Терять друзей — всегда больно. Даже если они тебя предали. Ведь когда они были друзьями, они не были предателями.
Арина разучилась улыбаться, жила как-то автоматически, в сером мороке безразличия, дома беспрекословно выполняла всё, о чём её просили, и уходила в свою комнату.
— Опять вышивать взялась, а что — не показывает. Зайдёшь к ней, она пяльцы в корзинку убирает, в школу уходит — прячет куда-то, — рассказывала Вера мужу.
Вечеслов прочитал жене суровую отповедь:
— Прячет — значит, не хочет, чтобы мы видели. Может, сюрприз готовит.
— Да ведь она все субботы сидит! Все воскресенья!
— Пусть сидит. Что тебе не нравится? Хочешь, чтобы она с парнями в чужих подъездах отиралась?
Вера замолчала. Спорить с мужем нельзя даже когда он не прав: после второго инфаркта врачи категорически запретили ему волноваться.
Постучала в Аринину дверь.
— Аринка, я спросить хочу… Ты институт-то выбрала уже? Может, репетитора нанять?
— Выбрала. Медицинский. Не надо репетитора, я справлюсь, — улыбнулась Арина.
Высших учебных заведений в Твери насчитывалось четыре: Тверской государственный университет имени Витте, Тверской государственный медицинский университет, Тверской государственный технический университет и Тверская государственная сельскохозяйственная академия.
У Веры Илларионовны отлегло от сердца: от Осташкова до Твери на машине два часа, на автобусе три. Автобус ходит редко, зато маршрутки — регулярно. До дома Арина доедет без проблем, в случае чего.
«Случай чего» заключался в наступившей после весенних каникул депрессии, из которой девочку вытаскивали таблетками и капельницей, для чего пригласили врача из Маргаритиной частной клиники неврозов. Вечеслову врач, по просьбе Веры Илларионовны, сказал, что у девочки расшатались нервы от повышенных нагрузок и что в капельнице витамины. Арине было объявлено: «Больше никакого ансамбля и никаких танцев!», ответом был равнодушный кивок.
Ремиссия, о которой врач говорил, что она «стойко стабилизированная», оказалась временной, и 31 мая наступил рецидив. Арина отказывалась подходить к телефону, плакала, закрывшись в своей комнате, и почти не ела. На вопрос Ивана Антоновича, что с ней случилось, сорвалась на крик: «Да ничего не случилось! Что вы ко мне пристали? Что вы душу из меня вынимаете? Лучше бы в приюте меня оставили, вам спокойнее было бы… Ну что?! Что уставился? Уйди! Без тебя тошно!»
Иван Антонович приступил с вопросами к жене. Скрывать Аринину биполярку было уже невозможно. Новость полковник пережил тяжело, пил сердечные лекарства и повторял как заклинание: «Но ведь можно же вылечить? Можно ведь вылечить, что ж мы раньше-то не лечили, Верочка, что ж ты молчала, неужели думала, что у меня любви не хватит на девчонку? Как ты подумать могла…»
Второй инфаркт Вечеслов перенёс на ногах: разрыв сердца был микроскопическим и пришёлся по постифарктному рубцу. От госпитализации полковник отказался: «Дома отлежусь, дома и стены лечат». И действительно отлежался и встал.
На домашнем совете Арину решили не трогать. Добиться от неё каких-либо объяснений было невозможно. Хорошо, хоть таблетки пьёт, не отказывается. И занимается, не бездельничает. И не срывается больше, держится, значит, на убыль пошло, радовался Иван Антонович. Вера Илларионовна молчала. Второй инфаркт за пять лет, и оба из-за Арины. Третий, врачи говорят, будет последним.
***
Двадцать пятого мая для одиннадцатых классов традиционно провели церемонию «Последнего звонка». Сюрпризом стал поход в лесничество, где посреди поляны, прямо на траве лежали молодые берёзовые саженцы. Каждый выбрал себе берёзку, чтобы посадить на школьном дворе. За дело взялись с воодушевлением, лопат хватило всем, на вёдра была очередь.
