дорогу пересекала ложбина, по которой вода с одной стороны шумно стекала в другую. Лошадь водную преграду перешла, не заметив ее, пацаны, Славка Пономарев и Вовка Красонцев, за ней, а Валерку, карапуза, поток сбил с ног и понес к ближней воронке. Оттуда - только в водяную яму. Интуитивно сообразив, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, Валерка на краю воронки ухватился ручонками за траву и не выпускал ее, из всех силенок цепляясь за свою короткую жизнь. Провожатых угораздило обернуться на маленького попутчика, и они опрометью кинулись на спасение распластавшегося по воде Валерки. Вырвали его из водоворота и, все перепуганные, привели домой. Рассказали все, как было, врать они еще не научились. Мать била Валерку и плакала, потом плакала и опять била, только тогда переодела в сухое. Битый Валерка не обижался на мать, страдающую от его безрассудства.
***
У Валентины Семеновны жизнь тоже шла наперекосяк, что ни день, то новые беды и неприятности. Радость долгожданной зарплаты, доставшейся недосыпаниями и тяжким таежным промыслом, и та обернулась горьким осадком. Накупила она тогда товаров по давнему желанию, каких не допросишься от мужа, а к ним трехколесный детский велосипед, юлу, первую детям заводскую игрушку, и себе дамские часики. Прознав о покупке невестки, из Черной речки притащился свекор, дед Картошкин, с отцовой родней, и все вместе начали отчитывать ее. И не то она набрала, и не так обошлась с зарплатой, не позаботившись о благоверном. Заставили аспиды, очернившие свои души в Черной речке, вернуть часики в магазин, а деньги с них выложить безалаберному мужу.
С велосипедиком, настоящей детской гордостью и отрадой, история и того хлеще. У детской техники с педальным приводом простоя не было, каталась в очередь вся округа, пока с очередной гулянки гости не вышли на улицу перекурить. Валеркиному отцу, первому охотнику до дурных манер, и здесь захотелось отличиться, прокатившись на детской трехколяске. Увещевания собутыльников его не остановили, только подзадорили. Усевшись на скособочившуюся машинку, он тут же опрокинулся на дорогу, поднялся и, в злобе на весь белый свет, разбил с размаху детскую мечту о ту же дорогу. При виде кучки металлолома, в которую обратился трехколесный красавец, дети впали в истерику, полу-трезвые дружки напустились на вандала, у того лишь кривая самодовольная усмешка в ответ. Валерка, испытывавший чувство отвращения к собственному отцу, быстро начинал взрослеть. Что это за отец, не купивший сыну ни одной игрушки, даже ни одной конфетки? Еще и переломал материнский подарок. Мать, неустанно и поделом колотившая Валерку из боязни лишиться глупенького сынульки, была битому дитя милее и дороже самого себя, а отец, для которого сын что был, то и не был, становился невозвратно чужим. Ему стало не до детских утех.
Страдания Валентины Семеновны тоже переполняли ее душу. Как могло случиться, что она, первая деревенская красавица, сошлась с человеком, оказавшимся проходимцем? Ведь все начиналось не так, а красиво и радужно. Без Леонида Картошкина, лучшего музыканта по округе, не обходился ни один праздник, ни одна свадьба. Аккордеон, баян, гармошка - его стихия, а гармонист, как известно, всегда в ударе и первый парень на селе. Девчата к нему так и льнут. Прильнула и Валентина да так, как муха в паучьей тенете, билась и трепыхалась, не в силах вырваться. В доме как на каторге, а из дома с детишками только по миру пойти. В семье нарастал раскол.