Арина повязала на своё деревце зелёную ленточку. Пять дней она приходила к берёзке «в гости», гладила по листочкам, поливала удобрениями для плодовых деревьев и обещала заботиться, пока деревце не подрастёт. О детях надо заботиться, а она совсем малышка…
На шестой день берёзка исчезла.
…Пятая, шестая, седьмая… От восьмой, Арининой, осталась ямка, в которую кто-то высыпал содержимое мусорного бака. Рядом валялось грязное пластмассовое ведро с привязанной к дужке зелёной шёлковой ленточкой. Помойная бадья.
В седьмом классе Арина, устав от издевательств Родина сотоварищи, сочинила жестокий стишок. Юрку Бадехина с того дня прозвали Бадьёй (добавляя мысленно «помойная», потому что вслух добавлять было опасно для жизни, как пишут на электрических щитах высокого напряжения). Он помнил обиду пять школьных лет. И теперь отомстил за «помойное» прозвище.
Берёзки вырастут, станут берёзовой рощей, а Арина будет приходить и вспоминать ту, восьмую во втором ряду, которой нет. А могла бы жить, каждой весной просыпаться от зимнего сна, тянуть из земли корнями волшебную живительную воду и гнать её по стволу вверх, к листьям. За что погубили берёзку? За её, Аринины, грехи? Не она начала ту войну, она просто защищалась. Как смогла.
Арина смотрела в небо, где теперь жила берёзкина душа, и шёпотом просила прощения: «Если бы тебя посадил кто-то другой, ты бы сейчас радовалась солнцу… А тебя сломали, как меня».
На выпускной вечер она идти не собиралась. Вечесловым сказала, что пойдёт, надела своё любимое вишнёвое платье и выслушала бабушкино недовольство по поводу:
— Все белое наденут, и будешь как ворона. Придумала тоже, в вишнёвом…
— Ба! Я и так ворона, так не всё ли равно, что на мне надето?
— Да Бог с тобой, иди в чём нравится.
Жаль, что никто не увидит — платья. И туфель жаль: на тротуарах после дождя лужи и грязь, а ходить придётся долго… Арина подумала и надела старые, а «бальные» сунула в полиэтиленовую сумку. Сдержала рвущийся из груди вздох, накинула плащ. И заставила себя улыбнуться.
Прохожие оглядывались на девушку в нарядном плаще, из-под которого выглядывало вишнёвое длинное платье. Куда это она — в таком? Арина не замечала взглядов. Первые робкие капли дождя сменились холодными безжалостными струями. Она зашла в ювелирный магазин, где было тепло и сухо, и долго бродила между витринами, рассматривая украшения под бдительным взглядом охранника.
На улице Рабочей, в ретроградном кинотеатре «Глобал Синема» купила билет на свой любимый фильм «Ярославна — королева Франции». Выпила в буфете стакан лимонада и съела песочное пирожное, запоздало вспомнив, что сейчас Петров пост.
У Вечесловых постов не соблюдали: «Ешь, что на столе, и не привередничай. Ты не в монастыре, ты у себя дома». Арина доела пирожное, облизала пальцы и вытерла их салфеткой. Да в конце-то концов! У неё же праздник, выпускной вечер. Одиннадцатый «А» сейчас, наверное, сидит за праздничным столом и объедается сладостями…
Отдала изумлённым контролёрам свой билет и вышла на улицу.
Ноги сами привели к зданию школы. Окна актового зала были ярко освещены, в них мелькали танцующие пары. Во дворе кучками стояли родители. Слава Богу, что Вечесловых здесь нет.
Дождь шёл не переставая — словно оплакивал этот день. Арина поглубже надвинула капюшон и поёжилась. В школьном вестибюле тепло. А плащ промок насквозь, и туфли тоже. Она только высушит у калорифера подол платья и переобуется.
Новые туфли — чёрные, лаковые — с платьем смотрелись идеально. Она пойдёт на вечер. Назло самой себе.
Двери актового зала были распахнуты настежь, оттуда рвалась живая музыка (оркестр пригласили настоящий, камерный). Арина вошла. Её обступили девчонки из одиннадцатого «А»: все во «взрослом» макияже, маникюре, на каблуках и в белых платьях.
— Арин, ты чего так поздно… Волосы распустила, тебе идёт! А чего ты с косами весь год ходила? А почему не в белом платье? И туфли чёрные. Арин, ты с ума сошла, что ли?