***
Но вот запахло весной. Торопливые ручьи понеслись с пригорков, журчали там и сям, по проталинам оживленно сновали жаворонки, слетелись трясогузки. По ночам над деревней стоял гулкий шум от хлопанья крыльев низко пролетающих птичьих стай. Дикие утки, гуси, журавли сплошным потоком летели на север. Оживала природа, а вместе с ней – Валеркина активность, опять на свою шею. Он стоял, замерев на месте, и наблюдал за пугливым хариусом, который кормился в речной заводи летающими над водой мушками. Речной мухолов точно определял момент, когда надо было выскочить над поверхностью и ухватить добычу на лету. И как ему такое удавалось, пойди пойми. Подошел Вовка Красонцев и позвал в кедрач за шишками-паданками. Тоже интересное дело. За этим делом шишкари и не заметили, как оказались в траве выше собственного роста, из которой не могли выбраться, в какую бы сторону ни шли. Стена обступала со всех сторон. Поисковики с половины деревни уже обследовали ближайшие водоемы, когда на подступах к лесу услышали истошные крики пропавших. Паданок шишкари так и не нашли, но шишек им наставили родители.
Мать запретила Валерке общаться с Вовкой, крутившемуся на глазах по соседству, но провокатор опасных приключений явился с новым заманчивым предложением. Он зазвал напарника на небольшое озерко близ того же кедрача с паданками, чтобы наловить в банку лягушачьих головастиков и вырастить их в домашних условиях. Устоять было невозможно. С ближнего берега в озеро, на котором только что растаял лед, на метр выступала трухлявая колода, по ней и пошел за головастиками Валерка. Едва он дошел до торца, как колода переломилась и ушла под воду вместе с ловцом хвостатых личинок.
Дно оказалось обрывистым и довольно глубоким, если вода сомкнулась над Валеркиной головой, но подводник не дрогнул, словно ему было не впервой очутиться на дне. Он хорошо видел обстановку, а главное – сохранил под водой ориентацию и без долгих размышлений пошел по дну к противоположному пологому берегу. Не стоять же на месте в толще ледяной воды. Шел напрямки малыми шажками, задержав дыхание и не открывая рта; шел по дну, коли не был обучен плаванию.
В испуге оказался Вовка, метавшийся по берегу. Напарник канул в воду и не выплывал! Утоп!! Вовка в страхе зажмурился, отказываясь верить тому, что произошло. Что за напасти случаются с этим Валеркой? То его едва не унесло в воронку, а тут и вовсе утоп под водой! Когда же он от того же страха открыл глаза, то увидел у берега напротив, что метрах в четырех, голову утопленника, высунувшуюся из воды. Пока Вовка обегал озерко, Валерка уже стоял на берегу, отбивая зубами частую дробь от принятой ледяной купели. Валерка помчался на домашнюю расправу, обрадованный Вовка за ним. Для матери сыновья подводная прогулка стала очередным ударом, но и она снова поразилась отваге и способности пятилетнего дитя принять единственно верное решение в безнадежном положении и использовать единственный шанс, который подбросила ему судьба или кто-то там еще за ней стоит. За переодеванием и попытками осознать и оценить природу чудесного спасения у матери исчез запал к воспитательной процедуре, а глядишь, она и не нужна вовсе, но запрет на дружбу с соседским Вовкой вступил в строгую силу.
Но если не все так просто и не все так случайно, как внешне кажется, то неужто некие Высшие Силы уже подметили бедового парнишку и устраивали ему череду испытаний на грани жизни и смерти? Может быть, закаляли, поучали и вели его по незримой тонкой нити куда-то к себе, куда нет пути другому смертному? А вдруг его явили на белый свет именно в такой семье, где тепло материнской любви и холод отцовской неприязни выводили мальца на путь истинный, когда Добро и Зло не существуют одно без другого? Чтобы он под теплым материнским влиянием воспитывался в добропорядочности, а в отцовых выходках с детских лет закалял характер? Или – не вдруг, ведь пути Господни неисповедимы.
***
В центре Зверево стояла школа, к которой загодя присматривался Валерка, а учились в ней ученики четырех классов, все враз и в одном классе. Учителей в школе было один-два, и каждый учил разношерстную ораву по своему усмотрению. Больше внимания уделялось тем, кто числился в третьем-четвертом классах, а первышам задавали самостоятельные задания выводить по строчкам буквы да крючки. Обделенные вниманием, они поневоле прислушивались к программе старших классов и все четыре года по совмещенной методике учили одно и то же.
Зимнее время детворе казалось мрачным временем года. На улице – мороз, сугробы, вьюга, а развлечений – никаких. Иной раз братишки ходили в бондарку наблюдать за процессом изготовления бочек. Там постоянно топилась большая русская печь, на ней сушили заготовки. В помещении стоял ароматный запах свежей древесной стружки, а на печи стояла металлическая кружка с чифирем, прикрытая золотинкой от пачки чая, всегда теплая и почерневшая от копоти и крепкого чайного настоя. Было забавно смотреть, как бондари время от времени пили чифирь одиночными глотками, даже почерневшие зубы не отличались от кружки. Губы для пития у них вытягивались трубочкой, лицо сосредоточивалось и собиралось в кучу, и ребятне не удавалось сдержать смех. Они выскакивали на улицу, давая волю неудержимому хохоту. Валерка, сложив губы трубочкой, а лицо в кучу, глотнул разок из черной кружки и бегом из избы; выплюнул гадость, какой прежде в рот не брал. Во рту стянуло сильней, чем от зеленой черемухи.
Но вот подошло время для зачистки тайги, прилегающей к Зверево, привольной житницы лесной живности и местного населения. Участки, выделенные под сбор живицы, сдавались под валку леса. Паровозики без устали таскали по узкоколейке платформы с кругляком, оставляя за собой пни, пустыню и разор. Живность лишалась крова и кормов, жители – работы и лесных даров. От Зверево оставалось одно название. Хохловы, дед Степан с бабой Машей, уехали в Братск. В семье Картошкиных тоже заговорили об отъезде, что болью отзывалось в Валеркином сердечке. Он бы всю жизнь провел в колыбели детства, лучше и краше которой ему ничего не было на свете и быть не могло, хотя, кроме Зверево, он ничего не видел, да и видеть не хотел.
А тут природа обрушилась на покидаемое Зверево, завершая картину опустошения. В жаркую июньскую пору на улице вдруг раздался шум и грохот. Глянули в окно, что за война? А там полное светопреставление. В воздухе, потемневшем от пыли и мусора, летали доски, ветки и тряпье. Вышли на крыльцо, укрываясь от шквальных порывов ветра, и увидели страшную картину на горной гряде, которая беспорядочно шевелилась на всем своем протяжении до самой узкоколейки. Ближе было видно, как громадные деревья, вывернутые с корнем, шумно валились на соседние, подминая их, другие ломались с треском, напоминающим разряды молнии. По всей горе макушки деревьев срезало, словно бритвой. В деревенских постройках было не лучше. Падали заборы. Огромная лиственница под напором урагана выстояла на поляне напротив, но разломилась надвое, и верхняя часть рухнула возле бондарки на сарай, развалив его как карточный домик. Оттуда по уклону покатились пустые бочки, заготовленные под сбор живицы. Ураган смолк внезапно, как и начался, словно его и не было, лишь сплошная разруха напоминала о налетевшей стихии. Вздымщики находились в лесу, готовясь к промысловому сезону, но все убереглись от непогоды.
Скотина паслась по предгорью, где ветер был не так свиреп, и тоже спаслась, вернувшись невредимой, кроме одной коровы. Хозяева рогатую пропажу не нашли, и через день деревня широким фронтом пошла на ее поиски. По нижнему ярусу тайги обстановка была сносной, но выше – сплошной бурелом, затрудняющий передвижение. Корову нашли на третий день на маленьком пятачке внутри лесоповала. Истощенная бедолага сгрызла травяной покров вместе с корнями и землей. Освободили ее, распилив поваленные деревья.