Через три минуты Арина уже знала, что оркестр играл «старое старьё», под которое никто не танцевал, стояли и подпирали стенки. Что мальчишки ушли в пустой класс, заперлись там, а вернулись пьяные. Что оркестр, воспользовавшись перерывом, тоже, вероятно, остограмился, потому что играл уже «хайпово, лечь не встать», и оба одиннадцатых класса — «ашки» и «бэшки» — танцевали так, что «чикануться можно».
Чикануться и уж тем более лечь не встать Арине не хотелось, и она решила подождать, когда объявят вальс. Через два танца ведущий объявил в микрофон последний танец. Как? Уже последний? Она не собиралась идти на этот вечер, а теперь жалела, а теперь хотела — танцевать. В вишнёвом длинном платье, с вишнёвой заколкой-цветком в волосах. Но к ней никто не подходил и не приглашал. Арина хотела уйти, и уже сделала шаг в сторону дверей, как ей преградил дорогу… пьяный Бадехин.
— Вы всё ещё не в белом? Тогда мы идём к вам. Рр-рыз-рышите вас пригласить? Тебя, то есть, — поправился Юрка.
Лица коснулось кислое дыхание. Какие помои они пили, запершись в классе? Арина помотала головой и спрятала руки за спину. На помощь никто не спешил. Но есть же дежурные учителя... где же они? Почему они позволяют такое — на выпускном вечере?
— Не хочешь? Ну извини, я подшофе, такое дело… — Юрка пошатнулся, ухватил Арину за руку, и громко рыгнул. — Изз… звини ещё раз.
Сзади послышались смешки и шушуканье. Девчонки! Видят и не спешат помочь — дошло до Арины. Зачем звать дежурного, когда можно так славно развлечься. Любо-мило.
— Ты не подшофе, ты в говно, Юра. От тебя помойкой пахнет. — Арина вырвала у него свою руку и вышла из зала, подобрав подол длинного платья. Бадехин нехорошо смотрел ей вслед.
Сдёрнула с вешалки плащ, схватила сумку с «уличными» туфлями и выбежала вон. У школьного крыльца её ждали Вечесловы. Пришли всё-таки. Как хорошо, что они пришли!
От глаз полковника не укрылось, как Арина испуганно оглянулась на дверь.
— Натанцевалась? А на банкет почему не осталась? И на экскурсию… куда вы там собирались?
— В парк Свободы, потом на пристань «Чайкин Берег», на катере кататься, — скучно ответила Арина.
— На «Чайкин берег»? Пешком? Это далеко, — сказал Вечеслов и протянул Арине зонт.
— Какой парк?! Какой катер в двенадцать ночи? Что там увидишь, в потёмках… — начала было Вера Илларионовна.
Муж сжал её руку:
— Вера… Она сама решит. Уже решила. Да, Арина?
— Я ноги промочила. Я… домой хочу.
— Домой, домой, в дождь какое гулянье… Отпразднуем твоё освобождение, — улыбнулся Иван Антонович. — Чаю попьём с тортом и спать ляжем. Мы торт заказали, праздничный, курьер привёз, ты не видела ещё. А завтра поедем на аттракционы, душу вытряхнем. Я сто лет не катался. И на Кличен поедем, если силы останутся.
Хорошие у неё опекуны. Не ругают, что на ужин не осталась, а ведь они за него заплатили. И за катер…
Арина поёжилась.
— Замёрзла? Я кофту тебе принесла, надевай. — Вера Илларионовна стащила с неё плащ, помогла надеть кофту и сама застегнула пуговицы, как когда-то в приюте Святого Пантелеймона. — И сапоги надевай резиновые. Темно, никто не увидит. Или по лужам пойдёшь, в лаковых туфельках?
— Баба Вера… Ты всегда будешь меня любить? И когда мне восемнадцать исполнится, тоже? За меня опекунские платить не будут с восемнадцати, и я вам буду… чужая.
Вера молча размахнулась и крепко шлёпнула внучку.
— Ба-аа! Ты чего! Больно же!
— А чтобы крепче помнила: чужих детей не бьют.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/02/03/1085